Текст книги "Пламя свободы. Свет философии в темные времена. 1933–1943"

А пока у них всё-таки есть цели, далеко выходящие за рамки повседневных хлопот. Хорошо ли это? Или в этом-то и состоит проблема?

ПРИНЦИП ОЛЬГИ

А Ольга совсем другая. Только в конце выпускного года Бовуар обратила на нее внимание благодаря блестящему эссе о Канте. Интеллектуальный взрыв из ничего: работа выпускницы демонстрировала хаотичное своенравие ее общего взгляда на мир, загадочным образом колебавшегося между лишенной предрассудков ясностью взгляда и болезненной дезориентацией. Казалось, что ей было достаточно одного-единственного взгляда, чтобы понять сложнейшие связи, особенно во внутреннем мире других людей, при этом оставаясь слепой к собственным целям и мотивам.

Бовуар объясняла это особенностями семьи и воспитания Ольги. Мать Ольги, француженка, когда-то работала в России няней и там влюбилась в инженера из благородной семьи (из белорусских дворян). После Октябрьской революции молодой паре пришлось бежать во Францию, где они, как и многие русские эмигранты, жили в социальной изоляции, к которой добавлялась изоляция провинциальная. Они не были частью местного сообщества и не стремились к этому.

Если в своих четырех стенах они культивировали аристократический этикет и считали себя элитой, то вне дома опускались на социальное дно и оказывались в изоляции. Домашнее воспитание исходило из идеального представления о человеке, которому никогда не придется работать ради денег, но бедность привела к тому, что детей настойчиво подталкивали к выбору практичной профессии. По воле родителей Ольга должна была изучать медицину, но после окончания школы она не находила в себе ничего, что вело бы к этой цели или явно противоречило бы ей. «С детских лет убежденная в том, что она не принадлежит к окружающему ее обществу, она и не надеялась, что там у нее есть будущее: завтра едва существовало для нее, а следующий год не существовал вообще…» [124]124
  Бовуар С. де. Зрелость. С. 237.


[Закрыть]

Как и многие одноклассницы, Ольга была увлечена Бовуар, этой экстравагантной преподавательницей философии, как образцом для подражания. Та же нашла в очевидной растерянности и глубине мышления своей студентки благодатную почву для приложения педагогических усилий. Сначала они вместе пили кофе, гуляли, узнавали друг друга, их разговоры становились всё откровеннее. Бовуар всё сильнее восхищалась тем, с какой легкостью Ольга отмахивается от всех требований и ожиданий, обращенных к ней извне, и не чувствует при этом никакой подавленности, никакого стыда или раскаяния. Двадцатишестилетняя Бовуар всё еще пытается освободиться от давления своих родителей, а восемнадцатилетняя Ольга, казалось, уже давно пришла к этой цели, как лунатик по карнизу. Ольга ныряла в жизнь без какого-либо чужого плана. Она сама не пыталась быть кем-то другим, и другие не могли навязать ей свою волю:

Мы с Ольгой прекрасно понимали друг друга, но мы были разными. Я жила планами; она отрицала будущее, и любое усилие казалось ей никчемным, осторожность – мелочностью, упорство – самообманом, ценила она лишь свои эмоции; всё, что постигают головой, ее не интересовало. <…> Ольга довольствовалась настоящим; слова, которые определяют, ограничивают или обещают и всегда восхищают, казались совершенно неуместными. [125]125
  Там же. С. 243–244.


[Закрыть]

В плане же интеллекта – а именно в интеллектуальной дисциплине, в психофилософской нагрузке своей социальной жизни Сартр и Бовуар годами оттачивали мастерство, – Ольга являет собой идеальную реализацию утопии беспримесной философии жизни, принципа чистой, даруемой мгновением витальности.

