Текст книги "«Дар особенный»: Художественный перевод в истории русской культуры"

Включение многообразных размеров, пути в их освоении (первое место здесь, вероятно, принадлежит освоению античных образцов, наиболее разнообразных метрически) составили важные вехи в русской культуре. Не все здесь еще сделано: не поддается адекватному метрическому переводу Пиндар, который наиболее удачно передан сейчас верлибром[80]80
  Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты / Издание подготовил М.Л. Гаспаров. М., 1980. С. 193.


[Закрыть] (заметим, что переводы Веры Марковой из классической японской поэзии сыграли не последнюю роль в формировании русского верлибра). Во всяком случае здесь мы обнаруживаем обогащение русской поэзии и новой ритмикой, и новой интонацией, которая затем может служить основой и для самостоятельных новых шагов в русской литературе. Яркий пример влияния перевода на оригинальную русскую поэзию представляет собой ямбический перевод, выполненный Д.И. Шестаковым, «Персов» Тимофея (1904), который оказал влияние на оригинальное творчество Хлебникова[81]81
  Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты. С. 193.


[Закрыть]. Причем новизна отразилась не только интонационной и синтаксической организацией текста, но и ритмическими перебивами, в которых даже традиционные метрические единства начинают выступать как новые и неожиданные. Подобное влияние перевода на оригинальную русскую поэзию и даже на русский язык через переводные произведения может быть прослежено достаточно широко: сама система языка открывает путь к реализации возможностей, которые хотя и не противоречат русскому языку, но без толчка извне никак не могли проявиться в языке литературном. Более разнообразная в своих вариантах разговорная речь дает основу интонационно-ритмического приближения к оригиналу, а затем, попав в «книжное» окружение, проникает в литературную норму языка. Сказанное относится и к лексике (заимствования, вкрапленные в текст перевода), и к другим составляющим текста.

Заимствовались не только размеры и интонации, но и сложные строфические формы. Уже с XVII века строфика из переводов заимствуется в оригинальное творчество, причем заимствуются и такие сложные формы, как малая сапфическая строфа[82]82
  Квятковский А.К. Поэтический словарь. М., 1966. С. 252.


[Закрыть].Стансы, сонет, октавы, гекзаметр входят в поэзию наряду с ходовыми (после Ломоносова) четверостишиями четырехстопного ямба, размера первоначально также переводного, но ко времени Пушкина «им пишет всякий. / Мальчикам в забаву пора его оставить». Тем не менее ямбом продолжают писать, и он остается по сей день «белой костью среди размеров»[83]83
  Набоков В. Дар. М., 1990. С. 234.


[Закрыть].

Переводческая деятельность послужила основой как для создания новой оригинальной строфики (онегинская строфа Пушкина), так и для использования заимствованных строфических единств, иногда предельно усложненных. В качестве примера возьмем сонет – форму, включающую четырнадцать строк, разделенных на четыре строфы. Эта стихотворная форма, заимствованная при переводах и подражаниях, широко представлена в русской оригинальной поэзии уже начиная с XVIII века[84]84
  Русский сонет. М., 1983 (вышло две книги в издательствах «Московский рабочий» и «Советская Россия»).


[Закрыть]. На основе сонета может быть создана более сложная форма (известна как «венок сонетов»), состоящая из пятнадцати сонетов – пронумерованных (1 – 14) и сонета-«ключа» (магистрала), задающего тему, которая находит развитие в четырнадцати пронумерованных сонетах, причем каждый по порядку открывается соответствующей строкой из магистрала и завершается следующей.

Венок сонетов (ВС) как особая форма в русской поэзии появляется в конце XIX века. Первым из них считается перевод из Франца Прешерна[85]85
  Прешерн Ф. Сонетный венец / Пер. со словенского Ф. Корша // Русская мысль. 1889. № 7. С. 1–8.


[Закрыть], получивший популярность особенно после включения в общие пособия[86]86
  Шульговский Н. Теория и практика поэтического творчества. Технические начала. М., 1914. С. 491–498.


