Текст книги "Границы в анализе. Юнгианский подход"

Аналитическая рамка, задающая ролевое антитетическое взаимодействие выполняет роль «тефлонового покрытия», позволяющего «установить безопасную дистанцию между собой и объектом, справиться таким образом с ужасом перед изоляцией и аннигилирующей близостью» (Кадыров, 2000, с. 47). Эта дилемма изоляции – слияния, особенно остро стоит перед нарцистическими и пограничными пациентами (Шварц-Салант, 2007, 2008, 2010; Britton, 2002). Поэтому в терапии с такими пациентами аналитику критически важно удерживаться в позиции «неслиянности – нераздельности».

Каждому аналитику приходится экспериментировать на границе между Я и Ты, вырабатывать свои собственные способы обращения с парадоксом границ – необходимостью, с одной стороны, устанавливать и поддерживать рамку, помогать пациенту мириться с фактом существования границ и внутренне принимать этот факт как должное, и, с другой стороны, помогать пациенту видеть не только эти границы, но и новые горизонты, безграничность психического на глубинном уровне «поля взаимности, выходящего за пределы обычных границ пространства и времени, внутреннего и внешнего, моего и твоего» (Стайн, 2009, с. 127).

Помочь пациенту обрести способность преодолевать границы, выходить на новые горизонты, открывать в себе новые возможности и видеть новые перспективы – одна из основных целей психотерапии. Но при этом человек страдает, когда стираются границы, разделяющие сферы нашего бытия. Умение устанавливать и поддерживать адекватные границы – не менее важная способность человека, развитие которой в ряде случаев является приоритетной задачей в психотерапии. Аналитическая рамка позволяет решать обе задачи. Это означает, по словам Урсулы Виртц, работать «играючи» – четко представлять себе, где проходит граница между душевным миром психотерапевта и душевным миром пациента, и экспериментировать на этой границе, сближаясь с пациентом, но все же соблюдая дистанцию (Wirtz, Zöbeli, 1995).

Таким образом, аналитическая рамка должна обеспечивать одновременно и уважительное отношение к физическим и психическим границам, поддержание границ контейнера, и преодоление границ в теменосе.

Динамика «раздвигания» и «восстановления» рамки должна быть управляемой, иначе аналитический процесс может посредством механизма «скольжения по наклону» (Gabbard & Lester, 1995; см. также: Куликов, 2006, с. 64) приводить к нарушению границ. То, что происходит в случае отыгрываний (и, в меньшей степени, разыгрываний), можно сравнить с переходными состояниями, описанными антропологами, для входа в которые и выхода из них требуются особые ритуалы, очищение. Например, при инициации участники аналитической пары «соприкасаются с опасностью и приближаются к источнику силы» (Дуглас, 2000, с. 147). Поэтому и необходимо осознаваемое введение отыгранного содержания в рамки аналитического контейнера. Этому служит интерпретация, признающая потребность и снижающая примитивную тревогу, позволяя вернуться в аналитическое пространство на согласованных условиях (Young, 1998).

Восстановление рамки, не отрицающее отыгрываемых потребностей, возможно с помощью символов, которые Юнг называл «трансформаторами либидо» и средством «кристаллизации» психической энергии, ее преобразования и придания ей другой формы. Именно символы помогают, с одной стороны, признавать необходимость ограничений, а с другой стороны, релятивизировать границы. Происходит это в Винникоттовой «третьей области», в потенциальном пространстве анализа, или, в терминах Огдена, в пространстве «интерсубъективности аналитической пары» (Ogden, 1994). В аналитической психологии в последние годы все больше внимания уделяется данному измерению аналитического пространства[27]27
  «Готовность аналитика войти в меркурианский внутренний мир, фокусировать на нем свое внимание <…> уводит от психологии сознательного субъекта и, если корректно следовать этому пути, открывает доступ к тому, что Генри Корбин назвал «Mundus Imaginalis». Эту реальность можно рассматривать как дополнительное архетипическое измерение за пределами социального, исторического и культурного уровней, составляющее основу интерсубъективного аналитического третьего» (Cambray, 2001, p. 278).


[Закрыть]. Юнг называл эту способность трансцендентной функцией, позволяющей преодолеть расщепление и смысловую дихотомию: «Конфронтация двух позиций порождает заряженное энергией напряжение и создает нечто третье – не мертворожденную логику в соответствии с принципом tertium non datur[28]28
  Третьего не дано (лат.).


