Текст книги "Гуд бай, Берлин!"

14

Лучше мне было до тех пор, пока не пришла вьетнамка. Она обычно приходит три раза в неделю. Она довольно пожилая, ей лет шестьдесят, я бы сказал, и с разговорами у нее не очень. Не говоря ни слова, вьетнамка прошелестела мимо меня, зашла в кухню и тут же вышла оттуда с пылесосом. Я некоторое время смотрел за ее передвижениями, а потом, наконец, подошел к ней и сказал, чтоб не приходила следующие две недели. Мне хотелось побыть одному. Я объяснил ей, что все это время родителей не будет дома и что достаточно прийти через две недели во вторник и привести дом в порядок к их возвращению. Донести все это до нее было трудно. Я думал, она от радости тут же выронит пылесос из рук, но оказалось совсем не так. Сначала она вообще мне не поверила, поэтому пришлось показать ей список дел для меня и все, что папа напокупал мне перед отъездом, и обведенную в календаре красным карандашом среду, когда он намеревался вернуться. Но вьетнамка все еще мне не верила. Тогда я показал ей двести евро, оставленные отцом. Тут до меня и дошло, почему она так вцепилась в чертов пылесос: решила, что ей не заплатят, раз она не будет работать. Пришлось объяснять, что деньги она, конечно, все равно получит. Это было ужасно неловко. Никто ничего не заметит, сказал я. Втолковывать ей все это было ужасно трудно, она же не говорит по-немецки. Наконец, после того как мы оба чуть не сотню раз потыкали указательными пальцами во вторник через две недели на кухонном календаре, пристально посмотрели друг другу в глаза и покивали головой, она все-таки ушла.

От всех этих объяснений я совершенно выдохся. Я не понимаю, как разговаривать с такими людьми. Раньше у нас за садом ухаживал индиец (сейчас в целях экономии от него отказались), и с ним было совершенно так же. Жутко неловко. Я всегда пытаюсь общаться с ними по-нормальному, а они ведут себя как прислуга, которая делает за тебя черную работу. В общем-то, это, конечно, так и есть, но мне же всего четырнадцать лет. Родителей это не напрягает, и меня, когда они рядом, тоже не напрягает. Но оказавшись наедине с этой вьетнамкой в одном пространстве, я чувствую себя настоящим Гитлером. Так и хочется вырвать у нее тряпку из рук и самому заняться уборкой.

Я проводил вьетнамку до двери. В тот момент мне хотелось подарить ей что-нибудь, но я не знал что. Поэтому я только торчал на пороге и махал ей вслед, как дурак. Я был страшно рад, что наконец остался один. Я убрал инструменты, которые так и валялись во дворе, а потом просто стоял и глубоко вдыхал теплый вечерний воздух.

Через улицу, по диагонали от нашего дома, Диккерхоффы у себя в саду жарили на гриле сосиски. Их старший сын помахал мне щипцами. Он невозможный придурок, как и все наши соседи, поэтому я быстро отвернулся и стал смотреть в другую сторону. Там с громким скрипом вниз по улице катился велосипед. Впрочем, «катился» – это несколько преувеличенно, да и «велосипед» тоже. Это была рама от старого женского велосипеда с разного размера колесами и ободранным кожаным седлом. Спереди в качестве единственного украшения на тросе болтался ручной тормоз, напоминавший перевернутую антенну, заднее колесо спущено. Верхом на этой развалине – Чихачёв. Он был последним человеком в мире (после моего отца, конечно), которого мне хотелось видеть в тот момент. Но по выражению его монгольского лица сразу стало ясно, что рассчитывать на взаимность в этом отношении мне не приходится.

– Прокол! – сказал Чик и радостно свернул на дорожку, ведущую к нашей двери. – Слушай, какое дело: еду я и вдруг – бац! – прокол. Ты здесь живешь? Слушай, у тебя ведь найдется, чем залатать? Круто, тащи сюда.

Возражать мне не хотелось. Поэтому я принес ему ящик с инструментами и сказал, чтоб он положил все обратно, когда закончит. У меня типа нет времени, мне нужно идти. После этого я сразу вошел в дом, немного послушал через закрытую дверь, что происходит снаружи, не смоется ли он со всеми инструментами, а потом поднялся к себе в комнату и снова лег на кровать. Я пытался думать о чем-нибудь другом, а не об этом придурке внизу, но это было совсем не просто. Снизу слышался лязг инструментов, где-то рядом косили газон, кто-то пел по-русски. Плохо пел по-русски. А когда, наконец, вокруг дома стало тихо, я забеспокоился еще больше. Выглянув из окна, я увидел, как кто-то ходит по саду. Чик обошел разок вокруг бассейна и остановился около алюминиевой лесенки в воду, качая головой и почесывая себе спину гаечным ключом. Я открыл окно.