ЧАРОДЕИ

Сартр тоже отметил после первых встреч, что общение с Маленькой русской невероятно освежает, что она идеально подходит для проекции всех идей и желаний, которые могут вытащить его из отупляющей скуки существования. Весной 1935 года Сартр не просто пребывал в депрессии, он всё больше убеждался в том, что находится на пути к безумию. Не в последнюю очередь это было связано с легионами моллюсков и насекомых в человеческий рост, которые преследовали его на каждом шагу. Академический интерес к природе человеческого воображения привел к участию в экспериментах с мескалином, которые проводил парижский друг-психиатр. Вопреки уверениям последнего, что галлюцинации от употребления наркотика продержатся не больше тридцати шести часов, на Сартра они накатывали с той же силой даже спустя недели и месяцы. Мало того, что он становится старше и когда-нибудь умрет, как все остальные. Теперь еще и безумие пришло по его душу.

Этой весной он всё чаще просит у Бовуар пообещать ему, что она не оставит его на неотвратимом пути к помутнению рассудка. Врачи говорят о переутомлении, прописывают покой и перерывы в писательстве. Бовуар же за годы хорошо изучила ипохондрию Сартра и ставит другой диагноз: для выхода из кризиса Сартру нужен новый объект страсти – причем достаточно сложный и своенравный, чтобы стать для него физическим и умственным вызовом на длительный период. Отвлечение как стратегия выживания: «…мне больше хотелось, чтобы Сартр сосредоточенно следил за проявлением чувств Ольги, а не за нарастанием собственного галлюцинаторного психоза» [126]126
  Там же. С. 245.


[Закрыть].

И вот в 1935 году, с появлением «джокера» Ольги, их уникальные и крепко спаянные отношения, диадический пакт всей их жизни, официально превращаются в триаду. Юная девушка находит в интеллектуальном дуэте, которым она безгранично восхищается, опору и признание, а сама становится для него – главным образом для Сартра – необходимой инъекцией витальности. Или, в более изящной формулировке: «…поддавшись магии, порожденной нашими пересекавшимися взглядами, каждый чувствовал себя и чародеем, и околдованным» [127]127
  Там же. С. 259.


[Закрыть].

РАСПРЕДЕЛЕНИЕ РОЛЕЙ

Какой-то план всё-таки требовался, и под руководством Бовуар была разработана система встреч по двое и собраний в полном составе, призванная обеспечить каждому его права. В начале эксперимента Бовуар чувствует освобождение от разрушительного давления, которое не один месяц до того оказывал на нее мировоззренческий кризис Сартра. Но на самом деле их восприятие мира и самих себя на этом этапе было очень разным.

Если в глазах Сартра, благодаря поддержке семьи не знавшего финансовых затруднений, должность преподавателя выглядит негодным тупиком, где «увязает его свобода» [128]128
  Там же. С. 217.


[Закрыть], то для Бовуар эта профессия – несмотря ни на какие проблемы, в эпоху, когда у женщин во Франции нет даже избирательного права, – не что иное, как путь к самоопределению. Сартру в провинции кажется, что чужая воля заставляет его играть несвойственную ему роль, Бовуар же испытывает гордость от того, что сама выбрала и выстрадала свою судьбу [129]129
  Там же.


[Закрыть]. Благополучие «милого Малыша» [130]130
  Le Bon S., hrsg. Simone de Beauvoir: Briefe an Sartre. Bd. 1: 1930–1939. Reinbek, 2017. S. 41.


[Закрыть] по-прежнему остается смысловым центром ее существования. А вот для Сартра смысл отношений заключается в том, чтобы сохранять фиксацию на себе, на развитии своих мыслей и текстов. Как минимум в этом аспекте Бовуар застряла в классической схеме отношений: прежде всего – он!

Однако Сартр чувствует себя действительно хорошо только тогда, когда и Бовуар переполняют мысли и эмоции. Поэтому его тревожит судьба ее застопорившегося в прошлом году литературного творчества. Он регулярно интересуется, как движется работа: иногда – с тревогой, иногда – требовательно, иногда – поддразнивая. «Но раньше, Бобёр [131]131
  Бовуар С. де. Зрелость. С. 65 (с изм.).


[Закрыть].

