Текст книги "Сакура и дуб (сборник)"
Автор книги: Всеволод Овчинников
Жанр: Культурология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Всему свое место
Всему свое место» – эти слова можно назвать девизом японцев, ключом к пониманию их многих положительных и отрицательных сторон. Девиз этот воплощает в себе, во-первых, своеобразную теорию относительности применительно к морали, а во-вторых, утверждает субординацию как незыблемый, абсолютный закон семейной и общественной жизни.
Японцы избегают судить о поступках и характере человека в целом, а делят его поведение на изолированные области, в каждой из которых как бы существуют свои законы, собственный моральный кодекс. Вот излюбленное сравнение, которое они приводят на этот счет:
– Нельзя утверждать, что ехать на автомашине по левой стороне улицы (как в Токио или Лондоне) всегда правильно, а по правой (как в Москве или Париже) всегда ошибочно. Дело лишь в правилах уличного движения, которые отнюдь не везде одинаковы.
Японцам не свойственно обвинять человека в том, что он не прав вообще. В их суждениях прежде всего четко обозначается область, в которой он совершил ту или иную погрешность, то есть нарушил предписанные для данной области правила. Универсальных мерок не существует: поведение, допустимое в одном случае, не может быть оправдано в другом.
Вместо того чтобы делить поступки на правильные и неправильные, японец оценивает их как подобающие и неподобающие: «всему свое место». Когда несколько японцев собираются у стола, все они точно знают, кто где должен сесть: кто у ниши с картиной, то есть на самом почетном месте, кто по левую руку от него, кто еще левее и кто, наконец, у входа. Любая попытка проявить тут какой-то демократизм вызовет лишь всеобщее смятение – ведь тогда никто из присутствующих не будет знать, что ему делать. Когда японец говорит о неразберихе, он выражает ее словами: «ни старшего, ни младшего». Без четкой субординации он не мыслит себе гармонии общественных отношений. Равенство же воспринимается японцами прежде всего как положение на одной и той же ступени иерархической лестницы. На их взгляд, два человека могут быть равны между собой лишь в том смысле, в каком равны два генерала или два солдата.
Япония весьма схожа с Англией четкостью общественной иерархии. В обеих островных странах любой контакт между людьми тут же указывает на социальную дистанцию между ними. В японском языке не только местоимения: я, ты, он, но и глаголы: есть, говорить, давать – в разных случаях звучат по-разному.
Японская домохозяйка ежедневно обменивается бесчисленным количеством церемонных приветствий и пустопорожних фраз о погоде с разносчиками и мелкими торговцами, которые, как правило, живут тут же, по соседству, в задних комнатах или на вторых этажах своих лавочек. Но домохозяйка, которая знакома с этими людьми много лет (нередко – с детства) и которая общается с ними буквально каждый день, не знает не только их имен, но даже фамилий. Овощи ей приносит зеленщик-сан, рыбу – рыбник-сан. Когда нужно подстричь куст азалий перед крыльцом, приглашается садовник-сан. Если сломался телевизор «Мацусита», приходит Мацусита-сан (разумеется, не президент электротехнического концерна, а торговец изделиями этой фирмы, у которого и был приобретен телевизор). Велосипедиста, который развозит по утрам газеты, женщины в переулке зовут Асахи-сан, хотя паренек этот известен им с младенческих лет как сын молочника-сан.
Чем же объяснить, что, несмотря на присущую японцам учтивость, доныне есть люди, которые вынуждены всю жизнь оставаться безымянными для других? Это наследие феодальных времен, когда японское общество строго делилось на четыре сословия: воины, земледельцы, ремесленники, торговцы.
Носить фамилии (а стало быть, и родовые гербы на кимоно) могли тогда лишь воины. Торговцы же, как самое низкое среди последующих трех сословий, то есть среди простолюдинов, оказались даже и без имен. К ним было предписано обращаться по названию их дела. Домохозяйка называет теперь своего соседа Мэйдзи-сан вместо молочник-сан не потому, что сословные пережитки наконец утратили силу, а потому, что знакомому лавочнику пришлось войти в корпорацию «Мэйдзи», которая монополизировала торговлю молоком.
На протяжении столетий сословные разграничения дополнялись в Японии подробнейшей регламентацией быта. Одежда, которую человек мог носить, пища, которую он мог есть, размеры дома, в котором он мог жить, – все это определялось его социальным положением.
