Текст книги "Повстанец"

Я не знаю ответов на свои бесчисленные вопросы, которые выбрасываю пачками в пространство или самому себе. Какая разница? Поезд мерно постукивает колесами на стыках рельсов. Радус и Аженис что-то рассказывают юной нимфоманке, которая везет меня в неизвестность. А я? А я сижу и перебираю в голове что-то такое, смысл чего стремительно ускользает от меня. Мерный перестук колес внушает спокойствие, но оно сразу же улетучивается, стоит только вспомнить что-то из своей прошлой жизни. Полно, а моя ли это была жизнь? Зачем я только подался в проклятую академию? Почему мне попался куратор, который хотел стать президентом? Почему он выделил меня среди доброй тысячи своих курсантов, тоже до предела амбициозных и пока еще горластых? Зачем? Зачем это было ему? И зачем это было мне? Зачем он отмазывал меня, когда я умудрился-таки соблазнить дочку начальника академии? Дуру держали в строгости, а мне очень захотелось поиметь если не самого начальника, то хотя бы его дочь. И если начальника я бы с удовольствием поимел с помощью табельного пистолета (всю обойму бы в голову выпустил!), то уж с дочкой… Да, есть что вспомнить. Правда, выяснился ряд пикантных моментов из прошлого генеральской доченьки. Вот благодаря этому я и не стал ее мужем. По правде сказать – не очень-то и хотелось. Зато сейчас я бы либо уже лежал в земле, либо получал полковничьи погоны. Первый вариант – это если бы не успел вовремя дать деру из Столицы и попался такому вот, как я сам, оболтусу в руки, а второй – если бы находился в регулярной армии, но на некотором расстоянии от этой самой Столицы, будь она неладна. А так бы скорее всего и было. Постарался бы генерал услать доченьку с зятьком с глаз долой. Ну а после подавления путча… Можно и погоны дорогому зятю подкинуть. Чтобы ненаглядная доченька не маялась от того, что у мужа не шибко социальный статус высокий…

И что я о себе теперь могу сказать? Человек, который упускал возможности? Одну за другой? А может, не так: человек, который хватался не за те возможности? Тоже, наверное, правильно… Или я, несмотря ни на что, поступал верно? Интересно, а что я буду делать, если история повторится? Женюсь на разбалованной дочке очередного начальника очередной академии? Начну слушать очередного дурака Альтуса? Или пошлю все ко всем чертям и займусь разведением кактусов. Тоже, кстати, вариант. Представляю: приходит ко мне очередной же недоносок, говорит, что назревает опять путч, а я ему: хоть два путча! Я ведь уже и забыл, с какой стороны за автомат держатся. Могу, если хочешь, кактус подарить. Хороший такой кактус, большой. И иголки очень длинные и острые. Поставь, мил-человек, этот кактус себе на стул и садись на него поплотнее. А лучше – с размаху! Чтобы почувствовал, ублюдок вонючий, какие ощущения испытываешь, когда путчами занимаешься!

Глупые размышления ни о чем, по пути в никуда, под мерный перестук колес… Вот так бы ехал и ехал – без всякой связи с посещавшими меня до этого мыслями, подумал я. Можно размышлять, можно поспать. А когда проснешься – все так же будет вещать Радус и иногда будет прорываться наружу его приречный акцент. Радус очень потешно окает. А его супруга, Аженис, будет так же спокойно утихомиривать мужа: радусовский акцент, когда он прорывается, свидетельствует о волнении. А поезд все так же будет перестукиваться сам с собой на стыках, и вагон будет медленно покачиваться в такт этим перестукам.

Хорошо ехать все время и никуда не приезжать. Смотреть на проплывающие за окном города и села, куда никогда не попадешь. Представлять себе людей, которые там живут. И… И что? Впереди все равно покажется конечная станция. На перроне тебя будет встречать неизвестность. Даже если ты выйдешь на этот самый перрон и не увидишь там ни одного человека. Она, неизвестность, где-то здесь. Она притаилась за колонной, которую бездарный архитектор прилепил около массивной двери вокзала. Или за покосившейся будочкой путевого обходчика, которая почему-то видна с того же перрона. Или… Не знаю где, но она где-то рядом. И она меня пугает. .