[Закрыть], а перемещение энергетического потенциала между противоположностями; рождение живого начала, ведущего к новому уровню бытия, в новую ситуацию» (Юнг, 2008, с. 108).

Юнг, подчеркивая тесную связь трансцендентной функции с индивидуацией, указывал на противопоставленность открываемых с ее помощью индивидуальных путей развития заданным коллективным нормам (Jung, CW, v. 6, par. 759). Это противоречие, высвечиваемое в парадоксальности аналитической рамки, имеет интересные параллели в культурных процессах. Нужно учитывать, что на уровне коллективного бессознательного происходит поощрение процесса индивидуации, которое компенсирует страх и желание снять напряжение с помощью расщепления, присущие личному бессознательному и эго-комплексу (Dieckmann, 1976).

Аналитик, оказывающийся перед дилеммой «холдинг/открытая реакция» (Якоби, 1996), находится, по существу, в ситуации ложного выбора между инцестом и отказом от инцеста. Эдипальность аналитического пространства задана изначально, и аналитические отношения постоянно включают в себя предложения инцеста и отказы от него ради удержания аналитической рамки. Рамка становится «громоотводом» недифференцированных, неразрешенных аспектов примитивных симбиотичнских связей, т. е. психотических частей личности (Young, 1998).

Таким образом, удержание рамки и поддержание ее «чистоты»[29]29
  Ср.: Лич, 2001, с. 75. Не следует забывать о внутренней противоречивости посреднических функций: «Метафизический мост через границу, разделяющую „этот мир“ и „иной мир“, контролируется либо аскетичными священнослужителями, либо экстатичными заклинателями духов (шаманами). Когда два этих вида контроля смешиваются, происходит путаница: мистицизм св. Терезы, с характерными изощренными сексуальными метафорами, лишь с великим трудом можно приспособить к суровой асексуальной ортодоксии католической церкви» (там же, с. 92).


[Закрыть] является одним из необходимых условий анализа. Посредническая функция аналитика делает его, с одной стороны, хранителем рамки, а с другой стороны, носителем пограничных, «шаманических» качеств, позволяющих пациенту постепенно учиться выходить за рамку в символическом измерении и претерпевать трансформацию.

Отступления от нормальных аналитических границ делятся, согласно Глену Габбарду, на две категории: нарушение и пересечение границ. Нарушение аналитической рамки приводит к однозначно негативным последствиям или к эксплуатации пациента. Вред для пациента может варьировать от бесполезности анализа до серьезной травматизации (ретравматизации). Пересечение границ не имеет, как правило, негативных последствий для анализа, а может даже принести пользу. К «пересечениям границ» относятся нормальные человеческие реакции на необычные события в аналитическом пространстве (например, помощь споткнувшемуся пациенту), а также контрпереносные разыгрывания (Gabbard & Lester, 1995; Guthheil & Gabbard, 1998).

Одним из наиболее частых видов пересечения границ является самораскрытие аналитика. Это весьма неоднозначное действие чаще всего оказывается разыгрыванием. К каким последствиям может привести самораскрытие терапевта? Во-первых, это может создать у пациента ощущение избранности: он или она чувствуют себя пациентами, которым оказано особое доверие. Это может влиять на аналитический процесс как позитивно, так и негативно. Позитивный аспект такого самораскрытия отстаивает в своих работах Оуэн Реник, полагающий, что это может прояснить реальное положение дел и сообщить пациенту, что аналитик признает в нем зрелого партнера по аналитической работе. Возражая против «претензий на анонимность», Реник считает, что вопрос надо ставить не о том, используется ли аналитиком самораскрытие, а для каких целей оно используется (Renik, 1996). Значительно опаснее то, что в случае самораскрытия аналитика пациент может ощутить свою ответственность за состояние аналитика, что ведет к смешению ролей и потере «как бы» в переносно-контрпереносном процессе (Gabbard & Lester, 1995; Gruenberg, 2001). В этом случае мы имеем дело уже с отыгрыванием собственных потребностей аналитика, когда самораскрытие выходит за рамки содержания анализа (Якоби, 1996). Если аналитик нагружает пациента своими собственными проблемами и происходит реверсия ролей, самораскрытие оказывается не пересечением, а нарушением аналитической границы (перверсией в теменосе – см. ниже).

