Текст книги "Слепой гость"

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Неожиданная встреча у следователя. – Мне доверяют важную тайну. – Еще одна встреча.

Когда мы подъехали к бахче, Бостан все еще смачивал водой окровавленное лицо Джабара. С трудом мы уложили старика в машину. Плохо смытая кровь запеклась у него на щеке, голова беспомощно свисала. Орудж пощупал пульс – пульс бился. Жизнь еще не ушла от веселого сказочника.

Бешено гудя, машина влетела в город. Улицы мелькали одна за другой. Орудж затормозил у подъезда больницы. Выбежали санитары, собрались ребята с ближайших улиц. Джабара внесли в приемный покой, мы трое вошли за ним. Пока Орудж объяснял кому-то, что старика избили хулиганы, я смотрел, как доктор Коган, властный и строгий, в белом своем халате, командовал сестрами и санитарами. Впрочем, очень скоро нас всех троих выставили из больницы, и мы вышли на улицу.

– Подвезти вас, ребята? – спросил Орудж, садясь за руль.

– А разве мы не вернемся на бахчу? – удивился Бостан.

Орудж засмеялся.

– Ты что же думаешь – этот бродяга там ждет нас?

– Да, – ответил Бостан. – Я сказал глупость.

Я ожидал, что он полезет в машину (Бостан очень любил кататься в автомобиле), но он стоял по-прежнему на тротуаре.

– Ну, – сказал Орудж, – лезьте!

Бостан покачал головой.

– Спасибо. Я должен тут рядом зайти по делу.

– Мне тоже некогда, – сказал я. – Спасибо, дядя.

– Как хотите.

Орудж кивнул нам на прощанье. Машина тронулась и умчалась по улице.

– До свиданья, – сказал Бостан, – у меня тут дело одно на базаре.

Кивнув головой, он ушел.

Я смотрел вслед Бостану и не мог понять, какое у него вдруг оказалось на базаре дело. Еще утром мы уговаривались пойти посмотреть сад Хаджи-бабы, знаменитого нашего селекционера. Рассказывали, что в этом саду растут необыкновенные плоды, которые нигде больше не увидишь. Очень может быть, что Хаджи-баба как раз сегодня ушел бы куда-нибудь из дому и мы не смотрели бы в щель забора, а залезли в сад и даже потрогали бы удивительные плоды. Неужели Бостан просто забыл про Хаджи-бабу?

Я решил, что надо догнать Бостана и напомнить. Хаджи-баба в другой раз может оказаться дома, и опять нам придется, отталкивая друг друга, смотреть сквозь единственную узкую щель в заборе. Много ли в эту щель увидишь!

Фигурка Бостана еще виднелась в конце улицы. Я побежал было за ним, и вдруг остановился. Бостан свернул направо. Но базар был налево! Не мог же Бостан ошибиться; кто-кто, а уж он-то знал в городе каждый закоулок. Значит, он мне соврал! Значит, он совсем не на базар шел! Я еще ни о чем не догадывался, но мне стало очень неприятно. Никогда я еще не замечал, чтобы у Бостана были от меня какие-нибудь секреты.

Чепуха, решил я минутой позже, просто он забыл про Хаджи-бабу, решил пойти на базар, а потом передумал. Надо ему напомнить, вот и все. Я опять побежал за Бостаном. Впереди была длинная улица, называвшаяся Советской. В этот жаркий час мало было на ней народа, и только Бостан шагал по тротуару, не оглядываясь вокруг, не останавливаясь, так, как шагает человек, идущий по делу, а не так, как шел обычно он, известный всему городу зевака и бездельник.

Управление народного комиссариата внутренних дел помещалось в большом трехэтажном доме. Около этого дома я и нагнал Бостана. Он обернулся, когда я хлопнул его по плечу. Лицо у него было недовольное.

– Ну, что тебе? – опросил он. – Я же сказал, что у меня дело.

Я напомнил ему про Хаджи-бабу, но он покачал головой.

– Сегодня не могу, занят.

Пожалуй, впервые в жизни видел я, чтобы Бостан был занят. Мы продолжали идти рядом, но на углу Бостан остановился.

– Счастливо, – сказал он, – мне сюда. – И свернул в переулок.

Я стоял и растерянно смотрел ему вслед. Дойдя до угла, он свернул на улицу, параллельную Советской.