[Закрыть] по стихотворной технике, а первым собственно русским ВС – сонеты Bс. Е. Чешихина на смерть М.Е. Салтыкова-Щедрина[87]87
  Подковырова В.Г. Первый русский венок сонетов и его автор Вс. Е. Чешихин // От Ермолая-Еразма до Михаила Булгакова. Статьи о русской литературе. СПб., 1997. С. 73.


[Закрыть]. Но популярность венка сонетов начинается в начале XX века и связана с кругом Вяч. Иванова[88]88
  «Венок сонетов» Вяч. Иванова (Аполлон. 1910. № 5), «Corona Astralis» (1910), «Lunaria» (1914) М. Волошина. См.: Тюкин В.П. Венок сонетов в русской поэзии 1909–1960: материалы к библиографии // Russica Romana II (1995). С. 209–217.


[Закрыть]. К настоящему моменту, по данным В. Тюкина, насчитывается около 700 опубликованных ВС. Русский венок сонетов оказал влияние и на литературу других народов бывшего СССР[89]89
  Венок сонетов. Библиогр. указатель / Сост. Г.В. Мелентьев. Саранск, 1988. С. 237–427.


[Закрыть]. Эта исключительно сложная поэтическая форма, возникшая в Италии XIII века, становится объектом широкого подражания (во многих случаях не во всем согласного с так называемым Сиенским каноном), но, безусловно, показывающим отчетливое влияние перевода на развитие национальной культуры. Перевод в этом случае не становится находкой уже существующего в культуре готового эквивалента, а служит созданию принципиально нового – того, что позволило Иосифу Бродскому определить перевод как «перенос греческого портика на широту тундры». На этом пути имеются некоторые ограничения, обсуждение которых велось также и с теоретических позиций[90]90
  См.: Языки культуры и проблемы переводимости / Отв. ред. Б.А. Успенский. М., 1987.


[Закрыть].

Итак, расцвет стихотворного, поэтического перевода в России не случайно совпал с концом Серебряного века русской поэзии. Более того, первыми блестящими представителями золотого века художественного перевода в России оказались последние представители Серебряного века русской поэзии: Ахматова, Пастернак, Цветаева, Кузмин, Мандельштам. По закону сохранения энергии, в данном случае творческой, эстетической и поэтической, она перетекла в переводческую, а позднее и в оригинальную.

Об особых случаях переводческой адекватности
(на материале русских переводов испанской поэзии)

Наша наука о переводе исходит из убеждения в принципиальной переводимости произведений художественной литературы на иные языки прежде всего потому, что перевод рассматривается не как «копия», а как интерпретация. В настоящее время, разумеется, существуют переводы, которые, по современным представлениям, являются адекватными. Однако в случае отсутствия одного адекватного перевода относительная адекватность может возникать на основе их реального сосуществования, их множественности, в отличие от единичности подлинника[91]91
  См.: Левин Ю.Д. Перевод и бытие литературы // Вопросы литературы. 1979. № 2. С. 14.


[Закрыть]. Подобная «взаимодополняемость» достигается, как правило, лишь в переводах произведений малой стихотворной формы (в отличие от иных стихотворных и тем более прозаических жанров). Можно отметить, что с давних пор составители и редакторы прибегают к этому на практике, печатая одновременно несколько переводов одного и того же стихотворения, принадлежащих различным переводчикам (чаще всего один из них – в основном тексте, а другие – в составе примечаний или приложений)[92]92
  См., например, такие книги издательств «Прогресс», «Наука» (серия «Литературные памятники») и «Художественная литература», как: Бодлер Ш. Цветы зла. М., 1970; Эредиа Ж. – М., де. Трофеи. М., 1973; Кольридж С.Т. Стихи. М., 1974; Рильке Р.М. Новые стихотворения. М., 1977; Французские стихи в переводах русских поэтов XIX–XX вв. М., 1969; Испанская поэзия в русских переводах. М., 1978; Верлен П. Лирика. М., 1969.


