Текст книги "Рождение династии. Книга 2. Через противостояние к возрождению"

В то время как они в нее усаживались, выстрелы слышались где-то очень близко, и крики, стоны, вопли сплошным гулом стояли в воздухе. Где-то уже горело, дым валил из-за домов клубами… Михаил Федорович зажал себе уши, чтобы не слышать криков, и склонился головою на грудь матери.

– Скорее, скорее, в кремль, к дому Мстиславского! – крикнул Иван Никитич вершникам, сидевшим на выносной паре.

Колымага тяжело всколыхнулась, сдвинутая с места, и покатилась с подворья за ворота, у которых ожидал ее десяток польских вооруженных всадников, данных боярину для проводов и сбереженья. Всадники тотчас окружили боярскую повозку и вместе с нею быстро двинулись вперед, направляясь к воротам Кремля.

Защитники земли Русской

Сейм всегда был бурный, скандальный, но в этот раз паны даже за сабли хватались. Из Руси вести тревожные: гетман Гонсевский едва в Кремле спасается.

Паны на сейме требовали от короля послать на усмирение московитов коронного гетмана, но Жолкевский отказался, и Сигизмунду пришлось назвать гетмана Ходкевича.

Коронный не пожелал отправляться на Русь, он и прежде противился этой войне, считал Речь Посполитую не готовой к ней, тем более, когда в Ливонии ещё продолжали греметь пушки шведов и трубачи короля Карла в любой момент могли протрубить большой поход.

Пользуясь слабостью русских, шведы продвигались вглубь России. Не успев переварить Корелу и Копорье, Карл намерился проглотить Новгород. Делагарди заставил новгородцев просить на царство одного из сыновей Карла. Жолкевский склонил голову:

– Мой круль, посылая на Москву гетмана Ходкевича, вы сделали правильный выбор.

Что же до москалей, то едва они узнают о вашем решении отпустить на царство Владислава, Речи Посполитой не потребуется тратить порох на их покорение.

Сигизмунд вскинул голову:

– Вельможный пан коронный не желает согласиться, чтобы Московия стала частью Речи Посполитой?

Россия должна выполнять всё, что ей велит круль Сигизмунд!

Жолкевский промолчал.

Разве мало убеждал он короля, что Москва не примет Сигизмунда? Коронный не скрывал от Сигизмунда, что бояре и на Владислава согласились с трудом, сделав при этом многие оговорки. Но король упрям, и это дорого обходится Речи Посполитой. Поэтому Жолкевский и отверг королевское предложение… Сигизмунду не сидеть на московском престоле, и лучше иметь порубежную с Речью Посполитой державу, где сидит на царстве Владислав, нежели чувствовать, как под ногами горит земля. А это случится, если Сигизмунд не откажется от своих намерений…

Коронный говорил об этом Сигизмунду, убеждал, что Москву можно взять, но покорить москалей и Русь невозможно. В этом король убедится, когда в Речь Посполитую, подобно побитым псам, приволокут свои хвосты Гонсевский и Ходкевич.

Уже ходят слухи, что в московских землях собирается ополчение, а в Москве вот-вот начнется бунт против поляков.

За крепким караулом держат патриарха российского Гермогена, а унять не могут.

Тесная, низкая келья с голыми стенами насквозь пропиталась гарью московского пожара. В келье холодно, и не топится печь с того дня, как Салтыков велел сломать ее. В углу, под образами, тлеет тускло лампада, выхватывая глаза святых. Они строгие и проницательные. Святым известно, что творится в душе Гермогена.

Мрачен лик патриарха.

Бесчинствуют ляхи на Руси, разорили и сожгли Москву, латиняне глумятся над православной верой. Вот и с Гермогена сорвали патриаршие одежды, а гетман Гонсевский намерился возвести на престол опального Игнатия, какой помогал первому самозванцу, был пособником в бесовских гульбищах ляхов.

Поднял глаза Гермоген, встретился со взглядом Богородицы, и было в её очах столько печали и надежды, что на сердце у патриарха сделалось тепло и покойно.

Настанет тот день, когда Православная Церковь и мир рассудят деяния Гермогена и каждому воздадут по заслугам.

