Автор книги: Всеволод Багно
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Всеволод Багно
«Дар особенный» Художественный перевод в истории русской культуры
© В.Е. Багно, 2016, © ООО «Новое литературное обозрение», 2016
Предисловие
Значение translatio как единственно возможной формы общения, коммуникации в жизни человека и общества явно недооценивается. Чтобы быть понятым, человек (социальная группа, политическая партия, религия) должен перевести-перенести то, что он хочет донести до своего собеседника, либо на его язык, либо на найденный или сотворенный пограничный язык общения. Только так старик может понять ребенка, человек образованный – необразованного, верующий – атеиста, одна идеология – другую, одна цивилизация – другую цивилизацию.
Адаптация инонациональной культуры – чужого – осуществлялась в России (как, впрочем, и в любой другой стране) тремя способами. С одной стороны, это был выход – уход из своей культурной среды – смена языка, часто также веры, – как правило, сопровождаемый добровольным или вынужденным отъездом из страны. С другой – настолько полное и глубокое погружение в любимую чужую культуру, что возникало вполне автономное и самодостаточное пространство, успешно отторгавшее от себя враждебное, хотя и родное окружение. И наконец, translatio чужого на родную почву, перевод-перенос из культуры в культуру.
Всеми нами широко используемое словосочетание «особая роль» оказывается недостаточным, если речь идет о роли перевода в жизни России. Роль была главной. Вспомним великий переводческий проект X–XI веков, после принятия Русью христианства. Вспомним переводческий проект Петра I, сопровождавший его реформы. Вспомним переводческий проект Запада последних десятилетий XIX столетия, когда первые переводы великого русского романа на западноевропейские языки превратили Россию в законодательницу моды в области культуры. На протяжении XVIII–XX веков художественные переводы воспринимались в России читателями как неотъемлемая часть национальной литературы. Стихотворные переводы Жуковского, Пушкина, Лермонтова, А.К. Толстого, Тютчева, Анненского, Гумилева, Пастернака, Заболоцкого, Тарковского входят в золотой фонд русской поэзии.
Вывод, по-моему, очевиден. Только в том случае, если народ, опираясь на переводы, пробуя все «аккорды», сумеет создать «всемирный язык», он сможет претендовать на то, чтобы его культура переводилась на все языки мира, претендовать на положительный образ своей страны в мире.
Интересом к теории и истории художественного перевода в России я обязан моим учителям, М.П. Алексееву, Ю.Д. Левину, Е.Г. Эткинду, А.В. Федорову. В то же время я не мыслю своей жизни без художественного перевода как замечательнейшего ремесла, в котором моими наставниками были Э.Л. Линецкая, А.М. Косс, А.М. Гелескул, Л.М. Цывьян, Б.В. Дубин. Издания их переводоведческих трудов и сборники их переводов с дарственными надписями стоят на полках моей библиотеки, им первым на их строгий суд я давал некоторые их тех работ, которые включены в эту книгу.
В.Е. Багно
Часть I
С русского языка на всемирный
Русская литература к началу XIX столетия вступила в самый блистательный период построения «культурных империй». Отличие подобных построений от традиционных состоит, по-видимому, в том, что не народ, обуреваемый имперскими амбициями, расширяет свои границы, а, наоборот, самые значительные инонациональные культурные достижения переносятся на новую почву и тем самым не только бесконечно ее обогащают, но и в буквальном смысле «раздвигают» границы. В то же время translatio (перенесение, перевод-перенос из одной культуры в другую) на свою территорию территорий иноземных – без какого бы то ни было ущерба для этих чужих земель – придавало им новые, подчас редкой красоты очертания, давало им новую жизнь. Культурные экспансии осуществлялись русскими писателями благодаря включению в орбиту собственных интересов всего культурного богатства, накопленного человечеством. Немаловажно, что, обращаясь к культурным достижениям других народов, воссоздавая их, интерпретируя и описывая, русские писатели подчас вносили огромный вклад в осмысление мировой культуры. При этом осуществлялось небывалое по масштабу translatio идей, чувств, обычаев, поведенческих моделей, жанров, поэтических форм.
Решающая роль в построении культурной империи принадлежит Пушкину, создавшему в русском языке и русском мирочувствовании аналог едва ли не всем ключевым и знаковым размерам и жанрам, бытовавшим до него в мировой литературе: греческому гекзаметру и стихам, «балладному» размеру и поэзии провансальских трубадуров, испанскому романсеро и стиху сур Корана, вплоть до исторического романа в духе Вальтера Скотта.
