Текст книги "Темнее ночь перед рассветом"

Берегись дохлого пса

Пески барханов крутило и носило по небу ураганом так, что, несмотря на плотно закрытые дверцы автомобиля и поднятые до упора стёкла, на зубах сидящих на задних сиденьях двоих мужчин скрипело при малейшем движении челюстей. «Волга» неподвижно застыла, прикрываемая с одной стороны барханом, с другой – достаточно прочной, словно вросшей в землю, мазанкой. Спереди её защищали заросли саксаула, однако всё это не спасало. Передние колёса уже наполовину занесло песком, стёкла утратили былую светопроницаемость, но двигатель заводить не торопились. Перекидываясь короткими фразами, оба не сводили глаз с расположенных вдалеке, но досягаемых для наблюдения обширной юрты и хозяйственных построек, обнесённых плотным частоколом. Однако внутри двора будто вымерло – ни людского движения, ни собак.

Если кореец ещё как-то переносил несносную муку, то майор Щербина, ведя опрос, тщательно кутал рот платком и старался цедить слова, едва шевеля губами.

– Значит, все эти постройки, юрта и всё остальное – дутая фикция? – Майор тщательно отслеживал мимику корейца при каждом ответе. – Никакого своего скота у Мерзакова не имелось и не имеется? Афера затеяна, чтобы заполучить кредит в банке?

– В одна месяца вырос всё, как сказка.

– А люди куда подевались, что строили всё это?

Кореец пожал плечами.

– Не могли они разом исчезнуть?

– Сам видишь. Нет.

– Что же, там Мерзаков один?

– Зачем один? Охрана, – хитро усмехнулся тот. – Собаки, ружья.

– Слушай, Ким, а почему ты прокурору на приёме ничего не сказал и скрылся внезапно?

– Мерзаков людей посылал. Следил за мной. Моя боялся.

– Ты их видел в городе?

Кореец несколько раз кивнул головой.

– Пытались тебя перехватить?

– Машиной гонялись.

– Как же тебе удалось скрыться?

– Хороший человек помогал.

– Кто?

Ким только улыбнулся.

– А как тебе удалось раздобыть эту информацию про готовящуюся аферу в банке?

– Хороший человек сказал.

– Тот же, который укрывал?

Кореец улыбнулся снова.

– А почему он сам к прокурору не пришёл? Рассказал бы всё толком. Жулика схватили бы без этих вот наших поездок сюда, без засад?

– Своя жизнь дороже… дети, жена, старики. Бандит всех режет.

– Ну ты прямо сказки рассказываешь! Так уж могуч Мерзаков?

– Большие люди за ним.

– И кто же? Тоже боишься назвать?

– Моя не знает. Однако, они у Мерзакова.

– Сейчас?

Кореец утвердительно качнул головой:

– Уедут скоро. Твоя спеши.

Лёгкое постукивание снаружи прервало их разговор.

– Запрыгивай, Макс, – приоткрыл дверцу майор, потеснившись. – Только быстрей.

– Ну и погодка, повезло нам. – Лейтенант Коробков втиснулся в салон, содрав с лица пылезащитные очки и респиратор.

– Помогает? – кивнул на причиндалы майор.

– Как банан при поносе.

– Что удалось выяснить?

– В кошаре трупы двух охранников, нескольких собак и, похоже, самого Ахмеда.

– Мерзакова?!

– По приметам и фотке, что мы располагаем, он.

– Выходит, компаньоны Ахмеда от него и его людей избавились…

– Длинный тот, который за фотографа, даже зарыть их не удосужился, облил бензином трупы и постройки. Огнём уничтожать всё будут, деньги-то, конечно, уже прихватили.

– Сколько их там?

– Женщина с большим толстяком в юрте, а фотограф в кошаре машину к выезду готовит.

– Значит, песчаная буря им нипочём?

– Профессионалы. Пометили дорогу обратно заранее, или кто-то их будет выводить отсюда.

– Что за оружие у фотографа?

– Был винчестер в руках пятизарядный и нож в сапоге, а те двое из юрты не высовывались.

– Кима оставим здесь, справимся вдвоём. – Майор взглядом оценил тщедушную фигуру корейца. – Ковшов предупреждал, чтобы с него пылинка не упала. Единственный свидетель.

