Текст книги "Плаха да колокола"

Троцкий прознал про коварную интригу Кобы спустя несколько дней, когда по радио началась трансляция похорон и загудели протяжными голосами тысячи заводов и фабрик, поездов и пароходов. Попискивали и в отрезанном от всего мира Сухуме. Потом уже, мучаясь на лежаке у моря, Лев понял, что салютовали не только умершему, но и утвердившемуся на троне новому вождю. Подводилась черта и под его собственной дальнейшей карьерой. Там, на пляже, он уже поджидал верных сталинских волкодавов, посланных нанести ему смертельную рану, но Коба дрогнул, он ещё опасался открыто покончить с раненым Львом. Он знал, что многие делали ставку на врага, а значит, верили ему.

И действительно, в Сухум полетели телеграммы с сочувствием, с соболезнованиями по случаю смерти Ленина. Крупская и та решилась, не испугавшись ненавистного ей грузина. Потеряв поддержку Ленина, товарища и соратника, она утратила всякую надежду на защиту от своры, возглавляемой Кобой, и теперь в Троцком видела политика, за которого могла уцепиться и спастись. Ей вдруг вспомнилось, как дружески похваливал Льва Давидовича Ильич, прочитав за месяц до своей смерти его бесценное письмо, которое в дальнейшем оказало большую услугу в борьбе с Кобой.

С той же целью Троцкому высказали сочувствие вечные оппозиционеры большевиков: Каменев и Зиновьев. С Каменевым, к которому попал текст утаённого Сталиным завещания Ленина, они придали его содержание гласности. Текст переписывался от руки, перепечатывался на пишущих машинках сотнями мятежных добровольцев и тайно распространялся прежде всего среди молодёжи. Те, в свою очередь, под видом листовок разбрасывали их на заводах и фабриках, в учебных заведениях. Известна древняя мудрость: ничто так быстро не становится явным, как тайное; ничто не желается так горячо, как запрещённое. Камень был брошен в воду и родил огромные волны.

Ищейки ГПУ сбились с ног, но бороться с этим было бесполезно. Загоревшись лёгким пламенем, борьба грозила полыхнуть настоящим пожаром. Текст завещания обсуждался уже на тысячах тайных собраниях, а ведь партии предстоял очередной съезд, и теперь уже никто не мог твёрдо сказать с уверенностью, устоит ли Генсек, как и чем всё закончится. Троцкий давал понять, что он готов открыто драться со Сталиным, хотя Сталин уже погнал его из военных министров, передав пост молодому Фрунзе.

Но вдруг Коба впервые дрогнул.

В письме Ленина съезду, получившем название «завещание», вождь ясно высказался, что Сталин не достоин возглавлять партию из-за грубости и других, несовместимых с должностью Генерального секретаря качеств характера, что следует избрать другого, но кого, чётко не обозначил, дав характеристики многим претендентам. Подразумевать можно было и Троцкого, и Кирова, и даже Фрунзе с Бухариным.

Сталин изменился. Его было не узнать. Практически он перестал выступать публично. Странникову однажды повезло, он сумел пробиться до Лазаря и прямо спросить его, что происходит, как действовать. Тот, дико захохотав, назвал «завещание» чудовищной провокацией, вражеской брехнёй и заявил, что партия найдёт достойный ответ вылазке противника. Вскоре из того же источника в окружном аппарате дошли слухи, что Сталин повёл себя совсем неадекватно и якобы высказался на Политбюро, что отказывается от полномочий Генсека, раз ему не доверяют и подозревают в грязных махинациях. В эти дни Странникову посчастливилось быть в столице, и вечером он отправился к Лазарю домой. Тот не выразил особой радости, но встретил по-прежнему доброжелательно. Пока беседа шла о делах на Каспии и Волге, хозяин демонстрировал любезность, Мария угощала чаем, но только Странников заикнулся про злополучный отказ Сталина, Лазарь взвился в гневе и почти выкрикнул, притопнув ногой: «Наглая ложь! Как ты, верный нашему делу товарищ, мог в такое поверить? Подобные грязные вымыслы следует выжигать калёным железом! У тебя начальник ГПУ мух не ловит! Упрячь его за решётку! Понял?» – «Так точно», – ответил он. «А насчёт Иосифа скажу так, – неистовал Лазарь, – даже если бы он и подумал, ты понимаешь?.. Только подумал об этом, мы бы не дали ему вымолвить таких слов! Назад дороги нет. Поганую оппозицию и зарвавшегося жида Троцкого я сам расстреляю, как это делал на Украине с непокорными хохлами!»