И сказал Господь: и аз воздам ему!

Накануне, перед тем как бояре-изменники впустили в Москву ляхов, в воскресный день Гермоген служил обедню в Благовещенском соборе. Торжественно и красиво выводил хор, а патриарх вдруг отчётливо услышал голос с небес: «Великие муки уготованы тебе, Гермоген. Терпи!»

Понял патриарх: это Дух Святой. Опустился на колени, воздал молитву чуду. Укрепил Святой Дух в нём тело и душу…

Никто не посещает патриарха, разве что намедни заглянул в тюремную келью глава боярский Мстиславский, поплакался: дескать, по вине люда Москва сгорела и от неповиновения, сколько народу погибло! Молил Гермогена, чтоб призвал московитов к смирению: дескать, нет власти не от Бога.

На что патриарх спросил насмешливо:

– Ты, князь Фёдор, посланием апостола Павла заговорил, новым Савонаролой мнишь себя, а так ли? Власть ныне на Москве не от Бога, а от дьявола, и вы, бояре, какие ляхов в первопрестольную впустили, сатане служите.

Яз же не повинен и к смуте не подстрекал, видит Господь, народ за правду и веру восстал. А как вы, бояре, какие Владиславу присягнули, чем оправдываться станете?

Подумай, князь Фёдор. Ты мыслишь, я страшусь патриаршего сана лишиться? Нет! Богу служить и в рубище достойно!

Молитва в душе человека, а не в словах, она в сердце и поступках его! Вы латинянину присягнули, а там и к унии склонитесь, Жигмонда с вечера государем назовёте, к утру окраиной Речи Посполитой пробудитесь…

Говорил патриарх резко, не щадил Мстиславского:

– Вы, бояре, какие царя Василия с престола свели и на Думе властвуете, вам бы с народом заедино быть, а не перед ляхами раболепствовать. Эвон, Михайло Салтыков даже хоромы свои пожёг, в Москву искру кинул. Не он ли ляхам пример подал? Не Бог зло творит – человек падший! Меня вините, дескать, я народ к смуте взывал. Нет, не к крамоле призывы мои. Взывал и буду взывать словом Божьим к люду православному, кричать стану неустанно: человеки, не дайте запустеть весям вашим, земле травой сорной зарасти, иноземцам мнить себя господами в домах ваших! Не допускайте, чтобы иноверцы осквернили храмы ваши!

Уходил Мстиславский, а Гермоген всё выкрикивал вслед яростно:

– Убирайтесь, не получите вы моего согласия!

Совсем невмоготу сделалась жизнь Гермогену: ляхи с боярами его патриархом отказываются признавать, голодом морят, а начальник стражи, с виду важный шляхтич, грозил: «Всех вас, чёртовых москалей, на кол посадим и тебя, поп, с ними заодно, холера ясна!» Но однажды пробрался к Гермогену в келью монашек в поношенной рясе, обвисшей на худом тельце, и надвинутой на самые брови скуфейке. Промолвил тихо:

– Благослови, владыка.

Удивился Гермоген:

– Из какой обители, инок, и кем послан?

– Владыка, послан яз из Троице-Сергиевой лавры архимандритом Дионисием и келарем Авраамием. Братия молится о твоём здравии, и из лавры именем твоим во все города российские грамоты идут, а в них призывы собирать земское ополчение. И семя, кинутое теми грамотами, дало свои добрые плоды: сходятся в Нижний Новгород ратники со всей России и скоро уже, скоро тронется на Москву, против ляхов, земское ополчение.

Воздел Гермоген очи, прошептал:

– Услышал ты слова мои, Господи, уразумел помыслы мои.

Посветлел патриарх лицом, слёзы смахнул, на колени опустился. Инок вслед за ним бухнулся.

– Молись, – сказал ему Гермоген, – Господь ниспослал нам великую радость.

* * *

Господи!