«Протеизм» Пушкина, его способность к перевоплощению именно в области художественного перевода обеспечили поэту неоспоримые преимущества перед его современниками, многие из которых – Жуковский, Батюшков, Востоков, Катенин, Козлов, Баратынский – были замечательными мастерами русского стихотворного перевода. Именно он, благодаря его всемирной отзывчивости, которая отмечалась всеми, а благодаря Достоевскому получила идеальное словесное воплощение, даже сквозь тексты Мериме, преодолев посредник, сумел пробиться к первородному славянскому фольклору, воссоздать в русской поэзии стихию «песен полудикого племени»[1]1
Эткинд Е.Г. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. Л., 1973. С. 217–242.
[Закрыть]. Истинными шедеврами русского переводческого искусства стали пушкинские переводы поэзии Катулла, Горация, Анакреона, Вольтера, Парни, Шенье или Мицкевича. Translatio может осуществляться и без знания оригинала – именно потому, что речь идет не только о переводе, но и о переносе. Если современного поэта можно переводить, зная только оригинал, но не имея на сегодняшний день представления о том, какое место этот текст занимает в национальной, а тем более в мировой культуре, то для писателя масштаба Жуковского задача и проблема была подчас в другом – воссоздать на русской почве всемирно известный памятник мировой культуры, в частности «Одиссею» Гомера, не зная древнегреческого языка, но зная сам памятник, о котором его современники имели вполне определенное представление, распознать его сквозь немецкий перевод-посредник. Точно так же, переведя в юности «Дон Кихота» Сервантеса с французского перевода-посредника, Жуковский сумел, вопреки нейтрализующей манере французского писателя, приблизиться к «Дон Кихоту» Сервантеса «через голову» Флориана.
Так, при переводе стихотворения, которое Дон Кихот адресует бабенкам на постоялом дворе «из числа тех, которые, как говорится, ходят по рукам», Жуковский воспользовался русским «складом» (четырехстопным хореем с дактилическим окончанием), к которому до него в попытках овладения народным тактовиком прибегали Державин, Херасков, Карамзин, Воейков и который имел отчетливые былинные ассоциации:
Кто счастливее в подсолнечной
Дон Кишота и коня его!
Позавидуйте мне, рыцари!
Здесь прелестным я красавицам
Отдаю свое оружие!
Здесь прелестные красавицы
О коне моем заботятся![2]2
Дон Кишот Ла Манхский. Сочинение Серванта: В 6 т. / Пер. с франц. Флорианова перевода В. Жуковским. 2-е изд. М., 1815. Т. 1. С. 80.
[Закрыть]
Ср. у Флориана:
У Сервантеса:
На мировую арену русская литература выходит с Тургеневым, Толстым и Достоевским. Великий русский роман, как и великий французский или английский роман, был сформирован жизнью того народа и той страны, в которой проходило его становление. Однако если речь идет о культурных импульсах, то своеобразие русской прозы XIX столетия и ее отличие от современной ей западноевропейской прозы заключались в том, что сформировала ее в основном не только национальная или зарубежная проза, но в немалой степени русская и зарубежная поэзия, а также западная философская мысль – поэзия Пушкина, «Илиада» в переводе Гнедича и «Одиссея» в переводе Жуковского, Гете, Шиллер, Байрон, Шекспир в русских переводах, Паскаль, Руссо, Шеллинг, Гегель, Шопенгауэр, Ницше.
Разумеется, та огромная роль, которую сыграли Гомер[5]5
См.: Егунов А.Н. Гомер в русских переводах XVIII–XIX веков. М.; Л., 1964.
[Закрыть], Шекспир[6]6
См.: Шекспир и русская культура. М.; Л., 1965; Левин Ю.Д. Шекспир и русская литература XIX века. Л., 1988.
[Закрыть] или Шиллер[7]7
Danilevskij R.Ju. Schiller in der russischen Literatur. 18. Jahrhundert – erste Hälfte 19. Jahrhundert. Dresden, 1998.
[Закрыть] для выработки «всемирного языка» в России, столь необходимого в период становления великого русского романа, не умаляет значения зарубежной прозы, причем не только современной, но и предшествующих эпох. Русская проза XIX столетия многим обязана Сервантесу, Вольтеру, Стерну, Вальтеру Скотту, Гофману, Гюго, Жорж Санд, Бальзаку, Диккенсу, Стендалю.