Пациент, прочитав на сайте института, где работал его аналитик, биографические сведения о нем и о проводиимых им научных исследованиях, испытал сильную тревогу. На сеансе он рассказал, что ощутил себя «подопытным кроликом». Хотя научная деятельность, о которой узнал пациент, относилась к прошлому (это аналитик сообщил ему, рассказав также о правилах публикации клинического материала – только с согласия пациента), тревога снизилась незначительно. Чувства пациента напрямую касались его истории, в которой превалировал страх перед реальностью, и на это было направлено дальнейшее внимание. Спустя какое-то время из печати вышла статья, написанная специалистом, у которого проходил личный анализ аналитик. В ней была виньетка его случая с описанием сна. Содержание сна касалось общей для аналитика и пациента культурной ситуации, остро чувствуемой пациентом. Аналитик рассказал пациенту о вышедшей статье, пересказал сон и пояснил, что на эту публикацию было запрошено и дано его согласие. То, что контрпереносное разыгрывание было отсроченной реакцией на тревогу пациента о сохранности контейнера, аналитик осознал лишь post factum. Это рискованное разыгрывание, граничащее с отыгрыванием, увеличило тревогу пациента, и на супервизии оно было признано очень сомнительным способом снятия напряжения, случаем несрабатывания внутреннего супервизора. Однако вскоре, после обсуждения на последующих сеансах произошедшего, ситуация в анализе стабилизировалась, повысился уровень доверия и произошло углубление процесса.

В описанном случае опасное воздействие на границы контейнера способствовало обретению большей безопасности в теменосе. Вместе с тем мы видим, как близко мы подходим при этом к нарушению аналитических границ, поэтому внутренний супервизор должен быть «настроен» на отслеживание степени опасности, чтобы пресекать слишком рискованные разыгрывания.

К другому типу пересечения границ относятся двойственные или множественные отношения – ситуации, когда терапевт, помимо аналитической работы, включен в иного рода взаимоотношения с пациентом, выходящие за пределы профессиональных границ. К такого рода отступлениям от нормальной аналитической рамки относятся, например, деловые отношения или иные социальные контакты аналитика с пациентом (членство в одной религиозной общине, клубе и т. п.). Опасность таких отношений (если исключить случаи эксплуатации пациента, использования его зависимости от аналитика, что, естественно, относится к нарушениям границы) заключается в том, что аналитик присутствует в иных контекстах жизни пациента, а это вносит замешательство на ролевом уровне, изменяет аналитическое пространство – нарушает целостность контейнера и чистоту специально маркированного, защищенного теменоса. И опять же, такого рода пересечения границ могут быть полезны для аналитического процесса. Например, неожиданные или предвидимые внеаналитические контакты могут предоставлять возможность для исследования важного бессознательного содержания (Ganzarain, 1991). У аналитиков нередко наблюдается стремление защитить себя и аналитическую рамку с помощью установления слишком ригидных границ, контрпродуктивных для аналитического процесса[30]30
  «Боязнь того, что реальность аналитика может нарушить аналитический процесс, также побуждает к поиску „чистого“, „незагрязненного“ аналитического сеттинга, как если бы аналитик мог управлять реальностью, чтобы способствовать лучшему „ненарушенному выражению фантазий“. Часто идеалы „незагрязненности и чистоты“ являются компенсаторной реакцией на нарушения „неформальных, почти что инцестуозных отношений“, характерных для небольших психоаналитических институтов, чаще всего на ранних этапах их существования» (Ganzarain, 1991, p. 135; курсив мой. – В. К.).


[Закрыть].

Что нужно делать в случае пересечения границ, часто неизбежного (например, когда аналитик и пациент принадлежат одной маленькой общине, а также в связи с большей, чем раньше, открытостью информации об аналитике в Интернете, например, на таких порталах, как «Одноклассники»)? Надо вносить опыт такого пересечения границ в аналитический контекст, внутрь аналитического контейнера, где с ним можно иметь дело аналитическим средствами (как это было сделано аналитиком в приведенной выше виньетке, но без контрпереносного разыгрывания).

Некоторые терапевты предлагают использовать двойственные отношения как специальную технику. Они высказывают такой аргумент в пользу своей точки зрения:, намеренно вступая в двойственные отношения с пациентом (например, прогуливаясь вместе с ним после сессии), мы с большей вероятностью избежим нарушения границ, потому что изменяем распределение власти между терапевтом и пациентом так, что это способствует исцелению. Другой используемый аргумент – что такие отношения больше подходят для коллективистских культур (Zur & Lasarus, 2005). Это, по моему мнению, иная крайность, которая, как и «чистый» аналитический сеттнинг, мало реалистична.