За что накладываешь Ты на людей такие испытания!? Сколько существует земля Русская, столько стремятся враги ее покорить, разграбить, захватить ее леса и пашни, сделать ее жителей своими рабами. Хазары…половцы…свеи…немцы-крестоносцы… монголы… Вот теперь ляхи! Вторглись в русскую землю без приглашения. Бряцают кольчугами, наглые, чванливые, подлые. Топчут польские кони жнивье, горят деревни, разграбляются монастыри, глумятся над верой православной. Кругом разруха, голод, грабежи, хотя уже и грабить нечего. Жизнь человеческая не стоит и полушки.

Бояре-«перевертыши», которые за «малую мзду» продались захватчикам, срывая горло, кричат, что поляки-это благо. Что пришли они, чтобы помочь русским людям справиться с тушинским Вором, восстановить порядок на земле.

Только давно не верит народ предателям. Знают люди, не заботят польских панов беды соседей-московитов.

Они привыкли только захватывать чужие земли и грабить чужое имущество. А тушинский Вор… Всевышний давно начертал его судьбу.

Настоящие враги это поляки. Захвачен древний русский город, Смоленск, уничтожены и угнаны в полон его жители, по наущению польских панов низвержен и насильно пострижен в монахи московский царь, брошен в узилище патриарх Гермоген…

Сколько, Господи, можно терпеть это зло?

Первой поднялась против поляков рязанская Земля.

Имя рязанского воеводы Прокопия Ляпунова было широко известно и простому люду и поместным дворянам.

Годов под пятьдесят, высокого роста, крепко сложен, красив собой, чрезвычайно пылкого, порывистого нрава, а потому легко попадался в обман, но вместе с тем, настойчивый и деятельный. Он обладал способностью увлекать за собой людей.

Под влиянием страсти, он не разбирал сторонников и противников, стараясь только направить их к одной цели. После убийства названого Димитрия, которого он искренно считал настоящим, он пристал к Болотникову, поверив, что Димитрий жив, но отстал тотчас же, как убедился в обмане.

Не терпя Шуйского, Ляпунов признал его царем ради спокойствия земли, служил ему, но видел его неспособность, и, как только Скопин заявил о себе своими подвигами, Ляпунов смело, недолго думая, послал князю Михаилу Васильевичу предложение принять корону. Скоропостижная смерть Скопина окончательно сделала его врагом Шуйского. Согласно своей увлекающейся натуре, он вполне поверил молве об убийстве. По его подущению в Москве его братом Захарием был организован бунт. Шуйский был сведен с престола.

Избрание Владислава казалось Прокопию Ляпунову самым лучшим средством успокоить русскую землю. Условия, на которых избрали Владислава, были ему по сердцу. Ляпунов даже помогал Жолкевскому в подвозе припасов для польского войска, расположенного в Москве, и уговаривал всех и каждого соединиться под знамя Владислава для спасения русской земли.

Но как только дошло до него известие о том, что делает Сигизмунд под Смоленском, Ляпунов понял, что со стороны поляков один только обман, что Сигизмунд готовит Московскому государству порабощение.

Откликаясь на призыв Ляпунова, оставив своих жен и малых детей, бросив хозяйство, потянулись к Пронску люди: конные и пешие, «оружные» и те, у которых были только вилы, да топор за поясом, а то и просто с сапом.

Весть, что собирается новое ополчение, всколыхнула не только ближние города, встревожила она Гонсевского и самого Сигизмунда.

Король Сигизмунд хорошо понимал опасность повстанческого движения Ляпунова. Как полноводная река впитывало оно многочисленные ручейки человеческой ненависти и решительности, готовое в любой момент превратиться в бурлящий поток. Король помнил московский поход «воеводы» Болотникова: нет такой рати, которая могла бы противостоять силе народного гнева, и столкнись с ней Сигизмунду, можно лишиться не только войска, но и престола.

Нужно было уничтожить Ляпунова, используя для этого извечную польскую подлость. Пусть русские убивают друг друга.

Был для этого у Сигизмунда верный слуга бывший сподвижник Ляпунова Исаак Сунбулов – человек, преданный тому, кто больше платит.

Он первый из русских дворян целовал крест не королевичу Владиславу, а самому королю, за что был без меры обласкан земельными наделами и имуществом, отнятым поляками у бывших владельцев.

Отряд Сунбулова, усиленный десятью тысячами реестровых запорожских казаков подошел к городку Пронску, вотчине Прокопия Ляпунова.

