Текст книги "Пламя свободы. Свет философии в темные времена. 1933–1943"

После семи лет в Голливуде она ясно представляет себе рецепт успеха: сюжет должен быть многослойным. Восемнадцатого мая 1934 года Рэнд пишет продюсеру Кеннету Макгоуэну [99]99
  Макгоуэн, Кеннет (1888–1963) – американский кинопродюсер и литератор-киновед; с конца 1920-х по 1947 год сотрудничал с компаниями RKO, Twentieth Century Fox и Paramount Pictures.


[Закрыть]:

Необходимо, чтобы рассказанная история работала без всякой глубины – чтобы тот, кому нет дела до глубоких интеллектуальных и художественных ходов, не чувствовал себя перегруженным, – и одновременно чтобы тот, кому нужны именно они, находил более глубокие аспекты в том же самом материале. [100]100
  Цит. по: Berliner M. S., ed. Letters of Ayn Rand. Р. 7.


[Закрыть]

Например: любовный треугольник, в котором женщина, чтобы спасти или завоевать любимого мужчину, должна отдаться другому. Это достаточно увлекательно на уровне фабулы: нам интересно, что будет дальше. На другом уровне тот же материал позволяет нам глубже заглянуть в эмоциональную жизнь и терзания действующих лиц. На третьем, философском уровне история повествует об экзистентных противоречиях между «долгом» и «желанием», «жертвой» и «счастьем», между «средством» и «целью». «На первый взгляд, разумеется, странно, – уточняет Рэнд в том же письме, – <…> пытаться затрагивать в фильме философские темы. Но если философия дойдет до тех, кому это нужно, и при этом не будет мешать остальным <…>, почему бы и нет?» [101]101
  Цит. по: Ibid. Р. 8.


[Закрыть]

Рэнд четко осознает свою цель: философия для всех, на высочайшем уровне, реализованная в форме сценариев и романов с несомненным потенциалом стать бестселлерами! Вот что ей нужно. И она не успокоится, пока не добьется успеха.

УДУШЛИВОСТЬ

Результаты ее борьбы не заставили себя долго ждать. В 1932 году сразу несколько киностудий проявили интерес к Красной пешке [102]102
  Англ. Red Pawn; сценарий Рэнд, приобретенный кинокомпанией Universal Pictures в 1932 году (и позднее перекупленный Paramount Pictures), так и не был экранизирован.


[Закрыть] – первому проработанному сценарию Рэнд. Его героиня – сколь обаятельная, столь и бесстрашная американка, попадающая на отдаленный остров, где держат заключенных Гулага. Целью ее визита является освобождение мужа, российского инженера, который стал жертвой чужой зависти к его выдающемуся таланту и собственной чрезмерной инициативности. План молодой женщины состоит в том, чтобы соблазнить начальника лагеря, войти к нему в доверие, а затем раскрыть ему глаза на безусловную ценность каждого человека, и в первую очередь – ее супруга.

Всё по рецепту Рэнд: классический любовный треугольник с философско-идеологическим акцентом на человеконенавистническом характере советской системы, а также на освободительной силе pursuit of happiness – стремления к счастью в его сугубо американском изводе. К моменту завершения сценария в 1932 году Рэнд работает также на полную ставку в отделе реквизита студии RKO. Четырнадцать часов примитивной логистики каждый день. Она пишет ночами и по воскресеньям [103]103
  См.: Heller A. C. Ayn Rand and the World She Made. Р. 72.


[Закрыть].

И вот наконец Красную пешку за 700 долларов приобретает студия Universal, плюс еще 800 – за доработку окончательной версии. Сама Рэнд предпочла бы видеть сценарий в руках Metro-Goldwyn-Mayer. Марлен Дитрих, у которой контракт с MGM, пришла в восторг от материала, но ее тогдашний покровитель, режиссер Джозеф фон Штернберг, решительно отказался. За несколько месяцев до того у него провалился фильм как раз на русскую тему [104]104
  См.: Ibid. Р. 74.


[Закрыть].

Не прошло и недели после подписания договора, как Рэнд увольняется с ненавистной работы и отправляется, в самый разгар экономического кризиса, в свободное плавание независимой писательницы. Сейчас или никогда!