[Закрыть]. При этом необходимо учитывать, что речь идет о ситуации в значительной мере условной, о своеобразной исследовательской модели, необходимой в целях анализа. Реальное читательское восприятие, несомненно, исходит из такой же уникальности каждого перевода, как и подлинника. Своеобразный монтаж переводческих удач, к которому мы в данной статье вынуждены прибегать, ни в коей мере не является отражением процесса восприятия художественного произведения читателем, как правило не знающим подлинника. Для иллюстрации данного тезиса можно привлечь разнообразный материал, представленный в антологии «Испанская поэзия в русских переводах» (1-е изд. 1978; 2-е – 1984).

Несмотря на то что культурные отношения между Россией и Испанией возникли в XVI веке[93]93
  См.: Алексеев М.П. Очерки истории испано-русских литературных отношений XVI–XIX вв. Л., 1964.


[Закрыть], М.П. Алексеев еще в 1931 году констатировал, что существующие русские переводы не дают достаточного представления об испанской литературе, одной из самых богатых литератур мира[94]94
  См.: Алексеев М.П. Проблема художественного перевода // Сб. тр. Иркутск. гос. ун-та. Иркутск, 1931. Т. XVIII. Вып. 1. С. 32.


[Закрыть]. Наиболее сложным оказалось приобщение к сокровищам испанской поэзии. В XVIII веке, когда русская литература особенно интенсивно усваивала традиции западноевропейской поэзии, испанские поэты в силу ряда причин не могли иметь для нее такого значения, какое имели лирики Франции, Германии, Англии или Италии. Прежде всего сказывались эстетические вкусы современной Франции, с явным предубеждением относившейся к испанской литературе предшествующего периода. Свою роль сыграло и незнание русскими литераторами испанского языка. Как известно, проза легче поддается переводу «из вторых рук», чем поэзия, тем более что во «вторых», то есть французских, руках испанская проза и драматургия были представлены гораздо полнее, чем поэзия.

Отношение к испанской литературе, прежде всего золотого века, начинает меняться только в конце XVIII века. В полемике с односторонне негативной точкой зрения французских просветителей на роль Испании в европейской цивилизации родилась, например, работа аббата Джакомо-Мариа-Карло Денина (1731–1813) «Ответ на вопрос, чем мы одолжены Гишпании». Сразу после прочтения этого обширного мемуара в Берлинской академии труд был издан в русском переводе. Приведя многочисленные, в ряде случаев бесспорные примеры из области литературы, философии, юриспруденции, медицины, математики и так далее, автор попытался доказать, что «если бы Гишпания плодовитым своим воображением не подала случаев и образцов пиитам других народов, то бы Франция долгое время одно и то же повторяла»[95]95
  Денин Джакомо-Мариа-Карло. Ответ на вопрос, чем мы одолжены Гишпании. М., 1786. С. 67.


[Закрыть].

Вскоре на страницах русских журналов появляются первые переводы испанских стихов[96]96
  Отметим здесь, что, по всей вероятности, первым отголоском испанской поэзии является стихотворение «Блуд со сродником» из «Вертограда многоцветного» С. Полоцкого («В обители единеи мнози сестры бяху, / а же игумению жестоку имяху»), восходящее в конечном счете к сюжету из «Milagros de Nuestra Señora» Гонсало де Берсео (1195? – 1264?), первого испанского поэта, имя которого дошло до нас. См., например: БАН. I А. 54. Л. 49–50. При этом очевидно, что оно ни в коей мере не может быть истолковано как перевод произведения испанского автора.


[Закрыть].

История проникновения испанской поэзии на русскую почву прослежена в работах М.П. Алексеева[97]97
  Алексеев М.П. Очерки истории испано-русских литературных отношений XVI–XIX вв.


[Закрыть] и С.Ф. Гончаренко[98]98
  Гончаренко С.Ф. Предисловие // Испанская поэзия в русских переводах. М., 1978. С. 5 – 42. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы.