Известие о приближении Сунбулова застало Прокопия Ляпунова в его поместье, и он успел укрыться в деревянной крепости. Ратников в Пронске было мало, всего пятьсот человек, да и деревянная крепость Пронска не могла выдержать длительной осады.

И Ляпунов разослал по окрестным городам отчаянные письма о помощи. Первым к Пронску двинулся зарайский воевода Дмитрий Пожарский со своими ратниками. По пути к ним присоединились отряды из Коломны. Узнав о прибытии войск Пожарского, поляки и казаки бежали из-под Пронска.

Через некоторое время Сунбулову удалось собрать свое воинство, и он решил отомстить Пожарскому, вернувшемуся из Пронска в Зарайск.

Ночью запорожцы попытались внезапно захватить зарайский кремль, но были отбиты.

А на рассвете Пожарский устроил вылазку. Казаки в панике бежали и больше не показывались у Зарайска.

Помощь Пожарского была неожиданной для Ляпунова. Прокопий Петрович давно стремился привлечь Пожарского к борьбе с московской властью, но тот упорно держался в стороне.

После убийства Скопина-Шуйского дворянство множества уездов, просто перестало признавать Василия Шуйского царем.

В мае 1610 г. Прокофий Петрович прислал в Зарайск к Пожарскому грамоту с рассказом об убийстве М. В. Скопина-Шуйского и с предложением присоединиться к нему, взяв во временные союзники воспрянувшего духом Тушинского Вора. Однако князь отклонил предложение, отпустив посланного с миром и, посоветовав Ляпунову не впутываться в столь грязные дела; притом, верный долгу, он сообщил об опасности царю, получив от него подкрепление.

Так сложилось веками на Руси – когда приходила большая беда и враг наседал со всех сторон, когда топтал он родную землю, жег жилища, грабил нажитое тяжелым трудом имущество, обрекая людей на голод и смерть, угонял женщин и детей в рабство, когда стоял над Святой Русью стон и плач и не было сил защититься от этого, народ всегда обращался к Богу.

И столь велика была народная вера во Всевышнего, что он всегда приходил на помощь. И тогда появлялся в русской земле человек вроде легендарного Ильи Муромца, который брал на свои плечи все беды и невзгоды человеческие.

Так было и в этот раз.

Такой человек появился.

Это был князь Дмитрий Михайлович Пожарский.

Среди уездных дворян Пожарские считались «захудалым» родом, а большие московские бояре, постоянно кичащиеся друг перед другом своей родословной и вступающие между собой в местнические споры по поводу чинов и должностей при дворе вообще оценивали князя Дмитрия Пожарского как неудачника.

Конечно, князья Пожарские по богатству существенно уступали Романовым, но по знатности рода ни Романовы, Ни Годуновы, ни Шуйские с ними сравниться не могли. Пожарским не было нужды вписывать в родословную бродячих немцев («пришел из прусс»), как Романовым, или крещеных татарских мурз, приезжающих на Русь основать православный монастырь, как Годуновым.

Выходцы из могущественных Стародубских князей, прямые потомки великого князя владимирского Всеволода Большое Гнездо, они постепенно начали терять свое величие.

В период «опричнины» они, как и большинство поместных князей, попали в опалу к Ивану Грозному, большая часть поместий их вошла в «опричные» земли, а сами они были переселены «в низы»[6]6
  «В низы» – низовья Волги, куда царь ссылал попавших в опалу дворян.


[Закрыть].

После очередной засухи центр их небольших владений – село Радогость – было опустошено пожаром, и после восстановления стало называться Погаром, а сами владельцы получили прозвище Пожарские.

В 15 лет пошел Дмитрий на государеву службу и получил чин «стряпчий с платьем»[7]7
  «Стряпчий с платьем» – в XVI–XVIII веках дворцовый слуга; придворный чин, следующий ниже за стольником.


[Закрыть]. Служил честно, ни в какие сговоры, ни с кем не вступая, за что пожалован был царем Борисом в стольники4, а его мать Мария Федоровна стала боярыней при дочери царя Ксении Борисовне.