Пугает? А может, мне не страшно, а интересно? Может, я хочу окунуться в эту самую неизвестность? Как в детстве, когда приезд в незнакомый город обещал что-то новое и необычное. И оно, это новое и необычное, начиналось сразу же за дверями вокзала. В детстве… А сейчас у меня что? Интересно, я преждевременно состарившийся ребенок или впавший в детство старик?.. Наверное, все-таки ребенок. Когда впадают в детство, то всяческими глупыми мыслями голову не забивают. Впрочем, а откуда я знаю, что чувствует человек, когда он впадает в детство? А ведь знаю! Только я не впал в детство, меня туда забросили. Забросили злые и коварные волшебники, чтобы… Чтобы что? А может, и ничего. Может, им просто интересно понаблюдать. Вот он, наш резидент в детстве. И вести он себя будет не так, и людей может напугать. А мы посмотрим. Нам же интересно. Его можно ни на что не провоцировать. Он сам себя спровоцирует так, что нам и не снилось. Или все-таки снилось?

Наверное, я заснул. Да не «наверное», а заснул. Разбудил меня резкий толчок поезда и последовавшая за ним тишина – перестука колес больше не было. Но тишина тут же взорвалась звуками хриплого вокзального громкоговорителя, сообщающего, что наш поезд прибыл на конечную станцию. Вот неизвестность и подкралась. Причем самым коварным образом – во сне.

Я проморгался и приготовился шагнуть навстречу своей новой жизни. Тем более что юная нимфоманка нетерпеливо тянула меня за руку. Ну что же – пойдем на второй круг. Сколько там полагается кругов ада? Девять? Это, стало быть, второй… Интересно, а остальные семь тоже будут присутствовать? И если да, то как это выглядит? Похоже, что во мне действительно проснулось любопытство. А это хорошо. Раз любопытство еще есть, значит, есть надежда… На что? А не важно! Есть надежда – и точка. С таким настроением я подошел к дверям вагона и оглядел перрон.

Глава 2. ПРИЕМНЫЕ РОДИТЕЛИ

Встречающих на перроне – не протолкнуться. Вообще-то для Городка это нетипично. Или за те несколько лет, что я здесь не был, что-то изменилось? А может, кто из знаменитостей пожаловал? Хотя тогда бы была более или менее слаженная толпа, а здесь – энное количество разрозненных людей, И что это должно означать? Я еще несколько раз моргнул и, глядя снизу вверх на людей, заполонивших перрон, последовал за медсестричкой.

Не успел я сделать и десяти шагов, как ситуация прояснилась. Толпа взорвалась овациями, а из поезда стали появляться офицеры правительственных войск, которые с успехом разгромили армию путчистов. То есть мою армию. Сволочи.

Ишь как зубы скалят! Твари! Если бы не ублюдочный Ромус со своей дегенеративной спешкой, как при поносе или ловле блох, то сейчас бы мои вояки так скалили зубы, а эти ублюдки разъезжались бы по лагерям… или ползали передо мной на коленях и вымаливали прощения, что тоже было бы недурственно. Впрочем, тут нет предмета для размышлений. Если бы… Если бы у бабушки были яйца, то она была бы бабушкой, идущей с базара. А так как яиц у нее нет, а есть грабли, то идет она с огорода. На этом можно заканчивать, дабы избежать наступания на вышеозначенные грабли. Хотя я начинаю потихоньку стервенеть, а это может означать мое согласие на участие во второй серии путча через десять лет… Или раньше? Ладно, этот вопрос мы отложим до лучших времен, а пока меня интересует: почему так рано началась демобилизация? Президент у нас, судя по всему, тоже слабоумный. Как и старый козел Альтус. Я бы людей продержал в полной готовности еще месяц как минимум. Если не дольше. Кто его знает, какую еще пакость путчисты готовят? Или заготовили загодя. А может, так подействовало объявление о смерти лидеров мятежа в результате взрыва склада? И что самое смешное – поверили. Я бы скорее всего приказал собрать все ошметки в радиусе километра и произвести генетический анализ. И если бы там не оказалось генов хоть одного из задекларированных покойничков – всю страну бы перерыл на глубину в три километра! А эти поверили. Или втихаря-таки роют? Да наплевать мне! Пусть хоть в задницах друг у друга роются. Меня-то они точно не отроют. Клиника вместе с персоналом уничтожена – старый козел Альтус позаботился. Документация по методу омоложения надежно спрятана… во всяком случае, Альтус меня в этом уверил. Так что нечего мне бояться! А раз так, то пора подергать за руку нимфоманку, призывно стреляющую глазами в спускающихся на перрон офицеров правительственной армии, и намекнуть, что неплохо бы меня передать на попечение «новым родителям». Заждались уже, поди.

