Текст книги "Холодно в небесах. Книга первая"

В кабинет вошла Сара и потерлась о руку хозяина, которую он с готовностью протянул ей навстречу. Кошка, урча, прошлась вокруг его ног и улеглась на полу рядом, поджав под себя все четыре лапы. Кронс наблюдал за ней и немного завидовал ее пластичности и свободе в движениях. Сара была красива и грациозна, под стать хозяину. Отметив про себя сходство животного и человека, министр подумал, что если они похожи еще и характерами, то, пожалуй, пора собираться домой, чтобы не стать жертвой внезапного звериного бешенства.

– Мне интересно вот что: существует ли какое-то дополнительное образование для поднебесных жителей? Ну, скажем, курсы какие-нибудь, семинары, специальные школы… – Властитель, вероятно, продолжал бы и дальше список умозрительных прекрасных возможностей для народа, если бы вовремя не спохватился, заметив, как вытягивается от удивления лицо министра при этих словах.

– Простите, верховный властитель, – не скрывая своего удивления, подключился министр, – но, согласно положению о народном образовании за номером двести восемьдесят четыре, жителям поднебесной предоставляются образовательные программы, разработанные министерством просвещения и лояльности, то есть нами, и утверждаемые высшим статусным лицом сообщества, то есть вами… Я думал, вы помните, что дополнительное образование отменили в том же году, когда вы приняли присягу высшего статусного лица. Вы же и отменили…

Вэл смешался и встал.

– Восемнадцать лет прошло, – коротко и нервно произнес он. – Разве можно помнить все? На это у меня есть Зиги. – При упоминании имени советника Вэл почувствовал укол в области сердца и нарастающее раздражение в адрес своего верного спутника. – Мне кажется, можно сделать некоторые послабления и предоставить возможность самым лояльным жителям поднебесной повысить свой образовательный уровень. Вот только есть ли в этом необходимость? Как вы думаете, министр?

Кроне, явно не ожидавший подобного поворота разговора, не знал, что ответить. Он нервно теребил подлокотник кресла пальцами правой руки и бормотал что-то неразборчивое.

– Что же вы, министр? Скажите уже свое мнение, – настаивал Вэл.

– Мне кажется это несколько нелогичным: мы методично избавляем людей от способностей правового полушария, но ведь любой процесс обучения неминуемо приведет к развитию мыслительной деятельности. Зачем? Объясните мне ход ваших мыслей, господин Вэл.

– Ну, во-первых, предоставив разные возможности людям, мы создадим некоторое подобие, иллюзию, если хотите, того, что их благополучие как-то зависит от их усилий. А то в последнее время у меня стало складываться впечатление, что граждане потеряли всякий интерес к жизни. А это, согласитесь, в самом ближайшем будущем может негативно сказаться на нашей экономике. Человек всегда должен к чему-то стремиться, и лучшее, к чему он может стремиться, – это к тому, чтобы выжить…

– Если я правильно вас понимаю, господин Вэл, вы предлагаете сократить субсидии и вынудить людей зарабатывать на то, что сейчас они гарантированно получают? – В голосе министра отражалась смесь ужаса и любопытства. Он сразу забыл о своем ревматизме и совсем недавнем желании сбежать из этого кабинета.

Вэл понял, что сделал ставку на того человека. Он готов был обнулить субсидии хоть всем двум миллионам, лишь бы книги из спальни Била Корна оказались в его руках. Такая жертва не казалась ему чрезмерной, но, к счастью для двух миллионов, необходимой – тоже.

– Я предлагаю вам провести эксперимент. Со своей стороны гарантирую вам всяческую поддержку. – Вэл почувствовал вдохновение и желание сделать что-то необычное. – Выберите любой энгл в качестве проектного, скажем, двадцать восьмой, изучите подробно, как там обстоят дела, продумайте план действий и доложите. Возможно, чтобы лучше понять нюансы планируемых изменений, вам понадобится обойти каждый дом, осмотреть его на предмет наличия уже имеющихся образовательных и иных пособий, – медленно проговорил Вэл, чуть более выделяя слово «иных». – Это поможет определить предпочтения людей, к чему они более склонны, что им интересно, и на основании этого составить планы развития дополнительного образования – предпочтительный и целесообразный. Вы меня поняли, министр Кронс?