Вечер этим и закончился, Странников заспешил восвояси, Мария выбежала с кухни, ничего не понимая, но дверь за ним уже захлопнулась.

XIII

И вот он наконец снова в Москве! Тот же коридор. Он опять шёл, волнуясь и печатая шаг, за сопровождающим, старался не отставать. Замерла спина впереди, и рука офицера уже готова была коснуться ручки двери, как она сама распахнулась и Каганович вырос на пороге:

– Разворачивайся! – без приветствия бросил он Странникову. – Поедешь со мной.

Уже в длинном чёрном лимузине, устроившись на заднем сиденье и отгородившись от водителя надёжной перегородкой, он усмехнулся побледневшему от недобрых предчувствий Странникову:

– К Иосифу! Задурил кацо!

Такого начала ещё не было, да и сам Каганович выглядел необычно, всегда спокойный и вальяжный, теперь он едва сдерживался и гнал шофёра по улицам с предельной скоростью, хотя до Кремля было рукой подать.

– Совсем задурил, понимаешь? – как-то даже с грузинским акцентом получалось у него, вертевшего в руках чётки, мелькавшие в его сильных руках и готовые разорваться и разлететься, отчего Странникову совсем стало не по себе.

– Заявление решил сделать наш гордец! И это перед самым важным моментом! Подумать только! Достали его эти твари, Троцкий, Каменев и Зиновьев! Опять он хочет подать заявление об уходе с поста! Ну прямо мальчишество!

– А может, это ход? – робко заикнулся Странников.

– Какой ход? Какой ещё ход! Это в Одессе дед Моня может себе позволить сделать ход к соседке Саре. И то тайком, когда все уснут, а не в открытую! А нашему грозному Кобе?.. Кто ему дорогу перебежал? Эти грязные шавки? Нет, он заболел. Я бы посоветовал ему понаблюдаться у врача… Если бы две головы имел, а не одну… Нет, это никуда не годится!..

Странников начал догадываться, о чём речь, но помалкивал. Лазарь был в таком состоянии, что скажи слово, угоди невпопад – несдобровать.

– И ведь не единственный этот срыв! Нервы! В прошлый раз мы его пристыдили. Удержали. Теперь вот снова!..

И осёкся, пронзил глазами Странникова:

– Что вытаращился на меня? Вспомнил тот разговор? Врал я тебе? Так?..

Странников готов был провалиться.

– Ты что же, хотел, чтобы я признался тебе в слабости нашего великого Сталина?

Последняя фраза не была похожа на издёвку. Лазарь почти выкрикнул её.

– Проявил он тогда слабость. Живой всё-таки человек. С кем не бывает? Но понял заблуждение, поставили мы его на место… – Лазарь замолчал, но чувства его не стихали. – Слушай! Куда ему уходить? Тогда не следовало бы и начинать! Закручивать такую мировую круговерть! Правильно я говорю?

И снова акцент пробился в его эмоциональном неудержимом всплеске.

– Чтобы Троцкий и Каменев Россией правили? Евреи не помнят, когда государство своё потеряли, а тут им готовенькое подай! Они его в два счёта растащат, если раньше не продадут!

Странников совсем съёжился, всякое ему приходилось видеть и слышать от Лазаря, но всё это было впервые.

– Ты говоришь, это ход? – вдруг спросил он, словно опомнился. – Нас проверить? Мы – его верные товарищи десятки, сотни раз проверены. И не так, а кровью! – Лазарь помолчал, выдохнул последнее: – Это невозможно.

И отвернулся, коснулся лба, потёр, словно снимая раскаливший его пыл:

– А впрочем, почему и нет?.. Коба может себе всё позволить… Почему перед решающим боем не проверить кое-кого? Это правильный шаг!

Он повернулся к Странникову, прищурил один глаз, подытожил:

– Слушай, а ты не так прост, каким кажешься. Извини, конечно, не то хотел сказать… Толково мыслишь, вот с чем хотелось тебя поздравить.