Медсестричка наконец-то сообразила, что чем быстрее от меня отделается, тем быстрее ее снимет какой-нибудь изголодавшийся в окопах по женской ласке фронтовик. Наверное, по этой причине она покрепче схватилась за мою руки и решительно поволокла меня в здание вокзала, на ходу объясняя, что ждать нас будут именно там. Ну, в здании так в здании. Я втянул носом насыщенный пылью и смолой воздух платформы и двинулся вслед за медсестричкой.

Вокзал Городка с моего последнего визита почти не изменился. Разве что фрески на стенах и потолке стали более тусклыми да облупилась позолота на фальшивых колоннах. А так – тот же памятник Вождю посреди зала (это каким же надо быть идиотом, чтобы влепить бронзового монстра посреди толпы, изрыгающей проклятия по поводу опаздывающего поезда?), тот же пыльный станционный буфет, где можно купить лежалое пирожное (но лучше не покупать!), и те же толпы людей. Я начал оглядываться и даже попытался привстать на цыпочки: интересно узреть «новых родителей», но когда тебя немилосердно волокут за руку, привстать на носки сандалий проблематично. Короче, пока я делал попытки обозреть окружающую меня действительность с высоты своего, прямо скажем, небольшого роста, мы пришли на место. Или меня притащили? Впрочем, какая разница?

Мужчина и женщина средних лет посмотрели на меня с плохо скрываемым любопытством и тут же принялись приседать в реверансах перед медсестричкой. Так как она сама только и ждала момента, когда сбагрит меня, то прощания получились короткими. Ее это вполне устроило. Меня тоже. А вот «новые родители» все порывались отблагодарить эту нимфоманку. Я с громадным трудом поборол соблазн наябедничать относительно «курса молодого бойца» в плане секса. Не хватало еще в стукачи записаться. Так или иначе, мы остались втроем. Интересно, что теперь положено делать? Отродясь не влипал в подобные ситуации. Конечно, браво вытянуться во фрунт и доложиться по полной форме можно, но как на это отреагируют? Может, засмеются? А может, и нет. Только выглядеть это будет глупо. Трогательно, но глупо. Так что будем вести себя естественно: насупимся и подождем развития событий. А если ничего не будет происходить слишком продолжительное время – возьмем инициативу в свои руки. Мне, к сожалению, не привыкать. Но надоело… Инициативу брать в свои руки, однако, не пришлось. Мужчина откашлялся, посмотрел на меня сквозь очки и произнес:

– Я – Алус, моя жена – Салус. Можешь называть нас по именам, а можешь мамой и папой. Как тебе больше нравится, Санис?

– Не знаю, – честно ответил я. Как-то не задумывался над этим вопросом. А действительно, как мне их называть? Мамой и папой – язык не поворачивается, а по именам… как-то не очень прилично… или прилично? А, черт с ним! – Можно я через пару дней определюсь?

– Как скажешь, – ответила за мужа Салус. – А пока нам надо домой. Поехали?