– Да, мой господин, – с готовностью ответил министр. – Каким временем я располагаю на реализацию проекта?

– Мне важно, чтобы вы приступили немедленно, по крайней мере, в исполнении первой части задания – сборе первичной информации. Дальше вы будете иметь неограниченное время на реализацию этого нужного проекта. И принесите мне все, что найдете интересным. Я говорю о книгах и журналах, которые вдруг удастся обнаружить. Начните с дома номер, не знаю даже, например, четырнадцать.

– Конечно, господин Вэл. Разрешите приступить? – Кронс встал и одернул платье, приводя себя в состояние рабочей готовности.

– Идите, министр. И приходите лично ко мне, как только что-то прояснится.

Кронс поклонился и вышел. Вэл остался один. Он был доволен собой, поскольку не сомневался, что книги Била Корна уже завтра лягут на его стол. Министр произвел на него приятное впечатление.

Прошлым летом Кронсу исполнилось пятьдесят лет. Статус второго уровня влияния Вэл вместе с саблей из своей коллекции в богато украшенных зеленых ножнах преподнес ему как подарок к юбилею, и надо ли говорить, что это был самый желанный и самый драгоценный подарок. Обладатель такого статуса мог жить и умереть спокойно: он достиг максимума в политической карьере и обеспечении своей семьи ресурсами. Второй уровень влияния уравнивал статус министра со статусом сенатора, что не так часто случалось у людей, не имеющих родовых прав занимать место в Сенате. Теоретически оставался еще первый, высший статус влияния, но лицо, наделенное им, сохраняло его пожизненно, а второго такого лица быть не могло. К тому же Вэл находился в полном расцвете сил и еще многие десятилетия мог быть успешным политиком. При нем некогда могущественная власть Сената слегка ослабела, особенно после того, как он принял на себя исключительные полномочия. Но сенаторы, несмотря ни на что, поддерживали его во всем. Залогом их симпатии была невероятная щедрость Вэла в адрес приближенных лиц.

Особенно внимательным властитель был к тем политикам, у которых имелись дети. «Нет материальных проблем в семье – есть высшая степень ее лояльности», – сказал он как-то Зиги в ответ на замечание того, не слишком ли щедрым подарком со стороны государства стало наделение правом собственности сенатора Мэнси на часть морского побережья. Мэнси был самым молодым, а потому самым амбициозным и активным сенатором, но главное, почему Вэл выделял его среди прочих, было то, что Мэнси имел пятерых сыновей – будущих сенаторов. И поскольку Марку, его старшему сыну, двадцать семь исполнялось уже в следующем году, он получал реальную возможность занять первое же освобождающееся в Сенате место. Восьмидесятипятилетний Фрэн вряд ли может заставить его ждать слишком долго.

Марк получил блестящее образование и уже сейчас подавал надежды выдающегося юриста и политического деятеля. Он очень симпатизировал Вэлу, и симпатия была взаимной. Властитель нередко принимал на своей вилле семейство Мэнси по выходным дням, а с Марком позволял себе уединяться и разговаривать подолгу в библиотеке. Не имея собственных сыновей, Вэл был искренне привязан к Марку и, видя в нем множество качеств, достойных главного управляющего, готовил его к политической карьере как своего преемника.