Однако проходят два года, а Красная пешка всё еще ждет постановки. И первый роман Рэнд, в который она вложила столько творческой энергии, не находит заинтересованных издателей. В повествовании с рабочим названием Удушливость (Airtight), вчерне готовом к весне 1934-го, речь идет всё о том же стремлении сильной личности к самореализации, любви и счастью. Но в качестве места лишения свободы на этот раз выбран не сибирский Гулаг, а свежеиспеченный СССР как таковой. Название точно передает характерную для книги атмосферу дефицита товаров, бытового убожества, всепроникающего страха и легализованного злоупотребления властью.

Удушливость представляет собой произведение человека, не понаслышке знакомого с жизнью в раннем СССР, но находящегося в США и повествующего об этой жизни с американской точки зрения. Не так-то просто такое совместить! В том числе потому, – пишет Рэнд в Нью-Йорк своему литературному агенту Джин Уик, – что американский читатель «не имеет ни малейшего представления о ситуации в Ленинграде. Иначе тут не было бы такого ужасающего количества тайных большевиков и идеалистов, симпатизирующих советской системе, эти liberals [здесь: в значении «левые». – В. А.] закричали бы от ужаса, если бы узнали правду об условиях жизни в СССР. Именно для них написана книга» [105]105
  Цит. по: Berliner M. S., ed. Letters of Ayn Rand. Р. 17–18.


[Закрыть].

На самом деле роман содержит в себе нечто гораздо большее, нежели отчет о ситуации в Советской России и рассказ о борьбе героини за любовь и свободу: «Удушливость – ни в коем случае не история о Кире Аргуновой. Это история о Кире Аргуновой и о массах <…>. Личность против масс – вот главная и единственная тема этой книги. Потому что это главная проблема нашего столетия, по крайней мере – для тех, кто хочет его понять» [106]106
  Цит. по: Ibid. Р. 8.


[Закрыть]. Видимо, редакторы ведущих нью-йоркских издательств понимать наше столетие не хотели. А если и хотели, то в 1934 году приняли в этом вопросе сторону масс, а не личности.

В годы экономического кризиса американская мечта поблекла даже в «стране свободных». Когда демократ Франклин Делано Рузвельт победил в президентских выборах 1932 года, опередив консерватора Герберта Гувера, безработица в стране составляла двадцать пять процентов. Рузвельт немедленно начал воплощать в жизнь «Новый курс»: строгое регулирование финансовых рынков, государственные программы занятости, перераспределение с помощью повышения налогов, запрет на частное владение золотом с целью стабилизировать доллар.

Айн Рэнд как никто другой понимает, что жизнь человека теснейшим образом связана с политическими и экономическими условиями. Вследствие травматического опыта, полученного ею и ее семьей в Петрограде в годы революции, новый пакет президентских мер и сопровождающая его риторика вызвали у нее большие подозрения. Она ожидала самого худшего. Тот факт, что ее рукопись не находит издателя, она интерпретирует как лишнее свидетельство сильнейшего коммунистического влияния на интеллектуальную элиту Восточного побережья.

Почему даже здесь никто не в силах понять и решительно осудить то, что она с такой ясностью видит по всему миру: подчинение человека диктату бунтующих масс, плебса? Это вовсе не выдумки, стоит лишь открыть газету: в Москве, в Берлине, в Париже, а теперь даже в Вашингтоне коллективизм выигрывает одну битву за другой! Впервые после приезда в США она испытывает такое разочарование в своих самых сокровенных стремлениях и надеждах. Если использовать драматическую фразу ее героини Киры: «Одно мое „я“ против 150 миллионов» [107]107
  Рэнд А. Мы, живые [1936] / пер. Д. Костыгина, С. Костыгиной. М.: Альпина Паблишер, 2012.


[Закрыть].

ИДЕАЛЫ

Одна против всех, Рэнд начинает той кризисной весной 1934 года вести «философский дневник» [108]108
  См.: Harriman D., ed. Journals of Ayn Rand.


[Закрыть]. В нем прямо подняты все вопросы, составляющие основу – или пропасть – любой человеческой жизни. Проблема свободы воли, соотношение чувства и разума, природа языка, существование безусловных ценностей, этическое противоречие между эгоизмом и альтруизмом.

Первые же записи, сделанные 9 апреля 1934 года, свидетельствуют об исключительной уверенности в себе, с которой Рэнд подходит к фундаментальным вопросам:

Это лишь первые пробы пера философа-любителя. Подвергать повторному анализу те идеи, которые появились, лишь когда я овладею философией, и потом уже оценивать, что я могу добавить к сказанному ранее или повторить старое, но лучше.