Он скрылся за углом, а я все стоял и смотрел в пустой переулок, и вдруг как-то сразу понял все: Бостан не верит дяде Оруджу. Бостан считает нужным сообщить в НКВД о том, что Орудж нарочно упустил преступника. Нарочно не погнался за ним, когда его можно было задержать. У меня даже слезы выступили на глазах от обиды. Я представил себе всю нашу семью, крестьян и воинов, славных людей – певцов и танцоров. Я подумал о славе семьи, которую так любил мой дед, о моих дядях, собирающих виноград, ударниках, бригадирах и председателях. И вот лучшего из них, дядю Оруджа, Бостан смеет подозревать.

Да, конечно, он шел в НКВД, он шел для того, чтобы поделиться своими подозрениями. А если ему поверят? А если дядю Оруджа начнут подозревать и там? Если его уволят из пограничников и на его честное имя падет тень?

Я понял, что защита чести Оруджа и чести всей нашей семьи в моих руках. Я должен пресечь подозрения. Я должен объяснить, что дядя Орудж – человек необыкновенно честный. Я повернулся и быстро пошел обратно.

Только вышел я из переулка на Советскую улицу, как увидел, что из другого переулка появился Бостан. Квартал был небольшой, мы оба увидели друг друга одновременно. Обоим было поздно скрываться. Мы пошли друг другу навстречу, и каждый сделал вид, что просто прогуливается от нечего делать, равнодушно поглядывая по сторонам. Мы даже кивнули небрежно друг другу, когда встретились. Кивнули и разошлись. Встретились мы как раз у двери НКВД. И оба сделали вид, что не обращаем на эти двери никакого внимания. И опять шли мы в разные стороны. Я – в одну, Бостан – в другую.

Хорошенькая получалась история! Если я уйду, Бостан сейчас же отправится в НКВД сообщать, что дядя Орудж ведет себя подозрительно. Но не могу же я вечно ходить по улице взад-вперед.

И тут меня осенило. Я должен сам пойти в НКВД, беспристрастно рассказать, как было дело, и объяснить, что дядя Орудж человек очень честный и Бостан его подозревает зря. Удивительно, но мне даже в голову не пришло, что мне могут не поверить. Я считал таким бесспорным то, что дядя Орудж ни в чем виноват быть не может, что не сомневался: все должны поверить мне на слово.

Я оглянулся. Бостан в это время скрылся за углом. Он, наверное, сделает теперь еще один круг и снова выйдет на Советскую в надежде, что я уже перестал колесить по его маршруту.

Я круто повернулся и быстро зашагал обратно. Минут десять должен был обходить квартал Бостан. За это время я успею войти в НКВД и добиться, чтобы меня принял товарищ Черноков. Это был единственный работник НКВД, которого я знал. Он приезжал вместе с Мелик-заде в тот день, когда убили моего деда, – может быть, читатель тоже запомнил его фамилию. Конечно, мы были не очень близко знакомы, но все-таки я его помнил и мог ему, по крайней мере, объяснить, из какой я происхожу семьи.

Меня не хотели пускать, но я сказал, что мне по срочному делу нужно повидать следователя Чернокова. Дежурный позвонил ему по телефону, и Черноков велел меня пропустить. Я вошел в кабинет, и хотя по дороге приготовил целую речь, которую собирался произнести, но, войдя, забыл ее всю до последнего слова. Я стоял в дверях, не зная, с чего начать.

– Здравствуй, – сказал Черноков, – как тебя зовут?

Я назвал себя и напомнил, что мы уже виделись в саду моего деда в день его смерти. Мне показалось, что после этого Черноков заинтересовался мной. Во всяком случае, он предложил мне сесть и отложил пачку бумаг, лежавшую перед ним на столе.

– Ну, что, – спросил он, – с чем пришел?

– У меня есть дядя Орудж, – сказал я, – он пограничник.

– Я знаю, – кивнул головой Черноков.

– Он очень честный человек, – сказал я.

– Знаю, – чуть улыбнувшись, согласился Черноков. – Ты затем и пришел, чтоб сообщить мне об этом?

Я кивнул головой и покраснел. Получалось в самом деле удивительно глупо. Все знают, что Орудж человек честный, и вдруг прихожу я и сообщаю об этом, как об удивительной новости.