Другие два сына сенатора, близнецы Вийон и Франсуа, – именами своими обязанные периоду увлеченности мадам Мэнси французской средневековой поэзией, были моложе Марка на восемь лет и в данный момент времени оканчивали гимназический курс. Странный выбор имен мог говорить о том, что мадам так и не смогла подобрать двух разных для своих сыновей и наградила их одним – именем великого поэта и известного разбойника, поделив его пополам; или о том, что, несмотря на наличие хорошего литературного вкуса, особой фантазией она все-таки не отличалась. Однако отличалась потребностью бесконечно подчеркивать свою оригинальность, о чем свидетельствуют хотя бы строки, высеченные на стене в ее комнате, принадлежащие все тому же достославному Франсуа Вийону:

 
Ругают женщин повсеместно,
Однако в них ли корень зла?
Ведь каждая когда-то честной
И чистой девушкой была!
 

Слова были выведены над изголовьем ее кровати косым каллиграфическим почерком едва заметной золотой краской по светло-желтой штукатурке, так что упрекнуть хозяйку в очевидном отсутствии вкуса было нельзя, но и заподозрить в его наличии – тоже.

Влияет ли имя на характер и судьбу человека, сказать определенно сложно, но то, что близнецы не обладали амбициозностью и целеустремленностью старшего брата, предпочитая политике поэзию и проказы, позволяет думать именно так.

Ко всему прочему, мадам, дав мальчикам столь необычные имена, видимо, страстно желала дочь, потому что решилась на новую беременность практически сразу: Георг родился спустя четырнадцать месяцев, а еще через три года на свет появился маленький Кир, которому сейчас было тринадцать и в котором властитель души не чаял. По соглашению с Мэнси, он стал мальчику крестным отцом и дал ему свое второе имя, что накрепко связало оба семейства.

Вэл готов был принять крестника у себя и предлагал сенатору позволить сыну жить у него, но Мэнси считал это излишним и каждый раз вежливо отказывал властителю. Но Вэла Второго, как шутливо называли мальчика близкие, со страшной силой тянуло к Вэлу Первому. Он приезжал на виллу властителя при любой возможности и всегда с большой неохотой покидал ее. Здесь у него была своя комната, устроенная с учетом всех его пожеланий. А главное, здесь была библиотека, которой ему разрешалось пользоваться сколько душе угодно. Мальчик с жадностью читал книги обо всем на свете, но особенный интерес у него вызывала древняя история. Вэл поощрял любовь крестника к чтению древних авторов и сам нанимал для него учителей. Благодаря неусыпной заботе крестного и большим стараниям со своей стороны к тринадцати годам Кир свободно читал на древнегреческом, латинском и еще шести европейских языках: испанском, французском, немецком, польском, итальянском и английском. И даже с учетом современных технологий, сильно облегчающих изучение любой науки, его достижения нельзя было не считать значительными.

Любимыми авторами у младшего Мэнси были Плутарх, Светоний и Юлий Цезарь, а «Сравнительные жизнеописания» первого были прочитаны им несколько раз. Властитель считал, что будущему сенатору полезно иметь представление о том, каким должен быть настоящий государственный муж, и уметь отличать добродетель от целесообразности, чтобы в случае необходимости, принимая политическое решение, сделать правильный выбор. Сам Мэнси, пять лет назад став сенатором, по достоинству оценил значение покровительства такого человека, как Вэл, для будущего его сына и стал чаще позволять мальчику гостить у крестного.

В это время гимназисты отдыхали на зимних каникулах, и семиклассник Вэл Второй должен был сегодня объявиться в доме Первого, чтобы остаться на несколько дней. Властитель ждал его приезда с нетерпением, потому что с ним дом становился живым, а существование снова обретало забытые смыслы. Рядом с крестником Вэл ощущал себя нужным и был практически счастлив.

Кондитер со вчерашнего дня готовил десерты для двух Вэлов-сладкоежек и выпекал их любимые пирожные.