Я согласно кивнул, позволил взять себя за руку и последовал за «новыми родителями» из здания вокзала на небольшую привокзальную площадь, обсаженную вековыми тополями и липами. Горячий ветер тут же ударил мне в лицо и, кроме пригоршни пыли, бросил в глаза сотни пушинок тополя: эти проклятые деревья вовсю цвели. Я с ужасом посмотрел на громадное количество тополиного пуха, катаемого ветром по площади, и инстинктивно крепче сжал ладонь приемной матери. Только пуха мне сейчас и не хватало! С детства эту мерзость ненавижу. В Столице уже давно эту гадость всю вырубили под корень, а здесь… Да-а-а-а, явно не центр мира. Но и здесь люди живут. Глядишь, и я выживу… А потом стану большим и страшным и повырублю тополя по всей стране. Все до единого. Интересно, а количество благодарных превысит количество «защитников природы»? Было бы недурственно провести эксперимент. В самом деле вырубить к чертовой матери эту дрянь и посмотреть, на сколько уменьшится количество умерших астматиков и прочего больного люда в период цветения тополей? Или не уменьшится? А какое мне до этого дело? Главное, что я больше не буду ходить с красными глазами и заложенным носом и курить пачками, чтобы хоть как-то заглушить вкус вездесущего пуха. Курить… Думаю, что ближайшие несколько лет мне это не угрожает. Вряд ли у этих людей, которые теперь по иронии судьбы называются моими родителями, заведено давать сигарету восьмилетнему сопляку. Впрочем, я и не такое видал, но сомнительно.

Пока я боролся с пухом, мы подошли к подержанной малолитражке, и Алус отпер двери. Я сразу же рванулся в салон, чтобы спрятаться от вездесущего пуха. Приемные родители, видимо, решили, что мне просто нравятся автомобили, и, переглянувшись, заняли свои места на передних сиденьях. Несколько секунд чиханья изношенным двигателем – и малолитражка все-таки тронулась, а я уставился в окно.

Городок, как я и ожидал, изменился слабо. Кое-где, конечно, появилось что-то новенькое, кое-где убавилось что-то старое, но в целом все осталось так же, как и десять лет назад. Есть такие места на Земле, где ничего не меняется десятилетиями, а может, и столетиями. Все те же улочки с отвратительным покрытием, пыльные и частично разбитые тротуары, герань за стеклами окон, маленькие грязноватые магазинчики с вечно сонными продавщицами… Правда, если сюда что-то врывается, то от былого спокойствия не остается и следа. Но Городок пощадили события последнего времени, как щадили и раньше. Жалко ведь ломать что-то, что кажется незыблемым. И мне тоже, признаться, очень не хочется ломать сложившиеся много лет назад устои Городка.

– Ты когда-нибудь бывал в Городке, – решил завязать разговор Алус. Я только собрался сказать, что неоднократно, но вовремя прикусил язык. Да когда же это мучение закончится?

– Нет, но мне тут нравится… Вот только тополиный пух – это ужасно!

– Я тебя понимаю, Санис. – Салус повернулась ко мне с переднего сиденья и улыбнулась. – Будь моя воля – я бы эти деревья в один день выкорчевала. А в Столице их разве нет?

– Нет, – пробурчал я. Настроение у меня начало стремительно портиться. Сейчас меня начнут расспрашивать о жизни в Столице, о школе, о родителях. И что я смогу рассказать? Что последнее время частенько захаживал в «Свинарник» (пардон, дамы и господа, в «Три поросенка») пропустить рюмочку-другую водочки? Или о чудном борделе на «Кресте»? Или об очаровательной забегаловке «50 на 50», где каждый вечер подвыпившие курсанты выясняют отношения с гражданскими? Интересный рассказик получится, ничего не скажешь!

– Это правильно! – продолжала между тем разглагольствовать Салус. – Тополям в городе не место. Где-нибудь в чаще леса – да. А здесь только людям плохо становится.

– Толку об этом говорить? – Алус попытался осадить разбушевавшуюся жену, но вполне миролюбиво. – Тополя тут были до нас, будут и после нас. Никакой трагедии в этом нет.

Ну, насчет трагедии это, конечно, правда. Но все равно пух меня раздражает. И не одного меня, судя по реакции Салус. А вот споры у этих людей выглядят интересно. Если это предел эмоционального напряжения, то мне, пожалуй, повезло. Принимая же во внимание «папу-гвардейца» (хи-хи!), я себя должен чувствовать как в раю. Хотя, справедливости ради, надлежит отметить, что и мои настоящие родители дебошей не устраивали, пьяного отца я вообще ни разу в жизни не видел… И в кого я такой уродился? Как там в песне было? «Когда мать меня рожала, вся полиция дрожала. Начальник сказал сердито: „Родила ты, мать, бандита!“ Да, примерно так…

Однако вынужден признать, что жить мне придется явно не в центре. Всего-то до Городка час езды. Даже на таком рыдване, как этот. И то если петлять по многочисленным узким улочкам. А едем мы минут тридцать уже. Вокзал-то в самом центре находится. Интересно, какой дурак его там поставил?