После убийства Лжедмитрия I присягнул Дмитрий Михайлович новому царю Василию Шуйскому и оставался верен присяге. К многочисленным «перелетам», мечущимся от царского престола к тушинскому Вору и обратно относился пренебрежительно. Единожды предав, кто ж тебе поверит.

Царю Василию Ивановичу с каждой неделей становилось всё труднее находить преданных сторонников. Даже даруя самое милостивое отношение, государь все равно имел шанс нарваться на очередной «перелет»: в Тушине обещали многое, а служба законному монарху стала рискованным делом… Того и гляди, войдет «царик» в Кремль, ссадит Шуйского, а верным его служильцам посшибает головы!

Блокада Москвы отрядами Лжедмитрия II отрезала великий город от источников питания. Обозы с продуктами уже не доходили до стен Белокаменной: их перехватывали по дороге. Над столицей нависла угроза голода.

Особую важность приобрело Коломенское направление. Чуть ли не единственный путь, по которому к Москве доставляли продовольствие, шел через коломенские места. К ужасу царя, воеводы Иван Пушкин и Семен Глебов прислали известие: «От Владимира идут под Коломну многие литовские люди и русские воры». А драться за город и за дорогу, через него пролегающую, уже некому. Ратники есть, но доверенные лица в недостатке… В ту пору «изменный обычай» привился к русской знати. Многими нарушение присяги воспринималось теперь как невеликий грех. О легкой простуде беспокоились больше, нежели о крестном целовании.

Царь послал под Коломну стольника князя Пожарского с ратными людьми с указанием воеводам Пушкину и Глебову оказать ему помощь расчистить торговый путь. Но первый воевода коломенский Пушкин-Меньшой помогать отказался, заявив, «что ему ниже князя Пожарского быть невместно». Пожарский, слава Богу, справился с неприятелем сам.

Царь Василий приметил молодого воеводу. Но не более того.

Даже в тот момент, когда ряды сторонников с каждым днем редели, и преданных военачальников становилось все меньше, «захудалость» рода Пожарских продолжала скверно влиять на служебное положение князя. И очевидные боевые заслуги его ничуть не исправляли дела.

Касимовские татары, призванные царем Василием для борьбы с Болотниковым по-прежнему оставались на русской земле, разоряли Серпуховские, Боровские, Коломенские места, дошли до Тарусы, стояли в двух шагах от русской столицы.

Требовалось договориться с татарами.

Царь едва справлялся с «тушинцами» и поляками.

Оставалось лишь откупиться. Договариваться с богатыми дарами отправился князь Волконский, а в охрану посольства от воров и польских отрядов был направлен с ратными людьми стольник и воевода Дмитрий Пожарский.

Полагаясь на преданность Пожарского, царь, по всей видимости, крепко верил: этот – не предаст. Вернувшись после выполнения задания царя, Дмитрий Михайлович вскоре получил новое назначение – он стал воеводой Зарайска, хорошо укрепленного города с мощной каменной крепостью на южной границе русского государства. Это назначение значительно повысило авторитет князя Пожарского среди дворянства.

Во время свержения Василия Шуйского и начала правления семибоярщины Пожарский безвыездно находился в Зарайске и его окрестностях. Он отказался целовать крест королевичу Владиславу и выжидал дальнейшего развития событий. Прокопий Ляпунов из Рязани начал рассылать грамоты с призывами собрать ополчение и идти на Москву. Теперь царь Василий отрекся от престола, и свободный от присяги Дмитрий Михайлович со спокойной совестью поддержал Ляпунова.

Такие воззвания и авторитет Прокопия Ляпунова подвигли служилых и посадских людей на сборы. Во всех городах зачитывались его послания и делались копии, посылаемые в другие места. Люди вооружались, приносили провиант, собирали сходки, где приносили клятву крестным целованием постоять за веру христианскую и русский народ. Призывы постоять за Русскую землю эхом отозвались в сердцах русских людей, пострадавших от жадных польских интервентов. Основой ополчения стали посадские и служилые люди из разных городов.