Особого внимания заслуживает первый роман нового времени – «Дон Кихот» Сервантеса. Необходимо признать, – несмотря на то, что сервантесовский роман был хорошо известен в России как во французских переводах, так и в многочисленных русских переводах, как полных, так и сокращенных, в том числе в переложениях и адаптациях для детей и подростков, – интерпретации Белинского, Тургенева, Достоевского, Мережковского и Сологуба играли в России по крайней мере не меньшую роль, чем русские переводы «Дон Кихота»[8]8
См.: Айхенвальд Ю. Дон Кихот на русской почве. New York, 1982. T. 1; 1984. T. 2; Багно В.Е. «Дон Кихот» в России и русское донкихотство. СПб., 2009.
[Закрыть].
В то же время когда в 1860 году И.С. Тургенев утверждал, что в распоряжении русского читателя нет хорошего перевода «Дон Кихота»[9]9
См.: Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Соч. М., 1980. Т. 5. С. 330.
[Закрыть], он был одновременно и прав, и не прав. Между тем приходится сожалеть, что эту миссию не взяли на себя сам Тургенев, неоднократно намеревавшийся приняться за перевод «Дон Кихота»[10]10
Об этом он писал в 1853 году П.В. Анненкову, а также в 1877 году Я.П. Полонскому (Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма. М.; Л., 1961. Т. 2. С. 172; Т. 12. С. 101).
[Закрыть], Островский, прекрасно воссоздавший на русской почве интермедии Сервантеса[11]11
Об этом см.: Плавскин 3.И. А.Н. Островский – переводчик Сервантеса // Сервантес и всемирная литература. М., 1969. С. 197–213.
[Закрыть]и мечтавший перевести некоторые главы из «Дон Кихота»[12]12
Об этом он говорил Н.П. Луженовскому, см.: Библиотека А.Н. Островского. (Описание). Л., 1963. С. 15.
[Закрыть], или Достоевский, перу которого принадлежит «Сцена из “Дон Кихота”», блестяще воспроизводящая писательскую манеру Сервантеса[13]13
См.: Багно В.Е. Достоевский о «Дон Кихоте» Сервантеса // Достоевский: Материалы и исследования. Л., 1978. Вып. 3. С. 126–135.
[Закрыть].
В истории великого русского романа XIX века было не так много примеров, когда русский писатель обращался к воссозданию на русской почве признанного шедевра мировой литературы. Один из показательных примеров этого рода – перевод Достоевским романа Бальзака «Евгения Гранде», первый значительный литературный опыт писателя. Дело было не только в том, что перевод оказался для него школой писательского мастерства, а для отечественной переводной литературы – крупным событием, но и в том, что уже в этой ранней работе вполне узнаваем писательский почерк будущего гения мировой литературы. В.С. Нечаева справедливо писала, что Достоевский «чрезвычайно чутко подхватил заложенные Бальзаком в романе элементы драмы. Игра контрастом характеров, света и тени, указания на скрытый драматизм, обилие диалогов – все это он воспринял, по-своему развил и усилил при переводе. Он еще чаще и более отчетливо, чем Бальзак, старается выявить читателю драму, заложенную в романе»[14]14
Нечаева В.С. Ранний Достоевский. 1821–1849. М., 1974. С. 121.
[Закрыть].
В главе «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность», включенной в книгу «Выбранные места из переписки с друзьями», Гоголь с проникновением говорит о «гении восприимчивости», которым, с его точки зрения, так силен русский народ и который нашел блестящее воплощении в творчестве Жуковского, умевшего «оправить в лучшую оправу все, что не оценено, не возделано и пренебрежено другими народами»: «Переводя, он оставил переводами початки всему оригинальному, внес новые формы и размеры, которые стали потом употреблять другие поэты»[15]15
Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: [В 14 т.]. М.; Л., 1952. Т. 8. С. 377, 379.
[Закрыть]. Далее, в той же главе, Гоголь добавит, что русская поэзия пробовала все аккорды и добывала всемирный язык затем, «чтобы приготовить всех к служенью более значительному»[16]16
Там же. С. 407.
[Закрыть]. Другими словами, для той всемирной миссии, которая была русской литературе предначертана, она должна была сначала, благодаря переводам, «добыть» всемирный язык.