И он пожал ему руку:

– Не ошибся я в тебе. Правильно подметил – проверяет нас Коба. Вот и узнает, кто и про что тайно помышляет. А вдруг найдётся умник, клюнет и попросится на его место, а? Верно рассудил, дорогой!

И опять этот знакомый акцент – новое в речи. Лазарь поразил Странникова, и он передёрнул плечами, боясь ошибиться.

– Конечно, опасность велика, – продолжал Лазарь. – Дураком надо быть, чтобы на это клюнуть. Коба слово сказал, Коба его и назад заберёт, а предатель – на ладони. Коба его и прихлопнет!

Дальше ехали молча. Лазарь покашливал, дёргал чётки, Странников ждал момента, чтобы заикнуться о себе.

– Я тебя зачем везу-то?.. – уставился Лазарь вдруг на Странникова. – Соображаешь?

– Не совсем, Лазарь Моисеевич.

– Иосиф любит поговорить с людьми из глубинки. Ему это в большую радость. Он чует, что там творится, но это его домыслы, а ему хочется услышать из первых уст. Понимаешь? Не часто теперь ему выезжать удаётся самому. Тоскует он, на нас гнев срывает. И эта неуверенность вот такими выходками завершается… Спрашивать тебя будет, догадываешься, как отвечать надо?

Странников неуверенно кивнул.

– Ты веселей, веселей! Нос-то подыми! Сейчас ему важно бодрость увидеть в вас, которые там, в глубинке. Не оплошай.

Странников почувствовал, как запотевают грудь и спина, всего так и обдало испариной, понял, что пришло его время, и он выпалил:

– Лазарь Моисеевич, у меня на службе накопились кое-какие вопросы, хотелось с вами посоветоваться.

– Потом, – бодро сверкнул тот глазами. – Все твои вопросы разрешим. Не о том думаешь, секретарь. Чего покраснел как рак? Смелей, каспиец! Последний гвоздь забьём в гроб поганого троцкизма и погуляем на славу! Приеду к тебе. Удочку найдёшь, от всех забот расслабиться да рыбку ту, чу́дную, половить? Я же Кирову о тебе рассказал, а он позавидовал, просил с собой его захватить. Смеялся, мол, был там, ловить приходилось не рыбку, а контру.

Странников открыл было рот, но сказать не успел, автомобиль въехал в Кремль, солдат едва успел козырнуть перед воротами.

XIV

У дверей приёмной Лазарь обернулся к нему:

– Не отставай. Поскрёбышев[27]27
  Поскрёбышев А.Н. (1891–1965), в 1924–1929 гг. помощник Сталина, с 1931 г. – личный секретарь и наиболее доверенное лицо.


[Закрыть] будет спрашивать, скажешь – со мной.

Странников плотно сжал губы, его почему-то била мелкая дрожь.

В приёмной никого не было, только крепкий лысый человек, сразу не замеченный, поднялся от дальнего столика, пошёл навстречу Кагановичу.

– Я первый? – расплылся в улыбке Лазарь.

– Как всегда.

– Один? – кивнул Каганович на дверь.

Поскрёбышев повернулся к Странникову:

– А это кто с вами? Он знает?

– Ааа… – махнул рукой Каганович, уже не оглядываясь и открывая дверь кабинета. – Рыбак с Каспия. Мой подарок Иосифу Виссарионовичу. Пусть подивится.

Поскрёбышев покорно склонил голову.

– Давай, давай! – потянул Каганович застывшего Странникова за собой так, что тот едва не споткнулся. – Некогда прохлаждаться. Сейчас нагрянут опоздавшие, а мы уже тут. Потом не до тебя будет товарищу Сталину.

И он почти дёрнул его за собой за порог кабинета, где у окна к ним спиной, будто в тумане, маячила фигурка коротконогого хозяина, покуривающего трубку.

– Вот, Иосиф Виссарионович, гостя тебе привёл! – подтолкнул Лазарь Странникова вперёд, когда они подошли ближе. – Получай тёпленького. Ты же любишь из глубинки. С Каспия. Секретарь губкома товарищ Странников.

– Здравствуйте, – вынув трубку изо рта и сделав несколько коротких шажков, протянул руку Сталин. – Не шутит Лазарь Моисеевич? Он у нас большой шутник. Сегодня приехали?

– Не до шуток! – вмешался Каганович. Он оббежал их кругом, примериваясь к графину с водой на столе. – Горю весь, так торопился! Выпью стаканчик?

