Текст книги "Охотник на вундерваффе"

Я не без труда перемахнул низкий заборчик, потом еще один и оказался за каким-то небольшим сараем, возле которого у забора лежало неряшливым штабелем, друг на друге, несколько потемневших бревен, слегка припорошенных снегом.

Разместившись за этими бревнами, я наконец увидел то, что искал. Сарай, за которым я спрятался, стоял на небольшом холме и единственная деревенская улица шла под уклон, прямо мимо него. И с высоты я прекрасно видел, что у одного из крайних дворов на этой улице стоял серый и довольно большой немецкий автомобиль с откидным брезентовым верхом – драндулет размером примерно с нашу полуторку, но без привычного бортового кузова, зато с двумя рядами сидений по типу легковушки. Обычная для немцев многоцелевая таратайка, то ли «Хорьх», то ли «Штейр», точнее не разглядел. Возле машины торчало двое немцев в мятых шинелях, закрывавших морды лиц шерстяных подшлемниках и низко натянутых пилотках, а на заднем сиденье автомобиля я рассмотрел жестяной ящик рации с длинным проволочным прутом антенны.

А стреляли между тем где-то через пару домов от машины, в самом крайнем дворе. Беглый осмотр в бинокль и снайперскую оптику «СВТ» показал, что человек шесть немцев при одном ручном пулемете «MG-34» расположились полукругом, обложив стоявший несколько на отшибе(практически на самом краю Темных Грязей) сарай с полураспахнутыми входными воротами и несколькими узкими, бойницеподобными оконцами в стенах под самой соломенной крышей. На створках ворот сарая были заметны многочисленные пулевые пробоины.

Прямо позади сарая начиналось голое заснеженное поле, за которым метров через пятьсот был лесок. Я отметил для себя тот факт, что половина расположившихся за естественными укрытиями вокруг сарая немцев (все они стреляли или из положения лежа, или с колена) были в шинелях, но трое из них были обмундированы в серые куртки-штормовки и такие же штаны. Выходило, что это была разведка или что-то типа того…

Пока я рассматривал и оценивал, немецко-фашистские захватчики продолжали изредка постреливать одиночными в сторону сарая, до которого от домов и сараев, за которыми они укрывались, было метров с полсотни или чуть больше.

В какой-то момент опять вступил германский пулемет, пустив по сараю короткую очередь, – и я сумел засечь, где расположился пулеметчик. Он лежал на снегу за поленницей дров, практически спиной ко мне – я хорошо видел саперную лопату и жестяной противогазный бачок у него на заду.

В ответ на немецкую стрельбу кто-то, явно наш (или наши), несколько раз выстрелил одиночными из этого самого сарая, но, похоже, без особого толку – из сарая стрелок (или стрелки) явно плохо видели своих оппонентов. Судя по количеству отвечавших немцам стволов, наших в сарае было никак не меньше двух. И, похоже, у этих наших было не особо хорошо с патронами – то ли мало, то ли они их просто берегли.

Интересно, почему это немцы до сих пор не закидали сарай ручными гранатами или не подожгли его? Ведь пальни зажигательными по соломенной крыше – и тем, кто там обороняется, каюк…

На всякий случай я еще раз осмотрел окрестности через прицел «СВТ» – да, немцев было всего восемь. Двое по-прежнему торчали у машины, а шестеро продолжали вести «героическую осаду» сарая.

То есть часовых по периметру деревни оккупанты выставить тоже почему-то не удосужились и рацией в данный момент не пользовались. Интересно, чего же они при таком раскладе хотели от всего этого?

В этот момент один из осаждавших сарай немцев немного сместился в мою сторону, и по высокой фуражке с лаковым козырьком и пустым серебристым погонам на плечах шинели я понял, что это офицер невысокого ранга, по-видимому, и руководивший этой «баталией». И, кстати, у него, единственного из восьмерых, был автомат «МР-38/40», только не похоже, чтобы он вообще пытался из него стрелять. Офицерик был молодой и белобрысый, с очень серьезной и азартной, покрасневшей на холоде физиономией.

