Текст книги "Сказки и легенды"

О пользе наук [27]27
  «Россия», 1900, No 482, 28 августа. Печатается по изданию – Легенды. Вошла в Рассказы.


[Закрыть]

Был в Китае богдыхан Цзан-Ли-О, – да сохранится его имя в памяти людей до тех пор, пока существует наше отечество. Он очень интересовался науками, хотя сам едва умел читать и поручал всегда подписывать свое имя другому, чем очень пользовались ближайшие мандарины.

Но так как, несмотря на это, он очень интересовался науками, то однажды Цзан-Ли-О и задал себе вопрос:

– Для какого дьявола они существуют на свете? И он приказал в определенный день созвать всех ученых для всенародного допроса.

Желание сына неба – закон для земли.

У ворот всех университетов забили огромные барабаны, и глашатаи закричали:

– Эй, вы! Ученый народ! Бросайте-ка книги, идите в Пекин отвечать радости вселенной, нашему милостивому богдыхану, какую такую пользу приносят ваши науки.

В назначенный день на большой площади перед дворцом собрались все ученые люди Китая. Были тут такие старики, что их несли на носилках, но были и молодые ученые, которые казались старше самых старых стариков. Были ученые, так высоко задиравшие голову, что у них спинной хребет выгнулся назад, и они не могли бы с почтением поклониться при встрече даже самому богу. Были тут и люди, у которых спинной хребет сломался в угол от сидения за книгами. Были люди, очень награжденные за свою ученость. Были ученые с тремя, четырьмя, попадались и с пятью шариками на шапке. Были такие, которые носили трехглазое павлинье перо. Были ученые и в зеленых куртках, и было даже несколько желтых кофт!

И все были, конечно, в очках, потому что очки, как известно, первый признак учености. Ученые всегда близоруки.

Когда солнце вышло из-за облаков и засверкало на этих очках, богдыхан даже зажмурился.

«Как горят у них глаза! – подумал он. – Словно ждут прибавки жалованья».

И богдыхан, оглядев толпу и увидав, что все в порядке, сказал:

– В никогда не прекращающихся заботах о благе наших детей-китайцев, решили мы выяснить вопрос: зачем это на свете существуют науки? Давно уже они существуют, и вот хотим мы узнать, для чего? А потому отвечайте нам прямо и откровенно, без утайки и безо всякой хитрости: зачем науки и какой от них толк? Начнем хоть с тебя! – указал он на знаменитейшего астронома. – Сам сын неба, с неба я желаю и начинать. Так будет мне приличнее. Твоя наука самая высокая, ты первый и говори!

Знаменитый астроном вышел вперед, отдал сколько полагалось по этикету поклонов и ласково сказал:

– Когда невежде приходится вечером выйти за чем-нибудь из дома, он, как свинья, смотрит только себе под ноги, а если и случится ему взглянуть на небо, он увидит только, что небо, словно оспой, покрыто звездами. Другое дело, ученый астроном! Для него рисунки из звезд – это слова, и он читает небо, как книгу: надо ли ждать наводнений, велики ли будут приливы и отливы вод, как будет светить солнце, сильно или не очень. Вообще, мы узнаем будущее.

– Будущее! Это любопытно! – сказал богдыхан. – А ответь мне; что делается теперь, в эту самую минуту, в Нанкине?

– Откуда же я могу знать это, светило вселенной! – униженно кланяясь, ответил астроном.

– Недурно! – воскликнул богдыхан. – Будущее-то вы знаете, а вот настоящего-то – нет! Лучше бы вы настоящее знали, чем будущее! Полезнее бы! А то будущее! Будущее! Самая, по-моему, твоя бесполезная и глупая наука! Следующий!

За астрономом стоял знаменитый историк. Такой, говорят, историк, что знал по именам всех китайцев, которые когда-либо жили на свете! Он распростерся перед богдыханом и сказал:

– Образец добродетелей, великий правитель, равного которому даже я не знаю во всей истории Китая! Моя наука не возбудит, конечно, твоего мудрого гнева, как наука моего предшественника. Мы занимаемся прошлым. Изучаем его, отмечаем все промахи, ошибки, даже глупости.

– Наука, очень удобная для дураков! – воскликнул богдыхан. – Всякий дурак может сколько угодно безнаказанно делать глупости. Стоит ему сослаться на вашу науку: ведь глупости и ошибки, скажет он, делались всегда. Дурацкая наука! Убирайся!.. Ты чем занимаешься и какой толк от твоей науки?