Сталин продолжал оглядывать Странникова, высвободив руку и слегка потирая её другой. У Странникова заметно подрагивали ноги.

– Два дня в столице, товарищ Сталин, – выдавил наконец он из себя.

– До Каспия мне добраться не удалось. – Сталин затянулся трубкой, пуская дым тонкой струйкой, поморщился. – В Царицыне мы с Климентом Ефремовичем задержались… Но отпор врагу дали. Достойный отпор! – Он подтвердил слова лёгким движением руки, согнутой в локте.

– И коварным троцкистам отпор дадим, товарищ Сталин! – выпалил, не помня себя, Странников, осёкся и щёлкнул зачем-то каблуками по-военному.

– Служил?

– Так точно!

– Ты его спроси, спроси, Иосиф Виссарионович! – подскочил ближе Лазарь со стаканом в одной руке и с графином в другой. – Как у него на Волге с троцкистами? Он ведь не в пример нам с тобой разогнал их всех к чертям собачьим!

– Сергей Миронович Киров головы главным срубил ещё в девятнадцатом, – опять щёлкнул каблуками Странников. – Нам не оставил почти ни одного. Так, мелочь пузатая. Не высовываются.

– Ты не стучи каблуками-то, не греми, – захохотал Каганович и дружески хлопнул Странникова по плечу. – И отсюда мы их скоро погоним. По всей стране. Не распугай их сапогами раньше времени. Нас без дела оставишь.

Вслед за Кагановичем криво усмехнулся и Сталин, не спуская прищуренных глаз с гостя:

– Чем озадачена партийная организация в Поволжье, товарищ Странников?

– Наводнением! – не задумываясь, гаркнул тот.

Сталин с Кагановичем переглянулись.

– Чем? – переспросил Сталин, явно озадаченный неожиданным ответом. – Мне не докладывали.

– За советом в столицу прибыл, товарищ Сталин. Боимся, что своих средств не хватит на обваловку города и населённых пунктов на низах. Большая вода ожидается.

– Деньги не главное. Деньги найдём, – покачал головой Сталин, выражение его лица стало жёстким, зло сверкнули жёлтые зрачки глаз. – Народ подымайте. Сплотить его надо вокруг партии, тогда никакая стихия не страшна.

– Так точно, товарищ Сталин.

– А как у нас в Москве с этим? – повернулся Сталин к Кагановичу. – Почему я ничего не знаю?

– Москве такое не грозит, Иосиф Виссарионович, – с Лазаря вмиг слетело благодушие, осторожно вернув графин на место, он застыл, даже вытянулся, словно ждал команды.

– Ты Поскрёбышеву подскажи, чтобы к вечеру по этому вопросу обстановку доложил, – косо глянул Сталин на Кагановича. – Увлеклись мы троцкистской мразью, про людей, про жизнь в стране забыли, а она летит… Как с рыбой, товарищ Странников? Не прижимают вас кустари да частники, условия не диктуют?

– Все годы уловы на должном уровне, товарищ Сталин. – Странников наконец-то сумел глубоко вдохнуть и почувствовать облегчение. – Частника держим в кулаке.

– В кулаке?.. – Сталин задумался. – А ведь каламбур получился. Мы у себя как раз тоже проблемы кулака решаем. Не найдём согласия, как отличать кулака от середняка, а середняка от нашего друга – бедняка. А вы, значит, просто решаете задачу: кулака – в кулак?

Сталин криво усмехнулся, затянулся трубкой, покачал головой:

– В кулаке его держать надо, только не придушите раньше времени. Кулак да крупный частник нам ещё нужны, скажем так, – капиталы их необходимы стране. Перегибать ни к чему. Это курс Ильича.

– Так точно, товарищ Сталин! – Странников снова по-солдатски вытянулся.

На пороге кабинета неслышно появился Микоян, нерешительно замер:

– Разрешите, товарищ Сталин?

– Вот, – ткнул трубкой тот в сторону Странникова, – Лазарь порадовал нас гостем с Каспия. Хорошие вести привёз товарищ.

– С Кавказа? – встрепенулся Микоян.

– С Волги, – поправил Лазарь. – Ты уж и обрадовался.