У человека как вида есть только две неограниченных способности: страдать и лгать. Я буду бороться с религией как с корнем всей человеческой лжи и единственной причиной страданий.

Я убеждена – и собираюсь собрать все необходимые факты, – что величайшее проклятье человечества состоит в его способности считать свои идеалы чем-то абстрактным, чем-то никак не связанным с повседневной жизнью. То есть в способности людей жить совсем не так, как они думают, и таким образом изолировать мышление от своей жизни. Это касается не только последовательных и расчетливых лицемеров, но и всех тех, кто, будучи предоставлен сам себе, допускает полный разрыв между глубокими убеждениями и фактическим существованием – и тем не менее верит, что у него есть какие-то убеждения. Эти люди считают бесполезными либо свои идеалы, либо свою жизнь, но чаще – и то, и другое. [109]109
  Цит. по: Ibid. Р. 66.


[Закрыть]

НИЦШЕ И «Я»

Открытая ненависть к религии, демонстративный элитизм, отказ от любой нужды в страдании; стремление к немедленному претворению своих идеалов в жизнь – первые шаги Рэнд на философском поприще со всей очевидностью свидетельствуют о влиянии на нее Фридриха Ницше, фактически единственного философа, которого она серьезно изучила.

Так говорил Заратустра (1883–1885) – первая книга на английском языке, которую Рэнд приобрела в США, и за прошедшие годы этот труд стал для нее настоящей домашней библией. В трудные минуты она вновь и вновь обращается к нему, чтобы вернуть себе мужество и убедиться в правильности выбранного ею пути. Оговорки вроде «Ницше полагал…» или «как говорит Ницше…» в ее текстах начали появляться задолго до «философского дневника» [110]110
  См.: Burns J. Goddess of the Market. Ayn Rand and the American Right. Oxford, 2009.


[Закрыть]. Вероятно, Рэнд познакомилась в ницшеанством еще в юности, в Петрограде, где имя немецкого философа имело вес и в среде предпринимателей, и в авангардистских кругах, в том числе среди прогрессивно настроенных членов городской еврейской общины.

Независимо от примера миллионов юношей, инфицированных интересом к философии через труды изобретателя Сверхчеловека, а точнее благодаря их пафосу ниспровержения вкупе со стилистическим совершенством, в случае Рэнд свою роль сыграл и другой, психологический момент. Тонко чувствующим молодым людям, которых избегают ровесники, на критическом этапе становления их личности сочинения Ницше дарят экзистентное оправдание их социального аутсайдерства и отверженности, своего рода матрицу понимания собственной инаковости, которая соблазняет вдобавок еще и тем, что именно она позволяет им ощутить себя частью подлинной элиты.

Вовсе не безобидный мотив: в нем всегда отыщется нарциссический привкус. Двадцатидевятилетняя Рэнд, как мы видим, хорошо осознает подвох, кроющийся в иллюзии элитарности:

15 мая 1934 года

Когда-нибудь я узнаю, являюсь ли я необычным экземпляром человеческого вида: ведь в моем случае инстинкты и рассудок неразрывно связаны, причем рассудок руководит инстинктами. Являюсь ли я исключением, или я, скорее, нормальна и здорова? Может быть, я под видом философской теории лишь навязываю другим свои личные особенности? Я необыкновенно умна – или просто необыкновенно честна? Думаю, второе. Ну и пусть: честность – тоже форма интеллектуального превосходства. [111]111
  Harriman D., ed. Journals of Ayn Rand. Р. 73.


[Закрыть]

Эти строки демонстрируют недоуменную рефлексию, мало того, по главному своему импульсу они напоминают направление мысли, характерное и для Симоны Вейль, и для Ханны Арендт, и для Симоны де Бовуар. Каждую из этих женщин с ранней юности мучает вопрос: почему же я так сильно отличаюсь от других? В чем состоит отличие, не позволяющее мне понять и пережить то, что дано всем остальным? Я еду по встречной полосе автобана жизни или, наоборот, вся эта масса сигналящих людей, которые мчатся мне навстречу и слепят фарами? В основе любой философски ориентированной жизни лежит подобный вопрос.

СОКРАТИЧЕСКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ

Получается, что философ(ка) по природе своей – это пария со странными взглядами. Вещун(ья) правильной жизни, следы которой можно обнаружить и расшифровать даже на дне самых глубоких заблуждений. Как бы то ни было, таков вполне достоверный способ описания той роли, которую в начале 1930-х годов Айн Рэнд и ее современницы Вейль, Арендт и Бовуар всё увереннее примеряют на себя. Не то чтобы это был их сознательный выбор. Просто они осознают, что у них в этом мире совсем другая роль. И они не сомневаются в том, чтó, или кто, является проблемой. Вовсе не они. Другие. Говоря иначе: все остальные.