Ну раз едем долго, значит, окраина. И по ночам волки под окнами на пару с медведями прогуливаются. Под ручку. Ну и что? Может, оно и к лучшему. По крайней мере не буду тому, кому не надо, глаза мозолить лишний раз. Не люблю я лишних вопросов. Не только по той причине, что они лишние, но и по той причине, что они большей частью откровенно глупые. И что прикажете на эти самые глупые вопросы отвечать? Не знаете? И я не знаю. Так что – подальше от цивилизации и глупых вопросов!

Пока я размышлял, Салус разглагольствовала о тополях, а Алус пытался ее успокоить. Мы приехали. Видавшая и лучшие времена пятиэтажка спряталась в глубине района, состоящего из ее близнецов. Так и заблудиться недолго. Нужно будет найти какие-то ориентиры, а то может получиться крайне неприятно. Особенно в подпитии. Хотя до этого еще далеко. То есть к тому моменту, как я опять начну пить, ориентиры я знать уже буду.

Алус припарковал рыдван перед подъездом, и мы вышли наружу. Дворик такой зеленый, с остатками детской площадки и натянутыми повсюду веревками для сушки белья. Песочница, кстати, присутствует… Большая такая песочница. Нужно будет туда обязательно зарыться с головой в ближайшее время. Хотя посмотрим, чем в ближайшее время придется заняться. Я же еще не лицезрел своего нового жилья. Может, его еще обустраивать необходимо. Стоп! У меня как раз необходимости в этом не будет. Я же еще ма-а-аленький. За меня положено всю тяжелую работу выполнять взрослым. Так что пусть и комнату мне обустроят, сообразно с моими вкусами, и вещи тяжелые потаскают, буде таковые найдутся. А я обязуюсь отравлять им жизнь своими капризами и недовольством. Или нет?

– Хочешь осмотреться во дворе, или сначала домой? – обратилась ко мне Салус.

– Наверное, домой, – очень неуверенно ответил я, и тут же моя ладошка оказалась в теплой и сухой ладони Алуса.

– Тогда пошли смотреть дом, – весело подмигнув мне, сказал он. – Если что-то в твоей комнате не понравится – говори сразу. Думаю, что все сможем изменить по твоему вкусу. Годится?

– Ага, – улыбнулся я в ответ и зашагал ко входу в подъезд.

Квартира оказалась на четвертом этаже. Стандартная «распашонка», в которых живет добрая треть населения страны: из большой комнаты двери ведут в две маленьких, каждая из которых сама по себе напоминает пенал. Имеется еще маленькая кухонька и санузел. Интересно, в какую же комнату меня поселят? Только не в проходную, а то я истерику закачу! Терпеть не могу проходных комнат!

– Твоя дверь – слева. Заходи и осматривайся, – слегка подтолкнул меня в спину Алус.

Я инстинктивно напрягся и шагнул через порог левого «пенала». На окне висят шторки симпатичной расцветки, у левой стены – кровать, у правой – два шкафчика, у окна – стол со стулом. Я бы, конечно, предпочел кресло, но тут пока ничего сделать нельзя. И так перетопчусь.

– Нравится? – спросила заглянувшая в комнату Салус.

– Да, – довольно честно ответил я. Можно было бы кровать пошире, но пока и этой хватит, а как пойдут дамы… так и буду что-то решать. Нечего наглеть с самого начала.

– Все удобно? – поинтересовался Алус. Я кивнул. – Тогда марш мыть руки и на кухню: обедать будем!

Против этого я абсолютно не возражаю. А потом можно и разобраться в себе. Я кивнул, улыбнулся и последовал за своими приемными родителями. Похоже, что они были очень рады. Ну и не за что их пока расстраивать.