Значит, шесть человек, приехавших на одной машине, с одним пулеметом и рацией, под командованием одного лейтенанта…

А раз так, декорации вырисовывались примерно следующие – немецкая моторизованная разведка (ну, или дозор, либо боевое охранение) заехала в пустую деревню (уж не знаю, по какой именно надобности, может, по нужде захотели или вода в радиаторе закипела) и в этих Темных Грязях явно неожиданно для самих себя, похоже, напоролась на каких-то наших, похоже, явно уступающих им численно. К тому же наши появления противника явно не ожидали и действовали довольно по-дурацки, раз уж не попытались рассредоточиться и быстро отойти из деревни, а словно бараны, забежали в этот дурацкий сарай. Хотя кардинально другой расклад мог нарисоваться в том случае, если у наших, скажем, были раненые…

А раз так – похоже, этот гитлеровский лейтенантик решил непременно взять кого-нибудь из наших живьем и получить за это Айрон Кройц или какую-нибудь другую железку, положенную в вермахте за взятие «языка». И, надо признать, основания рассчитывать на орден или медаль у него сейчас явно были – ни одного немецкого трупа вокруг видно не было (то есть стрелки в сарае сидели явно не ворошиловские), а вот в поле, шагах в ста от сарая, на снегу смутно просматривалось чье-то тело в ватнике советского образца. Явно один из наших пытался убежать обратно в лесок, но, увы, не добежал…

Судя по тому, что перестрелка шла давно (у ног немцев были приличные россыпи стреляных гильз), а осаждающих было немного, немцы никуда не спешили и подкрепления явно не вызывали. Похоже, их юный командир-карьерист действительно надеялся справиться собственными силами. И наверное, справился бы, если бы не вмешалась злая судьба в моем лице.

А раз так – стоило делом доказать арийцам, насколько жестоко они сегодня ошиблись.

Я еще раз проверил винтовку и, затаив дыхание, начал целиться. При этом поймал себя на мысли, что раньше вот так, глядя прямо в глаза противнику через оптику с хорошим увеличением, мне никого не приходилось убивать. Собственно, если честно, мне вообще не приходилось никого убивать. То есть, конечно, были в моей жизни уже упомянутая Чечня, а потом еще и бывшая Югославия да Донбасс. В последних двух случаях мне как журналисту приходилось таскать «Заставу» или «АКМС» только из-за того, что на войне ни у кого слуг нет, а раз уж ты «независимый журналист» с непонятной аккредитацией (то есть, если с тобой что-то случится, никакой серьезный федеральный телеканал или солидное издание не поднимет вой по твоему поводу) и лазаешь по передовой одной из воюющих сторон, то будь добр в случае чего защищать себя сам. И вся стрельба там была какая-то суматошная, на бегу – по тебе начинают палить из-за кустов или какого-то укрытия, а ты стреляешь в ответ и стремишься срочно уйти с линии вражеского огня и укрыться. То есть стреляешь, толком не видя противника, и стреляешь, как правило, не ты один, да и до противника обычно было довольно далеко. И попал ли я при этом хоть в кого-нибудь хоть раз – не могу сказать. Короче, все примерно, как у героя прозы Константина Симонова майора Лопатина…

Так что сегодня мне предстояло обрести ценный опыт определенного рода. Из тех, которых никому не пожелаешь….

В оптику я четко видел почти всех немцев и тех двоих, что были у машины, и шестерых у сарая. И я, словно стоя перед мишенями в тире, не мог определить, с кого мне начинать. А кроме того, было очень желательно, чтобы немцы сами продолжили стрельбу – в этом случае они бы далеко не сразу услышали мои выстрелы и не поняли, что к чему. Но пока они держали паузу. Ага, вот почему…

– Рус сдавайс! – неожиданно заорал немецкий офицерик тонким, слегка простуженным, но донельзя азартным голосом. Получалось, что я угадал здешние расклады, в общем, верно. А раз так – не исключено, что эти слова будут последними в жизни этого гитлеровского лейтенантика.

В сарае на это промолчали. Сдаваться явно не хотели и, похоже, тоже держали паузу.