В 1887 году известный испанский писатель Хуан Валера, огорченный незаслуженным, с его точки зрения, пренебрежением к современной испанской литературе во Франции и, наоборот, фантастическим успехом русского романа, попытался в открытом письме Эмилии Пардо Басан, автору книги «Революция и роман в России», объяснить причины популярности во Франции, а благодаря ей в целом на Западе, русского романа. Пытаясь найти целый комплекс внелитературных причин, писатель видит их в величии и могуществе Российской империи, в дипломатическом «заигрывании» Франции с Россией на случай немецкой опасности, в благодарности французов русским за любовь в России ко всему французскому и, наконец, в радостном узнавании французами своей культуры в русских книгах[17]17
Valera J. Con motivo de las novelas rusas. Carta a doña Emilia Pardo Bazán // Valera J. Obras completas. Madrid, 1949. T. 2. P. 715–723.
[Закрыть]. Доля истины в этом, конечно, была, тем более что Валера знал, о чем писал: в 1856–1857 годах он побывал в России в составе дипломатической миссии и свел знакомство с русскими литераторами, в частности В.П. Боткиным и С.А. Соболевским. Любопытно, что, не зная русского языка и познакомившись с произведениями Гоголя и Тургенева по переводам, он тем не менее уже тогда предсказывал великое будущее русской литературе[18]18
Valera J. Obras completas. Madrid, 1947. T. 3. P. 175.
[Закрыть].
Однако нас в приведенном выше пассаже интересует то обстоятельство, что русская литература, став в 1880-е годы законодательницей моды, возвращала Западу сторицей то, что она усваивала – главным образом благодаря переводам – на протяжении полутора веков начиная с петровских реформ.
«Переводческий» проект был одним из главных реформаторских проектов Петра I. При этом по сравнению со своими западными коллегами русские переводчики были вынуждены выполнять двойную задачу – следить за новинками литературы и одновременно вводить в читательский оборот весь многовековой культурный багаж западноевропейской цивилизации, от античных авторов до авторов эпохи барокко, давно переведенных на все основные европейские языки. К концу XVIII столетия в распоряжении русских читателей уже был основной пантеон как античных авторов, так и классиков западноевропейского классицизма и Просвещения[19]19
См.: История русской переводной художественной литературы / Под ред. Ю.Д. Левина. СПб., 1995. Т. 1; 1996. Т. 2.
[Закрыть].
Во второй половине XVIII столетия перевод стал рассматриваться как вид творчества, заслуживающий такого же уважения, как создание оригинальных художественных произведений, а переводчик мог подчас ставить перед собой цель превзойти оригинал по художественным достоинствам.
Современники, свидетели и первые аналитики этого культурного феномена писали, что во всей Европе лишь в Германии эта работа по освоению зарубежных литератур велась с таким же размахом. В то же время отмечалось, что отношение к труду переводчика и понимание значения переводной литературы по сравнению с такими странами, как Германия, Англия и Франция, в России оставляет желать лучшего.
П.И. Вейнберг, один из самых авторитетных и плодовитых русских переводчиков XIX века, констатировал, что к концу столетия художественный перевод в России достиг такого расцвета и размаха, «как ни в одной европейской стране, за исключением разве Германии». Развивая далее свою мысль о состоянии художественного перевода в России, Вейнберг писал: «…в настоящее время <он> находится в таком положении, что ни один европейский писатель (я имею здесь в виду беллетристов), сколько-нибудь выдающийся, имеющий право занять почетное место во всеобщей истории литературы, не остается у нас непереведенным – или полно или частями. При этом нельзя упускать из виду и то обстоятельство, что между именами наших переводчиков встречается немало таких, которые принадлежат весьма почтенным и даровитым деятелям нашей словесности»[20]20
Вейнберг П.И. «Дон-Жуан». Поэма лорда Байрона / Пер. П.А. Козлова // Журнал министерства народного просвещения. 1889. № 8. С. 437.
[Закрыть].
Многовековая масштабная переводческая деятельность, осуществлявшаяся древнерусскими книжниками, заслуживает отдельного разговора. С начала XVIII века освоенное и «приобщенное» к русской литературе пространство расширялось особенно стремительно. Продолжали появляться переводы с латыни, древнегреческого, польского языков. Однако главным образом это была литература немецкая, французская, итальянская, все в большем объеме – английская, испанская, а также восточные литературы. Россия конца XIX – начала ХХ столетия не осталась в стороне от общеевропейского увлечения скандинавской прозой (Гамсун) и драматургией (Ибсен, Стриндберг)[21]21
Подробнее см.: Шарыпкин Д.М. Скандинавская литература в России XVIII–XX вв. Л., 1980.