– Крутой бассейн! – крикнул Чик, задрав в мою сторону сияющее лицо.

– Ну да, крутой бассейн. Крутая куртка, крутой бассейн. Что еще?

Он ничего не ответил, просто остался стоять у бассейна. Так что мне пришлось спуститься. Мы немного поговорили. Чик без конца восторгался бассейном, а потом поинтересовался, чем мой отец зарабатывает деньги. Я ему объяснил и спросил, как ему тогда удалось тремя фразами отшить того бугая на «форде». Чик пожал плечами.

– Русская мафия, – сказал он.

Он ухмыльнулся, и в тот момент мне стало уже совершенно ясно, что к мафии это отношения не имеет. Но что на самом деле он тогда сказал, я так и не выяснил, хотя и старался. Мы поболтали еще немного о том о сем, а закончилось все (как и должно было) тем, что мы уселись играть в GTA на PlayStation. Чик играть не умел, так что получалось у нас не очень, но я думал: все лучше, чем валяться в углу и рыдать.

– Ты, правда, не остался на второй год? – спросил он в какой-то момент. – То есть я имею в виду, ты уже заглянул в табель? Я вот не понимаю… У тебя, черт возьми, каникулы, ты наверняка куда-нибудь поедешь, пойдешь на эту вечеринку, у тебя есть потрясный…

– На какую вечеринку?

– Ты разве не идешь к Татьяне?

– Не-е, настроения что-то нет…

– Серьезно?

– У меня на завтра другие планы, – сказал я, лихорадочно стуча пальцами по кнопкам. – К тому же, меня не пригласили.

– Тебя не пригласили? Ни фига себе! Я-то думал, что один такой.

– Да там все равно скучно будет, – ответил я и переехал бензовозом парочку человек.

– Ну, для геев каких-нибудь, может быть. А для таких, как я, нормальных парней в самом соку, эта вечеринка просто обязательна. Там будет Зимла. И Натали. И Лаура, и Коринна, и Сара. И сама Татьяна. И Миа. И Фадиле, и Кати, и Кимберли. И суперкрасотка Дженнифер. И блондинка из восьмого «А». И ее сестра. И Мелани.

– Ага, – вздохнул я и грустно уставился в окно. Чик тоже грустно уставился в окно.

– Дай-ка я порулю вертолетом, – сказал наконец он. Я отдал ему джойстик, и больше мы к теме вечеринки не возвращались.

Когда Чик собрался домой, было уже около полуночи. Я слушал, как его велосипед со скрипом удаляется в направлении Вайденгассе, а потом долго стоял один перед домом в ночи и смотрел на звезды. Это было лучшее, что случилось за тот день: он наконец закончился.

15

На следующее утро мне стало чуток получше. Я проснулся рано, как обычно просыпался, чтобы идти в школу – к сожалению, внутренний будильник у меня не отключается. По тишине в доме сразу стало понятно: я один, сейчас каникулы, весь дом в моем распоряжении и можно делать, что захочу.

Первым делом я притащил в гостиную свои диски и врубил там музыкальный центр на максимальную громкость. White Stripes. Я распахнул дверь террасы, улегся около бассейна с тремя пакетами чипсов, колой и любимой книжкой и постарался забыть обо всей вчерашней фигне.

Хотя было еще рано, уже началась жара – градусов тридцать в тени, не меньше. Я опустил ноги в воду и стал общаться с графом Люкнером. Это и есть моя любимая книжка – «Граф Люкнер». Я ее читал уже по крайней мере три раза, но решил, что и четвертый не повредит. О таких классных вещах, как рассказывает этот граф, можно читать и пять раз, и даже десять. Граф Люкнер был пиратом в Первую мировую войну и топил английские корабли один за другим. Причем делал это абсолютно по-джентльменски, то есть никого не убивал. Он только пускал ко дну корабли, а всех, кто был на борту, спасал и доставлял на сушу, действуя по приказу Его Величества. В этой книге вообще ничего не придумано, все это действительно было. Но самое классное место – про Австралию. Там он служит смотрителем маяка и охотится на кенгуру. Ему в то время пятнадцать, и он там никого не знает. Он сбегает из дома на корабле, потом оказывается в Армии Спасения, потом – на маяке в Австралии и охотится на кенгуру. Но до этого места я в тот день не дочитал.