– Как приказано, так и исполним.

– Поспи, – посоветовал Щербина корейцу, выбираясь следом за лейтенантом из «Волги». – Мы скоро.

– Моя тихо, – поёжился Ким.

Когда они бесшумно пролезли под частоколом по ходу, проделанному ранее Коробковым, и подобрались к кошаре, майор поднял руку, что значило «замри!». Тонкий слух не подвёл его. В конце пустой кошары у закрытых ворот отсвечивала блёстками чёрная иномарка, возле которой кто-то копошился. С наружной стороны забора они подобрались ближе. Долговязый верзила возился в салоне, мурлыкая под нос:

– Я не люблю тебя одетой – лицо прикрывши вуалетой, затмишь ты небеса очей…[6]6
  Песня на стихи Поля Верлена «Я не люблю тебя одетой» из сборника «Песни к ней», 1891 г.


[Закрыть]

– Романтичный любовник, – шепнул Щербина Коробкову. – Рассеянные люди, эти любовники, кроме своей пассии никого не замечают. Это нам на руку.

– Сомневаюсь, – возразил лейтенант. – Видел бы ты, как пострелял этот злодей здесь всё живое!

– Никита! Никита! – донёсся от юрты женский крик.

Долговязый разогнулся, нервно выхватил длинный нож из-за голенища сапога.

– Где ты там копаешься? Арсеналу совсем плохо! Надо спешить!

Щербина только теперь смог лучше рассмотреть фотографа.

Жёлтый замшевый пиджак и кепи, длинные ноги обтянуты американскими джинсами с наклейками. Солнцезащитные очки прикрывали глаза, на шее – цветной платок. Чёрные усики делали бы его лицо симпатичным, но спортивную фигуру портил свисающий через брючный ремень запущенный живот.

– Пижон ещё тот, – поморщился майор.

Между тем к водителю подбежала женщина в чёрном брючном кожаном костюме и шляпке. Разглядывать её было некогда, Щербину интересовал их разговор:

– Когда же будет готова машина, Хоббио? – укоряла «чернявка», как окрестил её майор. – Арсеналу недостаточно уколов.

– Что с толстяком?

– Плохо! Повреждена печень, внутреннее кровотечение очевидно!

– Тебе его жалко?

– Он может умереть на наших руках! Верблюд ужасно покалечил его.

– Так и надо пузачу! – хмыкнул верзила. – Уж очень жаждал он моей смерти! Чтобы ты ему досталась со всеми денежками. Теперь подохнет, как те собаки, в этих барханах.

– Как ты можешь? Я всё расскажу отцу! – заплакала женщина. – Отец поручил вам дело, а вы устроили корриду из-за дурацкой ревности, и вот результат!

– Замолчи, Ника, – попытался прижать он её к груди.

– Я тебя раскусила, фигляр! – оттолкнула она его. – Тебе нужны деньги отца, а не я!

Верзила всё же завладел женщиной, как она ни вырывалась, и зашептал ей что-то на ухо.

– Что он шепчет? Уж не стихи ли? – Щербина подобрался ближе и услышал:

– …Рыдала розово звезда в твоих ушах, цвела пунцово на груди твоей пучина, покоилась бело бескрайность на плечах и умирал черно у ног твоих мужчина…[7]7
  Стихи Артюра Рембо «Рыдала розово звезда…», сборник «Парижская оргия».


[Закрыть]

– Хватит! – вырвалась женщина. – Когда ты успел напиться? Ведь тебе вести машину в такой ураган…

– Деньги и всё остальное упаковали? – хмыкнул тот.

– Мы готовы.

– Тогда беги к своему толстяку. Я выезжаю. Будем грузить.

– А всё, что ты здесь натворил?

– Сгорит синим пламенем, – махнув рукой, Хоботов полез в кабину. – Торопитесь.

И, заведя двигатель, он направил рванувшийся автомобиль на ворота, которые легко разлетелись в щепки от удара.

– Надо брать, – шепнул майору Коробков.

– И женщина и болезный могут быть вооружены, подождём, пока они загрузятся в машину. Так безопасней, – не согласился Щербина. – Всех надо доставить в контору живьём. С ними ещё работы невпроворот. Необходимо добраться до главаря. Это основная задача.