Подумав, я прицелился в тех, что стояли у машины и разговаривали. Один немец сидел за баранкой, а второй стоял рядом с ним.

В этот момент наконец пустил гулкую очередь по сараю немецкий пулеметчик. Я выдохнул и дважды нажал на спуск. Стоящему у машины я попал в спину слева, выше поясницы, а водиле моя пуля угодила в лицо сбоку, аж брызнуло. Я отметил, что тяжелую и длинную «СВТ» при стрельбе не мотает так, как «калаш» или любую другую винтовку из нашего времени и точность боя у нее просто замечательная, хотя все нюансы того, как и под кого эта винтовка пристреливалась, я не просек, поскольку пули уходили чуть ниже линии прицеливания. Но самое главное – за всеобщей стрельбой два лишних выстрела у немцев беспокойства не вызвали. Тем более что из сарая им в ответ тоже пальнули пару раз. На мое счастье.

А вот дальше мешкать было нельзя. Я чуть подкрутил наводку, поправив прицел.

Потом переместил ствол на основную группу арийских сверчеловеков. Дождался, когда немцы несколько раз пальнули в сторону сарая одиночными. И в этот момент начал действовать.

Выстрел – и залегший у поленницы дров офицерик, получивший пулю в грудь, грузно сполз набок, потеряв фуражку и уткнувшись удивленным лицом в снег и придавив собой свой «МР-38/40». Следующий мой выстрел был в пулеметчика – целился я в спину, но попал, похоже, в шею, поскольку «клиент» дернулся в самый неподходящий момент. Пулеметчик дрыгнул правой ногой, ткнулся лбом в прицел и замер.

После этого выстрела оставшиеся четверо врагов заподозрили неладное. Завертели головами, силясь понять, что происходит. Один, в каске и серой куртке, привстал, явно собираясь перебежать к убитому командиру, но получил пулю в грудь и рухнул навзничь, выронив свой маузеровский карабин. Трое еще живых явно потеряли самообладание и начали суматошно палить из винтовок во все стороны. Меня они, разумеется, не видели и лупили в белый свет, как в копейку, явно стараясь напугать.

Я выстрелил в одного из них, который выскочил из-за угла избы, но не попал, поскольку он без малейшей реакции метнулся в сторону. Чертыхнувшись, я стрельнул в него еще раз и попал – немец рухнул на бок, при этом пола его шинели задралась, обнажив голенище испачканного грязью сапога.

Оставшиеся двое немцев запаниковали еще больше. Один присел на колено, досылая патроны в обойму своего «маузера» – в этот момент у него тряслись руки и смотрел он вовсе не на меня. Второй немец резво вскочил на ноги и метнулся по деревенской улице к машине.

Сначала я два раза выстрелил в того, что перезаряжал винтовку. Попал – он что-то закричал и упал лицом вниз.

В этот момент я вовремя вспомнил про расход патронов и торопливо вставил в «светку» новый магазин. Последний еще уцелевший немец со всех ног бежал к машине, держа винтовку, про основную функцию которой он явно забыл, как палку. На бегу с него слетела каска, и было видно, что он молодой и темноволосый. Я прицелился и выстрелил, попав ему куда-то в бок, над поясным ремнем, – было видно, как наружу выбило облачко красноватых брызг. Но немец не упал, продолжая бежать, хотя уже явно должен был видеть, что те двое, что оставались у машины, убиты. А раз так – на что он надеялся? Что ему дадут уехать или воспользоваться рацией?

Я поправил приклад и от души влепил в его серую фигуру еще два раза – на сей раз в его обтянутую шинельным сукном спину. Если бы он не упал после этого, я бы очень сильно удивился – все-таки винтовочная пуля-штука очень мощная. Но нет – немец выпустил из рук винтовку и, пролетев по инерции метра три, наконец рухнул, уткнувшись головой в грязный снег у задних колес машины.

Кажется, все.

Я опустил винтовку и перевел дух. Потом достал из кармана патроны и начал вставлять их в опустошенный первым магазин «СВТ». Перезарядил, заменил наполовину расстрелянный магазин винтовки на полный. Делал все абсолютно механически, словно автомат. Адреналин колотил в виски, руки тряслись, холодные, склизкие патроны норовили выскользнуть из пальцев.