Мы привыкли к тому, что в семейном кругу люди относятся друг к другу без особых церемоний. В Японии же именно внутри семьи постигаются и скрупулезно соблюдаются правила почитания старших и вышестоящих. В этой домашней иерархии каждый имеет четко определенное место и как бы свой титул. Почести воздаются не только главе семьи. Когда сестры обращаются к братьям, они обязаны употреблять иные, более учтивые выражения, чем те, с которыми братья обращаются к сестрам. Еще когда мать по японскому обычаю носит младенца у себя за спиной, она при каждом поклоне заставляет кланяться и его, давая ему тем самым первые уроки почитания старших. Чувство субординации укореняется в душе японца не из нравоучений, а из жизненной практики. Он видит, что мать кланяется отцу, средний брат – старшему брату, сестра – всем братьям независимо от возраста. Причем это не пустой жест. Это признание своего места и готовность выполнять вытекающие из этого обязанности.
Привилегии главы семьи при любых обстоятельствах подчеркиваются каждодневно. Именно его все домашние провожают и встречают у порога. Именно он первым окунается в нагретую для всей семьи воду фуро. Именно его первым угощают за семейным столом.
Мало найдется на земле стран, где детвора была бы окружена большей любовью, чем в Японии. Но печать субординации лежит даже на родительских чувствах. Старшего сына заметно выделяют среди остальных детей. К нему относятся буквально как к наследнику престола, хотя престол – всего-навсего родительский дом. С малолетства такой малыш часто бывает самым несносным в семье. Его приучают воспринимать поблажки как должное, ибо именно на него ляжет потом не только забота о престарелых родителях, но и ответственность за семью в целом, за продолжение рода, за отчий дом. По мере того как старший сын подрастает, он вместе с отцом начинает решать, что хорошо и что плохо для его младших братьев, сестер.
Японец с детских лет привыкает к тому, что определенные привилегии влекут за собой определенные обязанности. Он понимает подобающее место и как пределы дозволенного, и как гарантию известных прав. Примером этой своеобразной диалектики служит положение женщины в семье. Феодальный домострой прославлял покорность и готовность к самопожертвованию как идеал женственности. Считалось, что японка до замужества должна подчиняться отцу, после свадьбы – мужу, а став вдовой – сыну. И тем не менее она имеет куда больше прав, чем женщины в других азиатских странах. Причем права эти не результат каких-то современных веяний, а следствие отведенного женщине «подобающего места».
Именно на плечи женщины возложены заботы о домашнем хозяйстве. Но ей же полностью доверен и семейный кошелек. О сбережениях на будущее должен думать глава семьи. Он решает, какую долю заработка потратить на текущие нужды. Но выделенными для этого деньгами японка вправе распоряжаться по собственному усмотрению. Именно она вершит дела внутри семьи, и мужчине не полагается вмешиваться в эту область. Символом положения хозяйки издавна считается самодзи – деревянная лопаточка, которой она раскладывает домочадцам рис. День, когда состарившаяся свекровь передает самодзи своей невестке, принято было отмечать торжественной церемонией. Обычай этот забыт, но суть его сохранилась. По словам японцев, становится все больше семей, где женщины верховодят не только домашним хозяйством, но и самими мужчинами.
Со стороны это, впрочем, незаметно, да по японским понятиям и не должно быть заметно. Если пройтись по токийскому переулку в утренний час, у каждой двери увидишь одну и ту же картину: жена провожает мужа до порога, подает ему пальто, кланяется вслед. Знаки почтения и покорности оказываются главе семьи независимо от того, главенствует ли он дома фактически. Эта важная черта японского понимания субординации. Начиная от императоров, вместо которых страной столетиями правили военачальники (сёгуны), и кончая семьей, молчаливо признавалось, что номинальный глава иерархии отнюдь не всегда обладает фактической властью. Тем не менее положенные почести должны адресоваться именно ему. Какие бы силы ни заправляли делами из-за кулис, на сцене для видимости ничего не меняется. Сжившись с субординацией еще в собственной семье, человек привыкает следовать ее принципам и в общественных отношениях. Необходимость постоянно подчеркивать престиж вышестоящих связывает в японцах чувство личной инициативы. «Не отлынивай, но и не усердствуй» – гласит заповедь, которую слышит японский служащий, впервые переступая порог фирмы. И пока он будет оставаться в роли исполнителя, он действительно постарается не делать ничего, что выходило бы за пределы его прямых обязанностей и ответственности. Завет «делай что положено» понимается в двояком смысле. Высовываться из шеренги, забегая вперед старших, недопустимо; браться же за дела, предназначенные для подчиненных, унизительно. Вот характерный пример. Иностранец, работающий переводчиком в редакции японской газеты, закончил срочную статью и понес ее в типографию. У входа на лестницу он столкнулся с японским коллегой, который также направлялся вниз.