– Крепка, говорит, партийная дисциплина на местах, – не то сомневаясь, не то подтверждая, тихо, будто разговаривая сам с собой, Сталин пытливо перекидывал взгляд с Кагановича на Микояна. – Получается, только в центре у нас разболтались паршивцы! Как же мы допустили?..

Заглянул в дверь Молотов, за которым маячила фигура Ворошилова.

– Заходите, заходите, товарищи, – вяло махнул им трубкой Сталин. – Долго запрягаете, но как раз вовремя поспели. – Он протянул Странникову руку. – До свидания, товарищ Странников. Привет большевикам Волги и Каспия. В своё время товарищ Киров отстоял ваш город от белогвардейщины и мятежников, не сомневаюсь, что справитесь и вы с природной стихией. А когда справитесь, дайте знать.

– Спасибо, товарищ Сталин!

– И чтобы у вас там не было других забот, кроме природных катаклизмов.

Странников собрался ещё что-то сказать, заверить, поблагодарить, но Лазарь уже подталкивал его к двери:

– Позвони, как домой доберёшься, – шепнул он, похлопывая по плечу. – Молодец, дорогой, всё в точку.

XV

Как и обещал Шорохов, машина подъехала рано и слабо пиликнула. Турин, уже занимавшийся в одних трусах гимнастикой, высунулся в распахнутое окно, махнул шофёру рукой и полез под холодный душ.

Ночью спать ему почти не пришлось. Добросовестно отдежурив под дверьми особняка до трёх часов и укрепив сомнения насчёт заворготделом, он пешком отправился назад, поплутал переулками, сокращая путь, выбрался на трамвайные рельсы и, добравшись до гостиничного номера, не раздеваясь, свалился на койку, заснув сном праведника, исполнившего свой долг.

Короткое ночное забытьё избавило от мысленных мучений, дало передышку. Прыгая под душем, он чувствовал, как тело и мозг оживают, набирают свежесть, бодрость и ясность мышления. Парадокс: холод, именно холод воды распалял, словно огнём, остывшую за ночь твердь материи его организма.

Выскочив из-под душа, он докрасна растёрся полотенцем и, быстро одевшись, запихивая в рот на ходу бутерброд, запрыгал по лестнице вниз к машине. Однако на первом этаже едва не споткнулся: лениво беседуя с дежурным, у стойки поджидал его крепыш, запомнившийся по встрече у пивной. Не моргнув глазом, Турин прошёл мимо, но в тамбуре приостановился у самых дверей и зло зашипел нагнавшему его посыльному:

– Вы что, с ума посходили?! Условились же с Тимохой о месте встречи? Или случилось что?

– Случилось, да не по нашей вине, Василий Евлампиевич, – подморгнул тот странно, помолчал, будто раздумывал, как лучше приподнести неприятное известие, но тут хлопнула входная дверь и мимо них. смеясь, пробежала веселящаяся пара; проводив ее подозрительным взглядом, крепыш выпалил:

– Хвостик за вами приметили.

– Хвостик?

– Уж и не знаю, как поделикатнее… – скорчил вор физиономию. – Нас, извиняюсь, мусора, легавые, наседки[28]28
  Наседки (уголов. жаргон) – осведомители милиции.


[Закрыть] пасут, а за вами кто приглядывает?

– Бульдоги из ГПУ, – хмуро пошутил Турин.

– Господь с вами!

– Толком-то чего, говори?

– Прицепился вчерась к вам вёрткий интеллигентик. С бородкой, пенсне на носу, а из себя калеку корчил – клюшку из руки не выпускал.

– В тех клюшках пику обычно прячут, – насторожился Турин.

– Знамо дело. Но когда наших учуял за своей спиной, дёру дал и про клюшку забыл. Зайцем выпрыгнул из капкана.

– С бородкой и в пенсне?

– С тёмными стёклами.

– Видел и я такого.

– У здания совещания к вам прицепился, когда оно закончилось.

– И как же вы его упустили? – казалось, Турина не смутила и не напугала весть, досадовал он на то, что не пойман соглядатай.

– С трамвая ночью на остановке вы вывалились, за гражданином приметным проследовали, а хвост – за вами. Наши орлы переждали, народу поменьше стало, нашим бы ещё тормознуться, а они затеяли брать его в первом переулке.

– Значит, спугнули… А ведь хвост этот многое должен знать. И сам он, как личность, очень даже большой интерес представляет!

– Наша вина.