Однако именно здесь, в предполагаемом центре их существования – то есть в писательстве – обнаруживается еще одно категориальное различие, связанное не с интеллектом, талантом или интуицией, а, скорее, с подлинной целью движения мысли. Бовуар так описывает это различие:

Если теория меня убеждала, она не оставалась для меня чуждой, она меняла мое отношение к миру, окрашивала мой опыт. Словом, я обладала безусловной легкостью восприятия, развитым критическим чувством, и философия была для меня живой реальностью. Она давала мне удовлетворение, которым я никогда не пресыщалась.

Между тем я не считала себя философом; я очень хорошо знала, что моя способность с легкостью вникнуть в текст проистекала как раз из отсутствия у меня изобретательности. В этой области воистину творческие умы встречаются так редко, что бесполезно задаваться вопросом, почему я не пыталась занять место среди них: скорее следовало объяснить, каким образом некоторые индивиды способны довести до благополучного исхода тот согласованный бред, которым является некий метод, и откуда у них берется упорство, наделяющее их суждение значимостью универсального ключа к разгадке. Я уже говорила, что женский удел не располагает к такого рода настойчивости. [132]132
  Там же. С. 225–226.


[Закрыть]

Это примечательное воспоминание Бовуар записала в конце 1950-х годов, то есть спустя десять лет после выхода в свет ее книги Второй пол (1949), ключевого текста феминистского дискурса. Процитированный фрагмент хорошо иллюстрирует убеждение Бовуар, которое она сохраняла на протяжении всей жизни: духовные потребности мужчин и женщин различны. Причем Бовуар располагает эти различия по осям «пластичность vs жесткость» и «ориентация на реальность vs бред». Если присмотреться, то такие категории не свидетельствуют в пользу системного мышления – условно говоря, мужского. Даже согласованный бред остается тем, что он есть: делирием, то есть формой утраты контакта с реальностью.

Стиль же философствования Бовуар заключался в гибкой связи с жизнью и бытом, когда с помощью нового описания можно было увидеть те вещи, которые кажутся всем нам знакомыми и понятными, в ином свете – более ясными, живыми и в конечном счете свободными. Отправной точкой такого переосмысления служат в первую очередь собственный опыт и события, которые обрабатываются в нарративной структуре. Философия как полуфикция, основанная на собственной биографии.

Весной 1935 года Бовуар снова, несмотря на многочисленные неудачи, берется за перо. Но теперь это не роман, а короткие истории, лишь условно связанные друг с другом. Ее цель – показать «огромное количество преступлений, больших и малых, которые прикрывают спиритуалистические надувательства» [133]133
  Там же. С. 227.


[Закрыть] религии.

Испытывая глубокое отвращение к буржуазной католической среде, характерной для высшей части родного для нее французского среднего класса, Бовуар стремится объяснить в своих новеллах, почему религиозные идеалы и вытекающий из них традиционный уклад виноваты в том, что люди теряют себя; почему женщины, и прежде всего молодые женщины, оказываются в плену самоотчуждения, несвободы и сексуальной фрустрации: «…я отказалась выстраивать интриги, в которые не верила, описывать среду, о которой не имела представления; я попытаюсь наглядно показать истину, которую проверила самолично; она определит целостность книги, тему которой я обозначила иронично позаимствованным у Жака Маритена названием: Главенство духа» [134]134
  Там же. С. 226. Упомянутая книга вышла на немецком языке в 1979 году под названием Marcelle, Chantal, Lisa… (Марсель, Шанталь, Лиза…)


[Закрыть].

ЦВЕТЫ ДУХОВНОСТИ

Легко догадаться, почему Ольга как «воля и представление» стала столь вдохновляющим объектом для изучения в этом бурном философическом потоке. С одной стороны, великолепная в своей спонтанности, она воплощала ту самую прямоту, ту самую витальность в отношении к миру. Особенно в глазах Сартра, который в ее обществе был захвачен «головокружением от чистого моментального сознания (в переживании), которое кажется простым ощущением, могучим и незапятнанным. Я поставил его так высоко, что впервые в жизни почувствовал себя безоружным перед кем-то и покорно смирился» [135]135
  Цит. по: Bair D. Simone de Beauvoir. Eine Biographie. München, 1998. S. 230.


[Закрыть].