[Закрыть]. Ограниченные рамки статьи не позволяют нам остановиться на этом интересном вопросе подробно. Хотелось бы лишь отметить, что русский читатель уже в XIX – начале XX века имел некоторое представление не только об испанской поэзии в собственном смысле этого слова, то есть поэзии, созданной на кастильском диалекте, но и о поэзии галисийской[99]99
  Федоров Б. Совет Прекрасным (Подражание Испанскому Трубадуру Мациасу) // Новости литературы. 1825. Кн. 11. С. 30.


[Закрыть] и каталонской[100]100
  См., например: Balaguer V. Duda (Сомнение) / Пер. М.Б. // Невский сборник в помощь пострадавшим от неурожая. Киев, 1892. С. 144. Стихотворение было специально прислано автором для сборника; Вердагер Ж. Отрывок из «Атлантиды» / Пер. М.И. Ливеровской // Записки Неофилологического общества. СПб., 1910. Вып. IV. С. 154–156.


[Закрыть], а также о творчестве арабских и еврейских поэтов, творивших в средневековой Андалусии[101]101
  А.А. Коринфским были осуществлены переводы стихов («Радуга», «Божий год», «Источник мудрости», «Слуга любви», «Неустанная труженица», «Седые волосы», «Современный певец») одного из наиболее крупных испано-еврейских поэтов, Иегуды бен Соломона Алхаризи (1165–1225) (Коринфский А. В лучах мечты. Стихотворения 1898–1905 гг. СПб., 1912. С. 454–460).


[Закрыть]. Что же касается собственно испанских стихов, то в воссоздании их на русской почве участвовали такие поэты-переводчики, как Н.М. Карамзин, В.А. Жуковский, П.А. Катенин, П.А. Вяземский, И.И. Козлов, Н.В. Берг, В.Я. Брюсов, Б.Л. Пастернак, М.И. Цветаева, И.Г. Эренбург и многие другие. Велика заслуга таких переводчиков, знавших испанский язык, как Ю.В. Доппельмайер, М.В. Ватсон. В результате широкой известностью в России пользовались испанские романсы, народные песни, творчество поэтов-романтиков Хосе де Эспронседы и Густаво Адольфо Беккера. В то же время произведения Хуана Руиса, Гарсиласо де ла Веги, Луиса де Леона или Франсиско де Кеведо не привлекли внимания русских переводчиков. Таким образом, перед С.Ф. Гончаренко, составителем антологии «Испанская поэзия в русских переводах», стояла нелегкая задача: с одной стороны, дать представление о важнейших вехах в истории испанской поэзии, о ее шедеврах, а с другой – показать подборкой текстов то место, которое занимала испанская лирика в творчестве русских поэтов-переводчиков, представив антологию наивысших переводческих достижений в области испанистики.

Материал не давал возможности выбора, считать ли отправной точкой состав лучших подлинников и подбирать затем их лучшие русские версии или же исходить из лучших русских переводов. Второй путь был невозможен, ибо читатель получил бы слишком искаженное представление об испанской поэзии. Составитель пошел по верному пути, включив в антологию многочисленные работы, выполненные современными советскими поэтами-переводчиками, ибо без них издание приобрело бы исключительно историко-литературный, а не художественный характер. Вместе с тем в состав введены все более или менее удачные дореволюционные переводы из испанской поэзии. При их подборе приходилось пользоваться в значительной мере иными критериями, чем, например, при составлении антологий переводов французских стихов, поскольку, как уже отмечалось, большинство старых переводов были выполнены с французских или немецких версий. При этом, насколько можно судить, работа велась в соответствии с принципом, сформулированным составителем несколько ранее: «Перевод, естественно, должен не только давать верное отражение самого произведения, но и обозначать его место в традиции, с тем чтобы при всем своем национальном колорите перевод не оказывался чужим, инородным телом в поэзии своего языка»[102]102
  Гончаренко С.Ф. Некоторые трудности стихотворного перевода с испанского языка на русский // Учебно-методические разработки к курсу теории перевода. М., 1972. С. 87.


[Закрыть]. Принцип этот возражений не вызывает.