Если придерживаться такой точки зрения, то подлинный импульс удивления, лежащий в основе любого философствования, – вовсе не в том, действительно ли «вообще что-то существует», а в искреннем недоумении того или иного человека, испытываемом им оттого, что все остальные действительно живут так, как они живут. Таким образом, изначальная проблема философского мышления в этой версии имеет не онтологический или гносеологический характер, а социальный. Она затрагивает не отношение «я» к безмолвному миру, а отношение «я» к говорящим другим.

В тот исторический момент, когда Рузвельт в 1934 году бесповоротно направил свой «Новый курс» по государственному пути, Айн Рэнд ощутила не меньшее отчуждение среди своих американских сограждан, чем Ханна Арендт – в берлинском отделении полиции, Симона Вейль – в чаду дебатов в коммунистических кружках, а Симона де Бовуар – в учительской комнате руанского Лицея Жанны д’Арк.

Что-то пошло не так в этом мире, что-то не так с людьми. Возможно, всегда что-то шло не так. Но что именно? И как в начале 1930-х годов отдельный человек может выразить этот всё более тревожный кризис при помощи слов?

III
Эксперименты
1934–1935
Рэнд стремится
на Бродвей
Бовуар – к Ольге
Вейль – на фабрику
а Арендт – в Палестину

ОБВИНЕНИЕ

Пришли все: Фрэнк Капра, Пола Негри, Глория Свенсон, Марлен Дитрих, наряду со всеми русскими аристократами-эмигрантами Лос-Анджелеса под предводительством бывшего царского генерала Ивана Лебедева [112]112
  См.: Heller A. C. Ayn Rand and the World She Made. Р. 77.


[Закрыть].

Но сначала скажут свое слово присяжные. Оправдают ли они героиню, доказав, что в этой стране еще живо понятие о свободе? Проявят ли спасительную благосклонность по отношению к личности с внутренним стержнем, обладающей амбициями и такими качествами, как романтическая отвага и воодушевляющая независимость? Или же вынесут вердикт в пользу традиционной морали «слишком многих» со всеми их мелочными правилами и страхами, со всем их пустым формализмом и фальшивыми приличиями, с их тайной неприязнью ко всему смелому и грандиозному?

В зале царит напряжение. И только Рэнд, главное действующее лицо, кажется безучастной. Как будто всё это ее не касается. Ее аргументы – такого свойства, что присяжные не смогут вынести приговор на основании одних только фактов. Да и что такое, в конце концов, факты? Не в том ли главный вопрос в жизни: как относиться к фактам?

По мнению Рэнд, способность человека к самостоятельному суждению зависит от sense of life, или «ощущения жизни». Другими словами – от интуитивного, а не аргументированного отношения к тому, что действительно для решительно осудить то. Но как ныне обстоят дела с sense of life? Где его встретишь здесь, на ее вновь обретенной родине «свободных»? Вот ее истинная проблема, в которой для нее – суть эксперимента.

Нынешний спектакль – так задолго планируют идеальное преступление – она задумала еще год назад. Этим вечером, в конце октября 1934-го, в лос-анджелесском зале Hollywood Playhouse идет мировая премьера судебной драмы в трех действиях под названием Женщина под судом (Woman on Trial). Это первая пьеса Рэнд, поставленная в театре. И вообще ее первое обращение к американской аудитории.

ПЕРЕД ПРИГОВОРОМ

Меньше восьми лет назад она прибыла в этот город, почти не зная языка, с одним чемоданом в руке. А теперь ее имя яркими буквами освещает голливудские бульвары! Именно этого она желала, об этом мечтала и твердила своей семье еще дома, в Петрограде. Любой другой на ее месте лопнул бы от гордости за свои успехи. А Рэнд, которая боится пати после премьеры больше, чем самой премьеры, испытывает странную смесь отвращения и неподдельного уныния. Как бы то ни было, звезда немого кино Барбара Бедфорд убедительно выглядит в главной роли, играя обвиняемую Карен Андре. Декорации малобюджетной постановки оставляют желать лучшего, зато режиссер и продюсер Эдвард Клайв строго придерживается текста. Кажется, отлично сработал трюк с коллегией присяжных. Перед началом представления нашли двенадцать добровольцев из публики, которые в финале выносят на сцене приговор от имени народа: такого еще не было. Настоящее новшество! И это идея Рэнд.