Мы много знаем об аналитической практике на ранних этапах развития психоанализа, когда практически все аналитики, включая основателя психоанализа, допускали немыслимые, с точки зрения современных норм нарушения границ, часто с инцестуозным оттенком (Gabbard, 1995; Lynn & Vaillant, 1998; Roazen, 1995). Это хорошо объяснимо, поскольку они столкнулись с процессами, оказывающими такое воздействие на психику, к которому они не были подготовлены, и, кроме того, не располагали доступной нам сейчас и прошедшей проверку практикой теоретической базой.

Важно исследовать эту сторону истории аналитического движения, поскольку «слепые пятна предшественников могут легко стать слепыми пятнами следующего поколения аналитиков» (Gabbard & Lester, 1995, p. 86). Этот аспект аналитической традиции находится в фокусе внимания современных исследователей (Gabbard & Peltz, 2001; Yanof, 2004). Особый акцент делается на изучении проблем постаналитических контактов и двойственных отношений внутри аналитических институтов. В России и в постсоветской Восточной Европе, где десятилетиями практиковался «дикий анализ», эти проблемы особенно серьезны[31]31
  Эта тема – проблемы нарушений границ (в том числе приводящих к сексуальным отношениям терапевтов с пациентами) в психоанализе и психотерапии других направлений – слишком обширна и требует отдельного исследования. Всестороннее освещение этой темы не входит в цели настоящей работы. Заинтересованного читателя отсылаю к монографии Габбарда и Лестер (1995) – лучшей публикации в этой области. В отечественной литературе следует отметить интересную работу А. И. Куликова, исследовавшего условия, способствующие нарушениям сексуальных границ в разных направлениях психотерапии (Куликов, 2006).


[Закрыть].

Стабильные и четкие границы служат обеспечению безопасности аналитического пространства, защищая как пациента, так и аналитика. Несколько сил воздействуют на эти границы. Во-первых, это силы, которые можно назвать «естественными», связанные со сложным многоуровневым взаимодействием пациента и аналитика, которые подробно анализировались выше. Второго типа воздействия могут иметь субъективную природу (личные особенности аналитика, недостатки его собственного анализа, регрессивное состояние вследствие личного кризиса, стресса и пр.), или же быть обусловлены объективными условиями («слепые пятна» в традиции, теоретической парадигме или в институциализированной практике). Третий тип воздействия на аналитические границы имеет источником средовые влияния, в том числе и культурно обусловленные требования. Одним из признаков того, что профессиональные границы не выдерживают давления этих сил, является феномен «психического выгорания» (см.: Солдатова и др., 2002, с. 399–409).

Анджей Вербарт, обсуждая нарушения границ в современном культурном пространстве, связывает их с «желанием видеть все и показывать все», с тенденцией элиминировать табуированность определенных областей жизнедеятельности. Примером служит демонстрация в произведениях искусства и в масс-медиа насилия и перверсий без интегрирующих объяснений и при полном отсутствии показа противоположных сторон жизни. Очарованность злом и насилием – характерная черта современной культуры – всегда связана с нарушением фундаментальных границ (между реальностью и фантазией, изображением и изображаемым, добром и злом, живым и мертвым, человеческим и нечеловеческим), в истоках чего лежит желание выйти за пределы детской беспомощности и превозмочь родительские запреты, а также желание бессмертия и жизни без моральных принципов. В предельном своем выражении такие перверсные интенции сводятся к попыткам «раздвинуть границы возможного и стать свободными от самой реальности» (Chassequet-Smirgel). Такая «антидифференциальность» порождает травмирующие интрапсихические процессы, в терминологии Вербарта – прорыв и элиминацию «кожного эго». Психоаналитическая работа направлена, в частности, на воссоздание нарушенных вследствие этих деструктивных социально-культурных процессов интрапсихических границ. И аналитическая рамка с ее табу на определенные действия служит для защиты аналитика и пациента от их внутренних деструктивных сил. Именно в таких условиях, под защитой триангулярного устройства (это антитезис перверсности) «все может быть выражено и названо» с интегрирующими, а не деструктивными последствиями. Если же игнорируется «третий субъект», порождается тенденция к «перверсному восстановлению границ»: единство эго защищается с помощью параноидного видения зла, деструктивности и перверсий как чего-то чуждого и непонятного: «это внутренний убийца, жаждущая крови тварь, которую мы не хотим знать» (Werbart, 2000).