К рязанским дружинам присоединились ополченцы Нижнего Новгорода, Ярославля, Владимира, Суздаля и Костромы. Сразу же откликнулись Тула и Калуга. Отозвалось много поволжских и сибирских городов. К Москве из этих городов шли пешие и конные отряды, чтобы принять участие в освобождении русской столицы.

Поддержали ополчение и Новгород с Псковом, но у них своих проблем хватало. Им приходилось бороться ещё и со шведским вторжением. Шведский король, посчитав договор с Россией расторгнутым, решил путем захвата присоеденить к шведской короне некоторые северные русские территории.

Воины Делагарди осадили Корелу. В отсутствие регулярных войск, для защиты Корелы было собрано ополчение из местного населения. На защиту крепости встали 2000 ополченцев и 500 стрельцов под командованием епископа Сильвестра. Героическая оборона крепости продолжалась более года и завершилась только полным истощением сил защитников (в гарнизоне осталось всего около 100 человек). Корела сдалась. Пользуясь тем, что Москва ничем не могла помочь, шведы подступили к Новгороду. Воевода Бутурлин, отвечающий за оборону города, пытался вести переговоры с Делагарди, но безуспешно. Сломив слабое сопротивление горожан, шведы заняли Новгород.

25 июля 1611 года между Новгородом и шведским королём был подписан договор, согласно которому шведский король объявлялся покровителем России, а один из его сыновей (королевич Карл Филипп) становился московским царём и Новгородским великим князем. Таким образом, Новгородская земля стала формально независимым Новгородским государством, и отложилась от России.

Вдобавок объявился новый «Вор», Лжедмитрий III, поп – расстрига Матюшка (Сидорка) Веревкин.

11 марта 1611 года в Новгороде на рынке самозванец попытался объявить себя «чудом спасшимся царем Дмитрием», однако был опознан и с позором изгнан из города.

Оттуда новый «Дмитрий» с казаками бежал в Ивангород и там 23 марта 1611 года вновь объявил себя государем. Самозванец рассказывал горожанам, что он не был убит в Калуге, а «чудесно спасся» от смерти. Ивангородцы в это время изнемогали в неравной борьбе со шведами, которые несколько месяцев осаждали крепость и были рады любой помощи.

Казачий гарнизон провозгласил самозванца «царем». Со всех сторон, главным образом из Пскова, стекались к самозванцу казаки. Под власть ивангородского «Вора» перешли также Ям, Копорье и Гдов. Первая попытка подчинить Псков у самозванца провалилась. Его войска отступили при приближении шведского отряда под началом генерала Эверта Горна.

Псков оказался для шведов неприступной крепостью, все попытки штурмов в сентябре-октябре 1611 года были отбиты. Однако Псков был в критическом положении. Псковской областью правил дьяк Луговский с посадскими, воевод не было, регулярных войск тоже. Пскову угрожали поляки, шведы и отдельные банды, которые под видом «казаков» разоряли окрестные земли и хотели поставить в цари нового «Дмитрия».

Не видя для себя ниоткуда помощи, псковичи, земля которых опустошалась и шведами, и поляками, призвали Лжедмитрия III к себе. 4 декабря 1611 года самозванец въехал в Псков, где был «оглашен» царём. Казаки «царька» начали совершать набеги из Пскова и Гдова на Дерпт и в шведскую Ливонию. Присягу самозванцу принесли южные и северские города.

Новый самозванец готовился к походу на Москву. Однако его погубили низменные пристрастия. Добравшись до власти, «псковский вор» начал распутную жизнь, совершал насилия над горожанами и обложил население тяжёлыми поборами. В Пскове возник заговор против самозванца. Московские казаки, разочаровавшись в «царе», ушли из Пскова. Заговорщики арестовали «Вора». Его посадили в клетку и выставили на всеобщее обозрение. Никто не знал, что стало с самозванцем потом. Одни считали, что его убили при нападении банды Лисовского, другие, что Лжедмитрия III всё-таки доставили в Москву и там казнили.

Ополчение Ляпунова двинулось к Москве.