К счастью, Черноков был умный человек. Он понимал, что я еще не все сказал, и ждал продолжения.

– Сейчас к вам придет Бостан, – выпалил я, – будет вам говорить, что дядя Орудж человек нечестный, так вы ему не верьте, потому что он человек честный. Хотя Бостан честный человек, но вы ему все-таки не верьте. А дяде Оруджу верьте, хотя он тоже честный человек.

Получалась полная ерунда. Все были честные люди, и почему-то Черноков одному должен был верить, а другому не верить. Я покраснел, замолчал и уставился в потолок, безумно жалея, что вообще впутался в это дело.

Черноков нахмурился и сказал:

– Слушай, так мы не столкуемся, не можешь ли ты говорить пояснее?

Я все-таки очень волновался и начал говорить длинно и подробно о том, как Джабар рассказывал сказку и как незнакомый человек украл дыню с бахчи. Черноков слушал очень внимательно, не перебивая меня, а я нарочно затягивал рассказ, потому что теперь, когда я снова все вспомнил, я испугался, что Черноков, выслушав все, не только не поверит мне, но, наоборот, начнет подозревать дядю Оруджа.

Когда я вспомнил широкоплечую дядину фигуру в зеленой, перепоясанной ремнями гимнастерке, его улыбку, его спокойствие и уверенность, я решил, что нет, такого человека никто не может подозревать. Потом мне все-таки опять стало страшно и показалось, что Черноков слушает меня с недоверием. Я вспомнил день, когда впервые увидел Чернокова. Нас всех, стоящих в саду, свет ламп, и черные тени деревьев, и стук окна в комнате, и мертвую голову деда с широко открытыми глазами. Сомнений нет: деда убил кто-то из тех, кто был в саду вместе с нами.

Я все-таки досказал всю историю до конца и, кончив, добавил:

– Я, товарищ Черноков, думаю, что если дядя Орудж и не задержал этого, который ранил Джабара, то, может быть, потому, что тот уже успел скрыться... или дядя Орудж торопился отвезти Джабара в больницу... Или, может быть, это была военная хитрость... Бывает же иногда очень важно применить военную хитрость...

Я замолчал, поняв, что говорю глупости, и чуть не заплакал. Очень уж мне стало обидно, что не могу я найти слов, чтоб защитить моего дядю от несправедливых, в этом я был убежден, обвинений.

С трудом я сдержал слезы и, шмыгнув носом, добавил, что дядя Абдулла зарядил свой карабин, чтобы убить шпиона, и что он очень храбрый и честный человек.

Казалось бы, это не имело отношения к делу, но мне хотелось объяснить Чернокову, что на членов нашей семьи вполне можно положиться.

Больше мне нечего было сказать. Черноков внимательно смотрел на меня и тоже молчал. Наконец он встал, прошелся взад и вперед по кабинету и подошел к двери в соседнюю комнату. Он открыл ее настежь и кому-то сказал: «Зайди сюда». Я услышал шаги, и в комнату вошел дядя Орудж.

Я как сидел, так и остался сидеть, не зная, что сказать, и не в силах пошевелиться. Я только чувствовал, что краснею, и смотрел вниз, в пол. Потом сильная ласковая рука потрепала меня по волосам и, ухватив за подбородок, подняла мое лицо кверху. Дядя Орудж смотрел на меня и смеялся.

– Ну, что же ты? – спросил он меня. – Чего ж ты молчишь? – Его лицо сделалось серьезным, и он добавил: – Ты молодец! Ты честный и умный мальчик.

Я все еще ничего не понимал, однако решился поднять глаза. Наверное, я был очень красный.

– Мы совсем его запутали, – сказал Черноков. – Садись, Орудж, успокоим мальчика.

Дядя Орудж сел, и у меня немного отлегло от сердца. Когда находишься в таком положении, всегда легче слушать, чем говорить. Черноков заговорил, глядя в сторону, вероятно, чтобы не смущать меня еще больше.

– Прежде всего, – сказал он, – я хочу сказать, что ты вел себя в этом деле так, как следовало. Из этого я вижу, что ты мальчик, которому можно кое-что доверить. И то, что тебе будет сказано, ты сумеешь сохранить в тайне. Так вот, прежде всего, Джабара ударил не просто прохожий, злой человек. Джабара ударил враг нашей родины. Враг умный и хитрый. Кто он – говорить не будем. Но, во всяком случае, три дня тому назад этот человек перешел границу, чтобы сделать здесь свое дело. Какое? Наверное, вредное нам всем.