Импульс к созданию драмы Женщина под судом (исходно Penthouse Legend), которую Рэнд написала за несколько недель, дал реальный случай со шведским спичечным магнатом и спекулянтом Иваром Крюгером, вызвавший в свое время много толков. Благодаря рискованным операциям и кредитам этот швед выстроил всемирную империю из более чем ста фирм и добился было фантастического успеха. Однако весной 1932 года Крюгеру грозили банкротство и приговор за финансовые махинации – он предпочел самоубийство, пустив себе пулю в лоб в роскошном парижском отеле. Поскольку Крюгер вел жизнь плейбоя, дело сразу привлекло внимание желтой прессы.

В драматургической интерпретации Рэнд Крюгер превратился в бесчестного коммерсанта Бьорна Фолкнера. Ключевой вопрос драмы звучит так: в какой мере в смертельном падении Фолкнера с балкона его роскошного пентхауса виновна его давняя компаньонка и секретарша, а также – не в последнюю очередь – преданная любовница Карен Андре. Молодая вдова погибшего и ее отец-банкир, вовлеченный в бизнес Фолкнера, будучи свидетелями, утверждают, что Андре хладнокровно убила Фолкнера из ревности. Обвиняемая резко возражает, несмотря на свою очевидную причастность к происшествию: в тот роковой момент она находилась рядом с Фолкнером, что подтверждено свидетелями. В своем выступлении Андре демонстрирует удивительную самоуверенность и отметает любые подозрения в ревности и разочаровании в человеке, которого она любила и которым восхищалась, годами участвуя в его криминальных сделках и аферах, равно как и в его лицемерном обмане собственной супруги.

Классический процесс со спорными аргументами, противоречивыми свидетельствами и неочевидными фактами. Драма построена по обкатанной Рэнд схеме: любовный треугольник, фабульное напряжение в духе вопроса «Кто убийца?» На более глубоком уровне – конфликт «сильной личности» и «законопослушного обывателя», «независимости и конформизма» [113]113
  См.: Rand A. Three Plays. New York, 1999. Р. 3–4.


[Закрыть]. Коллегия присяжных должна решить, какая из сторон вызывает больше доверия – и больше симпатии. Ввиду нехватки улик всё зависит от sense of life присяжных. Как и в реальности, приговор на сцене оборачивается приговором самим судьям.

ЭГОИЗМ

Сама Рэнд не колебалась бы ни минуты. Рано усвоившая ницшеанство, она питает особую симпатию к бескомпромиссным людям дела, даже если речь идет об отпетых финансовых мошенниках или даже убийцах и сексуальных маньяках – реальных, а не вымышленных. Если твой враг – традиционная мораль завистливых масс, в союзники годится каждый, кто открыто противостоит норме. Главное условие этого сверхчеловеческого ощущения жизни формулируется просто: всё что угодно, только не посредственность! Всё что угодно, только не скромность!

Поэтому так велико разочарование на следующее утро. Постановка в целом получила положительные отзывы, критики особо подчеркивают несомненный талант драматурга. Они в восторге от трюка со зрительским жюри. Но ни слова о том, чтó для Рэнд является главной темой пьесы! Ни слова о той битве, которую ведут «героические личности», как она их называет, со «слишком многими» [114]114
  См.: Ibid.


[Закрыть]. Какой смысл в признании широкой публики, если оно основано на ложных предпосылках? Подобный успех не может удовлетворить людей с такими амбициями, как у Рэнд. Насколько она может судить, явная неспособность адекватно оценивать и интерпретировать произведения искусства – недуг, свойственный всей современной культуре. Его последствия разрушительны – и прежде всего для творческого самосознания художников.

Несколькими месяцами ранее, в ходе внимательного изучения Восстания масс (1930) Ортеги-и-Гассета [115]115
  См.: Ортегa-и-Гассет Х. Восстание масс / пер. А. Гелескула // Х. Ортегa-и-Гассет. Восстание масс. Деryманизация искусства. Бесхребетная Испания. М.: АСТ, 2008. С. 13–198.