Бовуар тоже признается, что склонна превращать Ольгу, «ее бунтарство, ее свободу и непримиримость» [136]136
  Бовуар С. де. Зрелость. С. 247.


[Закрыть] в «миф» – всё тот же миф чистого, искренне цветущего теперь-сознания (Jetzt-Bewusstseins). С другой стороны, вскоре у нее появляются опасения из-за слишком сильного влияния Ольги на мир Сартра: «Из-за своего упорного стремления завоевать ее Сартр наделял Ольгу бесконечными достоинствами, внезапно он запретил мне с легкостью относиться к ее мнениям, вкусам, отрицаниям…» [137]137
  Там же. С. 245.


[Закрыть]

Возможно, скепсис со стороны Бовуар был обусловлен ее профессиональным чутьем, которое подсказывало ей, что прекрасная непосредственность юных девушек зачастую означает лишь глубокую путаницу в голове и отчаяние на грани потери всякой опоры в жизни – потерянность, настолько бездонную и всепоглощающую, что на поверхности она едва отличима от непосредственной подлинности. Бовуар стало казаться, что Ольга поворачивается то одной стороной своего мерцающего естества, то другой, в зависимости от того, какую вершину триады она в данный момент воплощает (или тщится воплотить). Сартр явно не был готов сопротивляться: «Своими словами, своими поступками я усердно способствовала процветанию трио. Между тем я была недовольна и собой и другими, и я испытывала страх перед будущим» [138]138
  Там же. С. 261.


[Закрыть].

Хотя бы в литературе дело двигалось вперед. Весной 1935 года Бовуар заканчивает свою первую новеллу. Она называется Лиза, и в ней рассказывается об ученице интерната для девочек, интересующейся философией. Эта ученица – тщедушная и жалкая, полученное образование «заморозило в нее все жизненные соки» [139]139
  Beauvoir S. de. Marcelle, Chantal, Lisa… S. 122.


[Закрыть], вместо того чтобы пробудить жизненные силы.

Прибегнув к небольшой лжи, Лиза получает разрешение съездить в Париж в Национальную библиотеку. На самом деле ее единственная цель – увидеть свою пассию, брата ее лучшей и единственной подруги, который, правда, ею совсем не интересуется. В результате пожилая дама на автобусной остановке обвиняет ее в том, что она – любовница ее мужа. Это производит впечатление на школьницу: «Она всегда ненавидела свое худое лицо, свою тощую фигуру, ну настоящая саранча, а теперь вдруг ощутила мягкость, нежность и красоту своей плоти. Неужели меня действительно можно принять за любовницу взрослого господина?» [140]140
  Ibid. S. 141.


[Закрыть] Потом она идет к зубному врачу, и тот делает смутные эротические намеки, а заканчивается день Лизы тем, что она удовлетворяет себя в своей интернатской комнатке, представляя, как некий архангел и ее кумир из библиотеки сливаются в одну фигуру.

Цветы духовности. Цветы зла. А остальной мир пусть летит к чертям. Бовуар всё отчетливее понимает, что нашла литературную тропинку, ведущую к цели.

НА ДНЕ

То ли депрессии приводят к мигрени, которая держится неделями, то ли, наоборот, головная боль вызывает депрессию – теперь в этом сложно разобраться. Лекарства давно не помогают. Она даже не смогла как следует завершить учебный год. Летом 1934 года Симона Вейль просит годичный отпуск: ей нужна пауза, перерыв в преподавательской работе, чтобы написать «философское завещание». Ей двадцать пять лет.

В этот момент она так же мало сомневается в неизбежности новой мировой войны, как и в том, что Франция, Испания и США обречены попасть в мясорубку тоталитаризма, вытекающего из логики их общественного развития:

…человечество сейчас почти везде движется в сторону тоталитарной формы организации общества, как это называется у национал-социалистов, то есть в сторону режима, при котором государственная власть безраздельно правит во всех сферах, в том числе, и главным образом, в сфере мышления. Россия, к несчастью для ее народа, являет собой почти идеальный пример такого режима. <…> Кажется неизбежным, что все остальные страны в ближайшие годы в той или иной степени приблизятся к этой модели. [141]141
  Weil S. Reflexionen über die Ursachen der Freiheit und sozialen Unterdrückung // S. Weil. Unterdrückung und Freiheit. Politische Schriften. S. 232.