Спрашивается: ну и кто я теперь? Убийца-душегуб или же «санитар леса», который сделал все правильно, слегка сократив поголовье немецко-фашистских захватчиков?

Кстати, в этой связи возникает вопрос: а как можно оценивать все произошедшее с точки зрения «прошлоходца», отбросив все средневеково-рыцарские установки типа «делай что должно, и будь что будет»? Ведь, если поразмыслить, эти немцы, судя по всему, должны были умереть не сегодня, не здесь и не сейчас, а может, и вообще не суждено было погибнуть на этой войне? И что должны были совершить потом они или их потомки – не знает никто, это вообще полный темный лес.

Вдруг кто-то из них позже попал в наш плен, а потом мог стать каким-нибудь прогрессивным писателем или общественным деятелем, может, даже «отцом-основателем» ГДР или новой германской социал-демократии? Или кто-нибудь из их детей или внуков мог изобрести что-нибудь этакое, сугубо гениальное (здесь, по моим представлениям, разброс мог быть вообще шире некуда – от вакцины против, скажем, Эболы до новых способов возгонки солода или каких-нибудь полимеров)?

И такая догадка означала только одно – за считаные часы своего пребывания здесь я уже успел что-то изменить в истории как прошлого, так и будущего. Кое-что по мелочи стер, а что-то дописал. Собственного дедушку я, положим, не укокошил, но тем не менее…

И в этот момент меня неожиданно торкнуло. Так, стоп. Сегодня я убил восемь немцев, а вот вчера, во время героической танковой атаки, в экипаже моего «Т-35» сколько человек было? Правильно – со мной девять, а если без меня – восемь. Опа… Получается, и там восемь, и здесь восемь. Ничья по очкам? Вот это, блин, здорово.

Если предположить, что мое попадание сюда действительно было кому-то нужно и мои действия здесь кем-то контролируются, выходит, что эти непонятно кто как минимум пытаются соблюдать некий «баланс» по части убыли фигур на местной «шахматной доске»? Если при моем участии убыло восемь белых фигур, то вскорости при моем же участии должно убыть и столько же черных? Интересный расклад выходит, хотя от подобных предположений мозги могут окончательно распухнуть или закипеть.

Кстати, а куда тогда отнести других немцев, погибших накануне в деревне, когда туда въехал, стреляя во все стороны, наш «Т-35»? Ведь их там точно было много, больше восьми человек… Может, их количество тоже было примерно равным потерям нашей атакующей пехоты и танкистов, или коллективное смертоубийство в более крупном масштабе здесь не считается и в зачет идут только мои «личные достижения»? Нет, лучше действительно не думать про это ничего лишнего, а то точно крыша поедет…

В общем, стоило сделать себе некую «зарубку на память» и далее постараться отслеживать, будет ли соблюдаться в отношении меня этот странный «баланс» по части убиенных с обеих сторон. И если будет – значит, все это точно неспроста. Но пока надо было действовать, и быстро. А то, как совершенно справедливо говорилось в известной книге Ярослава Гашека, «на войне ситуация меняется с каждой минутой».

В общем, я слез с бревен, которые теперь украшала невеликая россыпь стреляных гильз, выбрался из двора, где прятался, на улицу и пошел по ней, держа винтовку наперевес, вниз, в сторону сарая.

Стоило предполагать, что какой-нибудь немчишка вполне может оказаться недострелянным и в самый неподходящий момент, как это бывает в плохих, лишенных «хеппи-энда» фильмах, очнется и пальнет мне в спину…

Но, подойдя к машине, я понял, что никто из немцев уже не подает признаков жизни. Что ни говори, а винтовочная пуля – штука серьезная.