Обычно к таким дням, когда Кир оставался гостить у него, Вэл приготавливал мальчику сюрприз, какой-то особенный подарок. Он любил его баловать, но старался соблюдать меру, чтобы у ребенка не возникало ощущение того, что ему все доступно. Однако в этот раз Вэл, погрузившись в суету и тревоги, не успел позаботиться о подарке. Вернее, это просто вылетело у него из головы. Сейчас, вспомнив о приезде крестника, властитель задумался, что за сюрприз он мог бы ему преподнести, но ничего подходящего не шло на ум. Поразмыслив недолго, Вэл решил, что спросит мальчика, чего тот сам желает.

Успокоившись этой мыслью, и вспомнив недавний разговор с Кронсом, властитель подумал о том, что давно было пора расширить круг доверенных лиц, ограниченный советником. Отправив сообщение Зиги с требованием явиться к нему, как только разрешатся неотложные дела в замке, он прилег отдохнуть перед обедом и задремал.

5. Декабристы

В поднебесной готовились к народным гуляниям, устраиваемым каждый год в это время перед так называемым Строгим периодом, который начинался в конце января и заканчивался первого мая. Три месяца люди не могли вступать в интимную близость и должны были по возможности ограничивать любые личные контакты. Традиция имела два корня. Первый опирался на мнение, что дети, зачатые в этот период, рождаются слабыми и со сниженным иммунитетом. Второй уходил во времена пандемии двадцать первого века и был скорее символическим актом, чем действием, имеющим практический смысл.

Так или иначе, а ограничения Строгого периода привели к тому, что большинство жителей сообщества праздновали дни рождения в декабре и январе. Этот факт использовали члены подпольной организации, называвшие себя декабристами. Помимо организации проведения массовых мероприятий подпольщики устраивали нечастые собрания, на которых разъясняли интересующимся и допущенным на них лицам положение дел в сообществе, обсуждали готовящиеся в системе управления изменения.

До ареста выродков летом прошлого года организацией руководил Мартин, теперь его место занял Петр, тридцатисемилетний житель двадцать первого энгла, являющийся лидером профсоюза работников наземного транспорта. Он лично знал каждого, работающего в сфере пассажирских перевозок, и, помимо того, в силу своих профессиональных обязанностей, постоянно контактировал с огромным количеством людей. Помещение профсоюза декабристы и использовали для собраний, не привлекая к себе излишнего внимания властей. Если службе контроля приходило в голову посетить профсоюзное собрание транспортников, повестка дня автоматически изменялась, не вызывая ни у кого ни малейших подозрений. Это было удобно, и подпольщики чувствовали себя воодушевленными тем, что так просто водили за нос ищеек небожителей, практически у всех на виду занимаясь подпольной деятельностью.

Сегодня декабристы – профсоюзные деятели – решали вопросы, связанные с организацией праздника. В обязанность транспортников входило обеспечение города специальными развлекательными средствами передвижения – музобусами, как называли их в народе, которые вмещали в себя до ста человек и передвигались по магнитному полотну. На время праздника, который длился три дня, в музобусах играла спокойная музыка, а все пассажиры могли угощаться бесплатными горячими напитками и сладостями. Донные жители не имели права употреблять никакое спиртное до двадцати трех лет, а по достижении этого возраста разрешено было слабоалкогольное пиво. Музобусы пиво не предлагали, только чай, крюшон и какао – кому что больше нравится. Кроме этих больших, были музобусы поменьше – на десять человек. Их называли семейными и бронировали заранее.

Праздничное народное гуляние начиналось на главной площади города, где в центре устанавливали огромный павильон со сценой внутри. Актеры разыгрывали пантомиму, сюжет которой всегда был один и тот же и повторялся из года в год. Это была история молодых людей, влюбленных друг в друга, но вынужденных сдерживать свои чувства из-за Строгого периода. Действие продолжалось около тридцати минут, в течение которых на сцене появлялись родители юноши и девушки, бросающие укоризненные взгляды в сторону влюбленных, пытающихся пойти на сближение. Девушка, от смущения закрывая лицо руками, бегала по сцене, а парень, стоя на одном месте, то и дело протягивал руки в ее сторону, а потом опускал их. Никто не говорил ни слова, эмоциональную часть спектакля отрабатывали барабаны, по-разному озвучивая движения героев. Заканчивалось действие появлением на сцене человека в мундире государственного служащего, который демонстративно разводил в стороны скрещенные на груди руки, что означало окончание Строгого периода. Вслед за этим влюбленные обнимали друг друга, их родители одобрительно улыбались, после чего зрителям являлись дети в нарядных платьях с искусственными цветами в руках.