[Закрыть].
Для русской переводной литературы не только XVIII, но и XIX, даже ХХ века большое значение имели литературы-посредники[22]22
См.: Заборов П.Р. Переводы-посредники в истории русской литературы // Res Traductorica. Перевод и сравнительное изучение литератур. К восьмидесятилетию Ю.Д. Левина. СПб., 2000.
[Закрыть]. В XIX столетии с французского переводили произведения авторов, писавших не только на экзотических восточных языках, но испанских и даже английских писателей, несмотря на то что весьма распространен был английский язык, а некоторые из русских литераторов в то время уже владели испанским языком. Так, в 1820-е годы подавляющее число переводов романов и поэм Вальтера Скотта осуществлялось не с оригинала, а с французских переводов-посредников[23]23
См.: Левин Ю.Д. Прижизненная слава Вальтера Скотта в России // Эпоха романтизма: Из истории международных связей русской литературы. Л., 1975. С. 9.
[Закрыть]. Что же касается испанского языка, то, вопреки заявлению К.П. Масальского, анализ его версии показывает, что он переводил «Дон Кихота» Сервантеса не с испанского оригинала, а с пользовавшегося большой популярностью французского перевода, выполненного Луи Виардо[24]24
Смирнов А.А. О переводах «Дон Кихота» // Сервантес Сааведра М., де. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский: В 2 т. М.; Л., 1935. Т. 1. С. LXXXIV.
[Закрыть]. Между тем еще в 1836 году Пушкин писал: «От переводчиков стали требовать более верности и менее щекотливости и усердия к публике – пожелали видеть Данте, Шекспира и Сервантеса в их собственном виде, в их национальной одежде»[25]25
Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л., 1949. Т. 12. С. 137.
[Закрыть].
Вместе с тем, несмотря на то что многие шедевры мировой литературы оставались непереведенными, возникали все новые переводы одних и тех же текстов, при этом не только сравнительно небольших по объему, как стихотворных (Сафо, Гораций, Гете, Шиллер, Байрон, Гейне, Бодлер, Верлен) так и драматических (Вольтер, Шекспир), но и столь масштабных творений, как «Божественная комедия» Данте, «Фауст» Гете или «Дон Кихот» Сервантеса. При этом «…всякое литературное произведение, получившее международное распространение, – утверждал Ю.Д. Левин, – существует в мировой литературе и виде нескольких, а иногда даже многочисленных вариантов, причем несколько вариантов могут существовать и даже сосуществовать на одном языке»[26]26
Левин Ю.Д. Перевод и бытие литературы // Вопросы литературы. 1979. № 2. С. 14.
[Закрыть] (Левин пользовался термином «множественность», я в подобных случаях предпочитаю говорить о «взаимодополняемости»[27]27
См.: Багно В.Е. Об особых случаях переводческой адекватности (на материале русских переводов испанской поэзии) // Наст. изд. С. 45–81.
[Закрыть]).
Материалом для подобной множественности подчас служили версии одного и того же стихотворения, осуществленные одним и тем же поэтом. Примером может служить творчество Федора Сологуба, который считал возможным печатать одновременно выполненные им разные переводы одного и того же стихотворения Верлена. Очевидно, что сам поэт смотрел на них как на тексты не соположенные, а в чем-то дополняющие друг друга[28]28
См.: Багно В.Е. Федор Сологуб – переводчик французских символистов // Наст. изд. С. 207–267.
[Закрыть].
Характеризуя основные этапы развития художественного перевода в России, М.П. Алексеев писал: «С начала XIX-го века, после карамзинской реформы русской литературной речи, начался третий период в истории русского переводческого искусства: его можно было бы назвать периодом творческим. Общий признак этого периода – уверенность и мастерство передачи. Отдельные переводы достигают в эту эпоху значительного совершенства и достаточно близко воспроизводят подлинник; мы имеем от этого времени даже настоящие шедевры переводческого искусства: несущественно при этом, что несколько раз меняются самые принципы перевода – но вопрос о том, каков должен быть хороший перевод, горячо дебатируется в печати, появляются капитальные критические разборы отдельных переводов и, во всяком случае, техника переводческого искусства непрерывно совершенствуется»[29]29
Алексеев М.П. Проблема художественного перевода // Сб. тр. Иркутск. гос. ун-та. Иркутск, 1931. Т. XVIII. Вып. 1. С. 175.
[Закрыть].