Я подошел к убитому немецкому пулеметчику, вытащил из-под его тела «МG-34» и початую коробку с лентой (еще две коробки я заметил в машине). Поставил пулемет на снег и прислушался. Нет, наши в сарае не подавали каких-либо признаков жизни. Похоже, не могли понять, что произошло и почему вдруг прекратились стрельба и щедрые предложения насчет сдачи в плен к «доблестной германской армии»…

Я вышел из-за угла сарая, где лежал на снегу труп пулеметчика, и заорал, обращаясь к сараю:

– Эй, вы!! Как вас там!! Немцам кранты! Слышите?! Я свой, Красная Армия!! Выходите!! Надо срочно сваливать!!!

Пару минут в сарае продолжали молчать, явно оценивая, не провокация ли это?

Потом из-за левой створки ворот высунулась голова в советской ушанке с красной звездой. Ну, слава богу, хоть кто-то жив остался…

– Ты кто? – спросила голова с плохо скрываемым удивлением.

– Сказал же, свой! Советский! Танкист я! А вы кто?

– Разведгруппа, – ответила голова и пригласила: – Иди сюда!

Я подошел ближе. Голова принадлежала симпатичному плотному мужику с перепачканным порохом фотогеничным, слегка небритым лицом типичного киноактера из 1930-х. Мне живо представилось, как он прямо сейчас умоется, сядет к стоящему где-нибудь в ближайших кустах роялю и с большим чувством запоет про то, как в далекий край товарищ улетает. Неизвестный был в новеньком ватнике, синих командирских галифе с красными кантами по швам и грязных хромовых сапогах. В вырезе его ватника, под горлом, были видны черные бархатные петлицы с танками и одной эмалевой шпалой. Капитан, стало быть… В руках капитан держал мосинский карабин, дополненный висящей на его поясном ремне кобурой для «ТТ».

Интересно, а что будет, если я сейчас зайду и меня там ткнут ножиком под ребро или стукнут по башке чем-нибудь тяжелым? Вдруг у них тут не принято верить кому попало на слово?

И тем не менее я зашел в сарай, все так же держа «СВТ» наперевес.

Нет, все-таки не ткнули и не ударили. И на том спасибо. Более того, я услышал всхлипывание, и, без всякого сомнения, женское.

Сквозь входные ворота и узкие прорези под крышей дневной свет просачивался не особо хорошо, и оттого внутри сарая было довольно сумрачно. Но тем не менее я хорошо рассмотрел сидящую на соломе (ее охапки живописно раскидали по всему полу, а у задней стены сарая навалили вообще до потолка, или это все же было сено? Я никогда не просекаю таких агротехнических нюансов) круглолицую девушку вполне миленького облика, в таком же, как у капитана, новом ватнике (только застегнутом на женскую сторону) и сдвинутой на затылок шапке-ушанке. Лицо у нее было опухшее, явно зареванное.

На воротнике ее гимнастерки я разглядел черные петлицы с двумя кубарями и эмблемой в виде скрещенных молотка и разводного ключа. Воентехник 2-го ранга? Странная какая-то у них получается разведгруппа. На боку у девушки висела расстегнутая кобура, из которой торчала рукоятка «нагана».

У ее ног лежал на соломе карабин, точно такой же, как у капитана. Позади девушки я рассмотрел три сваленных в полном беспорядке вещмешка, еще один прислоненный к стене карабин и зеленый ящик переносной радиостанции с двумя ровными дырами от пулевых пробоин на корпусе. Ближе к задней стенке сарая лежал лицом вверх, зарывшись в солому, еще один человек в нашем ватнике – я видел только носки сапог, пустые петлицы защитного цвета и задранный к потолку сизовато-бледный подбородок. Судя по его деревянной неподвижности, это был уже не человек, а то, что от него осталось, мертвец то есть. Если считать того, что лежал в поле за сараем, получается четверо, из которых двое убиты. Много бы они тут навоевали вдвоем… С карабинами против восьмерых обормотов с ручным пулеметом. И по-любому их было маловато для обычной армейской разведгруппы, даже с учетом двух погибших.

– Здрасте, – сказал я девушке, входя.

Она ничего не ответила, только шмыгнула носом и одернула на коленях мятую полушерстяную юбку армейского образца.

– Интересная у вас какая-то разведгруппа, – сказал я, оборачиваясь.