«Антидифференциальная» позиция характерна для состояния мистической сопричастности или бессознательной идентичности, как называл его Юнг. Хью Джи, считая это состояние необходимым для глубинной психотерапии, поскольку в нем происходят необходимые для движения по пути индивидуации «инсайты самости», описывает его как «процесс, в ходе которого пациент и аналитик утрачивают свое ощущение границ» (Джи, 2006, с. 238), а его интерпретация на символическом уровне может способствовать выстраиванию оси эго – Самость и обретению новой идентичности. Диалектика бессознательной идентичности и дифференциации на новом уровне составляет существо аналитического процесса, но здесь кроется и значительная опасность. Эта опасность описана выше как «перверсное восстановление границ». Джи анализирует другую грань этого феномена – удовлетворение терапевтом примитивных потребностей пациента на конкретном уровне вместо их анализа, характерное для разыгрываний и отыгрываний. Основными способами сохранения аналитической позиции Джи считает супервизию и опору на этический кодекс.

Другой юнгианский аналитик, Стивен Галипу, называет эти нарушения в аналитическом пространстве «перверсией в теменосе», или «перверсией теменоса». Он делает акцент на реверсии ролей в аналитической паре, когда аналитик бессознательно использует пациента для излечения своих собственных нарцистических нарушений. Юнгианский анализ может способствовать такого рода перверсии в силу сосредоточенности на работе с архетипами и самостью, что позволяет избежать соприкосновения с болезненными ранними переживаниями, подкрепляет грандиозность и чувство всемогущества, когда «определенные формы теоретического магического мышления заменяют тяжелую работу по ассимиляции бессознательных комплексов» (Galipeau, 2001, p. 7). Избежать таких перверсий можно, по мнению Галипу, только проживая одновременно и «комплекс Нарцисса», и «комплекс Эхо», т. е., иначе говоря, не идентифицируясь ни с одной полярностью расщепленного архетипа.

Антитезисом перверсивности, как уже говорилось, является триангулярность. Именно этот принцип организации аналитического пространства дает возможность стабилизировать границы контейнера. Очень часто в психотерапии мы встречаем нарушения этого принципа, игнорирование диалектики материнского и отцовского в переносно-контрпереносных отношениях. Соломон Резник замечательно сформулировал смысл триангулярности в аналитическом процессе:

«Аналитическое пространство, матрица – это материя-мать взаимоотношений, и образ отца воздействует на то, что „содержит“ в себе материнский перенос в аналитическом пространстве. Однако одного воздействия на „содержимое“ недостаточно, материнское пространство нужно привести в порядок. Любой corpus, мужской или женский, является материнским, говорит Майстер Экхарт, и необходима структурирующая ось, отцовский фаллос, хребет, отец, который может беспорядок „собрать в позвоночник“ и „все упорядочить“: интернализованный отец является стержнем человека, в физическом и ментальном смысле» (Резник, 2005, с. 147–148).

В условиях нашей культуры недостаток этой структурирующей оси можно наблюдать на многих уровнях, что, в свою очередь порождает стойкие переверсные компенсации. Это, по существу, культурный комплекс, который мы будем рассматривать во второй части книги.

Генри Абрамович исследовал влияние самого физического пространства, в котором проходит анализ, и существенных изменений этого пространства на терапевтический процесс. Он рассматривал такие ситуации, как смена офиса, длительное отсутствие аналитика (а значит, недоступность аналитического пространства для пациента) и внеаналитические контакты. Он назвал такие ситуации «потерянным теменосом». При «потерянном теменосе» нарушаются архетипические проекции раненного целителя, которые могут быть в существенной степени завязаны на само помещение, где проходит анализ, придавая ему самому целительную силу. Теменос, который представляет собой, по мнению Абрамовича, «соединенное человеко-место», должен быть воссоздан: аналитик должен восстановить границы с помощью символизации выхода из теменоса и обратного вступления в него или сохранения связи пациента с физическим пространством анализа, в том числе и такими нетрадиционными методами, как поручение пациентке поливать цветы в офисе аналитика в его отсутствие (Abramovitch, 1997, 2002).