С XVIII по XX век объем переводной литературы нарастал лавинообразно. В то же время необходимо учитывать, что уровень художественного перевода в России был обратно пропорционален уровню и масштабу национальной литературы. Поэтому вполне естественно, что по сравнению с первой половиной XIX века и рубежом XIX и ХХ веков наиболее низок он был именно во второй половине XIX столетия, в эпоху великого русского романа. Более того, в известном смысле весь XIX век «можно было бы с известной долей условности обозначить как век самосознания русской литературы, которая перестала ощущать себя ущербной в общеевропейском культурном контексте. Эта очередная смена культурного ориентира, отражающая, разумеется, и идеологию эпохи, обращенную как бы “вовнутрь”, не могла не сказаться на судьбе переводной литературы, которая теперь не играла такой существенной роли в общественной и культурной жизни России, как это было в предшествующие периоды»[30]30
Коренева М.Ю. История русской переводной литературы сквозь призму развития русского литературного языка // Res traductorica. С. 21.
[Закрыть]. Однако для самих романистов – Тургенева, Толстого, Достоевского, Гончарова, Салтыкова-Щедрина, Лескова – в годы формирования их литературных взглядов и творческих устремлений русская переводная литература первой половины XIX века, периода ее расцвета, сыграла первостепенную роль.
Можно было бы привести немало свидетельств русских писателей об огромном значении переводной литературы как для их собственного творчества, так и для русской культуры в целом. Для Гоголя переводы Жуковского и прежде всего «Одиссея» – подвиг, «далеко высший всякого собственного создания, который доставит Жуковскому значение всемирное»[31]31
Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 379.
[Закрыть]. В другом месте читаем: «Вот скольким условиям нужно было выполниться, чтобы перевод “Одиссеи” вышел не рабская передача, но послышалось бы в нем слово живо, и вся Россия приняла бы Гомера, как родного»[32]32
Там же. С. 237.
[Закрыть]. Одно несомненно, в русской культуре середины XIX века этот перевод выполнил ту функцию, какую он не мог бы сыграть ни в одной из ведущих литератур Европы.
Не исключено, что появление в 1830 – 1840-х годах таких замечательных русских переводов, как «Илиада», а затем «Одиссея» Гомера, выполненных Гнедичем и Жуковским, оказалось той почвой, которая была необходима для появления в 1850 – 1860-х годах первых образцов великого русского романа и без которой это становление было бы либо невозможно, либо, во всяком случае, затруднено.
Многократно к теме переводной литературы в России обращался Н.Г. Чернышевский. В статье «Шиллер в переводе русских поэтов» он утверждал: «Огромную важность имеет у нас переводная литература. До самого Пушкина она была несравненно важнее оригинальной. Да и теперь еще не так легко решить, взяла ли над нею верх оригинальная литература <…> Если вникнуть в дело беспристрастно, то, кажется нам, едва ли можно не придти к заключению, что до Пушкина в истории нашей литературы переводная часть почти одна только имеет право считаться истинною питательницею русской мысли»[33]33
Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч.: В 15 т. М., 1948. Т. 4. С. 504.
[Закрыть]. По понятной причине Чернышевский не принимал в расчет ни митрополита Илариона и протопопа Аввакума, ни Ломоносова, Тредиаковского и Державина. В утверждениях Чернышевского, разумеется, есть элемент преувеличения, и тем не менее поставленный им вопрос важен и перспективен.
«Я утверждаю и повторяю, – заявлял с присущей ему категоричностью Достоевский, – что всякий европейский поэт, мыслитель, филантроп, кроме земли своей, из всего мира наиболее и наироднее бывает понят и принят всегда в России <…> А у нас он <Шиллер. – В. Б.>, вместе с Жуковским, в душу русскую всосался, клеймо в ней оставил, почти период в истории нашего развития обозначил»[34]34
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1981. Т. 23. С. 31.
[Закрыть].
О значении Шиллера для России писал и А.В. Дружинин: «Вспомним, чему мы научились у Шиллера; вспомним о его влиянии на всю нашу юность, на все наши порывы к высокому! Разве для нескольких просвещенных поколений на Руси Шиллер не был если не властителем дум, по крайней мере тихим другом, при голосе которого споры утихают, лица проясняются, помыслы принимают доброе настроение?»[35]35
Дружинин А.В. Собр. соч.: [В 8 т.]. СПб., 1867. Т. 7. С. 379.