[Закрыть], она записывает в философском дневнике:

Так называемый «эгоистичный» (selfish) человек в наши дни пользуется «идеями» только как средством для достижения своих собственных целей. Но в чем состоят эти цели? Что он получит, если добьется успеха и влияния, угождая потребностям толпы? Его победа не будет триумфом его идей и критериев, она будет триумфом его физической оболочки. Говоря начистоту, такой человек – раб толпы. Именно это я имею в виду, когда утверждаю, что сегодня амбициозный «эгоистичный» человек по сути неэгоистичен (unselfish) или даже лишен эго (selfless). Правильная же форма эгоизма – та, которая требует права на свои собственные идеалы и ценности. «Высокий эгоизм» характеризуется тем, что человек относится к вещам и явлениям на основании их сущностной, а не вторичной ценности.

Пример из моего опыта, который сейчас особенно актуален для меня: мало кто способен или хотя бы желает судить о литературных произведениях на основании их сущностной ценности. Для большинства людей произведение приобретает ценность только тогда, когда ее признал за ним кто-то другой. Сами же они никакими критериями для оценки не обладают (и не испытывают в них нужды). [116]116
  Harriman D., ed. Journals of Ayn Rand. Р. 71.


[Закрыть]

Только тот, кто имеет крепкое и независимое эго, может быть хорошим эгоистом. Вульгарная же самовлюбленность хитрого манипулятора массами, готового на всё ради достижения успеха и власти, на самом деле внутренне пуста и не заслуживает того, чтобы претендовать на звание «высокого эгоизма».

И последнее, не менее важное. Общества, выдвигающие и идеализирующие таких пустых героев, обречены на утрату всех ценностных критериев. Над самим их существованием нависает угроза – прежде всего в виде диктатуры с демократической псевдолегитимацией, возглавляемой талантливым манипулятором из толпы: по мнению Рэнд, это худший сценарий для «страны свободных».

SECOND HAND

Но что же скрывается за склонностью к добровольному самоотречению ради «слишком многих»? Какие механизмы, психологические и социальные, являются решающими? Сильное впечатление на Рэнд производит бытовой разговор с соседкой. Она давно обратила внимание на эту молодую женщину, тоже из мира киноиндустрии: ее зовут Марсела Беннет, она – успешная ассистентка Дэвида О. Селзника, обращающая на себя внимание своей амбициозностью и карьерным рвением. Однажды Рэнд прямо спросила эту женщину, в чем состоят ее жизненные цели. Та за словом в карман не полезла: если бы ни у кого не было машины, то и ей она была бы не нужна. Если же у кого-то она есть, а у кого-то – нет, то ей она нужна. Если у кого-то две машины, тогда как у остальных – по одной, то ей нужно две. Кроме того, для нее важно, чтобы остальные знали: у нее машин больше, чем у них [117]117
  См.: Heller A. C. Ayn Rand and the World She Made. Р. 109.


[Закрыть].

Услышанное ошеломило Рэнд. Очевидно, эта женщина в своих устремлениях ориентируется исключительно на те цели, к которым стремится любой из ее окружения; ее личная цель – превзойти остальных. Всё, что казалось ей желанным, зависело от желаний и, соответственно, целей других людей, то есть имело вторичную природу.

А если представить, что те люди, на чьи желания ориентировалась Беннет, тоже руководствовались тем, что они видели в окружающих… Перед мысленным взором Рэнд выстроилась беспредельная перспектива мнимо свободного общества, где амбиции и самостоятельность приведены в движение исключительно скопированным с других самоопределением и извращенной жаждой признания. Она не могла и не хотела так жить. Никому не следует так жить.

КАК В КИНО

Как бы то ни было, пресловутый успех теперь наличествовал. Вскоре удалось продать и права на экранизацию пьесы. Не кто иной, как Сэм Вуд [118]118
  Вуд, Сэмюэл Гросвенор (1883–1949) – американский кинорежиссер и продюсер; его долгая и респектабельная карьера в Голливуде считается эталонной для мейнстримной киноиндустрии США.


[Закрыть], один из наиболее успешных режиссеров своего времени, предложил поставить ее пьесу на Бродвее. Правда, при одном условии: за ним остается право по своему усмотрению изменять текст. И еще: Рэнд будет помогать ему в том, чтобы вывести пьесу на действительно большую сцену.

Что удерживает ее в Голливуде? Уж точно не калифорнийский климат. И не карьера мужа: всё равно ею никто (даже он сам) не занимается. Итак, со старым покончено. Через неделю после подписания договора Айн Рэнд и Фрэнк О’Коннор на видавшем виды пикапе отправляются в путь, к Восточному побережью. Во время этого путешествия Рэнд впервые видит другую Америку: жалкие городишки, полуразоренные фермерские хозяйства, глубокая нищета и, что особенно важно, разрушенная инфраструктура.