– Раз вы идете в типографию, то не передадите ли заодно этот текст в набор? – попросил переводчик.
Японец остолбенел, словно ему предложили броситься в лестничный пролет. Молча взяв текст, он с трудом превозмог себя и зашагал вниз. Лишь когда японские сослуживцы принялись корить иностранца, он понял, что нанес оскорбление.
– Как можно было обращаться с такой просьбой к отцу двоих детей? Ему пришлось нести вашу статью вниз, словно простому курьеру. Это в его-то возрасте, в его-то положении…
Концепция подобающего места требует: не берись не за свое дело. Это лишает людей самостоятельности во множестве практических мелочей, из которых складывается повседневная жизнь. Редко увидишь японца, который мастерил бы что-нибудь дома своими руками.
Сборщик телевизоров не имеет представления о том, как отремонтировать электрический утюг. Когда нужно что-нибудь починить или приладить – по всякому пустяку принято вызывать специалиста. Причем каждый такой мастеровой глубоко убежден, что лучше заказчика разбирается в своем деле, и потому философски относится ко всякого рода пожеланиям и советам, попросту пропуская их мимо ушей.
Знай свое место; веди себя как подобает; делай, что тебе положено, – вот неписаные правила, регулирующие жизнь и поведение японцев.
Японцы строят свои взаимоотношения, постоянно оглядываясь на иерархию. В семье надлежащее поведение определяется возрастом, поколением, полом, в общественных отношениях – рангом. До тех пор пока подобающее место сохранено, человек мирится с ним. Японцев удивляло, что народы оккупированных ими стран отнюдь не встречали их с распростертыми объятиями. Разве Япония не предлагала им подобающего места – пусть более низкого, но определенного – в иерархии азиатских народов? Японцы считают свою концепцию подобающего места настолько бесспорной, что даже не поясняют ее. Однако без понимания этой концепции нельзя понять сложную механику личных и общественных взаимоотношений японцев.
Рут Бенедикт (США). Хризантема и меч. 1946
Семейный строй в Японии выполняет, помимо своего специального назначения, еще одну социальную функцию чрезвычайной важности: семья является институтом страхования на случай старости. Глава японской семьи воспитывает старшего сына-наследника, выделяя его из всех прочих членов семьи, и несет всю тяжесть семейных обязанностей до 50-летнего возраста. С этого времени он сдает свою власть и всю деловую сторону семейной жизни старшему сыну, а сам больше ни во что активно не входит; остаток дней своих он и его жена проводят без всяких забот, сохраняя при этом в семье в высшей степени достойное положение. Таким образом, строй японской семьи парализует в громадном большинстве случаев одно из крупнейших и наиболее вопиющих зол, свойственных Европе: необеспеченность рабочих людей на случай старости.
Г. Востоков (Россия). Общественный, домашний и религиозный быт Японии. 1904
Поначалу у вас создается впечатление, что японки – это угнетенные, робкие, не способные принимать самостоятельные решения создания, которые ловят каждое слово своего мужа. Но во многих случаях это только иллюзия, внешняя сторона привычки. От женщин всегда требовалось, чтобы они именно так себя вели. И, по всей вероятности, даже в прошлом подчинение японских женщин никогда не было столь безусловным. Японки старшего поколения, хотя и выглядят покорными и послушными, в большинстве своем обладают сильным характером и волей. Они умеют прекрасно владеть собой и своей дипломатичностью и настойчивостью добиваются от мужей намного больше, чем энергичные европейки и американки. Что касается повседневной жизни, то все хозяйственные вопросы японки решают сами. Создается даже впечатление, что многие мужчины скрывают за маской хозяина положения нерешительность, неверие в себя, неспособность чего-либо добиться и стремление опереться на кого-либо другого, то есть те качества, которые у большинства японских женщин полностью отсутствуют. Мужчины любят делать вид, что они все понимают, женщины, наоборот, стремятся свои способности скрыть и показывают, что все, что они делают и говорят, – свидетельство мудрости главы семьи и что их успехи – это прежде всего успехи мужа.