[Закрыть]
В «Дневнике писателя» находим следующий отклик Достоевского на смерть Жорж Санд: «Это одно из тех имен нашего могучего, самонадеянного и в то же время больного столетия, полного самых невыясненных идеалов и самых неразрешимых желаний, – имен, которые, возникнув там, у себя, “в стране святых чудес”, переманили от нас, из нашей вечно создающейся России, слишком много дум, любви, святой и благородной силы порыва, живой жизни и дорогих убеждений. Но не жаловаться нам надо на это: вознося такие имена и преклоняясь перед ними, русские служили и служат прямому своему назначению»[36]36
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Т. 23. С. 30.
[Закрыть].
И.С. Тургенев писал: «Мы, русские, празднуем память Шекспира, и мы имеем право ее праздновать. Для нас Шекспир не одно только громкое, яркое имя, которому поклоняются лишь изредка и издали: он сделался нашим достоянием, он вошел в нашу плоть и кровь <…> И, наконец, может ли не существовать особой близости и связи между беспощаднейшим и, как старец Лир, всепрощающим сердцеведцем, между поэтом, более всех и глубже всех проникнувшим в тайны жизни, и народом, главная отличительная черта которого до сих пор состоит в почти беспримерной жажде самосознания, в неутомимом изучении самого себя, – народом, так же не щадящим собственных слабостей, как и прощающим их у других, – народом, наконец, не боящимся выводить эти самые слабости на свет божий, как и Шекспир не страшился выносить темные стороны души на свет поэтической правды, на тот свет, который в одно и то же время и озаряет и очищает их?»[37]37
Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Соч. Т. 12. С. 327.
[Закрыть]
Итак, если Достоевский сравнил Россию с Дон Кихотом[38]38
См.: Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Т. 25. С. 50.
[Закрыть], то Тургенев сравнил ее с Шекспиром. Очевидно, что так понятая зарубежная литература сыграла не последнюю роль в становлении русского романа второй половины XIX века.
Сокрушаясь о плохом качестве переводов русских писателей на западноевропейские языки, утверждая, что по причине плохих переводов западноевропейцы не могут иметь ни малейшего представления о масштабе русских романистов, Достоевский противопоставляет им замечательные русские переводы писателей Запада, дающие, с его точки зрения, полное представление и о таланте, и об их своеобразии: «Между тем мы на русском языке понимаем Диккенса, я уверен, почти так же, как и англичане, даже, может быть, со всеми оттенками; даже, может быть, любим его не меньше его соотечественников. А, однако, как типичен, своеобразен и национален Диккенс! Что же из этого заключить? Есть ли такое понимание чужих национальностей особый дар русских пред европейцами? Дар особенный, может быть, и есть, и если есть этот дар (равно как и дар говорить на чужих языках, действительно сильнейший, чем у всех европейцев), то дар этот чрезвычайно значителен и сулит много в будущем, на многое русских предназначает, хотя и не знаю: вполне ли это хороший дар, или есть тут что-нибудь и дурное…»[39]39
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Т. 21. С. 69.
[Закрыть]. Тем самым идея о всемирной отзывчивости русского народа, которую Достоевский с особой рельефностью развил в своей знаменитой речи о Пушкине, здесь получает специфическое «переводоведческое» обоснование и наполнение.
Художественный перевод подчас не только восполнял пробел в национальной системе литературных жанров и стиховых размеров и форм, но, одновременно порождал соответствующую ему культурную среду[40]40
См.: Коренева М.Ю. История русской переводной литературы сквозь призму развития русского литературного языка. C. 21–22; Лотман Ю.М. «Езда в остров Любви» Тредиаковского и функция переводной литературы в русской культуре первой половины XVIII века // Проблемы изучения культурного наследия. М., 1985. С. 227.
[Закрыть]. В известном смысле соответствующую – классицистическую, просветительскую, сентименталистскую, романтическую, декадентскую – среду породили художественные переводы из Фенелона, Вольтера, Гете, Вальтера Скотта, Байрона, Верлена.
М.П. Алексеев отмечал, что «всякое произведение литературы, переведенное на другой язык, подвергаясь своего рода изоляции от родной почвы и родственных произведений и приобретая “чужое”, несвойственное ему ранее звучание, теряет кое-какие из своих качеств и прежде всего признак времени своего создания <…> Вместе с тем, однако, эти переводные произведения получают новые функции, которых они ранее не имели»[41]41
Алексеев М.П. Русская классическая литература и ее мировое значение // Алексеев М.П.Русская литература и ее мировое значение. Л., 1989. С. 350.