Солнце палило нещадно, и я раскрыл пляжный зонтик, но ветер сдувал его. Тогда я положил груз на подставку. Теперь всё в порядке. Но читать все равно не получалось. Я был страшно рад тому, что могу делать все, что захочу, и от радости вообще ничего не делал. Я совсем не похож на графа Люкнера. В голове стала прокручиваться вся эта история с Татьяной с самого начала. А потом я подумал, что нужно полить газон. Папа забыл внести это в список необходимых дел, так что в принципе я мог бы этого и не делать. Но я занялся поливкой. Меня бы ужасно взбесило, если бы мне сказали это делать, но теперь, когда я стал практически хозяином дома, а сад стал моим садом, поливка газона внезапно оказалась очень приятным занятием. Я стоял босиком на лестнице перед дверью в дом и брызгал из желтого шланга водой на траву вокруг. Открыл кран на полную катушку, и струя у меня била минимум метров на двадцать. До дальних уголков сада она, правда, все равно не доставала, хотя я испробовал кучу методов для увеличения дальности охвата. Просто мне ни в коем случае нельзя было сходить с лестницы – такое было условие. В гостиной White Stripes на полную громкость, дверь нараспашку, а я стою в закатанных до колена штанах, босиком и в солнечных очках – граф Воображал фон Фантазиенхоф поливает свои угодья. Теперь я могу делать это каждое утро! Мне хотелось, чтобы меня за этим занятием никто не видел, и большую часть времени так и было. Была половина девятого утра, летние каникулы, все вокруг еще дремало. Пара синичек щебетала в саду. Погруженный в раздумья и ошеломленный внезапной влюбленностью граф Воображал фон Клингенберг в полном одиночестве взирал на свои владения. Нет, не в полном одиночестве. Джек и Мэг, часто навещавшие его в Берлине, чтобы отдохнуть от назойливого внимания папарацци, как раз устроили небольшую джем-сессию в одной из задних комнат. Через несколько минут граф присоединится к ним, и к их музыке добавятся звуки блок-флейты. Птички щебетали, вода плескала… Граф Воображал фон Клингенберг ничего на свете не любил больше, чем такие утра с щебетанием птичек и поливкой газона. Он согнул шланг, подождал десять секунд, пока не нарастет давление и запустил водяную ракету класса «земля-земля» тридцатиметрового радиуса действия прямо в куст рододендрона. «In the Cold, Cold Night» – пела Мэг Уайт.

На улице показалась потрепанная машина. Она медленно подъехала к нашему дому и свернула на подъездную дорожку. С минуту голубая «Нива» простояла перед нашим гаражом с работающим двигателем, а потом мотор заглушили. Водительская дверца открылась и оттуда вылез Чик. Он положил локти на крышу машины и стал смотреть, как я поливаю газон.

– А, – произнес он и долго ничего больше не говорил. – Это весело, да?

16

Я все напряженно ждал, что из машины сейчас выйдет отец или брат Чика или еще кто-нибудь. Но больше никто не появлялся. Штука в том, что в машине больше никого не было. Через грязные стекла трудно было что-то разглядеть.

– Ты похож на гея, которому ночью засрали весь сад. Может, тебя куда-нибудь подбросить, или ты еще не наигрался со шлангом? – он ухмыльнулся своей широкой русской ухмылкой. – Давай залезай уже, чувак.

Но я, конечно, никуда залезать не стал. Я ж не совсем сумасшедший. Я только подошел и боком присел на переднее пассажирское сиденье – просто не хотелось стоять на дорожке у всех на виду.

Внутри «Нива» выглядела еще хуже, чем снаружи. Под рулем болтались какие-то провода, под торпедой воткнута отвертка.

– Ты что, совсем спятил?

– Я только позаимствовал на время, ничего не крал, – объяснил Чик. – Потом поставлю на место. Мы так уже много раз делали.

– Кто это «мы»?

– Ну, мы с братом. Он ее и нашел. Это ведро просто стоит на улице, почти металлолом. Можно одалживать время от времени. Хозяин вообще не заметит.

– А с этим как? – кивнул я на месиво из проводов.

– Заправим обратно.

– Что за бред? А отпечатки пальцев?

– Какие еще отпечатки? Ты поэтому так странно сидишь? – он потянул меня за руки, которые я напряженно скрестил на груди. – Да не парься! Про отпечатки – это все киношная брехня. Здесь все можно трогать. Давай, поехали, проедем кружочек!