В Виргинии Фрэнк едва успел увернуться от грузовика, шедшего на обгон. Их автомобиль опрокинулся и вылетел в кювет. Крепко потрепанные, но живые, они садятся в автобус Greyhound Lines и добираются до Нью-Йорка, где всё сразу идет наперекосяк. Финансирование запланированной постановки Женщины под судом – пьеса переименована в Ночью 16 января [119]119
  Рус. пер.: Рэнд А. Ночью 16 января / пер. А. Молоткова, Т. Ребиндер. М.: Астрель; Полиграфиздат, 2012.
  Франц. Castor – прозвище, данное Симоне де Бовуар Сартром в молодые годы. Ср.: «Однажды он [Сартр] написал у меня в тетради большими буквами: BEAVOIR = BEAVER. „Вы – Бобёр, – сказал он. – Бобры ходят стайками, и в них живет творческий дух“» (Бовуар С. де. Воспоминания благовоспитанной девицы [1958] / пер. М. Аннинской, Е. Леоновой. М.: Согласие, 2004.С. 418–419); «Сартр уверял, что я страдаю раздвоением личности: обычно я бывала Кастором (Бобром), но временами это существо уступало место весьма противной молодой женщине: мадемуазель де Бовуар» (Бовуар С. де. Зрелость [1960] / пер. Н. Световидовой. М.: Изд-во «Э», 2018. С. 247. С. 21). Подробнее см.: Wyatt C. S. Simone de Beauvoir, early feminist in the middle of several worlds // The Existential Primer, a guide to nothing in particular [Электронный ресурс]. Доступно: https://www.tameri.com/csw/exist/beauvoir.shtml#bio (дата обращения: 07.09.2023).


[Закрыть] – внезапно отменено, в результате чего к началу 1935 года Рэнд оказывается совершенно беспомощна. Вынужденные экономить на всем, они с мужем селятся у Ника, брата Фрэнка, который сам едва сводит концы с концами. Втроем в тесной квартире они сидят у кухонного очага и ждут лучших времен. По сути, жизнь Рэнд мало чем отличается от жизни ее семьи в Ленинграде. Из семейной переписки следует, что отец Рэнд, некогда уверенный в себе человек, всё еще лишен заработка. Иной раз он целый день таскается по городу в поисках лампочки. Килограмм яблок в доме – праздник. Мать и сестры, прекрасно образованные и свободно владеющие несколькими языками, вынуждены посещать партийные собрания ради того, чтобы избежать увольнения со службы (они работают экскурсоводами).

Поддержание воли к жизни в семействе Розенбаум во многом зависит от сообщений о сказочных достижениях эмигрировавшей Алисы. Анна, мать Рэнд, собственноручно переводит на русский Ночь на 16 января, чтобы и отец мог порадоваться. Не скупясь на похвалы, тот с ходу ставит пьесу – в том, что касается ее языка и композиции, – вровень с Шекспиром. Сестра Нора рисует по мотивам писем наброски со световой рекламой с именем Айн. В конце концов мать удовлетворенно отмечает, что даже в Голливуде, несмотря на всю его легкомысленность, умеют «отделить зерна от плевел» [120]120
  См.: Ibid. Р. 79.


[Закрыть]. Они всегда знали: там, где царит свобода, настоящий талант всегда пробьется. Правда, порой ему приходится идти окольными путями. Даже очень окольными.

Помимо проволочек с пьесой, Рэнд возмущена отказом издательств публиковать ее роман. Чтобы не увязнуть из-за Удушливости в этом болоте окончательно, она расстается со своей литературной агенткой. Несколько месяцев без всякого заработка. Фрэнк тоже ищет работу в охваченном рецессией Нью-Йорке. Безуспешно. Ясно, что Рэнд обрадована, когда в начале лета ее вновь берут на место редакторки сценариев в той же самой студии, где она работала раньше. Мизерная зарплата в RKO. Всё сначала – почти как в кино.