[Закрыть]. Так, Бодлер, за которым во Франции закрепилась слава одного из предшественников символизма, в России был воспринят как один из столпов символизма наряду с Верленом, Рембо и Малларме.
Более того, литературная и общественная жизнь в России XIX столетия была настолько интенсивной, а восприимчивость читательской публики к литературным новинкам была настолько высокой, что некоторые западноевропейские писатели получали в России больший резонанс, чем у себя на родине. Кривое зеркало инонационального восприятия не только наделяло произведение зарубежного автора новыми функциями, но, подчас придавало его автору новый масштаб. Так было с Байроном, так было с Золя, некоторые романы которого выходили в русском переводе раньше, чем в оригинале во Франции. Так было с поэтом-парнасцем Ж. – М. де Эредиа, слава которого в России (достаточно сказать, что его переводили Брюсов, Гумилев, Волошин) несоизмерима с весьма недолгим признанием поэта на его родине.
Для русских писателей – прежде всего, конечно, поэтов XIX–XX веков – художественный перевод был необходимой гранью их творческих поисков, неотъемлемой частью литературного дела.
Белинский, полемизируя со своими оппонентами, утверждал, что «переводы на русский язык принадлежат к русской литературе»[42]42
Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1953. Т. 2. С. 381.
[Закрыть].
В.Я. Брюсов писал: «Пушкин, Тютчев, Фет брались за перевод, конечно, не из желания “послужить меньшой братии”, не из снисхождения к людям недостаточно образованным, которые не изучили или недостаточно изучили немецкий, английский или латинский язык. Поэтов при переводе стихов увлекает чисто художественная задача: воссоздать на своем языке то, что их пленило на чужом, увлекает желание – “чужое вмиг почувствовать своим” <Фет>, – желание завладеть этим чужим сокровищем. Прекрасные стихи – как бы вызов поэтам других народов: показать, что и их язык способен вместить тот же творческий замысел»[43]43
Брюсов В.Я. Фиалки в тигеле // Брюсов В.Я. Собр. соч.: В 7 т. М., 1975. Т. 6. С. 104.
[Закрыть].
«Я также работаю, то есть перевожу лучшие места из лучших иностранных авторов, древних и новых; иное для идей, иное для слога»[44]44
Письма Н.М. Карамзина к И.И. Дмитриеву. СПб., 1866. С. 92.
[Закрыть], – признавался Н.М. Карамзин в письме к И.И. Дмитриеву от 1 марта 1798 года.
Л.Н. Толстой в 1851 году записал в Дневнике: «Переводить что-нибудь с иностр<анного> языка на русский для развития памяти и слога»[45]45
Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М.; Л., 1934. Т. 46. С. 55.
[Закрыть].
Блестящие переводы Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Тютчева послужили образцовыми примерами для других переводчиков, поскольку они утверждали главный принцип, что выдающийся художественный перевод является неотъемлемой частью национальной литературы.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что нередко именно переводы выдающиеся русские писатели готовы были признать вершинами своего творчества.
В.А. Жуковский писал, что главной заслугой его как писателя перед Россией и перед русским языком является перевод «Одиссеи» Гомера, при этом он настаивал на том, что речь идет о «произведении оригинальном»[46]46
Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: В 12 т. СПб., 1902. Т. 6. С. 57.
[Закрыть]. В письме П.А. Плетневу он утверждал: «Мне кажется, что моя “Одиссея” есть лучшее мое создание: ее оставлю на память обо мне отечеству»[47]47
Там же. С. 117.
[Закрыть]. Можно было бы предположить, что столь высокая оценка перевода объясняется тем, что эта грань литературной деятельности занимала главное место в творчестве Жуковского. Однако спустя десятилетия И.С. Тургенев писал издателю о своем переводе «Легенды о Св. Юлиане Милостивом» Флобера, опубликованном в 1877 году в журнале М.М. Стасюлевича «Вестник Европы»: «Изо всей моей литературной карьеры я ни на что не гляжу с большей гордостью – как на этот перевод. Это был tour de force заставить русский язык схватиться с французским – и не остаться побежденным»[48]48
Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма. Т. 12. С. 131.
[Закрыть]. Такая, казалось бы, необъяснимо высокая оценка перевода великим писателем заставляет нас по-новому взглянуть на место перевода в литературном творчестве русских писателей, равно как и на роль художественного перевода в литературном процессе России XIX столетия.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