В этом году главный декабрист решил, что праздник нужно как-то оживить, привнеся в него что-нибудь новенькое. Этот вопрос Петр и вынес на обсуждение профсоюзному собранию.

– Мы из года в год смотрим один спектакль, а потом ездим компаниями в музобусах, пьем какао и едим бисквиты, – начал Петр. – Пора что-то менять. Так не начать ли нам с праздника?

Собравшиеся недоуменно переглядывались. По выражениям их лиц явно читалось, что они не понимают Петра.

– А что не так с праздником? – решился задать вопрос Джон.

– Вам не надоел примитивный сценарий? Всегда одно и то же: самодеятельные кривляния на сцене, потом дети читают одни и те же стихи, потом все ездят на музобусах и объедаются синтетическими зефирками, потом возвращаются на площадь и смотрят салют.

– Да! Это так весело! Замечательный праздник! – наперебой заговорили присутствующие.

Петр смотрел на них с жалостью, взглядом, полным разочарования.

– Если весело, то, конечно… – только и смог выговорить он и, помолчав недолго, объявил, что собрание окончено и все могут расходиться по домам.

И все разошлись, не выказывая ни малейшего неудовольствия. Петр смотрел им вслед и, когда за последним закрылась дверь, выругался вслух:

– Чертовы твари! Превратили людей в безмозглых баранов! Теперь – отмени совсем любые праздники – они даже не поймут, что это произошло, будут говорить, что хорошо сидеть дома и смотреть веселые программы, которые им милостиво разрешают смотреть.

– Согласен с вами во многом, но не во всем, – произнес Зиги, неожиданно входя в зал.

Петр вздрогнул, но вида не подал, что оказался застигнутым врасплох и слегка испугался этого.

– Что вам здесь нужно, советник? – спросил он ледяным тоном.

– По-видимому, то же, что и вам, – улыбнулся Зиги.

– Это очень маловероятно, – саркастично заметил Петр. – Уверен, что мы преследуем взаимоисключающие цели своего пребывания здесь.

– Как посмотреть, – проговорил советник. – Я тоже не против изменить немного сценарий праздника. Например, обучить так называемую труппу актерской игре. Хотя бы самую малость, а то создается впечатление, что на сцену вышли дети, плохо выучившие свои роли. – Зиги усмехнулся, чем задел Петра за живое и вынудил того открыто выказать агрессию.

– Вам смешно?! – воскликнул Петр, сжав кулаки. – Конечно, где нам знать свои роли, когда роль всего одна – быть безвольными рабами!

– Тише, Петр, тише, – испугавшись такой реакции, попытался успокоить советник. – Я вовсе не хочу с вами ни ссориться, ни спорить. Во многом вы правы, еще раз говорю вам это. Но не во всем.

– В чем же, по-вашему, я не прав?

– Хотя бы в том, что все здесь безмозглые бараны и бессловесные рабы. Вы, как мне кажется, человек совсем иного склада. Вы мыслите здраво, хотите что-то изменить.

– Это ничего не меняет, – несколько снизив пыл, ответил Петр. – Один в поле не воин.

– Иногда воин, – загадочно произнес Зиги. – Но вы правы, вы ничего не сможете изменить, потому что вы не воин.

– Да как вы смеете судить, кто я есть?! – возмутился Петр.