Дрожащий ученый, к которому был обращен этот вопрос, поборол кое-как свое волнение и сказал:

– Мы изучаем вопросы государственного устройства. Как должно управляться государство, какие должны быть законы, какие права должны иметь мандарины, какие простой народ.

– Должны! Должны! – крикнул богдыхан. – Как будто на свете все делается, как должно. На свете никогда не делается все, как должно. Поневоле, благодаря вашей науке, всякий будет сравнивать то, что есть, с тем, как должно быть, и всегда останется недоволен. Самая вредная наука! Прочь с глаз моих! Вон!.. Ты что нам расскажешь?

На этот раз вопрос был обращен к доктору.

– Нашу науку, – отвечал он с поклонами, – все признают полезной. Мы изучаем свойства трав и что из какой можно сделать – из какой вытяжку, из какой порошок, из какой бальзам. Мы собираем корни женьшеня и учим, что из них надо отбирать – которые больше всего похожи на человеческую фигуру. Мы сушим молодые, еще мягкие рога оленя, толчем их и делаем из них навар, густой, как клей, и целебный, как воздух весны: он как рукой снимает все недуги. Конечно, когда человек здоров, ему не нужна наша наука, но если он не убережется и заболеет, мы ему помогаем.

– Не убережется! Пускай бережется! – мягче, чем перед этим, но все же с гневом, сказал богдыхан. – Только поощряете людей к легкомыслию. Решительно не понимаю, какой толк от всех ваших наук!

И, обратившись к знаменитейшему и величайшему поэту Му-Си, который жил как раз в это самое время, богдыхан приказал:

– Ты отвечай о пользе науки! Му-Си вышел, поклонился, улыбнулся и сказал:

– Был у одного из твоих предков, сын неба, такой чудный сад, в котором росли такие чудные, душистые цветы, что не только пчелы слетались со всей округи, но даже люди за милю и более останавливались, нюхали воздух и говорили: «Вероятно, сегодня дверь рая оставлена открытой». И забралась однажды в этот сад корова. Увидав, что из земли много кой-чего растет диковинного, она начала есть цветы. Пожевала розу, но бросила, потому что наколола язык. Пожевала лилий, пощипала резеды, левкоев, взяла в рот жасмину и выплюнула. «Совсем никакого вкуса! – сказала корова. – Решительно не понимаю, зачем это люди разводят цветы!» По-моему, сын неба, корове лучше бы и не задавать себе этого вопроса.

Богдыхан рассердился и сказал:

– А отрубите-ка ему голову!

Палачи сейчас же здесь же отрубили Му-Си голову.

И, глядя на обезглавленное тело Му-Си, богдыхан задумался. Довольно долго думал, наконец, вздохнул и сказал:

– Один был умный человек во всем Китае, да и тот теперь помер!

История об одной кормилице [28]28
  «Россия», 1900, No 489, 4 сентября. Печатается по изданию – Легенды.


[Закрыть]

Богдыхан Дзинг-Ли-О, прозванный Хао-Ту-Ли-Чи-Сан-Хе-Нун, что значит Сама Справедливость, однажды, проснувшись, почувствовал себя не совсем здоровым. – Богдыхан болен!

По дворцу пошли разговоры. Многие перестали кланяться первому министру. Придворный поэт написал приветственную оду преемнику.

Лучшие врачи, бледные от страха, с поклонами, с извинениями исследовали богдыхана, с ужасом пошептались, и старший врач, повалившись в ноги, воскликнул:

– Позволишь сказать всю правду, утешенье человечества?

– Говори! – разрешил богдыхан.

– Конечно, ты – сын неба! – сказал старший врач. – Но по несказанному милосердию своему ты иногда снисходишь к людям и тебе угодно бывает заболевать такими болезнями, какими могут страдать и обыкновенные смертные. Сегодня день твоей величайшей снисходительности: у тебя просто расстроен желудок.

Богдыхан страшно изумился:

– Отчего? На ночь я не пил ничего, кроме молока моей кормилицы. Триста шестьдесят месяцев, как я богдыханом, и питаюсь, как мне подобает, молоком кормилицы. У меня переменилось триста шестьдесят кормилиц, и никогда со мной не случалось ничего подобного. Кто и чем обкормил мою кормилицу?