Глава 3. ШКОЛА

Лето пронеслось так быстро, что я и не заметил. Со своими приемными родителями я уже подружился, и теперь меня надлежит отправить в школу. Во второй класс, стало быть. Ужасно! Когда я окончил это богоугодное заведение впервые (однако!), то наивно полагал, что больше уже туда не вернусь. И вот тебе на: приходится учиться снова. Это, пожалуй, то, чего я бы предпочел избежать, но боюсь, что не получится. Сегодня последний день лета, а завтра… А завтра я, как последний дурак, иду во второй класс. Какая же Альтус скотина! Вот так взять и подставить ни в чем не повинного человека. Впрочем, относительно ни в чем не повинного – это я, кажется, загнул. Но по мне лучше уж каторга, чем возвращаться в эту гадючню, которую по непонятной мне причине называют лучшими годами жизни. Но каторга мне не светила в любом случае, значит, придется идти учиться… Интересно, а что мне делать, если спросят, что я проходил в прошлом году? Что проходили мои будущие одноклассники – я догадываюсь. А что проходил я? Подготовку к перевороту? Было бы интересно так ответить. Еще интереснее посмотреть на реакцию окружающих. Или не очень? В смысле, не очень интересная реакция будет. Какая разница, если я ничего подобного все равно не скажу? Я буду прилежно учиться писать и считать. Если со счетом проблем не должно быть, то вот с письмом… почерк у меня ужасный! Кстати, злые языки утверждают, что по этому самому почерку очень даже несложно выявить человека. Точнее, не выявить, а определить: именно этот человек писал те или иные документы или это делал не он. А что будет, если кто-то додумается направить мои «произведения» на графологическую экспертизу? Только бред это полный. Кому интересен восьмилетний сопляк? Вроде никому. Но я вот валяюсь без сна на кровати в своей комнате. Уже второй час ночи, а глаза и не думают закрываться. Чего я опять себя накручиваю? Я ведь все лето даже не вспоминал обо всех этих дурацких самокопаниях. Жизнерадостно лазил по деревьям, зарывался в песок по самые уши, дрался со сверстниками…

Одна из таких потасовок закончилась очень нехорошо. Десятилетний ублюдок, который решил, что ему можно все только по той причине, что он старше меня на два года, попробовал накрутить мне уши. Теперь он очень серьезно лечит свое мужское достоинство: мой маленький рост дал мне очень большое преимущество – схватить его за гениталии и резко дернуть вниз оказалось делом плевым. Потом, естественно, был длительный «разбор полетов». На вопрос дурака участкового я ответил, что этому приему меня научил отец, а когда этот придурок начал недобро коситься на Алуса, я объяснил, что речь идет о НАСТОЯЩЕМ моем отце. Он сразу успокоился и порекомендовал так больше не делать. И тут меня прорвало. Я озверел настолько, что забыл о том, сколько мне лет и кто я. Думаю, что бедный легавый потом не одни сутки в себя приходил. Голос мой перешел на свистящий шепот, и я этим самым свистящим шепотом порекомендовал мусору лучше следить за малолетними ублюдками, которые позволяют себе пытаться крутить уши младшим только по той причине, что сами выше ростом. А ежели таковое повторится в дальнейшем, то я торжественно обещаю, что оборву гаденышу яйца полностью. И это будет справедливо и правильно, так как такая мразь не имеет права на потомство. Когда моя тирада закончилась, вид у участкового был пришибленный. Папаша пострадавшего попытался что-то вякнуть, но тут Алус неожиданно меня поддержал. Он очень вежливо поинтересовался, а не будет ли многоуважаемый оппонент любезен настолько, что объяснит: по какой причине его чадо пытается обижать младших? При этих словах я с трудом подавил улыбку, а мой приемный отец продолжил: если он, Алус, еще раз услышит о чем-то подобном, то не поленится собственноручно надрать уши сначала отпрыску, а потом и папаше, который не в состоянии объяснить своему туповатому чаду, что младших обижать нехорошо.