Однажды мы были свидетелями торга в крестьянской семье, у которой хотели снять в аренду небольшой домик у моря. Все переговоры, естественно, велись с главой семьи. Мужчина сидел на татами у большого хибати и с серьезным видом дымил сигаретой в длинном мундштуке. За ним на корточках сидела его супруга – ничего не значащая тень великого мужчины. Но она с большим вниманием следила за тем, что говорит глава семьи, и когда ей что-то не нравилось, она начинала очень вежливо шептать ему на ухо. Мужчина кашлял, некоторое время курил и затем высказывал новую мысль, словно она только что пришла ему в голову. Тень за его спиной удовлетворенно кивала головой и продолжала почтительно слушать.
Ян и Власта Винкельхофер (Чехословакия). Сто взглядов на Японию. 1964
Если японская женщина живет в обществе, в котором внешне доминирует мужчина, то это общество, которое она сама помогла создать. Сердцевину его составляют черты, в которых бесспорно проявляется рука женщины: тяга к согласию, склонность к компромиссу, к объединению противоположных взглядов, тонкое чувство красоты и гармонии.
Фрэнк Гибней (США). Япония: хрупкая сверхдержава. 1975
Жажда зависимости
Когда начинаешь знакомиться с Японией, с ее искусством, философией, может сложиться представление о японцах как о любителях одиночества. Именно к такому выводу толкает, например, присущая им созерцательность, желание быть наедине с природой. Хочется, однако, подчеркнуть другое. Вряд ли японцы действительно любят одиночество, скорее, наоборот. Они любят быть на людях, любят думать и действовать сообща.
В японских народных песнях часто звучит слово «сабисий», в котором совмещаются понятия «одинокий» и «грустный», «печальный». Японцам действительно присуща обостренная боязнь одиночества, боязнь хотя бы на время перестать быть частью какой-то группы, перестать ощущать свою принадлежность к какому-то кругу людей.
Хорошо знакомую туристским фирмам склонность японцев путешествовать «повзводно» можно объяснить многими причинами: и плохим знанием иностранных языков, и опасением попасть в затруднительное положение из-за разницы в нравах и обычаях. Но достаточно побывать в Стране восходящего солнца, чтобы убедиться: японцы не только за границей, но и у себя дома любят шествовать большой толпой за флажком экскурсовода. Даже владельцы собственных автомашин часто предпочитают семейному выезду за город коллективную экскурсию, организованную фирмой, где они работают. Длинной очередью они взбираются на какую-нибудь вершину, делают групповые снимки на память, а на обратном пути, как послушные школьники, хором поют песни, держа в руках листки со словами. Подчас людей больше всего волнует даже не то, что сакура наконец расцвела или что листья кленов побагровели, а сам повод убедиться в этом сообща, разделить свои чувства с другими.
Про японцев можно сказать, что их больше чем самостоятельность радует чувство причастности – то самое чувство, которое испытывает человек, поющий в хоре или шагающий в строю.
Эта жажда причастности, более того – тяга к зависимости в корне противоположна индивидуализму, понятию частной жизни, на чем основана западная, и в особенности англосаксонская, мораль. Слова «независимая личность» вызывают у японцев представление о человеке эгоистичном, неуживчивом, не умеющем считаться с другими. Само слово «свобода» еще недавно воспринималось ими как вседозволенность, распущенность, своекорыстие в ущерб групповым интересам.
Японская мораль считает узы взаимной зависимости основой отношений между людьми. Индивидуализм же изображается ею холодным, сухим, бесчеловечным. «Найди группу, к которой бы ты принадлежал, – проповедует японская мораль. – Будь верен ей и полагайся на нее.
В одиночку же ты не найдешь своего места в жизни, затеряешься в ее хитросплетениях. Без чувства зависимости не может быть чувства уверенности».