– Черти бестолковые! – выругался Турин вгорячах. – Вот и исправляйте! Плохую весть ты мне принёс, ох плохую!.. На Востоке султан за подобное язык вырезал. Слыхал?

– Что ж теперь?.. А лучше б, если смолчали?

– Феодализмом заниматься не стану, однако Кольчуге передай, чтоб снял бульдога с моего хвоста, но он мне живым нужен. Завтра такая возможность может представиться. Этот гад так просто не успокоится, но сегодня у вас отгул, сегодня я на личном транспорте, ему меня не догнать. Понял?

– Я эту сволочь своими бы руками!..

– Живым, только живым! Пусть Кольчуга постарается. А сейчас задержись здесь, пока меня увезут. Ни к чему, чтоб местные сыскари нас рядышком видели. Итак ты нарисовался.

– Вы про керюху? – кивнул посыльный в сторону дежурного за стенкой. – Этот наш, его опасаться не надо. Он здесь при вас теперь будет.

– Караулит, значит?

– Бережёного бог бережёт.

– Ну-ну, – похлопал Турин по плечу крепыша. – А за актрисой приглядываете, как просил?

– Сам Тимоха глаз не спускает.

– Вон он где, – хмыкнул Турин. – Передавай привет.

И он выбежал на улицу. Шофёр покуривал у автомобиля, но тут же притушил окурок каблуком, ловко отворил дверцу на заднее сиденье.

– Как звать? – здороваясь, улыбнулся Турин.

– Володя.

– Невелик твой пассажир, Володя, дай-ка я рядом с тобой примощусь, – попытался было Турин перебраться на переднее сиденье.

– Не положено, Василий Евлампиевич. – Шофёра словно подменили, он сухо добавил: – Шорохов приказал. Нам рядись не рядись, а и срисуют не большая беда. А вы гость. Вас велено беречь от неприятностей.

«Если б знал Шорохов про вчерашний хвост… – сжался Турин, – да про моих здешних братков-помощников!..»

– Куда ехать, знаешь? – подмигнул он шофёру.

– С актрисы велено начать.

– Верно. Этой встречи я как раз больше всего дожидаюсь.

– Мы мигом. – Молодцевато крутанув руль, шофёр рванул автомобиль с места в карьер.

Когда остановились у неприметного домика в общем неказистом ряду таких же строений, Турин не спешил покидать машину, поджидая Тимоху. Должен же был тот объявиться или дать знать о себе каким-то другим скрытым способом. Однако не дождался, вместо него на порог вышла старушка простоволосая, с вязаным платком на плечах.

– Вам не Аграфену свет Валериановну? – спросила она, испуганно оглядываясь.

– Стравинскую, – кивнул Турин, подошёл поближе, улыбнулся, раскрыл перед ней удостоверение. – Наши товарищи встречались с ней по поводу известных событий, но возникла ещё одна надобность.

Удостоверение произвело впечатление, старушка сжалась вся, и, не подхвати её вовремя Турин, не обошлось бы без хлопот.

– А Глашеньку, мил человек, только что я проводила, – подняла она испуганные глаза. – Сиднем целыми днями сидела, шагу из дома не ступала, как велено было. А с час назад иль поболе мальчонка с запиской прибёг. Засобиралась она и велела ждать к обеду.

– Записка? Что там было сказано? – Турина прострелила старая болезнь: от таких известий каждый раз его поясницу словно продувало насквозь, будь он хоть в самой что ни есть тёплой комнате.

– Да я ж и не видела, милок. Но обрадовалась она, всплакнула даже, что кончились её муки. В церковь поехала. Тут недалеко трамваем. На кладбище церковь-то у нас.

– Вы ничего не путаете? – напрягся Турин. – Чему радоваться, если на кладбище ехать?

– Так поймали вроде убийцу? – всплеснула старушка руками. – Аль вам не знать? Вот и переберётся она от меня к себе на квартирку. Поэтому и радовалась, а всплакнулось ей по покойнице, молода та была и смерть приняла неизвестно за что…

– В церковь свечки ставить поехала?.. – с трудом старался переварить известие Турин. – Или ещё зачем?

– Вот те раз, прости меня Господи! – запричитала старушка, начиная сердиться. – Запиской туда её вызвали, сколь повторять.

– Запиской?

– Я ж час твержу – мальчонка прибёг, она и собралась. Враз оделась, будто только и ждала этого.