Да, весело было. Но я был шокирован, только придя домой. Алус зашел в мою комнату, запер за собой дверь и уселся на стул. Я валялся на кровати, готовясь получить порцию нравоучений. Он внимательно на меня посмотрел и вдруг выдал: «Я хочу, чтобы ты знал, Санис, – ты поступил совершенно правильно, и я тебя полностью поддерживаю. В следующий раз этому мерзавцу повадно не будет». После чего резко встал и вышел. Вот и пойми после такого этих взрослых! А я-то думал… Я даже не знаю, чего я ожидал. Наверное, длительной лекции на тему «как нехорошо калечить людей». А вот хрен. После этого я очень зауважал Алуса. И было за что.

Перебирая в памяти события минувшего лета, я пытаюсь себя успокоить. Но ничего не получается. Школа – это школа. И там такие варианты могут и не сработать. Особенно если дегенерату будет не десять, а шестнадцать. Впрочем, для таких уродов тоже есть свои методы воздействия, но об этом думать не хочется. Вообще уже ни о чем думать не хочется. По-моему, я засыпаю. Ну наконец-то!

Школа – трехэтажное здание из когда-то красного кирпича – бурлит от пришедших на учебу учеников. Старшеклассники шушукаются, воровато оглядываясь по сторонам. Мне кажется, что эти разгильдяи договариваются, каким бы образом получше отметить начало учебного года. Малышня (к которой и я принадлежу) жизнерадостно носится по школьному двору, норовя сбить кого-нибудь с ног. Но это развлечение мне недоступно. Пока недоступно, ведь я здесь никого еще не знаю. И честно говоря, нет ни малейшего желания знакомиться: школа, в которую меня решили отдать, является элитарной, а это значит, что количество задранных носов на квадратный метр здесь значительно превышает допустимую норму. Задранные носы мне не нравятся, и я всегда стремлюсь привести их в надлежащее положение. Иногда – не совсем без рукоприкладства. Точнее – совсем не без рукоприкладства… Тьфу ты черт! Мне опять не по себе, и я начинаю заметно нервничать. Пора брать себя в руки: учителя уже нетерпеливо одергивают наиболее разбушевавшихся, и водоворот из детей медленно приобретает подобие строя. Скоро начнется линейка, посвященная…

– …торжественная линейка, посвященная началу нового учебного года! Слово предоставляется директору школы…

Имя директора я прослушал. Ничего, если здесь обучаются такие же дегенераты, как обитают у меня во дворе, то познакомимся мы с ним очень быстро. А если нет – то и нечего себе голову лишними глупостями забивать. Правильно?

Директор разглагольствует уже минут двадцать. Речь пафосная и пустая. Как все знакомо! Ничего не меняется. Интересно, а если его, к примеру, переместить лет на двадцать назад в ту же школу, кто-нибудь бы разницу заметил? Или школьники бы, как и сейчас, обсуждали, как провели лето, и плевали на тот пустопорожний бред, которым их пыжится осчастливить этот осел?

Линейка между тем, похоже, подходит к концу. Тем лучше. Жизнерадостно-расфуфыренные классные руководители начинают разводить деточек по классам, предварительно построив парами и заставив взяться за ручки. Во развлекуха! В армии, значит, тоже в колонну по два строят, но за ручки держаться противопоказано – не так поймут, а здесь – даже приветствуется! И кто же мне попадется в качестве пары? Ага! Построение по принципу «мальчик-девочка». Ну-ну, посмотрим… Похоже, что идти придется с вот этой рыжей толстушкой. За задницу ущипнуть, что ли? Хотя воспринято это будет как предложение подраться: сопливая еще эта рыжая, чтобы такие вещи воспринимать иначе. А драка во время линейки в мои планы не входит. Во всяком случае, мне так кажется. Впрочем, мне много чего кажется последнее время. В конце концов зачем я отравляю себе жизнь? Мне и без этого дурно… бывает дурно.