Что касается отобранных текстов, то в упрек составителю можно было бы поставить отсутствие в антологии таких имен, как Гаспар Нуньес де Арсе[103]103
  Свет и тьма; Сумерки / Пер. Е.М. Шершевской // Новый журнал иностранной литературы, искусства и науки. 1899. № 9. С. 150; Война / Пер. Е.М. Студенской // Там же. 1902. № 12. С. 214.


[Закрыть], Сальвадор Руэда[104]104
  Из «Гимнов плоти» / Пер. Е.М. Студенской // Там же. 1902. № 10. С. 36.


[Закрыть], выполненных в XIX веке переводов из Хорхе Манрике[105]105
  В «Живописном обозрении» за 1892 год наряду с другими переводами Ю.В. Доппельмайер «из старых и новых испанских поэтов» был напечатан отрывок из «Стансов» X. Манрике (№ 30. С. 154–155).


[Закрыть], Рамона де Кампоамора[106]106
  «Мне самому рыдать хотелось…» / Пер. В.И. Немировича-Данченко // Русская мысль. 1890. Кн. 10. С. 137.


[Закрыть], небольшое число ранних переводов из Густаво Адольфо Беккера[107]107
  Из всех испанских авторов русским поэтам-переводчикам конца XIX – начала XX века, пожалуй, наиболее по душе пришлась муза Густаво Адольфо Беккера. К его стихам обращались Ек. Бекетова, М. Ватсон, П. Вейнберг, Ю. Доброхотов, Ю. Доппельмайер, В. Мазуркевич, Н. Шелгунов, однако об общем уровне этих опытов и, главное, специфике стилистического сдвига, нашедшего в них отражение, можно получить представление хотя бы из следующего четверостишия в переводе В. Мазуркевича:
Видно, ночь меня терзалаТяжким гнетом страшных грезИ подушку орошалаЖгучим ядом тайных слез… (с. 471)  В подлиннике:
Noté al incorporarmeHúmeda la almohadaY por primera vez sentí, al notarloDe un amargo placer henchirse el alma.

[Закрыть], однако эти переводы в большинстве своем положительно слабы и не могут дать представление не только о гении X. Манрике, но и о неизмеримо более скромных поэтических дарованиях Г. Нуньеса де Арсе или С. Руэды[108]108
  В то же время сам факт обращения «Нового журнала иностранной литературы, искусства и науки» к их творчеству заслуживает внимания.


[Закрыть]. Несколько более удачны переводы Ю.В. Доппельмайер из М.X. Кинтаны[109]109
  Вы помните ли блеск и славу тех времен… // Гюббар Г. История современной литературы в Испании. М., 1892. С. 70–71. Этот перевод еще раз доказывает, что Ю.В. Доппельмайер, переводчица некрасовской школы, наибольших удач достигала в переложениях гражданской лирики. См.: Зисельман Е.И. Смысловые и стилистические особенности поэтического перевода некрасовской школы. Огюст Барбье в переводах Юлии Доппельмайер // Анализ стилей зарубежной художественной и научной литературы. Л., 1978. Вып. 1. С. 124.


[Закрыть] и А. де Сааведры[110]110
  Cantilena («Нет Феба, следа нет его колесницы…») // Гюббар Г. История современной литературы в Испании. С. 106.


[Закрыть], имена которых также отсутствуют в антологии. Эти переводы наряду с вышеперечисленными интересны тем не менее в том смысле, что, будучи собраны вместе, показывают, что попытки «привить» и испанскую ветвь русской поэзии были более многочисленны, чем это принято считать.

Каждая литературная эпоха накладывает свой отпечаток и на выбор переводимых поэтов, и на отбор стихов этих поэтов, и на стилистику перевода. Поэтому приходится сожалеть, что в основной текст не попал один из самых ранних русских переводов из испанской лирики, перевод стихотворения «Упавшее дерево» («El árbol caido»), быть может, самого талантливого испанского поэта XVIII века, Хуана Мелендеса Вальдеса (1754–1817)[111]111
  Срубленное дерево. (Подражание Мелендецу) / Пер. Б. // Вестник Европы. 1807. Ч. 36. № 21. С. 30–33.