[Закрыть]

С сентября по ноябрь 1934-го этот текст, задуманный как статья, увеличивается до размеров книги. Он получает название, отсылающее к Жан-Жаку Руссо, – Размышления о природе свободы и социального угнетения [142]142
  Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми (Discours sur l’origine et les fondements de l’inégalité parmi les hommes, 1755) Жан-Жака Руссо – знаменитая критика современного общества.


[Закрыть], – и стремится дать обоснование истинно свободному трудовому сообществу самоопределяющихся личностей. «Завещанием» этот текст является в той степени, в которой он обращен к поколению после катастрофы. Деградация современной эпохи кажется Вейль настолько глубокой, что не может быть и речи о предотвращении грядущего мирового пожара.

И хотя в политическом смысле уже ничего нельзя спасти, всё-таки остается возможность воспользоваться пониманием ситуации в собственной жизни, проверить и уточнить свои догадки на практике. И вот в декабре 1934 года, вскоре после окончания работы над Размышлениями, Вейль реализует свою мечту студенческих времен – устраивается подсобной работницей со сдельной оплатой труда на металлообрабатывающую фабрику Alsthom в Париже.

Она хочет на собственной шкуре испытать угнетение, с которым борется как интеллектуалка. Прочь из башни теории, вперед к ежедневным страданиям трудящихся! Ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин, ни Троцкий, ни Сталин – никто из них никогда не работал на фабрике. И это, как полагает Вейль, отражается на их рассуждениях и выводах.

И не является ли в таком случае нехватка конкретного опыта первопричиной того, что в обоих изолированных лагерях – как в буржуазном, так и в пролетарском – отсутствие знаний друг о друге породило настоящих чудовищ: шквал ложных обвинений и фантастическую конспирологию? Если верить фантазиям пролетариев, то в царстве буржуазного коммерсанта правят такие демонические силы, как «финансы», «промышленность», «биржи» и «банки» (во Франции, разумеется, к ним всё чаще добавляются «евреи»). Ну а имущий класс видит в пролетарских активистах исключительно «провокаторов», «оплаченных хулиганов» или просто «грабителей» [143]143
  См.: Bouchardeau H. Simone Weil. Biographie. Paris, 1995. P. 132.


[Закрыть].

У КОНВЕЙЕРА

Итак, зимой 1934 года Вейль решается на суровую проверку реальностью; в своем фабричном дневнике она пишет, что ее цель – наконец-то обрести «непосредственный контакт с действительностью» [144]144
  Weil S. Fabriktagebuch und andere Schriften zum Industriesystem. Frankfurt a. M., 1978. S. 121.


[Закрыть]. Хотя, строго говоря, жизнь человека, который за плату, равную прожиточному минимуму, по десять часов в день одним и тем же движением руки передвигает металлические детали, едва ли в чем-то более «реальна», чем жизнь преподавательницы философии во французской провинции или жизнь русской эмигрантки в Нью-Йорке, занятой в сфере кинопроизводства.

Так или иначе, стремление Вейль на фабрику продолжает почтенную традицию философских экспериментов с целью уйти из мира отчуждения и достигнуть ясности в мыслях с помощью перехода к другому образу жизни или в иную среду, якобы более близкую к реальности. По схожим причинам Будда сбежал из дворца, Диоген поселился в бочке, а Торо построил хижину на Уолденском пруду.

Для чистоты эксперимента Вейль переезжает из родительской квартиры у Люксембургского сада в съемную комнату рядом с фабрикой в пригороде, но безопасная гавань у Мим и Бири всегда готова принять ее обратно. Например на ужин. Симона соглашается лишь на том условии, что после еды она заплатит матери сумму, равную стоимости тех же блюд в ресторане. Мать находит чем ответить на странное требование дочери. Она часто навещает Симону в ее каморке, где всегда не убрано, и прячет небольшие суммы денег в одежде или в ящиках стола, чтобы дочь спустя несколько дней порадовалась случайным находкам [145]145
  См.: Pétrement S. La vie de Simone Weil. Р. 335–336.


