Текст книги "Главная профессия – разведка"

Вопросы французской внутренней политики особенно занимали нас в тот период. Положение в Алжире продолжало осложняться, военных успехов французы так по-настоящему и не смогли добиться в этой партизанской войне. Нарастал протест левых сил, набирала очки французская компартия, а правительство, правые силы и так называемые центристы демонстрировали полный разброд.

15 апреля 1958 года получило недоверие очередное правительство Франции во главе с кабинетом Гайяра. И уже в мае в Алжире был создан «Комитет общественного спасения», который состоял из группы военных, представителей крайне правых и проявлявших особую активность сторонников де Голля.

При поддержке армии комитет отказался подчиняться Парижу и потребовал призвать к власти генерала де Голля. Политический кризис нарастал с каждым днём. 1 июня 1959 года национальное собрание уполномочило де Голля формировать новое правительство и поручило разработать новую конституцию. Это был крах Четвёртой республики. Важное место в ряду причин этого краха занимала и внешняя политика Франции. Поражение в Индокитае и тупиковая ситуация в Алжире обострили националистические настроения во Франции – всё это привело к прямому разгулу шовинизма и открытым антипарламентским настроениям. Широкое недовольство вызывало и подчинённое положение Франции в НАТО, усиление зависимости от США. Приход де Голля фактически продемонстрировал установление режима личной власти и имел самые глубокие внутриполитические и внешнеполитические последствия.

Я говорю об этом, чтобы подчеркнуть, что наш интерес к проблемам внутренней политики Франции и такой проблеме, как позиция Франции в НАТО, был исключительно высок. Я упорно работал над тем, чтобы быть специалистом достаточно высокой квалификации в этих вопросах, так как только в этом случае моя работа в разведке могла давать положительные результаты. Мне очень помогала работа с нашими агентурными источниками, которые находились у меня на связи, а также контакты с французами из различных политических кругов Парижа.

В этой связи хочу вспомнить два небольших эпизода. ЮНЕСКО располагалось в старинной шикарной гостинице в самом центре Парижа на авеню Клебер – в отеле «Majestic». Здание старое, но с прекрасной архитектурой: и фасад, и основные вестибюли, и залы – все очень красивы, а зал, где проходили заседания Совета ЮНЕСКО и собрания представителей всех стран – членов организации, просто великолепен. Любопытно, что во время войны в отеле размещался главный штаб гестапо на оккупированных немцами территориях.

Окна моего кабинета выходили на угол маленькой улочки Лаперуз, и прямо против моих окон находился вход в небольшую гостиницу с таким же названием – «Лаперуз». Не вникая сейчас в детали деголлевского переворота, хочу только сказать, что штаб де Голля до прихода его к власти размещался в этой маленькой гостинице. С двух сторон на углах стояли чёрные «ситроены» («лягушки»), в которых круглые сутки сидели люди. За два дня до обращения со стороны парламента Франции к де Голлю с призывом взять власть в свои руки в отеле появился сам де Голль, а перед дверями, прямо на улице, стояли 3–4 дюжих парня в штатском, откровенно проверявших и обыскивавших каждого входящего в гостиницу. Визитёров оказалось много. На поклон к генералу поехали самые различные политические деятели, бывшие и действующие министры, лидеры практически всех партий, пожалуй, кроме коммунистов. Это была очень интересная картина. Многих по фотографиям в газетах или по дипломатическим приёмам я мог узнавать и мог наблюдать как бы за своего рода пульсом политической жизни Парижа.

Уточнять детали происходящего помогал мне мой необыкновенный контакт с советником американского посольства. Познакомил меня с американцем наш резидент, также советник, и контакт получил своё развитие. При этом мне было сказано, что контакт с американцем может быть очень полезен, так как он сам хочет иметь постоянный выход на «советские круги», чтобы иметь канал для передачи нам определенной информации. Американский советник, как нам было известно, был связан с крупными промышленными кругами Штатов, а также, чего он, собственно, и не скрывал, был связан с ЦРУ.

В то время в тактике американских отношений с нами прямой контакт с кем-либо из советских представителей часто использовался американцами на различных уровнях. В первую очередь, конечно, такие контакты были в самих Соединенных Штатах, но видимо, американцы считали полезным иметь один, а может быть и больше таких контактов в главных центрах Европы.

Американец часто встречался со мной. По своему характеру он был разбитной и весёлый человек, и хотя был немного старше и явно с большим опытом работы в сфере дипломатии, держался со мной на равных, не делая никаких усилий, чтобы как-то выведать у меня детали моей личной жизни или какую-либо посольскую информацию. Одним словом, не пытался изучать меня с разведывательных позиций. В то же время американец охотно рассказывал мне о перипетиях политической жизни во Франции, а он был весьма информирован в этих вопросах и жил в Париже уже более семи лет.

Если по вопросам, связанным с США и, в частности, с работой своего посольства, он был довольно сдержан, то сведения о французской политической кухне не являлись для него каким-либо секретом, и он даже специально подчёркивал, что готов сообщать мне все известные ему нюансы этой кухни. Именно он достаточно детально комментировал мне приход де Голля к власти, расстановку политических сил, позицию армейских кругов и тому подобное. Хорошо помню, как в начале нашего знакомства американец сообщил мне сенсационные сведения, что англичане и французы приняли решение провести вооруженную интервенцию против Египта.

Англия и Франция вместе с Израилем планировали интервенцию против Египта в связи с национализацией летом 1956 года президентом Египта Насером «Всеобщей компании Суэцкого канала». Основные капиталы и доходы от эксплуатации канала принадлежали англичанам и французам, и они решили «поставить Египет на место».

Сообщая эту весьма важную информацию, американец подчеркнул, что сведения являются достоверными и носят исключительно серьёзный характер. Он также отметил, что не готов в деталях говорить о позиции США по этому вопросу, но в то же время знает, что правительство США не разделяет планы этой интервенции и ни в коем случае не окажет интервентам поддержки. При этом мой американский знакомый назвал дату начала войны. Естественно, эти сведения немедленно были доложены в Москву. И агрессия против Египта началась точно в тот день, который указал американец.

30 октября 1956 года начала военные действия израильская армия, а 31 октября бомбёжки начали проводить англичане и французы. 5 ноября англо-французские войска высадились в районе Порт-Саида. Сразу же, уже 5 ноября Советское правительство сделало резкое заявление, подчеркнув, что готово прямым применением силы сокрушить агрессоров и восстановить мир на Ближнем Востоке. Уже 6 ноября английское правительство заявило о том, что англичане прекращают огонь в Египте, на другой день к этому заявлению присоединилась Франция, 8 ноября за ними последовал Израиль.

Таким образом, решительная позиция СССР сыграла исключительно важную роль в разрешении этого крупного международного кризиса и укрепила авторитет Советского Союза в Египте и на Ближнем Востоке в целом.

В связи с американским советником мне запомнился маленький эпизод, который произошёл не в Париже, а в Женеве. Я прибыл в Женеву в командировку в качестве представителя ЮНЕСКО на первую Всемирную конференцию по мирному использованию атомной энергии, которая открылась летом 1958 года. И вот на одном из больших приёмов, который давала, как я помню, наша делегация, ко мне через весь зал, к моему удивлению, направился мой американец, радостно приветствуя меня. И тут же с американской непосредственностью поинтересовался, что я могу делать на этой конференции. На моё пояснение, что я здесь в командировке и представляю ЮНЕСКО, он с радостью заявил мне, что ему «приказали» посмотреть со стороны, как выглядит в целом конференция, и особенно – что делает их американская делегация. Мы оба имели косвенное отношение к проблемам ядерной энергии.

Американец пригласил меня на ланч в один из известных мне женевских ресторанов. Он с удовольствием сообщил мне информацию о деятельности и планах делегации США на конференции, но по здравому анализу я решил, что информация не заслуживает того, чтобы её сообщать в Москву, а поделился ею только с руководством советской делегации.

Моё пребывание в Париже, по согласованию с центром, приближалось к своему завершению. Именно это явилось одной из причин того, что мне была поручена рискованная операция. В Париже к этому времени я чувствовал себя совершенно уверенно, но как в центре, так и мой начальник в Париже рассматривали предстоящую операцию, как рискованную и ту, которая может стать причиной не только провала, но и «хорошего дипломатического скандала». Речь шла об установлении связи и работе со старшим офицером французского генштаба. К офицеру был сделан подход, а точнее, проведена вербовка «в лоб» нашей службой в одной из стран Восточной Европы.

Вербовка проводилась на компрометирующих материалах: офицер был уличён в гомосексуализме, а его связь с партнёром была тщательно задокументирована. Таким образом, было несколько усложняющих мою работу моментов: во-первых, вербовка на таком компромате – всегда операция обоюдоострая и связана с тем, что объект вербовки ненавидит вербовщиков всей душой; во-вторых, первоначальная операция проводилась в дружеской стране, а это, как показывала практика, нередко было связано с утечкой информации; в-третьих, офицер довольно быстро уехал из страны, и с ним практически не было проведено закрепляющей работы, и возникали сомнения, не доложил ли он о нашем вербовочном подходе к нему своему начальству. Правда, предварительное изучение и проведённая нами установка «по месту жительства», т. е., говоря нормальным языком, выяснение его положения в Париже, показали: он по-прежнему жил с семьёй и аккуратно ежедневно отправлялся на работу.

Мой первый телефонный звонок к нему на квартиру и приглашение встретиться в определённое время в обусловленном ещё во время вербовки месте положительного результата не дали. На место встречи он не явился. Позвонив вторично, я попал на его жену, самого же офицера не было дома. Как и было продумано заранее, я сказал жене, что нахожусь проездом в Париже и являюсь другом её мужа по стране их зарубежного пребывания. Просил передать её мужу, что буду ждать его вечером в такое-то время в кафе, «которое он хорошо знает», имелось в виду обусловленное место встречи. На другой день мы тщательно проверились на машине. На встречу меня вывозил мой товарищ по резидентуре Евгений. Контакт с офицером был обусловлен у выхода со станции метро, находившейся рядом с известным офицеру кафе.

Место было не очень удачным – это был район Монпарнаса, и в вечернее время прилегающие улочки кишели проститутками. Буквально через каждые несколько метров у входа в кафе и у крошечных отелей без названия стояли по две-три девушки. Находиться на одном месте было не очень приятно, а прогуливаться – ещё хуже, так как тут же к тебе обращались с достаточно выразительными призывными возгласами.

Евгений, сопровождавший меня товарищ, достаточно удачно устроился у окна кафе, находящегося на другой стороне площади, и мог хорошо наблюдать картину моего возможного контакта с объектом. Машину мы, конечно, оставили далеко в стороне. Я вышел к месту встречи за 3 минуты до назначенного времени и за это короткое время привлёк к себе внимание 2–3 девиц, которые продефилировали рядом со мной.

Точно в назначенное время из метро появился мой офицер. Хотя я его никогда не видел в реальности, только фотографию изучил, его невозможно было не узнать: он был в форме. Дело в том, что во Франции вообще, а в Париже особенно, офицеры появляются в форме только на службе, в вечернее время в городе, а также в субботние и воскресные дни, в форме можно увидеть только полицейских.

Мы обменялись паролем и поприветствовали друг друга. Руки он мне не подал, и я своевременно воздержался, чтобы не протянуть ему свою. Как потом говорил наблюдавший эту сцену Евгений, он был уверен (а он знал суть дела), что сейчас произойдёт скандал и меня возьмут «под белы рученьки» «за оскорбление чести мундира» – такая формулировка существует во французском Уголовном кодексе. Но этого не произошло, и мы отправились в сторону от злачного места по заранее продуманному маршруту, который должен был позволить Евгению обнаружить, нет ли за нами слежки.

В связи с тем, что офицер был в форме, я принял решение в кафе не заходить, а провести первую встречу в движении, просто на улице. Первое, что сказал «Поль», а такова была кличка офицера, было: «Вы виделись с моей женой?». Это было сказано резким, агрессивным тоном. Хотя ответ мой был и не подготовлен, но я хорошо помню, что, выдержав паузу, я как можно более спокойным тоном сказал, что в этом пока не было необходимости, и я её лично не видел, а говорил с ней по телефону.

Как потом выяснилось, жена «Поля» позвонила к нему на работу, сообщив о моём с ней разговоре, и он ошибочно понял, что я был у него на квартире, и, не заходя домой, прямо со службы поехал на встречу.

Беседа завершилась в нормальных тонах, мы обсудили, куда он в настоящее время получил назначение, и обусловили следующую встречу через неделю. Короткий промежуток между встречами нужен был для того, чтобы попытаться закрепить наши отношения и начать агентурную работу.

В резидентуре было принято решение о том, чтобы линия моего поведения демонстрировала в первую очередь максимальное спокойствие, я не должен был ничем напоминать об «основе наших отношений», по возможности говорить с «Полем» даже на несколько отвлечённые темы, касаться политических проблем. Франция в это время по-прежнему жила напряжённой жизнью, и ещё шла война в Алжире. Задача, в частности, состояла в том, чтобы привести отношения в нормальное человеческое русло (о дружеских чувствах трудно было вести речь), начать получать от «Поля» заслуживающую внимания информацию и постепенно перевести наше агентурное сотрудничество на материальную основу, давая офицеру первоначально подарки, а затем просто денежное вознаграждение.

Работа с «Полем» вошла в намеченное русло. Он стал спокойно обсуждать со мной возникающие вопросы и, как мне казалось, положительно оценивал линию моего поведения. Правда, следует отметить, что в мирное время информация офицера, даже из Генштаба, носит, как я убеждён, довольно ограниченный характер. И действительно, каких-либо сенсаций «Поль» не сообщал, и его сведения были скорее рутинного плана.

Прошло около полугода. Я должен был передавать «Поля» другому нашему товарищу. Наши встречи с офицером всё время обеспечивались контрнаблюдением. Встреча по передаче «Поля» была организована следующим образом: я должен был вместе с ним пройти по небольшому маршруту и потом зайти в кафе, куда через десяток минут должен был зайти и наш товарищ. Была договорённость, что в кафе я сяду таким образом, чтобы через окно хорошо видеть прилегающую улицу, и если всё будет спокойно, то начну разговор о передаче, оговаривая необходимые условия долговременной связи. Если же возникнут какие-то подозрительные моменты, мой товарищ появится на улице в поле моего зрения, что будет сигналом к срочному завершению встречи.

Место было малолюдное, и вдруг я заметил моего коллегу прямо перед окнами, спокойно начал «закруглять» встречу, сразу оговаривая наш следующий контакт. Но в этот момент мой коллега появился в дверях кафе и, увидев нас, улыбаясь, направился к нашему столику. Не совсем понимая, что происходит, я на ходу перестроился и как ни в чём не бывало представил «Полю» моего коллегу, и мы уже втроём продолжили начатый разговор, объяснив «Полю» причины передачи его на контакт новому человеку. Спустя 5 минут, попрощавшись, я оставил собеседников в кафе.

В резидентуре уже выяснилось, что мой коллега потерял нас из виду, когда мы, неожиданно зайдя за угол, завернули в кафе, и, торопясь, сделал ещё круг по кварталу, упустив из виду, что он ни в коем случае не должен появляться в поле моего зрения, если я нахожусь в кафе. Мелочь. Но при разборе встречи резидент сделал нам, в первую очередь моему партнёру, строгое внушение, правильно считая, что эта мелочь могла сорвать встречу, а соответственно, и передачу связи и показать завербованному агенту нашу нервозность и недостаточно квалифицированную работу. Но всё пошло дальше в нормальном, если можно так сказать, русле. Потом я узнал, правда, что «Поль», как и абсолютное большинство французских офицеров, был направлен в Алжир.

Во время этой войны в Алжире большинство французских офицеров проходили как бы специальную службу. Некоторых отправляли туда на короткое время, а другие оставались там надолго для участия в военных действиях.

Через несколько месяцев моего пребывания в Париже в ЮНЕСКО приехал ещё один наш советский сотрудник, тоже работник разведки. Некоторое время мы жили вместе, имели на двоих одну машину, «владельцем» которой был мой новый товарищ – Степан.

Однажды, возвращаясь вместе домой то ли из ЮНЕСКО, то ли из посольства, мы заехали на бензозаправку, была небольшая очередь. Степан остался в машине, а я отошёл подальше в сторону, чтобы покурить; случайно я вышел на угол улицы и здесь обратил внимание, что прямо за углом припарковалась типичная машина наружного наблюдения, «ситроен»-шестёрка. В ней было три человека, а четвёртый покинул машину, перешёл на другую сторону улицы и стал так, чтобы видеть площадку бензоколонки, где в это время был наш автомобиль.

Это мне показалось странным, но ещё более странным показалось то, что за четырьмя-пятью машинами, на этой же улочке, припарковался другой «ситроен», также с тремя-четырьмя людьми в салоне.

Стёпа заправил машину, мы тронулись дальше, и я спокойно предложил ему посмотреть, нет ли за нами «хвоста». Он быстро убедился, что «хвост» есть. Был очень удивлён, но это послужило ему сигналом впредь внимательно следить за наличием наружного наблюдения.

Скоро выяснилось, что наружка идёт именно за Стёпой, так как я за собой, когда был один, её по-прежнему не видел. Наружка шла за Стёпой исключительно интенсивно, что было не похоже на обычную наружку французов. Так, например, машина наружки дежурила недалеко от нашего дома даже очень поздно вечером.

Через несколько дней, выйдя на балкон, я обратил внимание, что в отдалении, в тёмном месте стоит «ситроен», и было хорошо видно, как в нём вспыхивали огоньки от сигарет сидящих в нём людей.

Вскоре я должен был утром ехать на встречу с одним из наших товарищей, который уже затем на своей машине вывез бы меня на операцию: на встречу с находящимся у меня на связи источником. Мой утренний выход я прикрывал игрой в теннис, через плечо у меня была сумка и ракетка. Я отправился к стоянке такси с тем, чтобы поехать сначала на теннисный корт, а там уже встретиться с моим партнёром.

То ли перепутав меня со Степаном, то ли на всякий случай, учитывая мой необычный выход из дома, наружка пошла за мной. Она была достаточно примитивна, и я её быстро обнаружил. Дойдя до площади, где обычно стояли такси, и не найдя там свободной машины, я остановился и стал ждать, осматриваясь вокруг. Наружники заметались, их машина притормозила и ушла за угол, и оттуда появился один, а затем и второй наружники, но здесь подошло такси, и они прямо на глазах у меня поспешили к своей машине.

Подъехав к теннисному корту, я нашёл там ожидавшего меня товарища и, поделившись с ним своей «мелкой» неприятностью, стал обсуждать наши дальнейшие действия. На встречу меня должен был вывозить опытный разведчик, заместитель резидента, и он принял решение: встречу отменить и действительно идти играть на корт. Закончив игру, мы выяснили, что наружное наблюдение меня бросило. Когда мой товарищ повёз меня к месту работы в ЮНЕСКО, мы убедились, что наблюдение не ведётся. В дальнейшем я получил подтверждение, что наблюдение ведётся только за Степаном.

В этом же, используя свои методы, убедилось и руководство резидентуры. «Почерк» работы наружного наблюдения в случае со Степаном не был похож на обычную работу французов. Это было явно специальное задание, ставящее себе целью не только выявить возможные контакты Степана, но и просто изучить и проанализировать внешнюю сторону его образа жизни. Более тщательный анализ, а затем и проверка связей Степана показали, что в его окружении имеется явный агент – видимо, не французский, а ЦРУ США.

Это была направленная разработка самого Степана. Несмотря на то, что никаких сомнений в преданности Степана не было, резидент, а затем и центр забеспокоились, так как такая разработка могла вылиться и в прямую провокацию против нашего товарища. Со своей стороны, я получил задание помогать Стёпе, особенно потому, что сам он, что вполне естественно, также стал волноваться. Думаю, что это не было совпадением: у Степана начали нарастать конфликтные отношения с его непосредственным руководством в ЮНЕСКО, и это, естественно, усиливало напряжение. Можно смело предположить, что это была составная часть задуманной противником операции.

Было принято решение, чтобы под благовидным предлогом Стёпа подал в отставку в ЮНЕСКО, и вскоре он уехал домой. Степан некоторое время успешно работал в Москве в информационной службе, а затем ушёл от нас в науку и стал достаточно известным специалистом в области политологии. Вот так иногда складывается судьба разведчика, и обычно поправить её очень трудно, а может, даже невозможно.

Моё положение в ЮНЕСКО значительно укрепилось. И хотя я не стал настоящим социологом, приобретённый опыт и чувство уверенности в себе, широкие связи в самой ЮНЕСКО и за её пределами в связанных с ней организациях способствовали моей разведывательной работе.

Новые интересные связи дала мне поездка в Дели на очередную сессию Генеральной конференции ЮНЕСКО в качестве главного редактора бюллетеня конференции. Поездка в Индию в этой роли позволила познакомиться и укрепить связи практически со всем руководящим звеном самого ЮНЕСКО, а также с дипломатами из целого ряда стран, работавшими в представительствах ЮНЕСКО или связанными с проблемами, решаемыми в этой организации. Особенно я сблизился и, можно сказать, подружился с ответственным чиновником ЮНЕСКО из директората организации. Связь, выражаясь разведывательной терминологией, приобрела в дальнейшем доверительный характер, и мой «контакт» в дальнейшем искренне помогал мне как в решении вопросов, связанных непосредственно с моей работой в ЮНЕСКО, так и в установлении связей и развитии контактов в интересующих меня политических кругах Парижа.

В связи с годичной конференцией ЮНЕСКО в Дели и активизацией работы советского представительства в штат русской секции бюро переводов ЮНЕСКО было введено две новых должности редакторов-переводчиков. Для переводчиков это были довольно высокие должности в ранге Р-Ч по градации ООН и, соответственно, высокооплачиваемые. На эти должности был объявлен конкурс, я же был включён в специальную комиссию по отбору кандидатур. Конкурс включал только перевод с французского на русский язык довольно большого и заковыристого текста. Главным условием конкурса было то, что текст должен быть переведён на «современный русский язык». В Москве проявили интерес, и на конкурс были представлены два кандидата. Одним из них был молодой атташе нашего посольства в Париже Юрий Дубинин, другим был также молодой сотрудник Европейского отдела МИД из Москвы. Все остальные кандидаты были из старой или новой эмиграции и поддержки Москвы не имели.

Мне было вручена целая стопка работ. Нужно было оценить каждую. Задача была облегчена тем, что уже в конце первой страницы перевода была фраза, которая у всех конкурсантов, кроме наших двух, была изложена с использованием старых довоенных терминов и явно попадала под невыполнение главного условия конкурса – перевод должен быть сделан на «современный русский язык». Я принял твёрдое решение и подчёркивал только эту фразу (там было что-то об экономике сельского хозяйства), указывая – «несовременный язык». На работах наших ребят я написал: «замечаний нет». В таком, несколько вызывающем виде передал все переводы в комиссию, в которую входили: начальник бюро переводов ЮНЕСКО Соломон, хорошо знающий большое количество языков (слабо знал только русский), и известный в Париже переводчик князь Оболин – из старой эмиграции (был известен даже как личный переводчик де Голля). Несомненно, что Оболин кого-то протежировал и был просто шокирован моими рецензиями на конкурсные работы. Он настаивал, чтобы я пересмотрел мой подход и поставил каждой из них оценку «по заслугам». Я отказался что-либо менять. Соломон, как ему и следовало, занял нейтральную позицию. Тупиковая ситуация была разрешена на следующий день. Члены комиссии собрались у начальника управления кадров ЮНЕСКО. Начальник был немолодой, уверенный в себе англичанин – отставник из английской разведки, как я узнал позднее. (Англичане очень любят своих ещё не старых отставников из Intelligence Service устраивать на руководящие должности в кадровые службы международных организаций. Примеры были и в ООН, и в других ооновских организациях.) Англичанин спокойно выслушал мнение сторон и без колебаний принял окончательное решение в мою пользу. Он заявил, что на работу будут приняты кандидаты из СССР. И объяснил своё решение, процитировав условие конкурса о «современном русском языке». Заметим, что в этот период ЮНЕСКО стремилась хотя бы немного заполнить нашу квоту, имеется в виду «советскую квоту» в кадрах, так как взносы в организацию Советский Союз уже в течение нескольких лет платил исправно. Оба кандидата вскоре приступили к работе и поехали на конференцию в Индию. Юрий Дубинин стал на многие годы моим близким другом. Он зарекомендовал себя как отличный переводчик и вскоре был направлен в качестве личного переводчика Хрущёва во время его последнего визита во Францию. Затем Дубинин по настоянию посла Виноградова получил должность советника в советском посольстве в Париже, а позднее стал заведующим Европейским отделом МИДа в Москве. Он сделал, как говорят, блестящую дипломатическую карьеру: посол в Испании, затем успешный посол во Франции, заместитель министра иностранных дел и даже посол на Украине.

Во время работы конференции я был занят буквально с утра до ночи, так как бюллетень конференции выходил каждый день, и в нём не только сообщалась повестка дня различных комитетов на следующий день, но и давалось краткое резюме выступлений делегаций за прошедший день. Моя работа заканчивалась только поздно вечером. Однако и в работе конференции, которая продолжалась почти месяц, возникали окна, и это позволяло мне немного познакомиться со страной. Особенно запомнилась поездка в священный город Бенарес.

Поездку организовал мой друг. Мы отправились в поездку на большой американской машине с профессиональным шофёром, который был в какой-то степени и нашим гидом. В поездке принял участие известный французский физик Пьер Оже, который был тогда директором департамента естественных наук ЮНЕСКО. Во время войны он принимал участие в реализации известного американского проекта по созданию атомной бомбы. В Большой Советской Энциклопедии Оже фигурирует, в частности, как автор известной в физике формулы, носящей его имя – Оже-эффект. Оже – человек очень симпатичный, покоряющий своей эрудицией. Совместная поездка позволила мне дружески сблизиться с ним.

Бенарес (другое название Варанаси) – это город с миллионным населением, а главное, он является центральным местом религиозного паломничества индуистов и буддистов. В год туда совершают паломничество более миллиона человек. Бенарес возник около VII века до нашей эры, и в его жизни отражается слияние нескольких культур. Город расположен в северной части центральной Индии на священной для индусов реке Ганг.

В этом городе более 1300 храмов самых различных ответвлений индуизма и буддизма, в том числе известный храм Золотой Шивы. Также сохранились несколько прекрасных дворцов XVI века, например, Манн Мандир. Припоминаю храм, где обезьяны заполняют парк и все галереи храма и, так как сами являются священными, ведут себя очень раскованно и могут сорвать шляпу с посетителя или, что бывает чаще, вырвать у туриста какой-либо блестящий предмет, самопишущую ручку, а то и сумку. Об этом, кстати, многократно предупреждают и гиды, и служители храма. Говорят, что обитатели храма раз в неделю большим поголовьем, превышающим сотню, а то и две сотни обезьян, делают налёт на местный базар, чтобы запастись провиантом, а это, главным образом, – самые различные фрукты. Или ещё один храм – храм, который туристы называют храмом любви, где стены украшены барельефами, изображающими различные позы соитий и просто любовные сцены. Индусы, видимо, большие специалисты в этом вопросе.

Но самое большое впечатление от Индии в целом, и от Бенареса в частности, на меня произвели люди. По улицам города текла шумная людская река, и пока мы еле-еле продвигались на машине, по обе стороны дороги шли паломники. По правой стороне – в направлении Ганга, а по левой – уже возвращающиеся оттуда. На правой стороне довольно часто были видны группы, несущие прямо на руках умерших, завёрнутых по обычаю в материю и обложенных традиционными гирляндами цветов.

Для нас была организована экскурсия на небольшом пароходике по Гангу. По всему берегу реки со стороны Бенареса была видна кишащая масса людей. Они не задерживались «на пляже», а только раздевались, входили по колено, может быть по пояс в воду, проводили омовение в священной реке и тут же уходили, освобождая место для других. То там, то здесь, прямо на берегу чёрными клубами дымились костры, на которых кремировали умерших. Кремировали – это слишком громко сказано, так как дров в окрестности Бенареса очень мало. Наш провожатый объяснил, что превращение покойников в пепел скорее носит условный характер: как только костер прогорает, всё его содержимое спускается в реку. Наш провожатый, понимая, что зрелище для европейца выглядит, мягко говоря, странно, просил не фотографировать и довольно скупо комментировал всю эту картину.

В Индии, благодаря тому же Оже, я был приглашён в гости к одному ещё сохранившемуся тогда магарадже. Основные земли его владений были к тому времени национализированы, но огромный дворец и масса слуг говорили о былом величии. Сам магараджа был сравнительно молодой человек, получивший образование в Оксфорде в области естественных наук с упором на физику, и поэтому преклонялся перед Оже, и нас принимали на самом высоком уровне.