– Глянь, что творит бандюга! – дёрнулся Коробков за его спиной.

Хоботов, не торопясь, вылез из кабины, закурил и лениво бросил горящую спичку в кучу сена. Разом вспыхнуло всё, что могло гореть. Захватив кошару, пламя надвигалось на юрту, из которой выбежала женщина, подпирая плечом слабо передвигавшегося перевязанного толстяка. Также с ленцой и откровенной неприязнью водитель помог парочке разместиться в салоне на заднем сиденье.

– Теперь берём! – крикнул Щербина, рванувшись вперёд. – За мной, Максим! Только живьём!

Однако водитель приметил их раньше, выхватив из салона винчестер, он наугад выстрелил несколько раз, дико крича:

– Назад! Назад! Снесу всем башки!

Запрыгнув на переднее сиденье, бандит захлопнул дверь. Взревел двигатель, и иномарка рванулась с места.

– Стой! – дал вверх над машиной очередь из автомата Коробков.

Щербина, мешая, путался у него под ногами, отброшенный бампером, за который пытался ухватиться.

Две шестёрки и дама пик

– Далеко не уйдёт! – бросился назад к «Волге» Коробков. – Догоним сволочей.

– Останешься здесь с Кимом, – остановил его Щербина, когда тот пригнал машину. – Твоя задача следующая: свяжись с нашими на постах и в засаде, чтобы перекрыли все объездные пути, которые мы не учли. Бандиты будут пробиваться в город, могут сменить машину на менее приметную. Иномарка эта им в тягость – в глаза слишком бросается. Второе – займись вместе с Кимом тушением пожара. Привлекать здесь некого, так что обходитесь вдвоём. А главное, чтобы с ним ничего не случилось.

– Что моя теперь грозит? – Кореец маячил рядом. – Мертвецы кругом. Мертвецы моя не боится.

– Не говори гоп, – потрепал его по плечу Щербина. – Я вон тоже… а лоханулся.

– Может, автомат? – протянул ему своё оружие Коробков.

– Обойдусь! – запрыгнул в салон Щербина. – Я его голыми руками!

И «Волга» понеслась по взвихренному песку.

Отличавшиеся от остальных следы шин иномарки спутать было нельзя. «С такими приметами если и свернут, не спрятаться, – начал успокаиваться майор, – лишь бы ветер снова не задул, не замело бы». Машина подчинялась легко, лихо набирала скорость, когда он вдавливал педаль газа до пола, плавно проходила повороты, не кочевряжилась. Проехав километров десять, кружа по серпантину дороги между барханами, Щербина почуял новую беду: он начал засыпать за рулём – сказались и недосыпания последних дней, и нервотрёпка, перечеркнувшая планы. Не помогали ни песни, которые майор пытался распевать, ни декламируемые криком стихи – всё напрасно: глаза слипались, и порой он едва успевал выкручивать баранку и вытаскивать машину из крутого виража, чтобы вписаться в трассу, не врезаться в песчаные бугры. Чуя, что вконец слабеет, Щербина остановился, вышел размяться, попрыгал – помогло. Казалось, что, получив передышку, легче задышал и автомобиль. Покрепче вцепившись в руль, Щербина вскоре заметил серую трассу шоссе. Знакомые следы шин взбирались на неё, и майор погнал «Волгу» следом. «Где-то должен быть наш пост?» – то и дело оглядывал он местность, но, видно, ошибался. Впереди над горизонтом вдруг затемнела струйка дыма, по мере приближения обращавшаяся в чёрный разрастающийся столб. Там, над дорогой, что-то горело. «Не может быть! – кольнуло в груди. – Неужели они?!»

И майор погнал машину, выжимая всё, на что та была способна. Как только взобрался на высокий бугор, закрывавший видимость, его глазам предстала ужасная картина. Метрах в пятистах впереди полыхало то, что ранее именовалось «иномаркой». У огня метались люди, чередой стояли по сторонам автомобили. Обогнув их, майор выскочил из салона и бросился к месту пожара.

– Живой кто есть?! – заорал он, расталкивая столпившихся шофёров.