[Закрыть].

Кроме того, проект ограничен во времени (фактически она проработает на фабрике меньше шести месяцев), да и устроиться удается только при посредничестве старого профсоюзного товарища. Тот лично знаком с нужным человеком и сразу предупреждает его о сугубо научных целях эксперимента и о том, что Вейль категорически неспособна принести хоть какую-то пользу на производстве. Еще он просит в течение этого короткого периода присмотреть за благородной подсобницей, чьи руки известно откуда растут.

Семнадцатого декабря 1934 года, спустя две недели после поступления на работу, Вейль в запачканной машинным маслом спецовке приходит на ужин в родительский дом на Рю Огюст Конт, и ее состояние уже вызывает тревогу. Она мало ест и еще меньше говорит. В ее случае это самый опасный сигнал. Она с трудом находит силы, чтобы сидеть на стуле, не сгибая спину. Она не ожидала столкнуться с такой усталостью, которая парализует всё тело и не оставляет сил на то, чтобы записать в дневник и обдумать все события и переживания дня. Вот ее запись от 17 декабря, сделанная, вероятно, в метро:

После обеда – пресс: детали трудно устанавливать, 0,56 % (600 с 2:30 до 5:15, примерно полчаса ушло на то, чтобы отрегулировать станок после того, как я забыла в нем деталь). Устала, всё раздражает. Такое чувство, что 24 часа (в воскресенье) ты была свободным человеком, а теперь приходится опять подчиняться рабским правилам. Тошнит от этих 56 сантимов, ради которых приходится пахать, причем в постоянном страхе выговора за то, что ты работаешь слишком медленно или гонишь брак <…> Чувство закабаления.

Погоня за скоростью (особенно когда приходится преодолевать усталость, головную боль и отвращение). [146]146
  Weil S. Fabriktagebuch und andere Schriften zum Industriesystem. S. 48.


[Закрыть]

Таков типичный день фабричной работницы Симоны Вейль. За эти полгода у нее ни разу не получится выполнить дневной план. Она регулярно выдает брак, станки ее не слушаются, детали вываливаются или ломаются – она путает их, вставляет в станок не той стороной и часто там забывает.

Монотонность труда неизменно вызывает у нее потерю концентрации, которая приводит к ошибкам, а в конце концов и к полной остановке мыслительного процесса: это своего рода внутренняя смерть, которая за несколько дней распространяется на всё ее существование. Страх потерпеть неудачу проникает в беспокойные сны, и остается только рыдать от бессилия. Но и плач не спасает от мучительных головных болей.

ПОЗНАНИЕ И ИНТЕРЕС

То, что Вейль не создана для такой формы существования, не могло стать сюрпризом или откровением даже для нее самой. А кто для нее создан? Разве есть вообще разумные создания, способные сохранить в таких условиях самоуважение и достоинство?

Именно этим вопросам посвящено ее «завещание». И не в последнюю очередь они же играли ключевую роль в работах Карла Маркса. Вейль пишет в Размышлениях, что Маркс, отвечая на них, опирается на мифологический фундамент – с фатальными последствиями для пролетариев всех стран, которых необходимо освободить в ходе революции.

Вейль полагает, что, несмотря на всю ясность и научную достоверность, учение Маркса не избавлено от влияния квазирелигиозной историософии. Основная ошибка заключается в предположении, которое Маркс никак не доказывает и не подвергает сомнению: прогресс производительных сил идет на пользу движению человечества в сторону освобождения. То есть Маркс рассматривает процесс движения к коммунистическому обществу истинной индивидуальной свободы как историю технологического, машинного наращивания производительных сил. И сколь бы долгой и мучительной ни была стезя страданий пролетариата, она неизбежно закончится освобождением. «Рост производительных сил» даровал истории человечества цель, к которой непременно нужно стремиться.