– И пограничники его прозевали! – пробормотал я.

Черноков переглянулся с дядей Оруджем, и оба улыбнулись. Я не понял, почему им так весело.

– Тсс, тсс! – сказал Черноков. – Не торопись обижать наших пограничников. Они не прозевали нарушителя границы, они действовали, как всегда, осмотрительно и точно, но об этом мы тоже не будем говорить. Так или иначе, суть дела в следующем: в нашей стране зашевелились враги. Люди, которых не успел нам назвать твой дед, не бездействуют.

Черноков закурил папиросу и положил горящую спичку в пепельницу. Огонек пополз по дереву спички, а Черноков затянулся и продолжал, выпустив дым:

– Будь спокоен, мы не позволим уйти ни одному человеку. Мы выследим всех. Мы ничем не потревожим их до поры до времени и пойдем за теми, кого мы знаем. Они сами нас приведут. Куда? Может быть, на поля, в колхозы, в мастерские ремесленников, на базары, а может быть, кто знает, – в кабинеты некоторых крупных работников.

Огонек спички разгорелся. Он охватил окурок и клочки бумаги, лежавшие в пепельнице. Продолжая говорить, Черноков взял в руку графин с водой.

– Так или иначе, – сказал он, – мы ликвидируем их сразу – всех до одного.

Он плеснул водой на пепельницу, и огонь погас. Теперь в пепельнице лежали обгоревшие спички и пепел. Черноков откинулся на спинку кресла.

– Итак, – сказал он, – ты напрасно заподозрил командира Оруджа, своего дядю, а я, – он посмотрел на часы, – потерял с вами уже двадцать минут.

В это время на столе зазвонил телефон. Черноков снял трубку, и я встал, чтобы уйти и не отнимать у него больше времени.

– Да, – говорил Черноков, – да, хорошо. Пропустите.

Повесив трубку, он велел мне сесть и сказал дяде Оруджу:

– Сейчас увидишь еще одного знакомого.

Я понял, что ему звонили из комендатуры. Мы молча сидели и ждали, пока снова не раздался стук в дверь.

– Войдите, – сказал Черноков.

Дверь отворилась, и вошел Бостан. До сих пор, когда мы вспоминаем с ним то время и наши совместные похождения, Бостан утверждает, что он ничуть не смутился, застав нас с Оруджем. Я не спорю с ним, хотя точно помню выражение полной растерянности, появившееся у него на лице. Он молчал, наверное, минуту, потом с шумом выдохнул воздух и молчал еще полминуты.

– Ну, что же ты? – спросил наконец Черноков. – Садись, рассказывай, зачем пришел.

Нам всем троим очень хотелось смеяться, но мы сидели серьезные, и никто даже не улыбнулся. Постепенно Бостан снова обрел свою обычную самоуверенность. Он сел и даже закинул ногу на ногу.

– Проходил мимо, – сказал он и взял папиросу из коробки, лежавшей на столе, – дай, думаю, зайду к товарищу Чернокову, разузнаю, что и как...

Тут мы не выдержали и загрохотали все трое. Дядя Орудж смеялся, широко открыв рот и сотрясаясь всем телом. У Чернокова только плечи дрожали, а я даже взвизгивал от удовольствия. Бостан сначала смотрел на нас с удивлением, а после стал тоже смеяться, но неуверенно, видимо, опасаясь подвоха.

– Хочешь, я тебе скажу, зачем ты пришел? – спросил Черноков, когда мы немного успокоились. – Ты пришел сообщить мне о странном поведении командира Оруджа, о том, что он не задержал прохожего, напавшего на старика Джабара. Правда ведь?

– Ну, правда, – неохотно согласился Бостан.

Тогда Черноков рассказал ему все, что говорил мне. Бостан слушал, раскрыв рот, но когда Черноков кончил, сказал:

– Я так и думал, только на всякий случай решил проверить.

Черноков улыбнулся, но не стал спорить.

– Идите, мальчики, – сказал он, посмотрев на часы, – у меня сейчас много дела.