Итак, японцы отвергают индивидуализм. Но чужд им и коллективизм в подлинном, широком смысле этого слова. Им свойственно проводить в обществе четкие разграничительные линии, делить людей на «своих» и «чужих» и относиться к ним соответственно. Японское общество – это общество групп. Каждый человек постоянно чувствует себя частью какой-то группы – то ли семьи, то ли общины, то ли фирмы. Он привык мыслить и действовать сообща, приучен подчиняться воле группы и вести себя соответственно своему положению в ней. Групповое сознание имеет глубокие корни в японской жизни. Его прототип – крестьянский двор («иэ»), то есть не только семья, объединенная узами родства, но и низовая ячейка производственной деятельности. Патриархальная семья «иэ», основанная на совместной жизни и общем труде нескольких поколений, оказалась в Японии очень устойчивой и способствовала закреплению сословного характера общественных отношений.
Неделимость имущества, которое по праву первородства целиком переходило старшему сыну, а при отсутствии мужского наследника – усыновленному зятю, умножала власть главы семьи, делала осью семейных отношений вертикальный стержень «отец – сын» («оя – ко»). Человеческие взаимоотношения внутри такой группы обретают даже большую важность, чем узы родства. Зять или невестка становятся более близкими людьми, нежели замужняя дочь, живущая под другой крышей.
Краеугольным камнем японской морали служит верность, понимаемая как долг признательности старшим. «Лишь сам став отцом или матерью, человек до конца постигает, чем он обязан своим родителям» – гласит излюбленная пословица. Почитание родителей, а в более широком смысле покорность воле старших – вот в представлении японцев первая из добродетелей, самая важная моральная обязанность человека.
Именно преданность, основанная на долге признательности, делает столь прочной ось «оя – ко», на которой держится вертикальная структура японской семьи и других созданных по ее образу социальных групп – отношения отца и сына, учителя и ученика, покровителя и подопечного. Преданность семье, общине, фирме должна быть беспредельной и безоговорочной, то есть человек обязан подчиняться воле старших и вышестоящих, даже если они не правы, даже если они поступают вопреки справедливости.
В этом наиболее существенное изменение, которое японцы внесли в заимствованную ими древнекитайскую мораль. Учение Конфуция основывалось на том, что сын должен быть сыном, а отец – отцом; подданный – подданным, а повелитель – повелителем. Это значит, что сыновней почтительности достоин лишь хороший отец, что на преданность младших или нижестоящих вправе рассчитывать лишь тот, кто сам человеколюбив и милосерден по отношению к ним. Японцы, стало быть, существенно выхолостили принцип «жэнь» (гуманность, человечность), служивший в древнекитайской морали стержнем человеческих взаимоотношений.
Воплощением долга признательности доныне остается покорность родительской воле. Конечно, в наши дни сын зачастую отказывается жениться на сосватанной невесте или наследовать семейную профессию. Видя, как молодые пары гуляют по улицам обнявшись, можно подумать. что от традиционного домостроя не осталось и следа. А между тем это не совсем так. Пусть самостоятельные знакомства и встречи между юношами и девушками вошли в обиход. Главное не изменилось – свадьба в Японии до сих пор остается делом не столько личным, сколько семейным. Считается, что в таком важном деле, как выбор достойного спутника жизни, стоит прислушаться к совету старших.
Помимо браков по сватовству, есть и другие признаки того, что старинный семейный уклад все еще сохраняет силу. Это, например, практика усыновления. Феодальный домострой строго требовал от каждого обеспечить продолжение рода по мужской линии. Собственность семьи, оказавшейся без такого наследника, конфисковывалась в казну. Старые законы давно отменены, однако стремление непременно иметь сына по-прежнему присуще в Японии любой супружеской паре. Дело тут не только в продолжении рода. Не иметь сына – значит для японца обречь себя на одинокую старость.
Доживать свой век под одной крышей с замужней дочерью не принято. (Существует множество японских пословиц о взаимоотношениях невестки и свекрови, но нет ни одной о зяте и теще.) Сына оттого и почитают с рождения, словно наследника престола, что именно на него ложится потом забота о престарелых родителях. Если в семье есть лишь дочери, отец и мать подыскивают одной из них жениха, согласного на усыновление. При такой свадьбе муж берет себе фамилию жены вместе с сыновними обязанностями по отношению к приемным родителям.
За последние полвека в Японии значительно увеличилась средняя продолжительность жизни. Если в середине 50-х она составляла 65 лет для мужчин и 67 лет для женщин, то ныне возросла, соответственно, до 77 и 84 лет (более высокий показатель, чем в Швеции, которая до недавних пор держала мировое первенство).