[Закрыть]. Этот перевод представляет первостепенный интерес по нескольким соображениям. Прежде всего потому, что это едва ли не единственное обращение русского литератора к творчеству испанского поэта-современника. Не говоря уже об историческом интересе, это порождало известные преимущества в художественном отношении. Сопоставление с оригиналом показывает, что перевод выдержан в сходном с ним стилистическом регистре. Таким образом, он был осуществлен в эпоху и в среде, сходных с теми, в которых функционировал подлинник, поэтом-единомышленником из круга карамзинистов, несомненно, по творческому складу, по литературным взглядам и симпатиям близкого X. Мелендесу Вальдесу. В истории популяризации испанской поэзии в России немного таких «попаданий». В результате этот перевод стоит на таком высоком уровне, какого в дальнейшем редко кому удавалось достичь. Кроме того, для истории русской испанистики он интересен еще и тем, что принадлежит, по всей вероятности, перу одного из крупнейших мастеров стихотворного перевода в России, К.Н. Батюшкова. Тому есть немало доказательств. Согласно «Словарю псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей» И.Ф. Масанова[112]112
  Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей: В 4 т. М., 1956. Т. 1. С. 115.


[Закрыть], некоторые его сочинения были напечатаны в «Вестнике Европы» за подписью «Б». Что касается самого перевода, то оригинал вполне мог заинтересовать поэта, был близок ему по настроению. Тема неотвратимости гибели всего живого, скоротечности земной радости – одна из постоянных тем в лирике Батюшкова первого периода[113]113
  См., например: Фридман Н.Ф. Поэзия Батюшкова. М., 1971. С. 101–103.


[Закрыть]. «Срубленное дерево» вполне вписывается в лирику поэта этих лет и стилистически. Такое предположение, наконец, подтверждается и чрезвычайно высокими поэтическими достоинствами перевода, которые выдают в его авторе крупного мастера, каковым и был уже в 1807 году К.Н. Батюшков.

Перевод тем еще выгодно отличается от других ранних опытов воссоздания испанской лирики на русской почве, что осуществлен он был, видимо, с довольно близкого прозаического перевода (собственно говоря, по современным понятиям – подстрочника), напечатанного двумя годами ранее в «Северном вестнике»[114]114
  Северный вестник. 1805. Ч. 7. С. 335. Там же напечатаны прозаические переводы другого сочинения Мелендеса Вальдеса – «Дни моей молодости» (с. 334–335) и сонета X.Б Арриаса «Прощание с ручьем» (с. 336).


[Закрыть].

Из несомненных упущений, которых совсем немного (что делает честь составителю столь масштабного и первого у нас издания подобного рода), хотелось бы упомянуть лишь чрезвычайно популярный в XIX веке «Сонет Святой Терезы» в переводе И.И. Козлова[115]115
  Впервые опубликован в: Стихотворения Ивана Козлова. СПб., 1828. С. 73–74. Об известности сонета достаточно красноречиво говорит включение его в «Русскую хрестоматию с примечаниями. Для высших классов средних учебных заведений» (СПб., 1863. Т. 2: Лирическая поэзия. С. 370).


[Закрыть]. Об авторстве этого известнейшего сонета, одной из жемчужин испанской лирики золотого века, до сих пор идут споры. Однако, по новейшим данным, он вряд ли принадлежит перу Тересы де Хесус (1515–1582), возможно, самой заметной фигуры в так называемой литературе мистиков, неотъемлемой и характернейшей (наряду с драматургией и плутовским романом) части испанского Возрождения[116]116
  В журнале «Русская мысль» (Прага, 1922. № 3. С. 37) в переводе Н. Арсеньева был напечатан сонет («Из Св. Терезы Испанской»), написанный, по всей видимости, по мотивам стихотворения «La Hermosura de Dios» (См., например: Teresa de Jesus. Obras completas. Madrid, 1976. P. 503), на этот раз действительно принадлежащего перу замечательной испанской писательницы. Сонет дает представление о поэтической индивидуальности Тересы де Хесус, однако имеет сильную символистскую окраску:
О Красота безмерной глубины!О Чистота безбрежного сиянья!О в час ночной, в глубокий час молчаньяТаинственные, трепетные сны!Все тайники моей души полныБезмолвных слов, и грез, и воздыханья,И слышу я: как будто трепетаньяПроносятся на крыльях тишины.И раскрывается простор нежданный,Простор бездонный радостных лучей,Сияющий, безмерный и желанный!И смолкнет звук затверженных речей,И мир померкнет, бледный и туманный,Перед сиянием Твоих очей!  Кстати сказать, русский читатель был знаком также с творчеством другого испанского поэта-мистика эпохи Возрождения, Хуана де ла Круса (1542–1591). В статье того же Н. Арсеньева «Мистицизм и лирика» (Журнал Министерства народного просвещения. 1917. Т. 59. Июнь. С. 251–298) приведены в переводе автора фрагменты из «Cántico espiritual».