– Насчёт похорон, может быть?

– Вот уж не знаю, только на похороны так не торопятся.

– Знаешь, где здесь кладбище? – развернулся Турин к шофёру, чувствуя, что добиться большего ему не удастся.

– Да вмиг, – кивнул тот, заводя двигатель, – вдоль трамвайного пути, конечно, добираться не скоро. Часа полтора кружить да на горки взбираться, а мы короче дорожку отыщем.

Пока, петляя, мчались по тихим улочкам, несколько раз переезжая рельсы, Турин обдумывал своё.

Из сообщений Шорохова следовало: опечатали агенты квартиру, где нашли покойную, по той причине, что хозяйка её, актриса Аграфена Стравинская, перепугавшись, временно отказалась там жить, дожидаясь похорон. Ничего необычного в этом Шорохов, да и сам Турин не находили: актриса – пожилая женщина, какая блажь не придёт ей в голову? К тому же проживала одна, в квартиру регулярно пускала жильцов, но не из простой публики, старалась выбирать себе под стать. Вот Френкель, к примеру. Во-первых, они, конечно, знали друг друга ранее, Френкель родом из Саратова, здесь проживала и занималась при том театре, где актриса играла. Возможно, Аграфена Валериановна знала и семью Глазкина, как-никак жених Павлины – заместитель губернского прокурора. Это же фигура! И Френкель, вероятно, делилась своими проблемами со Стравинской, даже просто по-бабьи между ними, конечно, велись разговоры. То есть, гадал Турин, бывшая актриса знала о намерениях квартирантки выйти замуж за прокурора, но тем не менее ей пришлось стать свидетельницей тайных встреч молодой жилички с пожилым любовником. Не важно, какое впечатление он произвёл на соседку, та из зависти или сослепу разного могла наговорить, но известно, что посещал Павлину не кто иной, как Странников, и Стравинская видела его неоднократно, хотя якобы оставляла квартиру до вечера. В день убийства, уйдя утром, она дома больше не появилась. У прислуги её нашли агенты, сообщили о произошедшем. Страх?.. А может, естественное чувство вины и боязнь ответственности?.. Конечно, она не убивала Френкель, физических сил не хватило бы и повода нет, не владела же Френкель миллионами или драгоценностями… Нет, Стравинская – не убийца, Шорохов бы сразу учуял и упрятал актрису в исправдом на время следствия. Но ничего подобного не случилось. Шорохов рассказывал ему, что на всякий случай устанавливал за актрисой слежку, а через два-три дня снял: дамочка носа из дома прислуги не высовывала, да и к ней никто не наведывался. Прислуга никакого интереса не представляла. Скорее всего, бабка связана с актрисой с молодых лет. Убирала по дому, хозяйство вела, но, когда актриса отошла от сцены, нужда в прислуге отпала, и Стравинская её выпроводила: накладно держать лишний рот, когда сама вынуждена зарабатывать не талантом и поклонниками, а собственной жилплощадью.

Обдумывая всё это, Турин представил себе старуху в платке и длинном платье, крякнул, вспомнив, как та засерчала.

«Бабка-то ещё смышлёная! Как она его пропесочила насчёт свечек, да о мальчишке с запиской! Стоп! Вот она, отправная точка! Записка! – Турина осенило. – Вот оно, недостающее звено!»

– Подъезжаем, Василий Евлампиевич, – глянул на него шофёр с улыбкой.

– Ничего, ничего, Володь, – улыбнулся ему в ответ Турин. – Задремал я слегка.

А сам ухватился за ускользающую мысль: «Конечно, актрисе известно об убийстве гораздо больше. Может быть, она была невольной свидетельницей произошедшего или второстепенным участником, просто могла слышать из достоверного источника, а теперь связана с автором записки обязательством молчать?.. Этот человек и поставил условие: как только убийцу обезвредят, её вынужденное заточение кончится… Но кто этот человек?»

На этом месте Турина заклинило: «А убийца где? Он не найден… Впрочем, не найден официальными органами. Даже наоборот, те поставили твёрдую точку в расследовании: их вывод – Френкель наложила на себя руки… Тогда от кого записка? Кто-то отыскал мерзавца, расправился с ним и пригласил актрису в церковь поставить свечки за обоих убиенных?..»