– Одну вон выбросило через переднее стекло. Лежит без памяти. Кажись, жива, – показал ему кто-то на неподвижное тело женщины в чёрном.

– Их трое было! – бросился к огню Щербина. – Надо спасать!

– Куда ты? Поздно! Не вытащишь! – Его схватили за руки. – Только что бак с бензином рванул! Бесполезно всё!

– Огнетушители есть? – вырывался майор.

– Пробовали. Примочки на задницу ставить, а не пожар тушить!

– Да отпустите меня! – вырвался он наконец.

– Сгоришь, дурак, – беззлобно разжались руки.

Щербина выхватил у кого-то огнетушитель, направил тощую струю в пламя. Объятая огнём машина слабо маячила контурами. Остро пахло резиной, горелым металлом, бензином. Там, внутри, остались тела Хоботова и его соперника – толстяка Арсенала. Их пожирал огонь.

Майор подбежал к женщине. От нежного существа мало что осталось. Лицо и тело посечено осколками стекла, одежда порвана, кровь. Босые ноги торчат в разные стороны. Майор прижался к её груди и замер. Сердце женщины слабо билось, дыхания в горячке он не ощутил.

– Эй, дружище! – позвал Щербина крепыша, сдерживавшего его только что. – Помоги в салон «Волги» донести. Далеко отсюда больница?

– Километров пять, – бросился тот помогать. – Там райцентр. Не ошибёшься.

Они перенесли женщину в машину, она застонала.

– Голос подала, значит, жить будет, – улыбнулся шофёр.

– Ты здесь оставайся, – наказал ему Щербина. – Я вернусь с милицией и врачами.

– Кому нужны врачи-то? – горестно покачал головой шофёр. – Кости собирать? Совсем свихнулся парень.

– Может, знакомые? – посочувствовал кто-то.

Беда не ходит одна

До позднего часа Ковшов дожидался сообщений от Соломина. Несколько раз звонила Очаровашка, хотя он её и предупредил, и успокаивал – задерживают важные дела. Наконец весть пришла: операция провалилась! Несколько минут Данила не мог ни вымолвить слова, ни спросить, что произошло. Не дождавшись, Соломин сам, сбиваясь и торопясь, выложил всё.

– Ваши целы? – уронил Ковшов фразу, словно в колодец. Тот долго не отвечал, затем грязно выругался, чего никогда себе не позволял, закончил совсем неожиданными словами:

– Шеф доложил Первому.

– Что Первый?

– Накричал, грозил погонами.

– Сами снимем, если прикажут. Не им даны. Что ещё?.. – спросил Данила.

– Что может быть хуже? – прошептал Соломин. – Угробить такую операцию… Упустили главного… Всё рухнуло в тартарары… Пишу рапорт в отставку…

– Не примут. С позором погонят. Иван не простит. Наконец-то настал его черёд вывалить всю ненависть.

Долго молчали. Будто вспомнив, Соломин буркнул:

– Первый собирается утром в больницу к выжившей журналистке.

– Из первых уст всё услышать пожелал?

– Кто его знает…

– На днях Галицкий возвращается.

– Думаешь, до него долетело о провале?

– Сомневаюсь.

– Ну готовься…

* * *

Не успел положить трубку – звонок из дома. Очаровашка только что не плакала:

– Военком до тебя никак не дозвонится.

– Что?

– Мне не сказал, но я чую, что-то нехорошее на границе. Про Владика спрашивал.

– Про Владика?

– Когда получили письмо последний раз… Тут что-то не так. Позвони ему сам. И иди домой, Данила. За полночь давно. Я вся извелась.

Казалось, трубка вывалилась из её рук, долго тоскливо гудели сигналы отбоя, пока Данила не бросил свою на аппарат, но тот тут же ожил и хриплый бас военкома ворвался в могильную тишину кабинета:

– Данила Павлович, я тебе названиваю, у тебя всё время занято. Что там торчишь в такой поздний час?

– Слушаю тебя, Георгиевич.

– Мне звонок был из Москвы. Тобой интересовались.

– Не томи душу, Георгиевич. Что случилось?

– О тебе расспрашивали… О семье… О сыне…

– Ты не выпил, случайно, Жорик?

– Приглашают тебя немедленно в столицу. А толком ничего не сообщили. Генерал передал, что официальное приглашение поступит из военной прокуратуры.