Немедленно произвели строжайшее следствие, – но оказалось, что кормилица ела только самые лучшие блюда, и притом ей давали их в умеренном количестве.

– Может быть, она больна от природы. Чего смотрели те, кто мне ее выбирал? – разгневался богдыхан. – Казнить виновных.

Виновных казнили, но по самом тщательном исследовании оказалось, что они ни при чем: кормилица была совершенно здорова.

Тогда богдыхан приказал позвать к себе кормилицу.

– Отчего у тебя испортилось молоко? – строго спросил он.

– Сын неба, благодетель вселенной. Сама Справедливость, – отвечала трепещущая кормилица, – ты ищешь правды не там, где она спряталась. Меня никто не обкармливал и я сама не объедалась. Точно так же я от роду не была ничем больна. Мое молоко сделалось дурным потому, что я все думаю, что делается у меня дома.

– Что же такое делается у тебя дома? – спросил богдыхан.

– Я родом из провинции Пе-Чи-Ли, управлять которой тебе угодно было поручить мандарину Ки-Ни. Он делает страшные вещи, радость вселенной. Он продал наш дом и деньги взял себе, потому что мы не могли дать ему взятки, которой он требовал. Он взял к себе в наложницы мою сестру, а ее мужу отрубил голову, чтобы тот не жаловался. Кроме того, он казнил моего отца и посадил в тюрьму мою мать. Вообще – поступил с нами так, как он поступает со всеми. При воспоминании обо всем этом я плачу, – и вот отчего у меня портится молоко.

Богдыхан страшно разгневался.

– Созвать ко мне всех моих советников! И когда те явились, строго-настрого приказал:

– Найти мне сейчас честного человека.

Такого нашли. И богдыхан сказал ему:

– Мандарин Ки-Ни, которому я поручил управлять провинцией Пе-Чи-Ли, творит такие дела, что у моей кормилицы испортилось даже молоко. Сейчас же отправляйся туда, произведи моим именем самое строгое следствие и донеси мне. Только смотри, все без утайки, без прибавки, – чтобы правда смотрелась в твои слова, как смотрится месяц в спокойное заснувшее озеро. Знаешь, в тихую ночь, – когда смотришь и не разберешь: да где же настоящий месяц и где отраженье – в озере или на небе? Ступай.

Честный человек немедля отправился с целой сотней самых искусных следователей.

Насмерть перепуганный мандарин, видя, что дело плохо, предложил посланному взять хорошую взятку.

Но честный человек, будучи послан самим богдыханом, не решился этого сделать.

Три раза менялся месяц на небе, а честный человек с сотней следователей все еще разбирал дела. Наконец, когда четвертый месяц был уже на исходе, честный человек явился к богдыхану, повалился в ноги и спросил:

– Всю ли правду говорить, Сама Справедливость?

– Всю! – приказал богдыхан.

– Если есть во всем мире, который принадлежит тебе и никому больше, уголок, достойный слез, – то это провинция Пе-Чи-Ли, сын неба. Поистине она способна вызвать слезы у самого злобного дракона. По всей провинции все просят милостыню, и некому подать милостыни, потому что все ее просят. Дома разорены, рисовые поля не засеяны. И все это не потому, что жители отличаются леностью, а потому, что мандарин Ки-Ни берет у них все, что бы они ни заработали. В судах нет справедливости, и прав только тот, кто больше даст мандарину. О добрых нравах там забыли даже думать. Стоит увидеть Ки-Ни девушку, которая ему приглянется, и он берет ее себе, отнимая у отца, у матери. Да и не только девушек, он берет даже замужних женщин.

– Да не может быть! – воскликнул богдыхан.

– Не только месяц, но и солнце могло бы посмотреться в истину моих слов! – отвечал честный человек. – Все, что я говорю, правда. Украшение твоей власти, цвет твоих провинций, – провинция Пе-Чи-Ли гибнет!

Богдыхан схватился за голову в знак глубокой горести.

– Надо будет подумать, что сделать! Надо будет подумать!

Он приказал всем придворным ждать в большом зале, а сам, уединясь в соседней комнате, ходил из угла в угол и думал. Так прошел весь день. Перед вечером богдыхан вошел к придворным, торжественно сел под баллахином и, когда все упали лицом к земле, объявил:

– Провинция Пе-Чи-Ли находится в ужасном положении, а потому постановляем: никогда не брать оттуда кормилиц для богдыхана.