Получалась явная чертовщина, отчего у Турина снова разболелась голова, тупая боль стиснула затылок, и он принялся растирать его, вздыхая и морщась: не получалось у него ничего в этом чужом городе Саратове, осталась его удача дома, никакого просвета не видать в загадочном и страшном убийстве невесты Глазкина…

– Что с вами, Василий Евлампиевич? – притормозил водитель.

– Не спал почти, – посетовал Турин. – Вот и достают старые болячки. Этой голове-то, знаешь, сколько доставалось… – Он поскрёб затылок.

– От уголовной мрази? – засочувствовал тот.

– И от неё, но больше от начальства, – хмыкнул Турин, – так что, если станешь большим начальником, не обижай нашего брата.

Они засмеялись. Боль постепенно стихала, он откинулся на сиденье.

– Что это там за сборище? – встревожился вдруг шофёр. – Трамваи встречные… Не столкнулись ли? Народ валит из дверей!

Турина так и бросило к стеклу. Впереди действительно творилось из ряда вон выходящее. Один вагон, почти пустой, стоял на остановке. Встречный с другого пути только что замер, и из него с шумом и гамом вываливался народ, поспешая вперёд на рельсы, где собралась уже большая толпа.

Турин попробовал открыть дверь, хотя автомобиль ещё не остановился.

– Василий Евлампиевич, куда вы? Под колёса угодите! – зашумел шофёр.

– Так тормози, чёрт тебя подери! – выругался тот и, как он один умел, всё-таки выпрыгнул и свернул к толпе.

– Доехали, считай. – Водитель догнал его и кричал, будто извиняясь. – Церковь-то вон она! И кладбище за путями. Рядом ворота! Выходит, у кладбища и сбили бедолагу. Водителям тут маета. Старики туда-сюда. С остановки на остановку. А эти гоняют как шальные!

– Да замолчи ты! – оборвал его Турин. – Беду накликаешь!

XVI

Растолкав орущую толпу и холодея, увидел Турин первым Тимоху. Тот, сидя на рельсах перед пустым трамваем, корчился от боли, раскачивая голову и дико матерясь между стонами, поддерживал левой рукой безжизненную правую, согнутую в локте. Расползалось на одежде кровавое пятно.

– Тимофей! Жив! – бросился к нему Турин, присел рядом, прижал его голову к груди, крикнул подскочившему шофёру: – Володя, тащи из машины всё! Бинты бы, жгут, шину надо!

Но тот застыл столбом, словно и не слышал.

– Какого чёрта?! – выругался Турин. – Давай быстрей! Каждая минута дорога!

– Глядите! – Шофёр таращился вниз, тыча рукой под самый трамвай.

Из-под железного брюха вагона высовывались недвижимые женские ноги.

– Что? Кто?! – вскрикнул Турин, боясь догадаться.

– Похоже, женщина, – нервно подрагивая, шофёр пятился назад, нагибался то и дело, стараясь разглядеть.

Но Турин уже знал, кто там. Не владея собой, он по-звериному зарычал, заскрежетал зубами.

– Упустил я суку! Упустил! – кусал губы Тимоха. – Он столкнул её под вагон. Сам ужом в сторону. Я его за рукав схватил. Удержать хотел. А он рванул так, что я на рельсы вылетел. Руки своей чуть не лишился…

– Перелом у тебя, не скули, – оборвал его бормотание Турин. – Как с башкой?

– Гудит. Ударился, пока катился.

– Сто лет жить будешь, – сплюнул Турин. – Как же ты её проворонил, Тимоха? – Турин приподнялся, крикнул зычно: – Отошли бы, граждане, нечем дышать человеку. Врача, случаем, нет?

Толпа отступала нехотя. Врача не оказалось. Лицо Тимохи бледнело на глазах.

– Володя! – позвал исчезнувшего шофёра Турин. – Где копаешься?

– Здесь я, – протиснулся к Турину водитель. – Шину искал, вот! – Он протянул кусок доски.

– Водки бы, – пожаловался Тимоха.

– Нельзя, вдруг у тебя сотрясение мозга. Ты говори что-нибудь, а то сознание потеряешь. – Шофёр ловко наложил жгут выше локтя, принялся бинтовать.

– Ты доску, что притащил, подложи, – подсказал ему Турин. – Я руку перенесу на неё, а потом запеленаешь покрепче.