– Что это может значить, Жорик? Скажи! Меня же дома жена вывернет наизнанку.

– Ничего не сказали, клянусь тебе, Данила Павлович!

– Не верю! Ответь хотя бы – жив?

– Типун тебе на язык! Если бы случилось такое – скрывать бы не стали. В таких случаях не звонят, а бумагу шлют. Жди звонка оттуда утром.

– Тебе всё-таки что-то известно, Георгиевич. Не мучь. Открой душу. Мы с женой всё равно не уснём.

– Под твоё честное слово и только как прокурору…

– Ты знаешь меня, Жорик!

– Приказано выяснить, не появлялся ли твой сын в городе. Дали команду усилить патруль и задержать.

– Что?! Самоволка из Афгана? Побег? Не может быть… Чушь!

– Такую же команду о его немедленном аресте получил наш военный прокурор…

– Я ничего не понимаю…

– Пропал без вести твой сын, Данила Павлович, причём при весьма непонятных обстоятельствах.

– В бою?

– Нет. В таких случаях дома не разыскивают…

Данила обхватил голову руками. Завыл бы по-волчьи, но зубы сжались сами, и он застонал.

Как в прежнее подлое времечко

Был поздний час. Ничто не нарушало покоя полутёмной комнаты, лишь блики умиравшего пламени в камине да редкий бой больших напольных часов.

Они сидели в креслах друг против друга: древний Парацельз, закинувший ногу на ногу, закрывший глаза, пускавший дым от дорогой сигары ленивыми кольцами в жерло топки, и Дьякушев, откинувшийся на спинку кресла, нервно теребящий носовой платок и прикладывающийся время от времени к бокалу коньяка. Его допекал насморк, появившийся, лишь настигло известие о трагедии с Никой. Мрачное молчание Сигизмунда угнетало его.

– Я не понимаю, она родная дочь тебе или нет?! – выкрикнул наконец Дьякушев, и, вскочив, забегал по паркету.

– Что хотел узнать? – Парацельз без выражений на лице приподнял тяжёлые набухшие веки из-под золотой оправы очков, оставаясь в позе каменного изваяния. – Договаривай.

– Занялся бы уж своим оккультизмом! Как ты можешь молчать?

– Оккультизм – теперь не панацея. Несколько дней ранее можно было бы предвидеть мрачные события, что-то предпринять, изменить…

– Ты всерьёз рассуждаешь об этой чертовщине или…

– Разумом двинулся?.. Жизнь загоняет в такие тупики, что обращаешься не только к Богу, но и к дьяволу, да и высший дух Гегеля вспоминаешь, лишь бы избежать возмездия. Коротка у тебя память…

– Не напоминай, – поёжился Дьякушев и отхлебнул из бокала. – Опалили те события, чудом выскользнул.

– А кто уберёг?

– Так ты же!

– Вам, любезный Иван Данилович, в Высшей партийной школе опасались читать лекции об астрале, иррациональном мире, их владыках! И Господь наш, и дьявол равны в силах, только властвуют по-своему и творят в разных, так сказать, сферах.

– Не читали, и к счастью. Нам, дуракам, пудрили мозги фолиантами Мордехая Леви[8]8
  Мордехай Леви – имя Карла Маркса по рождению.


[Закрыть], все предки которого были раввинами, а тот уже студентом отрёкся от их учений, отца и мать проклял и «Капиталом» весь мир задурил. Но Господь отомстил ему: родню и его самого обезумил перед смертным одром и лишь десяток дурачков нашлось, чтобы проводить его гроб.

Деликатно сморкаясь, Дьякушев отбежал за спину собеседника: «Не спятил ли Сигизмунд от свалившегося на него несчастья?»

– Вы не пугайтесь, милейший. – Парацельз словно видел его и за спиной. – Для вас свалившееся лишь беда, для меня – трагедия. Вы переживёте быстро и забудете. Помните, Медунов загремел и мог вас потащить за собой, но пуля была не ваша, просвистела, лишь царапнув. И вот вы об этом даже не вспоминаете.

– К чему всё это, Сигизмунд? Тебе прекрасно известно, что я тебе по гроб жизни обязан, и никогда, слышал?.. Никогда!