– Уж какая есть, – ответил стоявший за моей спиной капитан и тут же, словно опомнившись, потребовал мои документы.

Я подал ему свой сильно размокший вчера, а сегодня просохший в кармане и покоробленный до омерзения военный билет.

– Ну и откуда ты взялся, сержант? – вполне миролюбиво спросил капитан, возвращая мне документ.

– Из Нижних Грязей…

– Ого. Это же далеко.

– Да кто бы спорил. Но наш комбат мне, к сожалению, карты не выдал.

– И что ты там делал?

– Где?

– Ну в Нижних Грязях.

– Мы их вчера атаковали.

– «Мы» – это кто?

– 44-й отдельный танковый батальон с приданной пехотой. Накануне немцы эту деревню заняли. Снова. Приехал комдив, шум, крик, шухер до небес. Приказали деревню срочно вернуть. Вот мы вчера после полудня и полезли ее возвращать. Семью машинами. Шесть «Т-26» и мой «Т-35»…

– Ого, а откуда «Т-35»?

– Да если бы я знал… Надо было у комбата спросить. Я, если честно, танк такого типа видел третий раз в жизни…

– Хорошо, а дальше?

– А что дальше? Жопа дальше, товарищ капитан, самая натуральная. Я на своем пятибашенном дредноуте ворвался в деревню и поклал изрядное количество фрицев. Но наш ротный с остальными танками в деревню въехать не сумел, а пехота и вовсе легла, не дойдя до околицы. А по мне начали долбить из дальнобойной, причем ее огонь кто-то очень грамотно корректировал. Сначала обездвижили, гусеницу перебили. А потом подожгли несколькими прямыми попаданиями. Из всего экипажа, похоже, выбрался один я. Когда отходил из деревни к лесу, немного контузило. Карты у меня, как я уже сказал, нет, до ночи проплутал в лесу. Тем более вечером снег пошел и собственного носа было не видать. Плутал-плутал и вышел на узкоколейку у торфоразработок, а там сторожка и семья сторожа. До утра отлежался. Утром оклемался, услышал стрельбу – и сюда. Дальнейшее вы должны были видеть и слышать…

– Да, канонада в той стороне вчера была знатная…

– А потом?

– Что «потом», сержант?

– Ну, если в Нижних Грязях и вечером канонаду было слышно, может, наши таки взяли деревню?

– Да нет, ближе к вечеру я в той стороне стрельбы уже не слышал. Хорошая у тебя винтовочка…

– Вчера в деревне подобрал. Эти Нижние Грязи, по-моему, несколько раз из рук в руки переходили, там, наверное, до сих пор богато неубранных убитых лежит, и наших и ихних. А вы-то кто такие, товарищ капитан? Что это у вас за странная разведка?

– А чего в нашей разведке странного?

– Того, что я хоть и человек в небольших чинах, но умом понимаю, что никакой дурак не пошлет в обычную разведку капитана танковых войск без танка, да еще и с воентехником 2-го ранга, женского пола в придачу. Согласитесь, выглядит как-то нелогично…

– Все логично, сержант. Мы специальная разведывательная группа от Автобронетанкового управления РККА. Знаешь про такое? А я командир группы, капитан Никитин.

– Вона как. Да как не знать… А чего тогда ваша крутая спецразведгруппа здесь потеряла? Ладно я – из окружения выбираюсь, но вы-то здесь зачем?

– Вообще-то это секретно, но тебе, как танкисту, скажу. Ты вроде срочную до войны отслужил и должен кое-чего понимать. Армейская разведка сообщила в Разведуправление, что немцы применили в полосе Западного фронта какие-то новые подкалиберные снаряды для танковых и противотанковых пушек…

– Это для длинноствольных 50-мм, что ли?

– Ого. Откуда ты-то про это знаешь, интересно знать?

– Да вот знаю. У нас в батальоне те, кто дольше меня на передовой проторчал, про такие штуки рассказывали. Мол, у немцев недавно появились какие-то новые снаряды, которые то ли пробивают, то ли прожигают почти что любую броню. Даже «КВ» вроде бы берут в борт и корму. Некоторые наши их еще «термитными» называли…

– Ты смотри, а в Москве считают, что это секретная информация!