– Без меня.

Я посмотрел на Чика и пока не стал больше ничего говорить. Он действительно спятил.

– Ты же вчера говорил, что хочешь приключений?

– Я не имел в виду загреметь в тюрягу.

– Тюряга! Скажешь тоже! Ты ж даже не достиг возраста уголовной ответственности.

– Делай, что хочешь. Только без меня.

Честно говоря, я даже не знал хорошенько, что это значит – возраст уголовной ответственности. Ну так, примерно представлял себе. Но не точно.

– А раз ты не достиг возраста уголовной ответственности, с тобой даже теоретически ничего не может случиться. Я бы на твоем месте ограбил банк, пока не поздно – так мне брат говорит. Пока не стукнет пятнадцать. Брату тридцать. В России в любом случае схлопочешь по самое не хочу – но здесь! К тому же эта развалина вообще никого не интересует. Даже хозяина.

– No way.

– Ну хоть разок вокруг квартала?

– Нет.

Чик снял машину с ручника. Честно говоря, сам не знаю, почему я не вышел. Вообще-то, я обычно ужасно трушу. Но, может быть, именно поэтому в этот раз я решил не трусить. Чик нажал левой ногой на левую педаль, и «Нива» бесшумно выкатилась задом под горку на улицу. Потом он нажал на среднюю педаль, и машина остановилась. Чик покопался в проводах, тачка завелась, и я зажмурил глаза. Когда я их снова открыл, мы ехали вниз по Кечендорфер Вег. А потом повернули направо на Ротраудштрассе.

– Ты не включил поворотник, – пожаловался я и еще сильнее прижал руки к груди. Я чуть не помер от волнения. Потом я решил пристегнуться и стал шарить в поисках ремня.

– Да не бойся ты. Я вожу, как чемпион мира.

– Так и поворотники тогда включай, как чемпион.

– Я их в жизни не включал.

– Ну, пожалуйста!

– Зачем? Все же видят, куда я еду. Да тут и нет никого.

Это была правда: на улице действительно не было ни души. Но правдой это оставалось еще только с минуту. А потом Чик два раза повернул, и мы оказались вдруг на Аллее дер Космонаутен – это четырехполосная магистраль. Тут я реально запаниковал.

– Ладно, все. Теперь едем назад. Пожалуйста!

– Мика Хаккинен со мной не сравнится.

– Ты это уже говорил.

– А что, разве не так?

– Нет.

– Серьезно – разве я плохо езжу? – спросил Чик.

– Просто замечательно, – отозвался я. И, вспомнив, что так стандартно отвечает моя мать на стандартный вопрос отца, добавил: – Просто замечательно, дорогой.

– Эй, только без нервных срывов.

Чик вел машину не совсем как чемпион мира, но и не совсем катастрофично. Не лучше и не хуже, чем мой отец. Мы действительно снова подъезжали к нашему кварталу.

– Ты не мог бы иногда соблюдать правила? Тут же сплошная…

– Ты гей?

– Что?

– Я спросил: ты гей?

– У тебя с головой все в порядке?

– Ты сказал мне «дорогой».

– Я имел в виду… как это? Это называется «ирония».

– То есть ты гей?

– Из-за иронии что ли?

– И потому что не интересуешься девчонками, – он пристально посмотрел мне в глаза.

– Смотри на дорогу! – закричал я. Должен признать, я начал истерить. Он ехал, совсем не глядя на дорогу. Мой отец тоже так иногда делал, но мой отец – это же мой отец, и у него хотя бы права есть.

– У нас в классе все влюблены в Татьяну. По уши.

– В кого?

– В Татьяну. У нас есть одна девчонка в классе, которую зовут Татьяна. Никогда не замечал? Татьяна Суперзвезда. Тебе, кажется, единственному на нее параллельно. Но тебе и на всех остальных параллельно. Так что – ты гей? Я просто так спрашиваю.

Мне показалось, что я сейчас умру.

– Это не так уж страшно, – продолжал Чик. – У меня в Москве есть дядя, так он целыми днями разгуливает в кожаных штанах с дыркой на заду. А в остальном он вполне нормальный, мой дядя. Работает на правительство. А так – он же ничего не может поделать с тем, что он гей. Так что, по-моему, это совсем не страшно.