Мы встали, и он тоже встал.

– И помните, – продолжал он, – я вам сказал очень важные вещи. Может быть, предстоят большие события. Идите смотрите и слушайте. Вы можете оказать большие услуги своей стране и своему народу. Все важное, что вы узнаете, сообщайте немедленно мне.

– Хорошо, – сказал я, – мы сделаем все, что можем.

Мы пошли к двери, но Черноков еще раз остановил нас.

– Вы что-нибудь слышали о появлении Мехди? – спросил он.

Мы рассказали все, что нам было известно.

– Если услышите об этом еще что-нибудь, расскажите мне, – сказал Черноков, и мы вышли из его кабинета.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Мулла исчез. – Камень, брошенный в окошко. – Ночное совещание. – Чудеса начнутся послезавтра.

Мы расстались с Бостаном у самых дверей НКВД. Нам обоим хотелось подумать о только что слышанном. Я пошел к учителю Харасанову. Я не собирался, конечно, ему ничего рассказывать, но просто хотел поговорить с ним о чудесах и послушать, что он мне скажет. Однако Харасанова не было дома. Я решил пойти побродить и, дойдя до угла, вспомнил свою слежку за слепым корзинщиком Мамедом. Вот здесь я стоял, прижавшись к стене, и слушал его бормотанье. Здесь я потерял его из виду. А вот дом муллы и калитка, в которую убежал козел. За оградой слышался возмущенный голос Харасанова.

– Я завтра уезжаю в дом отдыха, – гремел он, – и я должен перед отъездом его повидать!

Женщина отвечала ему настойчиво, но негромко:

– Мулла болен. Посты и молитвы истощили его. Он лежит и не может никого принять.

– Хорошо! – гремел Харасанов. – Тогда скажите ему вот что: если он не зарежет своего козла, который портит жизнь всем честным людям, то я завтра же пойду в горсовет жаловаться на него (не на козла, а на муллу). Он сегодня опять боднул (козел, а не мулла) одного мальчика из второго «Б» класса и двух девочек из первого «А». Я пожалуюсь на муллу Баширову, и Баширов велит зарезать его (не муллу, а козла). Так и передайте мулле и скажите, что это сказал учитель физики Харасанов.

Калитка хлопнула, и разъяренный учитель оказался передо мной.

– Это ты? – спросил он. – Что ты тут делаешь?

– Гуляю, – ответил я. Харасанов неодобрительно покачал головой, но в это время его окликнули. С чемоданом в руке по улице шел Юсуф, бывший ученик Харасанова, теперь студент университета в Москве.

– Здравствуйте, учитель! – закричал он. – Как дела? Что это вы к мулле в гости собрались?

Он, видимо, приехал домой на каникулы и был в прекраснейшем настроении.

– Да, к мулле, – сказал учитель, – он снова сегодня боднул двух девочек из первого класса «А». То есть, конечно, не он сам, а его козел.

– Не застанете, – сказал Юсуф. – Я видел его сегодня на станции. Он садился в поезд.

– В поезд? – удивился учитель. – Странно. Ты уверен в этом?

– Совершенно уверен, – сказал студент. – Ну, простите, тороплюсь домой.

Он помахал рукой и ушел, насвистывая песенку и весело оглядываясь вокруг. Харасанов стоял, наморщив лоб.

– Странно, – сказал он, – очень странно.

Видя, что он сейчас не в настроении разговаривать, я попрощался с ним.

– До свиданья, – сказал он мне, – мы с тобой не увидимся целый месяц. Отдел народного образования посылает меня в дом отдыха. По дороге туда я заеду посмотреть Мертвый город. И крепость Ибрагим-хана. На уроках истории вам, конечно, рассказывали об этой крепости.

По совести говоря, я не был уверен, действительно ли рассказывали о ней на уроках истории, так как я ничего не помнил об этом. Поэтому я замял разговор и ушел, объяснив, что тороплюсь домой.