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ ОБЫЧАИ

В Руане, на севере Франции, осенью 1934 года разыгрывается не менее напряженная драма. Каждые выходные, вновь и вновь – в кафе, кабаках и почасовых отелях провинциального города. В главных ролях – скандально известная двадцатишестилетняя преподавательница философии из местного женского лицея и ее постоянный любовник, недавно вернувшийся из Берлина. Он всего на два года старше ее, тоже преподает философию – но в Гавре, до которого час езды на поезде. Роль второго плана достается восемнадцатилетней любострастнице Ольге Козакевич. Выпускница лицея, из семьи аристократов, бежавших из России, она, по примеру множества украинских и польских эмигрантов, с головой погружена в исследование ночной жизни города.

И сама преподавательница, и ее спутник, заметно ниже ее ростом, с переменным успехом борются за благосклонность своей юной подруги. Главным образом – в сексуальном смысле, так что на первых порах это классический любовный треугольник. Но на более глубоком уровне в их созвездии копится напряжение, характерное для жизни всех думающих людей: свобода соперничает с необходимостью, мгновение теснит будущее, субъект конкурирует с объектом, подлинность – с безликостью.

Все эти понятия включаются в действие драмы, и особенно философской парой из Парижа. Их положение этой осенью можно описать так: окончательно вступая в зрелые годы, Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар должны признать, что их надежды и мечты далеки от воплощения. Они были лучшими в своем выпуске из самого престижного университета, а теперь они всего лишь двое из тысяч преподавателей философии во французской провинции. Это разочарование особенно тяжело переносит Жан-Поль, считая себя обязанным осознавать его; он погружается в затяжную депрессию, особенно мрачную на фоне экстатического года в Берлине, во время которого перед ним открылись новые горизонты – интеллектуальные и эмоциональные.

В эти месяцы его мысли и слова крутятся только вокруг монотонности предстоящего существования: его жизнь крепко связана с Симоной; несколько верных друзей, всё те же самые; профессиональная карьера предопределена. «Нам не было и тридцати лет, и ничего нового с нами больше не случится, никогда!» [121]121
  См.: Бовуар С. де. Зрелость. С. 212.


[Закрыть]

Даже волосы на голове Сартра начинают заметно редеть. Когда-то в детстве парикмахер отрезал у него, пятилетнего, золотые локоны, и ему приходилось привыкать к новому, довольно неприятному, лицу в зеркале, а теперь эта утрата становится травмой, тем более серьезной, потому что она предрекает последний и непреодолимый удар по его существованию – смерть.

Когда Симона находит в себе силы, она активно возражает упадочным диагнозам Сартра, поет дифирамбы его философской оригинальности; уверенная в уникальном даре Сартра, она призывает его к терпению, упорству и трезвому взгляду на реальность. Без видимого успеха, ведь и сама Бовуар всё чаще размышляет со слезами на глазах о чудовищной несочетаемости счастливых моментов и неизбежной ничтожности всех стремлений. Особенно когда много выпьет [122]122
  Там же.


[Закрыть].

Их совместное время в провинции стало пресным. Приходилось признать, что это относилось и к их сексу, всё более редкому. Жан-Поль почти не проявляет инициативы, и Симона остается не у дел несмотря на многократно декларированную открытость ко всему. Может быть, причиной тому чрезмерная духовная близость? А может быть, их единение, постоянно обновляющееся в беседах, этот фундамент общего отношения к миру, – тоже иллюзия?

Так или иначе, трещины, возникшие в прошедшем году, зимой 1934/35 года грозят стать пропастью. В ящике стола Бовуар лежат несколько начатых романов, вот уже год как она не написала ни одной страницы, а вот продуктивность Сартра не снижается, он пишет так быстро и много, что в этом мерещится какая-то натужность: только за последние несколько месяцев он написал несколько сотен страниц о человеческой психике. Кроме того, он до сих пор (или снова) переписывает уже неоднократно переработанный фрагмент романа, который сейчас имеет рабочее название Меланхолия [123]123
  Финальная версия получит название Тошнота.


[Закрыть].

Эти два проекта тесно связаны друг с другом, поскольку Сартр уверен в том, что именно ловушки человеческого воображения вызывают у людей состояние безнадежности. Особенно в случае, когда представления индивида о себе вступают в открытый конфликт с реальностью. У человека есть множество способов радикально промахнуться в выстраивании собственной идентичности – так велика сила человеческого воображения. Чтобы убедиться в этом, Сартру и Бовуар достаточно взглянуть из окна кафе на добропорядочных граждан Руана или Гавра, которые проходят мимо в более или менее тихом отчаянии. И даже не требуется особенных неудач, чтобы через несколько лет пополнить эти ряды.