Обалдеть! Я тоже не вижу ничего страшного в том, что кто-то там гей. Хотя Россию я представлял себе как-то иначе – в моих представлениях там люди не разгуливали по улицам в кожаных штанах с дыркой на заду. Но то, что я, оказывается, не обращаю внимания на Татьяну Козик, это очень забавно, нет? Потому что я, конечно же, не обращал на нее внимания. А как я должен был себя вести? Делать вид, будто она для меня пустое место – единственная возможность для долбанутого зануды не выставить себя на посмешище окончательно.

– Ты идиот, – сказал я.

– Да ладно тебе… Мне все равно. Главное, чтоб ты на мою задницу не покушался.

– Прекрати. Это отвратительно.

– Мой дядя…

– Плевать мне на твоего дядю! Не гей я, черт подери! Ты не замечал, что у меня всю дорогу дерьмовое настроение?

– Это потому что я не включаю поворотники?

– Нет! Это потому что я не гей, болван.

Чик непонимающе уставился на меня. Я молчал, не желая ничего объяснять. Мне не хотелось и этого говорить – как-то само вырвалось. Я еще никогда ни с кем не говорил о таких вещах и не собирался начинать сейчас.

– Не понимаю. Как это понять? – спросили Чик. – Ты не гей, потому что у тебя плохое настроение. Так, что ли? Да?

Я обиженно смотрел в окно. Мне было уже все равно, что мы встали на светофоре, и два старика уставились на нас через лобовое стекло. Наверное, они сейчас позвонят в полицию и нас задержат. Мне даже хотелось, чтоб нас задержала полиция. Тогда, по крайней мере, была бы хоть какая-то движуха.

– Ну, так дерьмовое настроение – почему?

– Потому что это будет сегодня, черт возьми.

– Что будет сегодня?

– Да вечеринка, черт возьми. Тусня у Татьяны.

– Вот не надо мне сейчас заливать только потому, что у тебя проблемы с ориентацией. Вчера ты говорил, что не хочешь туда.

– Ну, конечно, я туда не хочу!

– Так, по-моему, в этом нет ничего страшного, – повторил Чик, кладя руку мне на колено. – Меня вообще не колышут твои сексуальные проблемы, и я никому о них не расскажу, клянусь.

– Я могу доказать, – сказал я. – Хочешь?

– Чтоб ты мне доказал, что ты не гей? Уфф… – Он замахал руками, отгоняя невидимых мух.

Мы уже проехали мимо станции Шпрингпфуль. На этот раз Чик припарковался не прямо перед нашим домом, а на узкой боковой улочке, в тупике, где никто не мог видеть, как мы выходим из машины. Когда мы, наконец, поднялись ко мне в комнату, Чик все еще смотрел на меня так, будто он Бог знает что обо мне узнал.

– Я не отвечаю за то, что ты сейчас увидишь. Только не смейся. Если ты будешь смеяться…

– Да не буду я смеяться.

– Татьяна обожает Бейонсе, ты в курсе?

– Ну да. Я бы спер для нее какой-нибудь диск, если б она меня пригласила.

– Так вот… Смотри.

Я вытащил рисунок из ящика. Чик взял его и стал рассматривать, держа на вытянутых руках. Но заинтересовал его не столько рисунок, сколько обратная сторона, где я аккуратно заклеил разрыв скотчем, так что спереди было почти не заметно. Он внимательно посмотрел на разрыв, потом снова на рисунок и сказал:

– Ни фига себе какие чувства.

Он сказал это серьезно, без тени издевки, меня это как-то даже цепануло. В первый раз у меня мелькнула мысль: «Да этот парень вовсе не так уж глуп». Чик заметил надрыв на листе и сразу сообразил, в чем дело. Мне кажется, я знаю не так уж много людей, которые бы сразу это заметили. Чик посмотрел на меня очень серьезно, мне это понравилось. Он умел шутить. Но когда нужно было, он переставал шутить и становился серьезным.

– Сколько ты это рисовал? Месяца три? Выглядит совсем как фотка. А что ты хочешь теперь с этой штукой делать?

– Ничего.

– Нет, ты должен что-нибудь сделать.

– Что я могу сделать? Пойти к Татьяне и сказать: «С днем рождения! Я приготовил для тебя небольшой подарок. Ничего страшного, что ты не пригласила меня, а позвала каких-то идиотов. Я не в обиде, правда. Я просто случайно шел мимо и сейчас же уйду. Надеюсь, тебе эта картинка понравится – я три месяца над ней корпел…»?

Чик поскреб шею, положил рисунок на стол, внимательно посмотрел на него, покачал головой, потом снова взглянул на меня и сказал:

– Именно так я бы и сделал.