– Да господь с вами, товарищ капитан, какие нынче на фронте секреты? И что, вы таки нашли то, что искали?

– Представь себе – нет. Была наводка, что немецкие танки с новыми пушками видели как раз где-то в этом районе. У нас, в Автобронетанковом управлении, давно перманентный аврал, народу с самого начала войны ни на что не хватает, а сейчас, когда многих эвакуировали, кого в Казань, кого в Куйбышев, вообще черт-те что творится. Послать было вообще некого, все на бегу, второпях. Вот и пришлось идти нам с Татьяной, дали рацию да старшину с тремя бойцами из армейской разведки. Мы думали, эти разведчики и их командование, по крайней мере, обстановку знают, а у них, как оказалось, все сведения о противнике минимум недельной давности. А разведчики еще и местности не знают, поскольку Западный фронт все время отступает и они в каждый поиск идут словно в первый раз. Четверо суток проплутали в ближнем немецком тылу, нужных танков так и не нашли, зато все время словно нарочно натыкались на немецкие посты, часовых и боевое охранение. Сплошные перестрелки, короче говоря. На этом потеряли старшину и еще одного красноармейца. А сегодня под утро, еще затемно, вышли к этой деревне. Только вошли в деревню – приезжают эти, ну, которых ты… Рацию нам сразу продырявили, потом загнали в сарай и положили двух наших бойцов, мы и понять ничего толком не успели… Да, к тому же у нас патронов с гулькин хрен, а гранат вообще нет. И ведь по данным, которые нам сообщили накануне, здесь точно должны были быть наши и нас в этой деревне должны были встречать…

– Ну, товарищ капитан, тут никто ничего и никому не должен. Привыкайте. По-моему, эти немцы – тоже какая-то разведка. Мне кажется, они подкрепление не вызвали, потому что непременно хотели хоть кого-то из вас живьем взять. А так вы сильно не переживайте – фашисты тут буквально в нескольких верстах. Если сильно шумнуть – тут же сбегутся… Товарищ техник-лейтенант, вы на немецкой рации работать умеете?

Это я спросил у Татьяны, слезы на лице которой уже более-менее просохли.

– Наверное, да, – ответила она.

– Тогда слушайте сюда. Там, выше по улице, стоит немецкая автомашина. Такая большая и серая, открытая. На заднем сиденье рация. Дуйте пулей туда, настройтесь и свяжитесь с теми, кто вас собирался здесь встречать. И либо пусть они рвут сюда на всех парах, либо нам с вами надо отсюда уходить, прихватив трофеи. А то немцы чего доброго вспомнят про своих разведчиков – спохватятся и пошлют кого-нибудь проверить. И если их опять будет человек десять на одной машине мы втроем можем и не отбиться в условиях отсутствия преимущества внезапности. А раз так, немцы эту деревню быстро займут. Или может их авиация налететь, погода сегодня это дело вполне допускает…

Татьяна вопросительно посмотрела на Никитина.

– Иди-иди, действуй! – разрешил он.

Лейтенантша побежала вверх по улице, опасливо косясь на тела убитых немецких солдат.

– Жена ваша? – спросил я капитана, когда мы вышли из сарая. С несколько ехидной интонацией.

– Ты что, сержант, с ума сошел? – изумился Никитин, и его лицо сразу приобрело выражение прямо-таки святого с иконы. Такая физиономия в те времена могла быть у человека, которого вызвали на партсобрание и «прорабатывают» за аморальное поведение, угрожая «выговором с занесением». Но чувствовалось, что капитан Никитин был из таких, кого без хрена не съешь. «Припрут к стене – откажется», как пел один наш классик…

– Моя жена с дочерью в Кинешме, у тещи, – продолжал капитан. – Еще с июля месяца. А Татьяна просто второй год у нас в отделе работает. Толковая девушка, надо сказать. Грамотный специалист, но на фронте в первый раз…

– А вы – во второй?