– Полноте. Мои мысли о дочери, которая борется сейчас со смертью в какой-то Богом заброшенной лечебнице. Но это ещё не всё. Я чую горелый запах двух тел своих лучших учеников и помощников, рассекаемых жестокими ножами патологоанатомов на залитых их кровью столах…

– Хватит! – не вытерпел Дьякушев. – Хватит травить души себе и мне! Тем двоим не помочь, и виновен в их гибели лишь один раздолбай! Будь фотограф осторожнее с бензином, не пролей его в салон да не кури за рулём, пожара бы не случилось и все целёхонькими возвратились.

– Ты продолжаешь верить своему послушному дурню генералу?

– Довольно!

– Вон как ты заговорил! А кто вернёт мне огромадные денежки?

– А кто затушит ещё один пожар в банке? Или ты забыл, что Куртлебс там долго будет отдуваться? У этого еврея кишка тонка. Я молю Бога и дьявола, чтобы его разбил паралич, прежде чем ему раскроет рот этот проклятый Ковшов.

– Не обращайся к великим, найми бедных грешных. В конце концов, попроси меня. Или, думаешь, трагедия помутила мой разум?

– Боялся и заикаться, – бросился к нему Дьякушев и крепко стиснул в объятиях. – Я у тебя опять в долгу!

– Сочтёмся, – буркнул Парацельз.

– Не кори меня. Я опять проиграл, – каялся Дьякушев.

– Промахи обоих. Ты доверился слабаку, меня подкузьмили недоумки-ученики, спустя рукава относясь к делу. Но в Краснодаре бывало и хуже, а выкрутились. Соединим усилия. Кстати, ты решил проблему с моим выездом за границу?

Парацельз преображался на глазах, сонливость и гнетущая печаль с его лица исчезли, он приподнял очки над глазами и жёстко впился взглядом в собеседника.

– Вопрос отработан на должном уровне, – начал сморкаться в платок тот, закрывая пол-лица. – Меня не подведут. Не волнуйся. Утром на моём автомобиле едем в больницу, забираем Нику – врача я убедил – и докатим до столицы.

– Не тяжело ей будет?

– Нам выделят спецавтомобиль для её перевозки и сопровождающих врачей со всем необходимым оборудованием. В столице её разместят в кремлёвке, а уж оттуда спустя день-два – за бугор.

– А я?

– Тебе придётся перебираться с нашей делегацией через Польшу, ничего подходящего не придумать. Ну а оттуда – к немчуре, где и встретишься с Никой. Гансы в ортопедии – первые в Европе, да и в мире. Затем полечитесь в Карловых Варах, как она станет ходить. А там видно будет. Далеко загадывать нет смысла.

– Не близко ли нас размещаешь? Под носом у сыскарей…

– Чекистам вы не нужны, а милицейским ослам не до вас.

– Хорошо… – задумался Сигизмунд. – А сам что замышляешь?

– Большим ходом идёт подготовка к очередной Всесоюзной конференции. Девятнадцатой по счёту. Лигачёв раскочегарился – искры летят.

– Кого запалят в этот раз?

– Тут и гадать нечего. Обстановка нагнетается на этого выскочку Бориску. Ребята наши в замешательстве: в чью сторону кидаться? Ельцину вроде полный… леденец, а под Горбика ложиться тоже не все желают… Смутные времена наступают…

– Разберёмся. Я в столице буду, тоже к своим загляну. Просвещу, если что.

– Страшный год! У меня под носом крамола развелась. – Дьякушев сморкнулся, допил коньяк, налил ещё. – Прокурора области назначили – как молотом по голове, а его первый зам ещё хлеще.

– Ну насчёт Куртлебса своего не беспокойся. Мои ребята о нём позаботятся.

– Не опоздали бы…

– Осечки не будет. – Парацельз свёл лохматые брови. – А насчёт прокуроров я тебе совет дам.

Дьякушев заинтересованно заходил вокруг, хлебая коньяк из бокала.

– Помирись с обоими, – усмехнулся Парацельз. – Труда тебе это не составит. Пусть народ видит, что власть в одной руке с законом.

– Ну допустим. А дальше?

– Сам же говорил. Дальше загадывать пока не станем.