Пожалуй, стоит целиком процитировать критику Симоны Вейль в адрес этой догмы. В том числе потому, что этот фрагмент на примере Марксовой фетишизации роста производительных сил раскрывает общие, обычно скрытые корни капиталистических и коммунистических представлений об истории. По мнению Вейль, обе идеологии под прикрытием мифа о бесконечном росте лелеют конец истории. Обе хотят глобальной победы своей системы на экономической основе – освобождения человека не только от ярма работы, но и от пут действительности, сопротивляющейся нашим желаниям. Иными словами, обе идеологии находятся в плену антинаучных, явно неразумных аксиом, прикрытых наукообразными одеждами.

Марксисты <…> полагают, что прогресс производительных сил идет на пользу движению человечества в сторону освобождения, пусть и ценой временного угнетения. И вполне естественно, что большевики, вооруженные такими моральными убеждениями, ужасают весь мир своей жестокостью.

То, во что мы верим, редко оказывается разумным. Прежде чем начать изучение марксистской концепции производительных сил, мы обратим внимание на ее мифологический характер во всей социалистической литературе. <…> Маркс нигде не объясняет, почему производительные силы должны расти. <…> Расцвет крупной промышленности превратил производительные силы в своего рода религию <…> И эта религия производительных сил, во имя которой многие поколения предпринимателей без каких-либо моральных ограничений угнетали рабочие массы, внутри социалистического движения тоже становится инструментом подавления; все религии низводят человека до орудия провидения – так и социализм ставит людей на службу исторического прогресса, то есть прогресса производительных сил. Свирепые правители России служат этому культу и изрядно позорят имя Маркса, причем нельзя сказать, что это незаслуженный позор. [147]147
  Ibid. S. 157–158.


[Закрыть]

ГРАНИЦЫ РОСТА

Критика марксистских мифов неизбежно переходит у Вейль в критику современной веры в рост экономики. А эта вера, в свою очередь, неразрывно связана с догмой целительного роста производительных сил. Очевидно, что миф о прекрасном будущем, пестуемый и капиталистами, и социалистами, опирается на предположение, будто невероятный рост производительных сил, наблюдаемый в последние триста лет, продолжится и в будущем с той же интенсивностью или даже ускорится [148]148
  Ibid. S. 161.


[Закрыть]. Если всерьез ориентироваться на такой прогноз, то неизбежно встает вопрос о необходимой для этого энергии и вообще об источниках энергии в мире, который конечен.

Хотя сейчас трудно предугадать, какие источники энергии удастся открыть в будущем, факт остается фактом: «В каких бы формах природа ни давала нам свою энергию – будь то животная сила, уголь, нефть, – ее всегда приходится добывать своим трудом, приспосабливая к собственным нуждам». Таким образом, Вейль заостряет в своих наблюдениях 1934 года парадокс веры в бесконечный прогресс в мире с конечным количеством ресурсов. Этот парадокс напоминает вечный двигатель, который не существует и не может существовать.

Также отсюда следует вывод о том, что коммунистическая идиллия Маркса, в которой человек будущего будет волен «делать сегодня одно, а завтра – другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, <…> [не становясь], в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком» [149]149
  Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология [1846] // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. М.: Гос. изд-во политической литературы, 1955. С. 32.


[Закрыть], является не более чем фантазией. Куда более вероятна ситуация, при которой добыча и использование природных источников энергии в результате их истощения и труднодоступности «потребуют больше труда – в качестве человеческого напряжения, которое люди как раз и стремятся возместить» [150]150
  Weil S. Reflexionen über die Ursachen der Freiheit und sozialen Unterdrückung. S. 162.


[Закрыть]. В таком случае закабаление рабочих в будущем только усилится.

Поэтому для Вейль возможна только одна форма постановки вопроса о (пролетарской) Революции, единственно заслуживающей своего имени:

Возможна ли такая организация производства, которая позволяет – пусть она и не сможет ликвидировать естественные факторы и вытекающие из них ограничения – хотя бы обойтись без катастрофического угнетения души и тела? [151]151
  Ibid. S. 170.


[Закрыть]

Однако на этот вопрос не ответить, сидя в кресле. Нужен опыт участия в процессе производства: этот вопрос нужно понять и осознать изнутри. И пусть главным мотивом для фабричной авантюры Вейль был этический порыв к деятельной солидарности с рабочими, ее интерес имеет прежде всего теоретический характер. Она хочет на месте собрать наглядный материал для разрешения того единственного вопроса, который кажется ей уместным ввиду стремления освободить трудящихся.

ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР

Императив постоянного роста производительных сил подчиняет весь трудовой процесс логике машинной и в конечном счете бессмысленной рациональности: не нужно думать, нужно бездумно функционировать. Не сомневаться, а проактивно подчиняться. Не творить, а монотонно вкалывать. Причем, не ради себя (что было бы бессмысленно с учетом минимального вознаграждения, едва позволяющего выживать), а ради блага коллектива (народа, нации, класса и так далее), который борется за выживание, конкурируя с другими и постоянно чувствует угрозу со стороны внешних врагов. В ракурсе такого многомиллионного коллектива отдельный человек оказывается бесконечно маленьким и незначительным, он теряет любое представление о потенциальной бесконечности своего собственного мышления – как и понимание конкретных последствий и смысла своих действий. Риторика коллектива и коллективизации очень далека от истинного стремления к освобождению, Вейль считает ее четким выражением идеологически приукрашенного угнетения:

Еще никогда отдельный человек не пребывал столь безгранично во власти слепого коллектива, еще никогда люди не были так мало способны подчинять свои действия мышлению и вообще думать, <…> как при нынешней форме цивилизации. <…> Мы живем в мире, где ничто не соответствует человеческому масштабу. [152]152
  Ibid. S. 223.


[Закрыть]

Кульминацией общих представлений Вейль о социальной жизни своего времени становится негативный диагноз миру, который абсолютно неадекватен своим же изначальным целям и поэтому неизбежно попадает во всё более стремительно растущую и разрушительную воронку собственной жажды власти:

Исследователь больше не обращается к науке, чтобы добиться ясности мышления, он хочет получить приемлемые с точки зрения современной науки результаты. Машины работают не для того, чтобы помогать людям: мы привыкли к тому, что это людей нужно кормить для того, чтобы они обслуживали машины. Не деньги являются удобным инструментом для товарного обмена, а товарооборот – способом обеспечения циркуляции денег. И, наконец, организация – вовсе не средство для осуществления коллективного действия, нет, это активность какой-либо группы – средство для усиления организации <…> Впрочем, отчуждение человека в пользу коллектива не является тотальным, оно не может быть таким; но едва ли можно себе представить, что оно может зайти гораздо дальше, чем при нынешней ситуации. [153]153
  Ibid. S. 227.


[Закрыть]

НОВЫЕ ВРЕМЕНА

Для подлинного освобождения человека от этого планетарного кошмара необходима полная переориентация культуры. В контексте организации производительных сил она означала бы поиск способов понимать рационализацию труда не как коллективизацию, а как процесс индивидуализации. По мнению Вейль, это неизбежно привело бы к появлению множества малых предприятий и к «прогрессивной децентрализации» [154]154
  Ibid. S. 235.


[Закрыть] в планировании и управлении всем производственным процессом. С помощью кооперации и в виде локальных товариществ предприятия могут снова обрести масштаб, соразмерный отдельному человеку и постижимый для него [155]155
  Ibid. S. 214.


[Закрыть]. Идеальным работником такого предприятия был бы человек, благодаря своему опыту имеющий полное представление обо всех процессах, которые осуществляются на предприятии, и считающий свой личный интерес настолько тесно связанным с общим интересом, «что исчезло бы всякое соперничество, <…> поскольку каждый был бы в состоянии контролировать всю совокупность жизни коллектива, и это соответствовало бы общей воле» [156]156
  Здесь и ниже: Ibid.


[Закрыть].

Конечно, Вейль отлично понимает, что ее идея глобальной сети небольших товариществ, в которых трудятся интеллектуально развитые, особо талантливые как в плане эмпатии, так и в области ручного труда специалисты, является идеалом, далеким от реальности. Тем не менее «необходимо создавать проекты полной свободы – не для того чтобы ее достичь, а для того чтобы прийти к менее ущербной свободе, чем та, которая свойственна нашему нынешнему состоянию».