С тех пор никогда не берут для богдыхана кормилиц из провинции Пе-Чи-Ли.

Исполнение желаний [29]29
  «Россия», 1900, No 497, 12 сентября. Печатается по изданию – Китайский вопрос.


[Закрыть]

Когда премудрый, славный, великий богдыхан Юн-Хо-Зан наследовал власть от отца своего, повелителя вселенной Хуар-Му-Сяна, и вступил на престол своих предков, – по обычаю нашей страны, к нему приблизился с 100 поклонами верховный церемониймейстер и поставил около трона корзину из простого тростника.

– Что это значит? – милостиво спросил молодой сын неба.

– Повелитель вселенной, – отвечал церемониймейстер, – есть в нашей премудрой стране обычай ставить эту простую корзину у великолепного трона императора. В течение жизни богдыхан пишет на бумажках свои тайные желания и опускает в корзину. И при жизни богдыхана никто не смеет коснуться этой корзины. Когда же небо снова похищает его у земли, другими словами, когда он соединяется со своими предками, иначе говоря, когда он умирает, – эти бумажки развертываются, желания почившего богдыхана всенародно читаются и свято приводятся в исполнение.

– Отличное обыкновение! – сказал Юн-Хо-Зан. – Я хотел бы узнать, какие желания были высказаны моими святыми предками!

– На это нелицеприятно ответит тебе придворный историк, милость солнца!

И вперед с поклонами выступил придворый историк, готовый отвечать.

– Много ли желаний было найдено после моего прадеда, великого Тун-Ли-Чи-Сана, и каковы они были? – спросил богдыхан.

– Свет солнца! Улыбка небес! Когда небо ограбило землю, и твоего великого прадеда не стало больше с нами, в его корзине было найдено столько записок, сколько дней было в его справедливом и славном царствовании. И на всех записочках было написано одно и то же. Каждый день, отходя ко сну, он писал одно и то же тайное желание.

– В чем оно заключалось?

– Твой прадед, великий Тун-Ли-Чи-Сан, был премудрым, а главное, – справедливым правителем. Изо всех добродетелей он больше всего стремился к этой. Справедливость, как цветок, цвела в его сердце. И его единственным желанием было: «Пусть судьи судят справедливо, мудро, честно и нелицеприятно». Когда, по священному обычаю, это желание было прочитано всенародно, все пали ниц и восславили божественную премудрость почившего богдыхана.

– Было ли исполнено это желание, как то подобает? – спросил богдыхан.

– Повелитель, мудрость, радость вселенной! – падая на землю, ответил придворный историк. – Не люди, а обстоятельства управляют землей. Планеты имеют влияние на ход земных дел. Среди драконов, управляющих миром, есть не только добрые, но и злые. «Между намерением и делом, – сказал Конфуций, – столько же расстояния, сколько между добром и злом». Человек часто походит на безумца и на слепого: идет налево, когда хочет идти направо, и шагает по рытвинам, когда рядом прямая дорога. Словом, желание твоего премудрого прадеда пока еще не приведено в исполнение.

– Ну, а каковы были желания моего деда? – захотел знать Юн-Хо-Зан.

– Правление твоего деда, великого А-Пуо-Чин-Яна, было продолжительно и счастливо, – отвечал придворный историк, – он получил в истории имя Бескорыстного. Когда бывал виновен кто-либо из вице-королей, и надо было наложить на него штраф в пользу казны богдыхана, – Бескорыстный предпочитал отрубить виновному голову. Он был не из тех, которых можно лечить металлами, как это издавна практикуется в нашей медицине. Блеск золота не излечивал его от гнева, и когда прочли его записки, оказалось, что лишь одна печаль омрачала его сердце. Он имел мудрый обычай писать свои записочки каждую новую луну. Когда новая луна всходила на небе, твой дед беседовал со своей душой, записывал ее тайное желание и опускал в корзину. После него было найдено столько же записочек, сколько лун было в его царствование. Его душа была мудрая душа, и ее желание было всегда одно и то же желание. На всех записочках было написано одно и то же: «Пусть мандарины не берут взяток!»

– Исполнилось ли это желание? – спросил Юн-Хо-Зан. – Повелитель вселенной, – воскликнул в ответ придворный историк, – правление его сына, твоего премудрого отца, было огорчено только одним: тем, что мандарины брали слишком много взяток!