[Закрыть]. По предположению М.П. Алексеева, с текстом этого сонета Козлова мог познакомить испанский посланник в Петербурге Мигель Паэс де ла Кадена, с которым был также знаком и А.С. Пушкин[117]117
  См.: Алексеев М.П. Очерки истории испано-русских литературных отношений. С. 151–152.


[Закрыть]. Это предположение подтверждается удивительной близостью перевода к подлиннику[118]118
  Тем более досадно, что в издании: Козлов И.И. Полн. собр. cтихотворений. Л., 1960. С. 145 – этот перевод охарактеризован как «вольный».


[Закрыть]. Знаменательно при этом, что если бы И.И. Козлов, поэт с безукоризненным музыкальным слухом, в полном смысле работал с оригиналом, он не мог бы не заметить и не попытаться передать уникального фонетического оформления стиха, ощущения молитвенной завороженности, создаваемой аллитерациями и повторами:

 
                  No me muéve, mi Dios, para quererte
                  el cielo que me tienes prometido;
                  ni me mueve el infierno tan temido
                  para dejar por eso de ofenderte.
 
 
                  Tu me mueves, Señor, muéveme el verte
                  clavado en esa cruz, у escarnecido;
                  muėveme el ver tu cuerpo tan herido;
                  muėveme tus afrentas у tu muerte.
 
 
                  Muėvesme al tu amor con tal manera
                  que aunque no hubiera cielo yo te amara
                  у aunque no hubiera infierno te temiera.
 
 
                  No me tienes que dar porque te quiera,
                  que aunque cuanto espero no esperara,
                  lo mismo que te quiero te quisiera.
 

(Меня не побуждает любить тебя / рай, обещанный тобой; / меня не побуждает грозный ад / не совершать пред тобой прегрешенья. / Ты побуждаешь меня, Господь, побуждает меня то, / что я вижу тебя распятым на кресте и осмеиваемым; / побуждает меня то, что я вижу твое столь израненное тело; / побуждают меня надругательства над тобой и твоя смерть. / Ты столь сильно побуждаешь меня стремиться к твоей любви, / что, не будь рая, я любил бы тебя / и, не будь ада, я трепетал бы перед тобой. / Ты не должен ничего предлагать мне, чтобы я любил тебя, / ибо я любил бы тебя так, как люблю, / даже если бы не имел тех надежд, которые имею.)

 
              Любовью дух кипит к тебе, спаситель мой,
              Не радостных небес желаньем увлеченный,
              Не ада мрачного огнями устрашенный
              И не за бездны благ, мне данные тобой!
 
 
              В тебе люблю тебя; с любовию святой
              Гляжу, как на кресте сын божий, утомленный,
              Висит измученный, висит окровавленный,
              Как тяжко умирал пред буйною толпой!
 
 
              И жар таинственный мне в душу проникает;
              Без рая светлого пленил бы ты меня;
              Ты б страхом был моим без вечного огня!
 
 
              Подобную любовь какая цель рождает?
              Душа в любви к тебе надежд святых полна;
              Но так же и без них любила бы она!
 