– Практически. В тридцать девятом, было дело, выезжал по заданию управления в командировку в Монголию, а в сороковом – на Карельский перешеек. Но всерьез воевать ни там, ни там не довелось, поскольку я там другими вещами занимался…

– Товарищ капитан!! – вдруг раздался плаксивый девичий вскрик.

Я обернулся на звук. Толковая воентехник и грамотный специалист Татьяна стояла у немецкой машины и вся тряслась. Лицо у нее снова приобрело плаксивое выражение – сейчас разрыдается. Ну и разрыдалась бы, наверное…

Мы с капитаном ускорили шаг и подошли поближе к ней.

– Товарищ капитан! Т-Там это… Он… Оно… Того… Я не могу!! – И Татьяна, героически стараясь не зареветь и не нарыгать на свои аккуратные хромовые сапожки, указала на криво сидящего за баранкой машины водителя. Согласен – вид у немца был непрезентабельный. Попаданием пули из моей «СВТ» левую сторону его головы разворотило довольно прилично, и теперь у него вместо черепа была какая-то угловатая мешанина из порванного подшлемника, крови, костей и волос. На свежего человека такое должно было производить поистине неизгладимое впечатление.

Пока товарищ капитан, которого, надо признать, тоже несколько покоробило от такого зрелища, тщетно соображал, что делать и говорить, я подошел к мертвому водиле, открыл дверь и, схватив трупака за рукав шинели, не без усилия выкинул тяжелое тело на снег, рядом со вторым трупом.

– Все? – спросил я Татьяну. – Легче стало?

Она закивала. Ладно хоть реветь так и не начала…

– Тогда делайте свое дело, – сказал я. Никитин опять многозначительно кивнул после моих слов, и лейтенантша полезла на заднее сиденье.

– Суровый ты, однако, мужик, сержант, – сказал капитан. – Я бы, наверное, вот так не смог.

– Это дело наживное, – усмехнулся я и спросил: – Вот что. Там где-то дохлый немецкий офицерик был, который этими командовал. Документы и прочее забирать?

До капитана, похоже, далеко не сразу дошло, что все разведчики обычно делают это. В смысле, обыскивают убитых врагов и забирают документы. Хотя бы тупо для отчетности.

– Забери, – согласился Никитин после трехминутного размышления. Медленно он соображал, ох медленно… Не хотелось бы, чтобы из-за этого нас тут опять обложили, как те мишени в тире…

С этими мыслями я пошел обыскивать убитых, чтобы хоть чем-то себя занять. Между тем капитан начал помогать Татьяне возиться с рацией, тоже занявшись более-менее полезным делом. Полезным-то полезным, но дорогу и окраины деревни с места, где стояла немецкая машина, было видно не очень, тут и от бинокля особого толку не было. И я молил бога, чтобы какая-нибудь очередная группа арийских сверхчеловеков не заглянула сюда «на огонек».

Я забрал документы и полевую сумку убитого немецкого лейтенантика. Заодно прихватил его автомат и сумку с рожками к нему. Осмотрел кобуру и понял, что немчишка был то ли пижон, то ли эстет, то ли и то и другое, поскольку в качестве личного оружия имел при себе красивенький, но, в общем, слабоватый для оружия переднего края «Вальтер» ППК 9К или что-то типа того калибра 7,65 мм. Я убрал пистолетик в карман, после чего бегло осмотрел остальных убитых. Пулеметчик и еще один из убитых были унтерами и у них в кобурах на поясе были «Люгеры», они же «Парабеллумы». В общем, к машине я вернулся, таща пулемет, автомат и еще много чего интересного. Практически как Дед Мороз с мешком новогодних подарков.

Капитан Никитин, работая с рацией, время от времени поглядывал на мои манипуляции возле убитых с удивленно-брезгливым выражением на лице.

Когда я подошел к машине, Никитин говорил с кем-то по рации, нацепив наушники и взяв в руки микрофон. Практически открытым текстом, используя нехитрые кодовые названия. Как я понял, позывной их героической разведгруппы был «Ясень», и в числе прочего капитан сдержанно и культурно, хотя и с упоминанием такой-то матери, ругал какого-то «Каштана». Похоже, это был как раз тот, кто должен был их здесь встречать.