Помимо рязанцев Ляпунова к ополчению примкнули жители Мурома во главе с князем Василием Федоровичем Литвиным-Мосальским, Суздаля с воеводой Артемием Измайловым, из Вологды и поморских земель с воеводой Нащекиным, из Галицкой земли с воеводой Петром Ивановичем Мансуровым, из Ярославля и Костромы с воеводой Иваном Ивановичем Волынским и князем Волконским и другие. Однако идти на Москву с одними рязанцами, да еще имея в тылу остатки неуправляемого тушинского воинства, было опасно. И Прокопий Ляпунов решил вступить в сговор с этим воинством, что в дальнейшем стоило жизни самому Прокопию. Многие командиры погибшего «тушинского царька» вошли в состав народного ополчения, так как со смертью Лжедмитрия II не знали, кому служить, и теперь надеялись продолжать «вольную жизнь». Хотя много было и тех, кто сознательно хотел постоять «за землю и православную веру» и ненавидел поляков.

Второй частью ополчения стали казаки – бывшие тушинцы во главе с боярином Дмитрием Трубецким и донским атаманом Иваном Заруцким. Присоединился к рязанцам и тушинский стольник Просовецкий, отряд которого стоял к северу от Москвы.

Новые союзники сговорились от всей земли: сходиться в двух городах, «на Коломне, да в Серпухове».

В Коломне должны были собраться городские дружины из Рязани, с нижней Оки и с Клязьмы, а в Серпухове – старые тушинские отряды из Калуги, Тулы и северских городов. Самоуверенный и властолюбивый Ляпунов считал, что сможет держать в своих руках союзников из числа бывших тушинцев.

Поэтому он не только сговорился с атаманами, стоявшими под Калугой и Тулой, но и звал к себе казачьи подкрепления, всех окраинных, понизовых казаков, обещая жалованье и военное снаряжение. Благодаря таким призывам под Москвой собирались со всех сторон большие массы казаков. В результате они численно превысили провинциальное служилое дворянство, на которое опирался Ляпунов, что в итоге и привело к развалу Первого ополчения.

Рязанский воевода не стал собирать отряды ополчения в единую армию на дальних подступах к Москве. Наступала весна, которая превращала наезженные зимние дороги в непролазную грязь. Поэтому в марте 1611 года по последнему зимнему пути ополченцы стали стягиваться со всех сторон к Москве. От Рязани шёл Ляпунов, осадивший Коломну, от Тулы – Заруцкий, от Суздаля – Просовецкий и Измайлов, от Мурома – Репнин.

Москва находилась в ожидании. Одни ожидали прихода ополченцев со страхом и отчаянием, другие с надеждой. Но бунт вспыхнул неожиданно.

Подход ополчения Ляпунова ожидался ко вторнику Рождественской недели. Поляки стали готовиться к обороне – втаскивать пушки на башни в Кремле и Китай-городе, а тем временем в московские слободы тайно проникали ратники из ляпуновского ополчения, чтобы поддержать горожан в случае нападения поляков.

План Ляпунова был прост: земская часть ополчения попытается упредить события и установить контроль над городом до прихода основных сил – казаков Трубецкого и Заруцкого, от которых ничего, кроме хаоса и кровопролития, не ждали. За городские заставы пробрались и ратники воеводы Пожарского, земских отрядов Ивана Бутурлина и Ивана Колтовского.

Началось все дракой польских солдат и московских извозчиков, которые отказались возить пушки на стены Китай-города, где-то в районе Сретинки.

Извозчики не только воспротивились требованиям поляков, но при любом удобном случае, стремились, наоборот, сбрасывать пушки со стены.

Драка переросла в вооруженную стычку, вскоре волнение охватило весь город.

В Кремле находилось несколько сот немецких наемников, перешедших к полякам при Клушине. Услышав шум, они решили, что началось восстание, выскочили на площадь и стали избивать москвичей. Их примеру последовали поляки, и началась резня безоружных людей.