– Хорошо, – помолчав, сказал Юн-Хо-Зан, – а много ли записочек нашли после моего отца, премудрого Хуар-Му-Сяна, да будет имя его славно в века веков?

– В корзине твоего отца, – отвечал придворный историк, – была найдена всего одна записочка. В ней вылилась мудрость всей его жизни. Он написал: «Как бы я хотел не быть богдыханом!» И он был единственным богдыханом, желание которого исполнилось. С тех пор, как он умер, он перестал быть богдыханом.

– Хорошо! – сказал Юн-Хо-Зан и обратился к верховному церемониймейстеру:

– Можете опрокинуть корзину вверх дном, а также уберите бумагу, тушь и кисточки. Я не думаю, чтоб мне все это понадобилось.

И все дивились премудрости молодого богдыхана.

Первая прогулка богдыхана [30]30
  «Россия», 1900, No 507, 22 сентября. Печатается по изданию – Китайский вопрос.


[Закрыть]

Богдыхан Сан-Ян-Ки, – да будет он примером для всех! – всю благословенную жизнь свою питал особое пристрастие к познаниям и путешествиям. Тем не менее, он благополучно царствовал 242 луны (20 лет и 2 месяца), и ему не удалось никогда видеть даже Пекина. Конечно, причиною этого был вовсе не недостаток желания. Каждый день богдыхан объявлял своему первому и полномочному министру Джар-Фу-Цяну:

– Сегодня я отправляюсь На прогулку и посмотрю Пекин!

Первый министр кланялся в ноги и спешил отдать необходимые приказания. Являлась стража, музыка, приносили паланкины, знамена, мандарины садились на коней. Первый министр докладывал:

– Все готово для исполнения твоей воли, сын неба!

И богдыхан шел садиться в паланкин. Но в эту минуту всегда что-нибудь да случалось. То выходил из толпы придворных верховный астроном, повергался на землю и говорил:

– Властитель вселенной, еще минута, и над Пекином разразится страшная гроза с ливнем и градом, величиной в ласточкино яйцо, которые ты кушаешь. Страшный вихрь будет слепить глаза, и ничего нельзя будет рассмотреть. Беда была бы тому паланкину, который очутится в эту минуту на улице. Его бы подхватило на воздух, завертело, подняло до облаков и потом так шарахнуло бы об землю, что, конечно, сидящий в нем не остался бы жить ни одного мгновенья. Такой страшный ураган разразится сегодня надо всем Пекином, исключая твоего дворца и сада. Само небо не смеет их тронуть. Так написано среди звезд и переписано в наши книги, радость вселенной.

То выходил вперед придворный историк, кланялся в ноги и говорил:

– Повелитель земли! Позволь тебе напомнить, что сегодня как раз день смерти твоего великого предка Хуар-Тзинг-Тзуна, жившего за двенадцать тысяч лун до нас, и обычай народный повелевает тебе в этот день безвыходно сидеть во дворце и предаваться, хотя бы наружно, печали!

То подбегал главный евнух, ударялся изо всех сил об землю и говорил:

– Повелитель рек, морей и гор! Только что привезли новую невольницу! Такой красоты я еще никогда не видал. Цветок, только что сорванный цветок. Мгновение ока жаль потерять, не видя ее. Пойди и только взгляни.

И прогулка отменялась.

Когда же, однако, исполнилось 242 луны счастливого царствования и настала 243, – богдыхан Сан-Ян-Ки сказал:

– Ну, нет! Довольно! я знаю, чьи это штуки! Это все мудрит Джар-Фу-Цян. Но теперь пусть себе хоть лопнет, а я увижу Пекин!

Он подкупил преданных ему слуг и сказал:

– Бейте в большой гонг, звоном которого извещают о смерти богдыхана. Вопите как можно громче. Кричите: богдыхан умер! Рвите на себе одежды, царапайте себе лица, – вам будет заплачено за все.

И он лег на высокое ложе, которое приготовили, по его приказанию, преданные слуги. Так и было сделано, как он велел.

Слуги ударили в большой гонг и объявили сбежавшимся бледным как смерть придворным:

– Свет солнца померк. Радость вселенной превратилась в печаль: наш премудрый богдыхан сидел за обедом, ел, ел и умер!

Дворец наполнился плачем и интригами. Первый и полномочный министр Джар-Фу-Цян ползал по земле около преемника и говорил:

– Я посвящу тебя, сын неба, во все тонкости управления страной. Доверься мне.