– Смею. Вы хотите, чтобы что-то изменилось, но ничего для этого не делаете! Ваше тайное общество декабристов – надо же было придумать такое провальное название! – создано исключительно для отвода глаз и отвлечения внимания от реально существующих проблем. Я подозреваю, что вы, будучи человеком далеко не глупым, извлекаете немалую выгоду от такого положения вещей. Признайтесь, что вам платит министерство лояльности за то, чтобы вы создавали вид подпольной деятельности и сдавали, куда следует, каждого, кто хоть сколько-то способен шевелить мозгами!

Петр, оторопев, смотрел на советника, с трудом переваривая услышанное.

– Кто вы такой, Зиги? – с ужасом в голосе спросил он.

– Я тот, кому не все равно, что происходит в его государстве, – сказал советник и повернулся, чтобы уйти.

– И это все? – недоумевающе спросил Петр.

– Пока все. Завтра я найду вас, – не поворачиваясь, произнес советник и вышел.

Главный декабрист долго не мог прийти в себя после ухода советника. В поднебесной Зиги считался врагом человечества номер один. Все, кто хоть как-то еще мог мыслить, были уверены, что все зло от него: все программы по подавлению воли и вытравливанию мозгов инициированы им и им же контролируются. Его обвиняли в истреблении выродков, причинении вреда здоровью граждан постоянным облучением, снижении уровня рождаемости и даже в подавлении воли верховного властителя. Да, были и такие, которые считали Вэла чуть ли не жертвой произвола советника. Петр не разделял мнения последних, но допускал, что Зиги играет первостепенную роль в системе управления людьми. Его сегодняшнее появление и странный разговор, который он вел, на мгновение поставили под сомнение правильность подобных мыслей, но Петр знал, что верить небожителям нельзя и что их коварство не знает предела. Поэтому он даже не обиделся на странные упреки, высказанные советником, а решил быть всегда начеку и завтра ничего лишнего Зиги не говорить.

И все же он порядком озадачился странным поведением советника и домой пришел расстроенным. Отказавшись от ужина, он поднялся к себе и хотел было связаться с Алексом, своим соратником по подполью, чтобы рассказать о произошедшем, но в последний момент передумал, решив, что такие разговоры лучше вести лично и в таком месте, где не смогут подслушать. Поэтому он снова покинул дом, несмотря на то что до комендантского часа оставалось не так уж много времени, каких-нибудь полтора часа.

Алекс жил в том же энгле, что и Петр, буквально на соседней улице. Идти до его дома было не более пяти минут, и поэтому руководитель тайного общества не опасался не успеть вернуться домой вовремя.

На улице подмораживало. Снегопад закончился к вечеру, так и не разродившись угрожаемой метелью. Синоптики в очередной раз ошиблись. Небо очистилось от туч, ветер заметно ослаб – к утру город мог оказаться облепленным инеем в форме шестиугольных призм или даже острых иголок, если ночью мороз еще усилится.

К празднику улицы украсили иллюминацией, голубые фонари, освещая подогреваемые и защищенные от наледи дорожки, создавали иллюзию лунного света. Все казалось сказочным и прекрасным. Петр подумал, что если иней к утру не осядет сам, то его воспроизведет наземная служба управления для создания максимально достоверной картинки житейского рая.

Он перешел на улицу, где жил Алекс, выдохнул видимый на холоде воздух и поймал себя на мысли, что, если не вдаваться в подробности, не думать глубоко, со стороны жизнь в городе кажется вполне благополучной: устроенной, облагороженной и комфортной. И что с того, что люди разучились думать? Им и думать-то ни о чем не надо, обо всем заботится небо. И тут же другая мысль пришла ему в голову: может, советник и прав, говоря, что никакой он не воин, а так, лишь жалкая видимость, деревянный щелкунчик с игрушечной саблей в руках.