С другой стороны, общее количество семей увеличилось с 25 до 45 миллионов, а средняя численность их уменьшилась. Помимо снижения рождаемости, здесь, безусловно, сказалось и то, что все больше молодоженов предпочитают жить отдельно от родителей.
Естественно предположить, что в этих условиях должна обостриться проблема одинокой старости, свойственная развитым странам Запада. Тем более, что социальное обеспечение в Японии поставлено несравненно хуже, чем, скажем, в Англии.
В действительности же престарелые японцы реже чувствуют себя одинокими, реже доживают свой век в нужде, чем англичане. Те самые узы патриархальной семьи, что в начале жизненного пути связывают человека, на склоне лет становятся ему опорой. Сельский подросток, приехавший работать в Токио, не имеет представления об одиночестве его сверстника в Лондоне, где можно годами снимать тесную каморку в перенаселенном доме и не знать, кто живет за стеной. Японец, скорее всего, поселится с теми же людьми, с кем вместе работает. Его тут же начинают считать членом воображаемой семьи, всякий раз спрашивают, куда и зачем он уходит, когда вернется. Присланные ему из дома письма читают и обсуждают сообща.
Для японца почти не существует понятия каких-то личных дел. Привычка всегда находиться буквально локоть к локтю с другими людьми, традиционный быт, по существу исключающий само понятие частной жизни, – все это помогает японцам приспосабливаться к условиям, которые на Западе порой приводят людей на грань психического расстройства.
Хотя традиционная мораль не позволяет держать душу нараспашку, японец не любит оставаться один за закрытой дверью. До недавнего времени большинство японских жилищ не запиралось. В японской гостинице не существует такого понятия, как ключ от комнаты, ибо раздвижные перегородки, как и окна, в принципе не должны иметь запоров. Даже в отеле западного типа японец часто держит дверь своего номера открытой…
Если задуматься, какими чертами, какими человеческими качествами пришлось пожертвовать японцам ради их образа жизни, прежде всего, пожалуй, нужно назвать непринужденность и непосредственность. Японцам действительно не хватает непринужденности, ибо традиционная мораль постоянно принуждает их к чему-то. Строгая субординация, которая всегда напоминает человеку о подобающем месте, требует постоянно блюсти дистанцию в жизненном строю; сознание своей принадлежности к какой-то группе, готовность ставить преданность ей выше личных убеждений; предписанная учтивость, которая сковывает живое общение, искренний обмен мыслями и чувствами, – все что обрекает японцев на известную замкнутость (если не личную, то групповую) и в то же время рождает у них боязнь оставаться наедине с собой, стремление избегать того, что они называют словом «сабисий».
Япония – страна групп. На этих перенаселенных островах группы образуются, наверное, по необходимости. Уединение в нашем понимании здесь недостижимо. Вы не можете иметь свою отдельную комнату. А если у вас, на удивление, окажется такая комната, вся семья тем не менее слышит каждый ваш шаг, каждый вздох через бумажные перегородки. Японская жизнь исключает не только уединение, но даже стремление к уединению. Уединение приравнивается к одиночеству, а одиночество для японца – это нечто ужасное. Групповщина в Японии – такое же типичное явление, как индивидуализм в Англии.
Джордж Микеш (Англия). Страна восходящей иены. 1970
Наряду с современной системой законов японцы подчиняются неписаному кодексу общественного поведения. Кодекс этот труден тем, что не поддается четкому и всестороннему объяснению. Он просто незримо присутствует, как нечто бесформенное и бесцветное, и подобно амебе эластично приспосабливается к меняющимся нуждам общества. Это смутная смесь чувства справедливости, понимания человеческих слабостей, терпимости и известной доли фатализма. Такой внеюридический кодекс не обеспечивает, однако, должного решения проблем современного общества. За его фасадом любви, гармонии и благожелательности тысячи виноватых остаются безнаказанными и тысячи невиновных вынуждены мириться с несправедливостью. Это порождает духовную пассивность, несовместимую с требованиями современного общества. Слишком многое остается нерешенным. И слишком многое решается арбитражем, который исходит из старинной пословицы, что «во всякой ссоре повинны обе стороны».
Роберт Одзаки (Япония). Япония: психологический портрет. 1978
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?