По обычаю, первым долгом, торжественно опорожнили «корзину желаний», стоявшую около императорского трона. В ней, впрочем, была только одна бумажка, и на ней было написано только одно желание почившего богдыхана:

«Желаю, чтоб меня похоронили на том же ложе, на котором я буду лежать во дворце, – и пусть никто не осмеливается не только до меня дотрагиваться, но и близко ко мне подходить». Желание почившего богдыхана священно и было исполнено. Его несли на императорское кладбище на том же ложе, высоко поднятом над толпой, на котором он лежал во дворце. Шествие было пышное и блестящее. Все были в белом. Улицы Пекина были полны народом, который сбежался посмотреть на богдыхана, хоть на мертвого.

Жрецы пели, придворные рыдали, народ делал свои замечания, а богдыхан лежал на своем возвышенном ложе и, приоткрыв один глаз, смотрел на Пекин.

«Ну, и свиньи же китайцы! – думал он, лежа и глядя. – Как они могут жить под такими дырявыми крышами? Хоть бы были еще при этом тепло одеты на случай дождя, а то ходят рваные и драные. Послушать, однако, что такое они вопят?»

И, насмотревшись, он принялся слушать.

А пекинцы вопили:

– Ага! Дворцовая лисица, Джар-Фу-Цян, конец пришел твоим грабежам и разбоям! Как новый – огдыхан прикажет отрубить тебе голову, иди на тот свет без головы! А мы-то уж на нее поплюем, как выставят ее на всеобщее посрамление! Не будешь больше нас раздевать догола!

– Эге! Вот они почему такие! – сказал себе богдыхан. – Погоди же!

Шествие, между тем, приблизилось к императорскому кладбищу. Народ удалили, и около могилы стали одни придворные.

– Ха, ха, ха! – расхохотался богдыхан, поднимаясь на ложе. – Ловкую штуку я с вами сшутил? А? Ну, Джар-Фу-Цян, не случилось никакого урагана во время моей прогулки по Пекину?

Все стояли бледные, а Джар-Фу-Цян бледнее всех. Все дрожали, а Джар-Фу-Цян сильнее всех. – Что ж ты хочешь теперь делать? – спросил он. – Первым долгом, – отвечал богдыхан, – вернуться во дворец и сесть снова на трон, а дальше уж видно будет! Джар-Фу-Цян беспомощно оглянулся на придворных. – Это невозможно! – воскликнул, выступая вперед, придворный историк. – Мы должны жить согласно обычаям предков. А такого примера в истории не было, чтобы богдыхан умер и опять ожил. Это неслыханно. Это грозит страшными бедствиями и огромными волнениями среди народа! Это грозит гибелью Китаю, прямо надо сказать!

– Это невозможно! – воскликнул и верховный церемониймейстер. – Все дело в этикете. А это нарушение всякого этикета. Все сделано. Похороны состоялись. И главное, – корзина желаний открыта, а она, по этикету, открывается только после смерти богдыхана. Значит, ты помер, раз корзина открыта. Да и этикета такого нет, – для возвращения богдыхана с кладбища на трон. Кто же в стране будет исполнять наши священные законы, если мы сами первые не соблюдаем этикета! Это прямо грозит гибелью Китаю!

– Конечно, гибелью и ничем больше! – воскликнул и великий жрец. – Это противоречит всем святым установлениям нашей небесной религии. Сказано: раз богдыхан умер, – он становится богом. А бог не может быть богдыханом. Богдыхан должен быть смертным, он должен править страной, боясь небесного гнева. А бог – чего он будет бояться? Где же уверенность в его правоте? Это грозит всеобщим недовольством, смутами. Нарушение постановлений религии. Гибель, гибель Китаю!

Богдыхан посмотрел грустно-грустно кругом.

– Ну, что же! – сказал он. – Раз, действительно, это грозит такими бедствиями стране, – делать нечего! Закапывайте. Я не хочу гибели Китая.

– Не следовало делать этой прогулки, радость вселенной! Я всегда говорил, что она принесет тебе несчастье! – сказал Джар-Фу-Цян, кидая первый лопату земли.

За такую прозорливость преемник Сан-Ян-Ки оставил Джар-Фу-Цяна первым министром и дал ему еще больше полномочий.

А Джар-Фу-Цян первое, что сделал, – отрубил головы придворному историку, первому церемониймейстеру и верховному жрецу:

– Уж очень они хитры!