С этими невеселыми думами он позвонил в дверь Алекса. Ему почему-то долго не открывали. Минут через пять, когда Петр уже решил уходить, на крыльце показалась Надя, жена Алекса, с равнодушным выражением лица. Она сказала, что муж уже лег, потому что неважно себя чувствует, но что такое случается с ним каждый вечер, поэтому он, Петр, может проходить.

Дети Алекса и Нади, мальчик и девочка лет семи, играли в гостиной, пуская мыльные пузыри и хлопая их руками. На вошедшего Петра они не обратили никакого внимания, даже когда тот поприветствовал их. Ничему не удивляясь, Петр поднялся к Алексу и застал его в постели с повязкой, нормализующей давление, на голове.

– Что с тобой? – спросил Петр, обеспокоенный состоянием друга.

– Не знаю, – вяло ответил тот. – Уже неделю так. Прихожу домой и падаю от головокружения и слабости. Наверное, переутомился.

– Возможно, – согласился Петр. – У врача был?

– Нет, какое там, – отмахнулся Алекс. – Страховка кончилась, а следующая только через месяц. Потерплю.

– Почему у тебя страховка прервалась? – удивился Петр.

– Дети болели, пришлось мой резерв перевести на них. Думал, не понадобится. Кто ж знал…

– Обратись в наземный комитет за дотацией.

– Нет, не хочу. Ничего от них не хочу, – угрюмо произнес Алекс и закрыл глаза. – А ты чего пришел так поздно? Скоро сирена завоет.

– Хотел рассказать тебе кое-что, но вижу, тебе не до этого. Спи, завтра поговорим. Тебе утром лучше будет?

– Надеюсь, – тихо ответил Алекс. – Обычно утром хорошо, вечером худо.

Петр направился к двери, но Алекс остановил его:

– И все-таки, чего приходил-то?

– Ерунда, завтра расскажу. Спи, поправляйся.

И Петр ушел, не решившись нагружать больную голову приятеля своими сомнениями. По дороге домой он все время думал, что такое может быть с Алексом, почему их разговор не состоялся и что ему принесет завтрашний день, в котором Зиги обещал найти его. Еще он вдруг вспомнил, что кто-то давно рассказывал о женах других декабристов, живших несколько столетий назад, которые ради своих мужей отказались от привычной беззаботной жизни и пошли вслед за ними в страшные рудники. Что такое «рудники», он не знал, но они представлялись ему адским местом, лишающим человека здоровья и жизни. И еще ему подумалось, что Надя, хотя и является женой декабриста, точно ни на какие лишения ради Алекса не пойдет.

Придя домой, он первым делом спросил свою жену Олю, пойдет ли она с ним в рудники. Оля сказала, что не знает, что это за место, но если ему очень надо, чтобы она пошла, то, конечно, пойдет.

Петр, успокоенный ее словами, заснул безмятежным сном, отпустив волнения этого дня…

Утром все деревья в городе оделись инеем. Маленький мальчик лет пяти, которого вела за руку няня, увидев его, сказал, что ветки похожи на оленьи рожки. «Что ты такое говоришь, Костя? Это всего лишь деревья», – удивилась няня странному замечанию мальчика и потянула его за собой, велев не глазеть по сторонам, а смотреть под ноги.

Жители энглов спешили на работу, не замечая красоты вокруг. Открывались кафе и пункты выдачи материального обеспечения, работники детских заведений забирали детей на время, пока их родители трудятся. Дети постарше отправлялись в центры образования, где им давали нехитрые знания, применимые в жизни и будущей профессии.

До праздника оставалось два дня, и это обстоятельство оживляло людей: им было о чем говорить. Мужчины говорили о том, что надо пользоваться моментом максимально, потому что потом наступят три месяца жесткого воздержания, когда придется принимать успокоительные средства, чтобы работать, не думая о желаниях. Женщины обсуждали, во что нарядятся к празднику и как будут сдерживать свои чувства во время представления артистов; дети – сколько зефирок и бисквитов смогут съесть в музобусах. Служба наземного управления готовилась усилить контроль на время проведения праздника и мобилизовывала полицейские отряды для патрулирования города.