Тем временем мы добрались до воняющего масляной краской класса. Стандартная комната на первом этаже, с плохо покрашенными партами и древними стульями – тяжелая металлическая конструкция с неудобным деревянным сиденьем, которое мы в свое время окрестили «здравствуй, сколиоз». На стенах развешана какая-то хрень, которую здесь считают или наглядной агитацией, или учебными пособиями, или и тем и другим сразу. Иначе наличие портрета Президента с какой-то вышитой пыльной тряпкой внизу рамы объяснить нельзя. Кроме того, присутствует таблица умножения и каллиграфически написанный алфавит. И что здесь чем является? Президент, надо полагать, учебным пособием (его же любить положено!), а таблица умножения – наглядной агитацией (вот так, дети, должна выглядеть шпаргалка). Сейчас мы рассядемся по своим местам, и начнется дегенеративный урок любви к Родине. Или как он там называется? И стоило ради этого вставать ни свет ни заря? Спокойно можно было идти ко второму уроку, а вместо идиотской линейки и кретинского урока извращенной любви к Родине смачно поспать. Впрочем, все это лирика. Сейчас послушаем, чему такому патриотически-правильному нас здесь сейчас научат. Или попытаются научить…

Я опять оказался прав. Вместо того чтобы коротко объяснить задачи на будущий учебный год, рассказать, чему будут учить, а чему нет, нам устроили сорокапятиминутную читку о нашем доблестном Президенте, в одиночку победившем путчистов. Да-а-а… Сколь он, оказывается, крут! А я то, дурак, думал, что Президент у нас трус, который не сунул носа в страну до того светлого момента, пока наше восстание полностью не захлебнулось. А он (кто бы мог подумать?) подбадривал солдат в окопах, произнося пламенные речи на передовой. Это при наличии моих снайперов! Интересно, на каком бы слоге он захлебнулся собственной кровью? Думаю, что на первом. Не очень его мои отборные головорезы жаловали…

Но, как и всякие неприятности, и этот недоделанный урок закончился. Теперь перемена, которая предшествует чистописанию. Сейчас я чисто им напишу! Почерк у меня всю дорогу был такой, что хоть стой, хоть падай, а после некоторого количества времени, когда я только и делал, что кому-то диктовал… Впрочем, ничего страшного. Можно поразвлекаться, рисуя буковки. Тем более что когда-то я это уже делал. Именно рисовал. Писать можно, когда ты это делаешь медленно и для души. А когда надо, во-первых, быстро, а во-вторых, разборчиво, то… то так не бывает. Я улыбнулся. Всегда я пытаюсь сопротивляться любому насилию над собой. Когда получается, когда – не очень. Но попытки мной предпринимались с самого детства. Я, честно говоря, не совсем понимаю, зачем учить писать руками, если уже более ста лет известна печатная машинка и не менее нескольких десятков лет компьютер.

Хотя злые языки утверждают, что за компьютером в моем возрасте сидеть вредно. Что ж, вот прозвонил звонок, и нужно идти вырисовывать буковки. А там – посмотрим.

Впечатления от первого дня учебы просто ужасные. Когда я пришел домой, у меня так разболелась голова, что даже поесть сил не хватило. Салус квохчет надо мной как наседка, а я валяюсь на кровати и периодически постанываю, будто получил пулю в живот. Хотя впечатление такое, что пулю я получил в голову. Причем даже не пулю, а крупнокалиберный артиллерийский снаряд. Хотя тогда бы мне уже на все было искренне наплевать. Тяжел оказался гранит науки. Как же я его грыз в первый раз? А ведь нормально грыз! И считал, что все в порядке вещей. Но тогда у меня не было за плечами жизненного опыта. ТАКОГО жизненного опыта. А может, действительно люди стали глупее? Взять, к примеру, мою дуру училку: заикается, без шпаргалки двух слов связать не может, в именах учеников путается. Про план урока я вообще молчу – такое впечатление, что она его на ходу выдумывает, потом ей не нравится (и правильно не нравится!), и она его так же на ходу начинает корректировать. Получается еще хуже, а сначала казалось, что хуже уже некуда. И так во всем. Про дегенератов-одноклассничков вообще отдельный разговор. Я в свои первые восемь лет (вот же идиотизм!) хоть чем-то увлекался, а эти… Часть откровенные зубрилы, а часть откровенно же дрыхнет на уроках. И не по причине того, что все знают, а потому, что ничего знать в принципе не хотят. Весело мне, я так чувствую, будет. Или эта чертова меланхолия из-за головной боли?