В это время в Белом городе русские ударили в набат, забаррикадировали улицы всем, что попадало под руку – столами, скамьями, бревнами – и, укрывшись, стали стрелять в немцев и поляков. Из окон домов также стреляли, бросали камни и бревна. Неожиданно среди восставших москвичей появились ратники Пожарского. Из находившегося рядом Пушечного двора пушкари Андрея Чохова прикатили пушки и установили их в направлении Белого города. Пушечные залпы повергли наступавших в смятение. Отряд конных гусар, высланный из Кремля, был, буквально, сметён и позорно бежал под защиту крепостных стен. Извозчичьи подводы, доверху груженые дровами, перегораживали улицы и не давали возможности полякам построить боевой порядок. Не помогли и немецкие наемники с их длинными пиками и устрашающими тесаками. Пожарскому удалось загнать поляков в Китай-город и выстроить острожек (укрепление) у церкви Введения на Лубянке, который закрывал ляхам выход из ворот Китай-города. Поляки оказались заперты в Кремле и за стенами Китай-города.

– Похоже, восставших нам не одолеть, – в отчаянии сказал своим полковникам гетман Гонсевский.

– Сжечь! – Брызгая слюной, неистовал предатель Салтыков, – сжечь Москву до основания, чтобы отнять у восставших все средства укрепиться!

Этот «зачинатель злу», как называли его москвичи, первым вышел и запалил собственный двор в Белом городе. Впрочем, Господь тут же наказал изменника: его сын Иван был схвачен горожанами в Новгороде, допрошен с пристрастием на дыбе, а затем посажен на кол.

Идея поджечь Москву показалась Гонсевскому хоть и рискованной, но правильной. Деревянные дома, хозяйственные постройки, скучившиеся вокруг крепостных стен, вспыхнули как факелы. Ветер погнал клубы дыма и огонь в сторону восставших. Прикрываясь стеной огня, поляки остервенело, напирали. Острожек Пожарского держался из последних сил. По завалу стреляли пушки и ручницы[8]8
  Ручница – дульнозарядное ручное гладкоствольное огнестрельное оружие.


[Закрыть], шляхта и немцы лезли на приступ, схватывались вручную. Князь Дмитрий понимал: не подоспеет ополчение – ляхи подавят восставших…

Но ополчение опаздывало, сопротивление выдыхалось. К ночи шляхтичи основательно зачистив город огнем и «замирив» его до состояния кладбища, заперлись в Китай-городе и Кремле, а московский люд и мужики из окрестных деревень тушили пожары и хоронили убитых. Тревожно по всей Москве гудели колокола. К утру пожары стихли. Большинство москвичей, несмотря на мороз, бежали из столицы. Лишь некоторые 21 марта пришли к Гонсевскому просить о помиловании. Тот велел им снова присягнуть Владиславу и отдал приказ полякам прекратить убийства, а покорившимся москвичам иметь особый знак – подпоясываться полотенцем.

Пожарский очнулся и первое, что увидал, – чистое небо. Стояла звенящая тишина, и только скрипел санный полоз, да слышался похруст шагов на снегу.

Князь Дмитрий попытался поднять голову, но от резкой боли застонал. Скосил взгляд: рядом дворня оружная с самопалами, вилами, топорами к саням жмётся. Над ним склонился верный товарищ Лукьян Стрешнев. Бородища вся в сосульках, брови сдвинуты, а глаза смеются.

– Теперь жить будешь, княже, дай до лавры добраться, а там тебя монахи враз на ноги поставят…

Пожарский вдруг вспомнил: когда ляхи и немцы прорвались к острогу, что возвела его княжеская дружина, Лукьян все время сражался рядом, отсекая бердышом6 от князя орущих, наседающих врагов. А когда высокий шляхтич дотянулся до князя саблей, удар которой смягчила только меховая шапка, подхватил его сзади на руки.

– Братцы! Князя спасайте, – кричал он, срывая голос и на согнутых от ноши ногах стал выбираться из свалки. А потом князя бережно уложили в сани на солому. И еще припомнил князь, как все пылало вокруг. С треском рушились дома, высоко в небо взметались столбы огня и черного дыма. От жары снег стаял, и земля превратилась в сплошное месиво. Крики и пальба сливались в сплошной гул. Пожар наступал на Белый и Земляной города, а ветер усердно подгонял огонь. А дальше была темнота. Через несколько дней подошедшие к Москве основные силы Первого ополчения обнаружили гигантское затухающее пожарище, заваленные обгорелыми бревнами улицы и сотни трупов. К этому времени город был уже основательно разграблен.