Жизнь катилась по накатанной колее, никуда с нее не сворачивая.

В восемь утра, как только началось официально рабочее время, в дверь дома, в котором жила Нина Корн, позвонили. Нина, не привыкшая к визитам столь ранним, удивленно посмотрела на монитор камеры наружного наблюдения: на крыльце стоял незнакомый мужчина лет пятидесяти, с жидкими желтыми волосами, выбивающимися из-под зимней повязки, с синими, как некогда у ее сына, глазами. Нина испугалась и решила не открывать, но тут сработала система оповещения приближения статусного лица, и ей пришлось впустить непрошеного гостя в дом. Кронс был один. С первого взгляда убогость жилища поразила его. Он даже подумал, что Вэл специально назвал ему номер этого дома, чтобы он, министр просвещения и лояльности, собственными глазами увидел, как живут в двадцать восьмом энгле те, чей коэффициент субсидии приближен к прожиточному минимуму. Кронсу стало не по себе.

– Чем вызван ваш визит ко мне? – испуганным голосом спросила Нина. – Я всегда сдаю отчетность вовремя.

Кронс понял, что она приняла его за служащего из комитета по труду, и решил поддержать ее заблуждение:

– Не беспокойтесь, вы отлично работаете, Нина, у нас нет никаких нареканий в ваш адрес.

– Тогда зачем же вы пришли? – недоумевала хозяйка бедного дома.

– Наш комитет проводит розыгрыш значительной суммы денег на благоустройство жилищ для жителей вашего энгла. Мне необходимо осмотреть дом и описать его состояние. Если вам повезет и вы выиграете, ваш дом изменится до неузнаваемости. Конечно, если вы ничего не имеете против участия в конкурсе.

Нина стояла молча, не зная, что сказать. Сам факт того, что кто-то считает, что она может быть против чего-то, потряс ее. Она никогда раньше не думала, что можно быть против.

– Проходите… – Нина замолчала, не зная, как обратиться к сотруднику комитета, за которого принимала министра. – Разденьтесь, если хотите, в доме тепло.

Кронс поблагодарил за предложение и с удовольствием снял верхнюю одежду, радуясь тому, что предусмотрительно оделся в штатское, а не в мундир.

– Мне нужно работать, прошу меня извинить, – скромно проговорила Нина. – Можете сами осмотреть дом или вам нужна моя помощь?

– Нет, спасибо, я справлюсь сам, работайте спокойно, я быстро.

Кронс бегло осмотрел кухню, для пущей убедительности отсканировав пространство для трехмерной интерактивной модели, если таковая понадобится, потом прошел в гигиенический блок, вид которого поверг его в ужас. Выходя из него, министр решил во что бы то ни стало найти средства на реконструкцию жилища Нины, даже если придется отдать собственные, и отправить сюда ремонтную бригаду в ближайшие дни. Эта мысль приятно ласкала душу, и Кронс чувствовал себя почти героем. Следующим желанием министра было найти Филдинга и ткнуть его мордой в интерьер этого дома, а вместе с ним призвать к ответу и Амира, и всех остальных, ответственных за благополучие граждан. Впечатлившись увиденным и расчувствовавшись собственной решимостью исправить бедственное положение жителей дна, Кронс чуть было не забыл, зачем пришел сюда, но, продолжая осмотр и оказавшись в комнате Била, увидел книги на полке и сразу все понял. Он в подробностях вспомнил разговор с властителем, то, как он якобы случайно назвал номер этого дома. Целью разговора с ним были книги из комнаты Била Корна, и ничего более.

Кронс взял в руки томик наставлений римского философа Сенеки, изложенных в форме писем к некоему другу Луцилию. Редкая книга, очень редкая. Старая и истертая, похоже, любимая. Кронс увидел закладку, открыл в том месте, где она лежала, и прочитал: