Текст книги "В поисках своей планеты"

В одно мгновенье все эти люди куда-то исчезли. Я встал и пустился искать их вокруг, только никого опять не обнаружил. Что же это могло бы быть, куда бы они могли деться? Может, все это мне приснилось? Нет, тарелка, настоящая фарфоровая тарелка с навозом, стояла на земле, как и чашка с мочой. От пиршества этих людей осталось много другой посуды. Тут я опять вспомнил истории с джиннами. Значит, это опять они были – джинны! Как ни странно, я о них опять начисто забыл после истории с моей лошадью. И тут же нашла на меня озабоченность: если они появились у нас, выходит, останутся здесь надолго. Значит, они будут мешать мне теперь жить, будут гнать мою лошадь по ночам, являться к моей жене или моим детям в моем облике и чего-то требовать от них. Ведь я же помнил из моего детства, что джинны могут все. И действительно после этого начались мои черные дни. Как бы крепко я ни связывал свою лошадь, каждое утро находил ее чуть ли не загнанной, сильно вспотевшей и с пеной, идущей из пасти – они же, джинны мчатся с небывалой скоростью. Они заставляют бегать лошадь даже быстрее, чем те могут. Если вы когда-нибудь увидите мчащуюся с бешеной скоростью лошадь, то знайте, что это джинн ее гонит. Я своих домашних тогда предупредил: кто бы из нас не возвращался домой, прежде чем впустить его на порог, нужно произнести на всякий случай слово «бисмиллах». Так джинны не могли бы найти ход в наш дом, хоть и продолжали бы мучить, пытаться обманывать и использовать нас в своих целях. Они пытались ворваться, как я и предвидел, несколько раз в наш дом в мое отсутствие, только, услышав «бисмиллах», тут же исчезали. Однажды моя младшая дочь, забыв об осторожности и о моем предупреждении, впустила одного джинна, явившегося в моем обличии, домой. Но старшая дочь все же догадалась, что это не отец, и сказала «бисмиллах». И джинн тут же опять исчез. После этого мои домочадцы стали более осторожными, чем прежде, так что больше ни один джинн не смог проникнуть к нам.

Через несколько дней после того пиршества с джиннами я вспомнил то, что они сказали про моего брата Тапдыга. Как-то сердце мне подсказало, что сегодня ночью должны опять рубить лес, и я решил покараулить и посмотреть, кто же на самом деле это делает на моем участке. В ту ночь я, спрятавшись в лесу с заряженным ружьем, стал дожидаться, не придет ли кто рубить деревья.

Глубокой ночью действительно появились люди. Они вогнали в лес грузовик и начали пилить одно дерево за другим. Их было двое, и в темноте мне трудно было разглядеть их лица. Поэтому я решил подползти к ним, хоть и очень боялся в душе. Я разве попытался бы опять только напугать этих людей ружьем и уговорить перестать рубить деревья. Но они сами могли убить меня, чтобы не оставлять свидетелей. Все равно приполз к ним ближе и стал разглядывать обоих. Я был потрясен: один из этих мужчин был действительно мой младший брат Тапдыг, а другой сержант милиции в возрасте. Значит, джинны оказались правы, мой родной брат устраивал мне все эти бедствия и делал это к тому же вместе с милиционером. Мне стало так обидно, что, забыв об осторожности, выскочил из-под дерева и бросился на них с ружьем:

– Вы что делаете? Бог бы вас проклял! Бросьте быстро пилу на землю!

– Что, ты грозишь родному брату ружьем? – спросил меня Тапдыг с упреком.

От его слов мне стало стыдно, и я опустил ружье. Тут сержант бросился на меня и ловко отобрал ружье. Потом Тапдыг, мой родной брат Тапдыг, которого я считал опорой, поддержкой в трудный день, приблизившись ко мне, внезапно ударил меня рукояткой пилы по голове, и я упал. Теперь я был разозлен не на шутку и готов был наказать родного брата за то, что он сделал со мной. Вскочив на ноги, я хотел найти что-нибудь, вроде камня или палки, чтобы дать им отпор. Но пока я пытался что-то найти, они схватили меня и начали бить. Я вновь упал, они продолжали бить меня ногами. Сильно избив меня, они связали мне руки и бросили в кабину грузовика, а сами продолжили рубить деревья. Я был почти без сознания, изо рта и носа у меня шла кровь, от боли ныло все тело. Наконец, уже под утро, машина тронулась. Милиционер и Тапдыг вынесли меня из кабины и оставили у порога моего дома, и тут же уехали, чтобы кто-нибудь из моих домашних случайно не увидел их. Я еле дополз до двери и стал стучаться. Жена открыла и, увидев меня, окровавленного, испугалась и подняла крик. У нас рядом все равно никого нет, чтобы кто-то услышал и пришел на помощь. Дети проснулись и, увидев меня в таком виде, тоже испугались. Они подумали, что это очередная проделка джиннов. Но я сказал, что это не джинны виноваты, а бессовестные люди.

– Почему не пошел в милицию, к тому толстому капитану? – спросил один из больных, внимательно слушавший этот необычный рассказ.

Мужчина, вздохнул глубоко и, будто сожалея о чем-то, ответил:

– Как только я немного пришел в себя, тут же пошел к нему, к тому самому капитану. Он выслушал меня, но едва я закончил свой рассказ, тут же сказал, что я должен все это сказать в лицо моему брату и тому милиционеру. Если все это окажется правдой, тогда он их накажет, а если я не смогу доказать сказанное мною, то сдерет шкуру с меня. Капитан отправил меня с одним милиционером в другую комнату, где мне пришлось ждать несколько часов, пока к нему не прибыли тот милиционер и Тапдыг. Капитан тут же вызвал меня. Я очень волновался, сердце чуяло что-то недоброе, и когда вошел в кабинет капитана, то заметил, что все трое очень злы.

– Расскажи, то, что ты сегодня утром мне рассказывал! – тут же сердито и угрожающе приказал мне капитан.

Я все повторил, немного скованно, стесняясь все-таки своего брата и боясь капитана с сержантом, пытался при этом не поднимать глаз и смотрел все время в пол.

– Это правда то, что он говорит? – еще более сердито спросил капитан моего брата и сержанта.

– Никак нет, товарищ капитан! Врет он, скотина!.. – ответил ему первым немолодой сержант, бросив озлобленный взгляд на меня.

– Что скажешь ты, Тапдыг – было такое дело, как твой брат рассказал? – спросил теперь капитан.

Тапдыг держался в кабинете так, будто я был не братом для него, а врагом.

– Да он же больной, товарищ капитан! Он сумасшедший, ему все время что-нибудь да мерещится, – сказал он в ответ. – Это от того, что он живет уже так долго вдали от людей. То он джиннов видит, то ангелов, то русалок в своем озере…

Тут все громко и издевательски расхохотались.

– Поймаешь одну русалку, принеси ее мне… Говорят они очень красивые и плавают с голыми сиськами… – капитан опять расхохотался и другие за ним. – Теперь убирайся отсюда, чтобы глаза мои тебя больше не видели! И не вздумай еще раз прийти ко мне с такой жалобой!

Так я ушел в тот день от капитана. От страха решил замолчать и делать вид, будто ничего не происходит. Только деревьев исчезало из моего леска все больше и больше. Однажды ко мне явился молодой лейтенант милиции и спросил, почему я не слежу за лесом, почему не ловлю нарушителей и не передаю их милиции. Я догадался, что этот лейтенант ничего не знает о том, кто рубит мои деревья. Я ему сказал, что уже стар, и здоровье не позволяет мне бдительно следить за лесом. А он в ответ – тогда, мол, лучше подать заявление об увольнении с работы. Пусть возьмут вместо меня молодого, сильного охранника, который будет лучше бороться с нарушителями. Сказанное им показалось мне разумным, и с его помощью я написал тогда заявление на имя директора управления водоснабжением. У меня дома ни конверта с почтовыми марками, ни адреса нашего управления не было. Лейтенант взял заявление с собой и обещал отправить его туда, куда надо было. После этого я испытал какое-то облегчение, но, с другой стороны, все-таки переживал, думал, куда же мне податься. Я уже так давно ушел из нашей деревни, будто на самом деле, как Тапдыг сказал тогда капитану, уже одичал. Рядом с отцовским домом мой старший брат построил свой, где жил с семьей. Отцовский дом пустовал, но брат собирался женить своего старшего сына и поселить в нем. На это я тоже давно дал свое согласие. А Тапдыг имеет квартиру в городе – давно туда переехал. Я надеялся на то, что старший брат войдет в мое положение и отдаст отцовский дом мне, а для сына построит новый. Он согласился на это, как услышал о том, как я страдаю. Хотя жена его, догадавшись, о чем мы толкуем, стала ворчать. Про Тапдыга я им ни слова не сказал. Я уже рад был, что вот-вот наконец-то избавлюсь от этого дома у озера, буду жить спокойной жизнью среди родственников в деревне, хотя озеро я очень люблю и не просто было бы мне расстаться с ним.

Я едва успел известить свою семью о том, что пора опять собираться в деревню, как появилась милицейская машина перед нашим домом. Один из милиционеров поднялся к нам и передал мне, что капитан опять хочет поговорить со мной и я должен срочно явиться к нему. Когда я пришел к капитану, он показал себя очень изумленным тем, что я решил оставить свою работу и вернуться в деревню. И стал он меня уговаривать, чтобы я не подавал заявление на увольнение, которое тот молодой лейтенант почему-то отдал ему вместо того, чтобы отправить в наше управление. Теперь капитан говорил, что вроде я очень ценный, опытный работник, будто такого как я нелегко найти. И даже если найдут, то придет ли он жить в степи у озера? Я не поддавался его уговорам, говорил, что устал, и джинны меня замучили, лучше опять буду жить в деревне.

– А туда, думаешь, джинны не придут за тобой? – спросил капитан, усмехаясь.

– Если даже придут, то там они не так опасны, как у озера, когда твой дом стоит один – одинешенек.

– Тебя все рано в деревне не примут, – сказал мне капитан уверенно.

– Почему? Это моя родная деревня: я там родился и жил, пока не переехал в этот проклятый дом у озера, – не соглашался я с ним.

– Это не дом проклят, это ты сам проклят! – капитан стал опять кричать. – Поэтому тебя и не примут в деревне! Тобой правит нечистая сила, и такой человек опасен тем, что на всю деревню навлечет джиннов!

Только капитан в тот день не смог меня ни уговорить, ни напугать. Я настаивал на том, что еду в деревню и все, и капитан в конце концов выгнал меня из своего кабинета.

Позже ко мне пришел еще и мулла из деревни. Никаким настоящим муллой он не был – знал только арабский немного и читал что-то из Корана. Его за это и приглашали на похороны, чтобы вести их, читать молитвы и отпевать покойного. Ко мне он пришел тоже с Кораном и спросил, верую ли я в бога. Я сказал, что да, верую. Потом он наугад открыл место в Коране, стал это читать на арабском и объяснять мне смысл. Он говорил о нечистых силах, о шайтане – дьяволе, ищущем возможность уязвить человека всякими окольными путями. Он стал теперь уговаривать меня, чтобы я не возвращался в деревню, так как джинны, по его словам, могли через меня и моих домашних найти путь и к другим ее жителям. Я стал отвечать ему, что я и моя семья всегда боролись против джиннов, ни разу не пустили их в дом, как бы те ни притворялись. Не забыл при этом упомянуть и тот единый случай, произошедший с моими дочерями. Мулла продолжал меня уговаривать не возвращаться, чтобы не навлекать беду на всю деревню. Но я не соглашался с ним, и мулла так же ушел, ничего не добившись. Тут я подумал вот о чем: а не капитан ли подослал этого муллу ко мне? Откуда я мог бы это знать, но мне показалось, что так оно и есть. Тем временем порубка деревьев продолжалась, стали даже рубить больше, а я все еще оставался охранником. Заявление мое лежало у капитана, который его и дальше не отправлял, и мне не возвращал.

Так я пошел сам еще раз в милицию, к тому же капитану, стал жаловаться на то, что все больше и больше деревьев исчезают из моего леса, а я не могу за всем этим следить. Поэтому я окончательно решил уволиться и переехать в деревню. Капитан вновь разозлился, услышав все это, но потом вроде успокоился и велел мне на следующий день после обеда зайти к нему еще раз. Когда я пришел к назначенному времени, в его кабинете были опять мой брат с тем сержантом. Как меня увидели, тут же сержант и мой брат бросились на меня и стали жестоко избивать. Потом даже и капитан к ним присоединился. Так они били меня в течение получаса, без остановки; я весь в крови лежал на полу, коверкаясь от ударов, которые они продолжали наносить мне ногами, и от которых я пытался, хоть и безуспешно, защищаться и кричал от боли. Потом наконец-то они прекратили бить меня и, посадив в милицейскую машину, отправили домой. И предупредили, что я даже и думать не должен об увольнении с работы.

– А никто этого не увидел, в каком ты состоянии ушел от них? – спросил теперь встревоженный врач.

– В коридоре я встретил несколько милиционеров, когда уходил, – ответил больной. – Они увидели, как я сильно был избит, но никому до этого не было дела.

– И чем все это кончилось? – спросил недовольно врач.

– Ничем, я до сих пор работаю охранником озера. Только вчера лег в больницу: после тех избиений у меня все время зудит внутри, – больной потер живот, слегка подняв подол рубашки.

– Из-за этого ты пришел в больницу? – спросил опять врач.

– Да, дохдур, из-за этого.

Доктор опять разозлился:

– Я же сказал, что тебя надо в дурдом отправлять. Завтра обследую тебя, посмотрю, если есть признаки побоев, тоже отмечу.

Тут он опять задумался.

– Хотя ты говоришь, что тебя избивали в милиции. Разве так бывает? Нет, я не верю ни одному твоему слову. Все это у тебя такие же сказки, как про джиннов и русалок… Ладно, завтра тебя все равно обследую. Остальных тоже завтра обследую, сегодня не могу больше – этот человек вывел меня полностью из колеи со своими джиннами.

Доктор встал, собираясь уходить, но вдруг, что-то вспомнив, обратился к поэту:

– А тебе я сказал: не пей больше! Нельзя тебе пить – умрешь. Мне все равно, если хочешь умереть, то умирай. Я тебя уже не один раз предупреждал.

Сказав это, он ушел, всем сразу стало легче дышать. Толстяк попытался поддержать доктора:

– Он прав, мы должны выполнять все его предписания, если хотим вылечиться.

Остальные вяло кивнули, может, не только из-за того, что были согласны с ним, а просто сказанное в адрес доктора недоброе слово могло быть донесено ему кем-то из сидящих здесь.

Абид не хотел слушать продолжения разговора и решил вернуться в палату. Не раздевшись, прямо в одежде, он лег на кровать. Рассказанное охранником не впечатлило его: доктор прав, старику все это мерещится. Сам Абид не в каких джиннов, тем более в русалок, не верил. Давным-давно людям казалось, что есть такие таинственные существа и они сочиняли небылицы о них. Но наука пролила свет на все и теперь только непросвещенный, больной человек может верить в них. Абиду стало тоскливо и скучно. «Но это все равно лучше, чем мучиться страхами», – подумал он и будто вызвал этим мысли о своей болезни или даже болезнях. Он снова стал удивляться несправедливости, которая была уготовлена ему судьбой. Может, он стал бы великим ученым, гениальным мыслителем, открывшим совершенно новое, неведомое до сих пор человечеству? Неужели ему суждено умереть, не прожив на свете даже полных шестнадцати лет? Нет, этого не может быть, это, наверно, ошибка, заблуждение, он здоров и скоро опять все встанет на свои места. Он забудет все эти неприятные переживания и опять начнет мыслить, как прежде. Тут он вроде немного успокоился и даже начал дремать. Но вдруг почувствовал резкую боль в области живота. «Нет, у меня точно развивается рак желудка» – подумал Абид. Мрачные мысли вновь овладели им. Значит, жить ему осталось совсем немного. Как он слышал, люди с раковой опухолью жили не более двух лет, другие даже всего несколько месяцев, страшно мучаясь и умирая в невыносимых страданиях. Вот что ему уготовила судьба, такую страшную смерть… Нет, не может быть! Это, наверно, ошибка какая-та. Может ему это показалось, никакой резкой боли у него в желудке не было? Он сел на кровати. Скорее всего ему все это действительно кажется. Никаких болей, никаких болезней у него нет и никогда не было. Абид подошел к окну. Из окна открывался вид на двор больницы. Двор зарос травой, деревья, которых было не так много, росли не по порядку, а как попало. Подростки вырезали на чинаре, у забора какие-то буквы, наверняка свои имена и, может, еще имена девочек, в которых они были влюблены. Буквы уже почернели, но их все равно можно было различить, даже на таком расстоянии, хотя разбирать их было уже трудно.

Абид напрягся, пытаясь разобрать надпись на стволе, но вдруг в его голове словно прошел электрический разряд. Он потер висок. «Это точно менингит», – подумал Абид. Новая боль заслонила первую. Абид снова лег на кровать, пытаясь отогнать мучительные мысли, и думать о чем-нибудь глубоком и интересном. Но мысли о близкой смерти – если не от рака, то от менингита – мешали ему. Беспокойство стало даже усиливаться, отнюдь не уменьшаться. Ему казалось, что ничто уже не в силах изменить вынесенный ему приговор – умереть, не дожив и до шестнадцати лет. Мысль эта была невыносима, ему казалось, что он не выдержит этого и вот-вот что-то случится с ним.

Тревога овладевала не только его мыслями, но и телом: будто теперь весь он состоял из этой тревоги, ничего кроме нее не мог чувствовать. Абид попытался успокоить себя: нет, не может быть, чтобы он так рано умер, ведь он даже не начал жить. И тут опять у него возникла надежда: может, это все-таки кажется, и ему еще жить да жить на свете, стать великим, нет, гениальным ученым, сделать нечто такое, что никому еще не удавалось сделать. Да все это будет, если ему удастся выжить, если он не умрет от какой-либо внезапной болезни. А если эти последние боли действительно предупреждали о какой-то серьезной болезни, тогда что? Неужели не суждено сбыться тем открытиям, которые он должен был совершить. Какого гениального человека должен будет лишиться мир!

Абид вытянул правую руку и стал внимательно разглядывать ее. Неужели вот эта рука будет скоро лежать под землей? Страх снова заполнил все его нутро, на него навалилась невыносимая тоска – жгучая и тяжелая. Абид попытался разобраться в своих чувствах: что же это? Может, перед смертью человека начинают посещать именно такие неприятные, тяжелые, даже невыносимые чувства? Может, это и есть знамение смерти? Найти ответ на эти вопросы он был не в состоянии. Не выдержав, Абид вновь встал, опять подошел к окну, стараясь избавиться от тяжелых чувств, овладевших им. Но в этот раз это не помогло. Отойдя от окна, он начал ходить взад и вперед по палате – как он это делал в своей комнате. Только тогда он гонялся за большими мыслями, а теперь его заставляла так дергаться тревога. Так прошло несколько часов.

Уже стемнело, когда пришел Джафар. Он, не обратив особого внимания на Абида, тяжело дыша, с недовольным и замученным видом, подошел к своей кровати. Сев на нее, поэт открыл тумбочку, осторожно, как вор, осмотрелся, взглянул на дверь, и несколько секунд прислушивался к звукам, идущим из-за нее. Потом, убедившись, что ему не помешают, потянулся за бутылкой, и, достав ее, стал жадно пить из горлышка.

– Замучили совсем, – сказал он, вытирая губы и ставя бутылку в тумбочку. – От их лечения толку все равно нет. Лекарства, лекарства… Сколько можно принимать лекарства, аж желудок уже заболел от них.

Джафар лег на кровать, но никак не мог успокоиться, ворочаясь с одного бока на другой и без конца кашляя.

– А что это с тобой? – заметив мучительное хождение Абида по палате, которое хоть и замедлилось с его приходом, но не прекратилось, спросил поэт, немного отдышавшись.

Абид даже не знал как ему ответить. Нелегко объяснить другим то, что с тобой происходит. Остановившись, он попытался что-то сказать Джафару, но у него ничего не получалось, он даже начал заикаться, как это обычно происходило с ним в такие минуты. Поэт принял его медлительность и заикание за обычную юношескую застенчивость:

– Да чего ты всего боишься да стесняешься? Плюнь ты на все – все равно мир этот гроша ломанного не стоит.

И тут же прочел строки из своего известного стихотворения:

 
От рождения готова судьба ежедневно венок нам плести,
Знаешь ли, сколько нам дней суждено? – Удержи!
Когда будут к могиле люди гроб твой нести,
Будет ли, кто-то скорбеть о тебе, скажи?
 

Абиду показалось, что эти слова отражали его нынешнее состояние и то, что его ожидало в скором будущем. Да, как все это действительно печально, когда в жизни столько всего – радости, любви, красоты, а он должен, оставив все это, умереть! А может, все это не имеет под собой никакой почвы? И придет время, когда он будет смеяться над своими страхами? Может, рассказать поэту о том, что с ним происходит? А вдруг он, человек, много повидавший в жизни, даст ему какой-нибудь дельный совет и даже поможет развеять его страхи?

Абид, собравшись с мужеством, хотел все рассказать Джафару, и сделал шаг в сторону его кровати. Но встретился с взглядом поэта, в котором ничего кроме полного безразличия невозможно было увидеть: мир ничего не стоит, и жалеть ни о чем тоже не стоит, ни о смерти, ни о жизни, вот все, что он мог прочесть в глазах этого рано постаревшего человека, махнувшего рукой и на себя, и на других. Стоит ли говорить с ним о том, что его мучает? Нет, вряд ли.

Абид вышел в коридор больницы, а потом на улицу. На крыльце никого не было, все разошлись по палатам. Пройдя по двору, он подошел к крану, из которого вчера брали воду девушки. Он сел на край маленького бассейна, и на какое-то время предался раздумьям, будто забыл о настигшем его страшном бедствии – смертельной болезни. Вспомнил девушку, которая внимательно и с интересом смотрела на него. Девушки его волновали, но он не знал, о чем можно было говорить с ними, и практически не общался ни с одной из них. Хотя продолжал думать о Жале и учительнице. Воспоминания о них казались ему теперь как никогда приятными, волнующими, и чем больше он верил в то, что его ранняя смерть неизбежна, тем притягательнее они становились для него. С другой стороны, подобные воспоминания вызывали в нем грусть и усиливали его страдания, особенно теперь, когда он с каждым днем все больше и больше уверялся в том, что судьба уготовила ему тяжелую и несправедливую участь. Поэтому он старался как можно меньше думать о них. Но сейчас, сразу после мысли о девушке, набиравшей воду, он вспомнил Жале, ее красивые кудри, потом учительницу. Интересно, что они сейчас делают? Думает хоть иногда кто-нибудь из них о нем? Если да, то, что они о нем думают? Он начал представлять себе, как Жале, сидя в комнате с матерью, рассказывает ей о нем, как о самом умном, талантливом мальчике в их классе. Абид стал вспоминать свои успехи в школе, и то, как ему завидовали некоторые одноклассники. Многие девчонки жаловались на то, что предмет «не лезет им в голову» и хотели бы быть на месте Абида. Легко и быстро, как он, все осваивать и получать хорошие отметки. Абиду же казалось, что они просто ленились, а ведь при желании и проявлении усердия, тоже могли бы неплохо учиться.