Я еще долго бродил по улицам, толкался в толпе на базаре и, зайдя в городской сад, плутал в недавно посаженной бамбуковой роще. На базаре возле лавок стояли приехавшие из деревень крестьяне и говорили, что хлопок в этом году хороший и винограду много. Потом один из них сказал: «Сколько лет прожили без Мехди – и ничего, все хорошо». Остальные засмеялись, и мне показалось, что им стало неловко. Мимоходом я заглянул во двор мечети, которую давно уже посещали одни старики. Сегодня здесь было народу больше, чем обыкновенно. Старые люди, сидя на корточках, крутили концы бород, качали головами и говорили о чем-то длинно и монотонно, как любят говорить иные старики. Я обратил внимание на нищего, сидевшего в углу двора. Сколько я себя помню, он здесь сидел всегда, и я слышал от старожилов, что задолго до того, как я появился на свет, он уже сидел, так же скрестив ноги и бормоча молитвы. Обыкновенно на него обращали мало внимания, но сегодня он, видимо, знал интересные вещи. Он рассказывал их на ухо то одному, то другому. Выслушав его и омыв у фонтана лицо и руки, люди собирались кучками и беседовали, качая головами и крутя пальцами концы бород.

По городу шли слухи. Еще ничего не зная, не услышав ни одной фразы, подтверждавшей мои подозрения, я чувствовал в воздухе беспокойство, и тихий вечер, монотонное журчанье воды в арыках, неподвижность запыленной листвы на деревьях внушали мне страх и горестные предчувствия.

Я пришел домой уже поздно, но у нас еще горел свет. У матери сидели женщины, соседки по дому и подруги из прачечной. Еще за дверью я слышал оживленный разговор. Женщины говорили, перебивая друг друга, спорили и волновались. Однако когда я вошел, все замолчали и сделали вид, что заняты пряжей. Отчим сидел наклонившись и забивал гвозди в сапог. Мать собрала мне ужин, я ел жирный плов, а женщины пряли и вполголоса разговаривали. После всех пережитых сегодня страхов мне особенно было приятно смотреть на мирную и простую жизнь, на ремесленника, склонившегося над рабочим столом, на женщин, отдыхавших от дневной работы. Лампа с металлическим колпаком освещала молоток в руке моего отчима, обрезки кожи, дратву и гвозди на столе.

Усталость разливалась по моему телу, глаза слипались. Все пережитое за день стало казаться далеким, давним. Я не прислушивался к разговору, и только тогда, когда заговорила мать, я обратил внимание на ее слова.

– Он ведь такой хороший человек, – сказала она, – такой добрый, такой веселый, такой работящий. Он не показывает этого, но я знаю, он очень мучается оттого, что не слышит и не говорит. Это было б такое счастье, такое счастье...

Она всхлипнула и замолчала. Женщины работали молча, как будто бы не слышали слов моей матери, а она рукавом незаметно вытерла слезы и оглянулась на отчима. Я тоже посмотрел на него. Я увидел его согнутую спину, и мне стало как-то неприятно: вот сидит человек и о чем-то думает, что-то делает, а другие говорят о нем здесь же, как будто его и нет.

– Мама, – сказал я, – уж не надеешься ли ты, что этот обманщик, о котором сегодня говорят в городе, придет и вылечит Сулеймана?

– Глупости, глупости, – ответила мать и взглянула на меня смущенными, виноватыми глазами.

Но тут вмешалась Баш, толстая и сварливая вдова банщика, жившая по соседству.

– Да чего ты его боишься? – почти закричала она. – Мал еще он такие вещи решать. Лучше бы шел спать, чем разговоры слушать.

Я хорошо понимал свою мать. За последние годы она отказалась от многих смешных предрассудков.

Она, верившая когда-то каждой басне, каждому вздорному слуху, сама смеялась теперь над собственным легковерием и любила слушать рассказы о том, как ученые поднимают урожай и какие чудесные изобретают самолеты. Только огромная жалость к своему несчастному мужу могла заставить ее поверить слухам о появлении Мехди. Она верила им и не верила. Из-за этих колебаний ей было стыдно даже меня, мальчика, собственного ее сына.

– Знаешь, Гамид, – сказала она робко, – он, говорят, поднимает на ноги очень тяжело больных, и его даже многие доктора признают.

Про докторов она, конечно, выдумала тут же, чтобы хоть немного оправдаться передо мной. Но я был настроен непримиримо к этим басням.

– Глупости, – сказал я, – обыкновенный жулик с майдана, и мне даже говорили, что он украл в прошлом году у одного колхозника сапоги.

Это я тоже соврал, чтобы убедить мать.

– Да, да, конечно, – сказала она, – наверное, жулик. Ну, иди спать. Устал ведь, наверное.

В другое время я бы еще поспорил, но сейчас глаза у меня слипались, и я, попрощавшись со всеми, ушел в заднюю комнату, разделся, лег и сразу уснул.

Что-то больно кольнуло меня в щеку, и я проснулся. Со сна, не разобрав, в чем дело, я повернулся на другой бок и собирался снова заснуть, как вдруг меня еще больнее ударило в затылок. Я окончательно проснулся, привстал и при лунном свете увидел на подушке камешек.

– Сюда, сюда, – услышал я напряженный шепот и поднял глаза. В открытой форточке торчала лохматая голова Бостана.

– Скорей выходи, – сердито прошептал он, – полчаса бужу, не могу добудиться.

– Ладно, сейчас, – ответил я тоже шепотом. Лохматая голова исчезла. Я сел на кровати и огляделся. Луна освещала комнату. На широкой кровати, раскинувшись, спал отчим. Он глубоко и ровно дышал. Мать лежала рядом. Выражение растерянности, смущения, неуверенности, которое я видел на ее лице вечером, не сошло даже во сне. Одеваясь, я думал: зачем вызывает меня Бостан в такое неурочное время? Застегнув последнюю пуговицу, я на цыпочках подошел к окну, открыл его и вылез наружу.

Бостан ожидал меня не один. Рядом с ним стоял не знакомый мне мальчишка, босой и без шапки, испачканный сажей, как будто он ночевал в угольном ящике. Бостан кивнул на него головой и сказал:

– Это Митька.

Мы поздоровались.

– Я встретил его на вокзале, – продолжал Бостан, – он собирался съездить в Москву, но согласился подождать следующего поезда.

Я с уважением посмотрел на мальчика, обладавшего такими широкими возможностями передвижения. Мальчик стоял с ленивым и независимым видом и ковырял землю большим пальцем ноги. Бостан сказал:

– Он был в Мертвом городе и видел Мехди. Я ахнул.

– Значит, он действительно существует, этот Мехди?

– Пришел человек, – сказал мальчишка. – О нем говорят, что он может делать чудеса. Народ собирается кругом. Все хотят на него смотреть.

– Ты скажи ему, кто этот человек, – вмешался Бостан.

Мальчик спокойно ответил:

– Ваш мулла.

Мы с Бостаном переглянулись.

– Как ты считаешь, – сказал Бостан, – надо, чтобы он сам рассказал об этом Чернокову? А то Черноков не поверит.

– Отпустите меня, ребята, – сказал мальчишка. – На скорый я уже опоздал. Мне хоть бы на почтовый попасть.

– Не понимаю тебя, – рассердился Бостан, – тут важное дело. Большие люди с тобой разговаривать будут, а ты на поезд спешишь. Дурак, честное слово.

– Он нам не нужен, – решительно сказал я. – Пусть едет.

Бостан с сомнением посмотрел на меня.

– Ладно, – сказал он, – проваливай.

Мальчишка ушел. Мы проводили его глазами, а потом, не сговариваясь, побежали к НКВД, чтобы сейчас же все рассказать Чернокову.

Конечно в НКВД нас не пустили. Бостан ругался и требовал Чернокова, но нам объяснили, что сейчас уже три часа ночи, Черноков давно ушел домой и все люди спят. Бостан обещал куда-то пожаловаться и грозил, что всем попадет по первое число, так как мы пришли сообщить очень важные вещи. Тогда нам предложили пройти к дежурному, но Бостан пожал плечами и возразил, что он привык разговаривать с самим Черноковым и что до какого-то дежурного ему дела нет. С этим мы и ушли.

– Наверное, Чернокова действительно нет, – сказал Бостан, когда мы вышли на улицу. – Пойдем к нему домой.

Мы долго ломились в запертую калитку и еще дольше ругались с заспанным дворником, который не хотел нас пропустить. Бостан грозил и на него пожаловаться, но дворник захлопнул перед нами калитку. Мы спрятались за углом и подождали, пока он, зевая и ругаясь, ушел спать. Тогда мы перелезли через ворота и поднялись по темной лестнице. Мы звонили, стучали и били ногами в дверь. В квартире Чернокова никто не отзывался.