Достаточно точный в современном смысле этого слова перевод (можно указать лишь на одну лишнюю строку: «И не за бездны благ, мне данные тобой») является одной из несомненных удач Козлова-переводчика. Это и неудивительно, так как, по верному замечанию А.В. Дружинина, писатели, «по своему миросозерцанию подходящие к Козлову, достойным образом оживают в его страницах»[119]119
  Дружинин А.В. Полн. собр. соч. Ивана Козлова // Дружинин А.В. Собр. соч.: [В 8 т.] СПб., 1867. Т. 7. С. 91.


[Закрыть].

Достоинства перевода И.И. Козлова становятся особенно заметными при сопоставлении его с переводом, выполненным Ю.В. Доппельмайер, крайне поверхностным, неточным по существу и в деталях:

 
               Не ради вечного святого наслажденья,
               Тебя, Спаситель мой, я горячо люблю;
               Не муки адские смущают жизнь мою,
               Когда я сторонюсь от зла и прегрешенья.
 
 
               Нет, я люблю тебя за это всепрощенье,
               Что ты изрек врагам пред смертию Своей,
               Люблю Тебя за крест, за язвы и мученья,
               За кровь, которая струилась от гвоздей.
 
 
               И если б не было ни ада и ни рая,
               Любовь моя к Тебе, глубокая, святая,
               Согретая Твоим божественным огнем,
 
 
               Неслась бы к небесам сердечною мольбою
               И я бы, как теперь, склонялась пред Тобою,
               Пред этим мировым голгофским алтарем[120]120
  Сонет Св. Терезы // Живописное обозрение. 1892. № 30. С. 155.


[Закрыть].
 

По этому переводу невозможно составить никакого представления о таком сложном культурном феномене, как поэзия испанских мистиков XVI века, по-своему преломивших идею ренессансного индивидуализма.

Можно отметить также, что Т. де Ириарте впервые «заговорил по-русски» еще в 1788 году[121]121
  См.: Басни «Ехидна и пиявица», «Пчела и кукушка», «Чай и шалфей» [перевод с франц. (?) П.А. Озерова] // Утренние часы. 1788. Ч. 2. Неделя 26. 12 окт. С. 200–202; «Гусь и змея» [перевод с франц. (?) П.А. Озерова (?)] // Утренние часы. 1788–1789. Ч. 3. Неделя 36. 21 дек. С. 160. Установлено В.Д. Раком (Переводческая деятельность И.Г. Рахманинова и журнал «Утренние часы» // Русская культура XVIII века и западноевропейские литературы. Л., 1980. С. 123–124).


[Закрыть], что один из романов Л. де Гонгоры, наряду с некоторыми другими переводами из испанской поэзии, включен Бальмонтом в его комментарии к собственным переводам из Кальдерона[122]122
  См.: Кальдерон. Соч. М., 1902. Вып. 2. С. 550–554.


[Закрыть] и что Фернандо де Эррера мог быть достойно представлен переводом сонета «На победу при Лепанто», выполненным П.А. Катениным:

 
              Стенящий Понт, громами оглушенный
              И трепетный во мрачной глубине,
              Вздымись главой, взгляни, как, разъяренный,
              Пожара пыл льет зарево в волне;
 
 
              Как в малый круг с Погаными стесненный
              Народ Христов их губит на войне,
              И вражий строй, ударом сокрушенный,
              Бежит в крови, и в дыме, и в огне.
 
 
              Гласи позор гордыни Мусульманской,
              Победы блеск, чудесные дела,
              Спасенье царств и веры Христианской.
 
 
              И вся та честь, и слава, и хвала
              Твоя, Птенец Австрийского орла,
               И ваша с ним, Сыны земли Испанской[123]123
  РГАЛИ. Ф. 1833. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 1 об. М.П. Алексеев обратил мое внимание на то, что этот перевод сонета «Canción роr la victoria de Lepanto» Ф. де Эрреры, ошибочно принятый за оригинальное произведение Катенина, написанное на основе сочинений историка Антонио Герреры Тордесилласа, приводится в статье Э.Н. Киреевой «Неизвестные произведения Катенина» (Русская литература. 1977. № 3. С. 86–89).


[Закрыть].