– Надо идти к Баширову, – сказал наконец Бостан, – он живет этажом ниже.

На стук из квартиры Баширова вышла старушка и сказала, что Баширова дома нет. Больше всего нас удивило, что она не ругалась и даже посоветовала зайти утром пораньше. Мы снова перелезли через ворота и остановились, чтобы подумать.

– Может быть, он в Совете? – сказал Бостан, и мы побежали в горсовет.

Баширов был здесь. Сторож пропустил нас к нему без возражений. В большом кабинете горела настольная лампа. Баширов расхаживал по комнате, маленький, коренастый, размахивал здоровой рукой и: говорил. Еще несколько человек сидело вокруг, и среди них Фейсалов, как всегда, надутый и важный.

– Бостан? – удивился Баширов. – Тебя опять куда-нибудь не пустили?

Бостан покачал головой.

– Мы с важными новостями, – сказал он и сел на стул, тяжело дыша. Я думаю, что дышал он так для важности, чтобы все видели, как он, еле живой, все-таки принес важные вести.

– Какие новости в такое время, – хмурясь, сказал Баширов, – спать надо, ребята, а не играть в разведку.

Можно было подумать, что Бостан не слышал его. Спокойно он вынул из кармана сложенный вчетверо носовой платок (недавнее нововведение в его туалете), отер лоб и снова спрятал в карман.

– Ну, – нетерпеливо сказал Баширов, – в чем дело?

– Мы наконец узнали, – неторопливо заговорил Бостан, – кто такой этот Мехди, о котором болтают в городе.

После этой фразы я заметил, что отношение к нам изменилось и никого уже не удивляло, что мы не спим в такое позднее время. Тогда я, осмелев, отошел от двери и уселся рядом с Бостаном.

– Так, – сказал Баширов, – ну и кто же он?

– Он сейчас в Мертвом городе, – медленно произнес Бостан, стараясь продлить удовольствие.

– Это мы знаем, – нетерпеливо сказал Баширов.

– К нему собирается народ, – продолжал Бостан. – Говорят, что он будет излечивать все болезни.

– Ну, хорошо, а кто же он такой? – спросил Баширов.

Тут я, боясь, чтобы Бостан меня не опередил, сказал:

– Это мулла из нашей мечети. Вчера он уехал в Мертвый город и объявил себя Мехди.

Бостан возмущенно посмотрел на меня. Он был очень зол на то, что самую интересную новость сообщил я, а не он. Но я считал, что раз мы пришли вместе, что-нибудь должно было прийтись и на мою долю. А новость была, в самом деле, интересная. Баширов так и застыл на месте, а Фейсалов громко присвистнул.

– Мулла – дурак, – сказал Баширов. – Конечно, он пешка в этой игре.

Баширов снова заходил по комнате от дивана к окну и от окна к дивану. Наступило молчание. Мы сидели притихшие, боясь, чтобы о нас не вспомнили и не послали домой. Но, кажется, всем было не до нас.

– Арестовать его, негодяя! – сказал неожиданно Фейсалов, но Баширов посмотрел на него невидящими глазами, и он замолчал. Снова стало тихо, и были слышны только мерные шаги Баширова от окна к дивану и от дивана к окну.

– Даже странно, – вдруг заговорил он, – на что он рассчитывает, этот мулла, и его друзья? Ну, я понимаю, раньше каждый, кому не лень, чудеса совершал. Как-то даже в голову не приходило, что, может быть, это обман. Выроет человек яму в собственном доме, сядет в нее и скажет: не вылезу отсюда. Вот и готов святой. Уже несут больных. Пятеро умрут – не беда. Шестой выздоровеет – чудо. Меня самого таскали к такому лекарю еще мальчишкой. Грязный, лохматый был старик. Я его до смерти боялся. Но теперь на что они рассчитывают? Распустят слухи. Многие придут не потому, что верят, а так, из любопытства. Так ведь чудеса же придется показывать, раз пообещали. А народ у нас к чудесам привычный. Его врачи лечат, в лабораториях анализы делают, ему чудо подавай настоящее, чтобы действительно слепой прозрел или немой заговорил. Симулянты? Расчет может быть на симулянтов? Но ведь это не трудно разоблачить. Узнать, откуда человек, где жил. Найти свидетелей. Здорово, Черноков!