Текст книги "Особо опасная статья"

– Стой! – взревел сыщик, вскидывая обе руки. Конструктор Макаров, создавая это оружие, вряд ли допускал, что из пистолета придется стрелять в таких условиях. Это оружие для тех, кто решил убить в упор или застрелиться, а не для прицельного огня на поражение по движущимся целям! – Стрелять буду!..

И увидел, как пальмы на спине беглеца задвигались еще быстрее.

Саланцев встал на колено, стер с лица пот, заливающий глаза, и аккуратно взял на мушку оранжевое солнце. До угла ближайшего дома около пятнадцати метров. Поэтому выстрел будет только один. Можно стрелять, конечно, и дальше, но только в стену.

Десять…

Пять…

Он сейчас сбросит скорость… Он не карт, чтобы с таким потенциалом вписываться в поворот… Он, хотя и плохой, но человек, черт возьми…

Саланцев не слышал выстрела. Он его почувствовал. «Макаров» дернулся в его руке, уведя ее в сторону, а когда на мушке снова появился угол дома, там никого не было. Сыщик опустил ствол и увидел пальмы, поваленные друг на друга. Ураган не пощадил их, перевернув солнце и сделав из него оранжевое озеро. Озеро, в котором лежали пальмы…

Он перевернул тело – беглец был еще жив.

– Кто вы? – задыхаясь, спросил Саланцев и вдруг понял, что это вопрос не для допроса умирающего, а для философской беседы. Сейчас тот ответит – «человек» – и с этим можно будет поспорить.

– Кто вас послал? Ну? Кто? Я уже вызываю «Скорую»!

– Фе… ликс… – и это было все, что он смог сказать.

Случаи, когда жертву, получившую пулю в сердце, возвращали к жизни, в медицине бывали. Но для этого больному нужно лежать не на асфальте третьего дома по улице Охотничья.

Глава шестая

– Ты – опер, Андрей, не следователь, – с досадой пробормотал Кряжин, рассматривая труп Ремизова. – Ей-богу – опер.

В устах его это прозвучало как ругательство.

– Поймать, схватить, скрутить, призвать к ответу! А потом, конечно, «важнячок» из прокуратурки будет разбираться, что это тут за кучки лежат и каким образом они к делу относятся… – Следователь ходил вокруг оскалившегося в последней досаде на неудавшуюся жизнь охранника и бормотал вполголоса, стараясь не мешать судебному медику: – А между тем банальные постулаты формальной логики должны были тебя остановить. Время, которое ты угробил на занятие акробатикой, нужно было потратить на выяснение главного. Сейчас у тебя нет ни Ремизова, ни его убийц. А Ремизов, останься ты рядом с ним, мог рассказать и об убийцах, и о том, зачем им понадобилось его убивать. Именно для этого Ремизов, вообще-то, и был нам нужен.

А работы судебному медику было хоть отбавляй. Три трупа, и по каждому из них нужно сделать безошибочный вывод: чем, при каких обстоятельствах и в котором часу. И мнение Саланцева здесь не в счет. Тот теперь находился под прицелом прокуратуры на предмет законности применения табельного оружия.

– Феликс, говоришь…

Пора возвращаться в прокуратуру. В доме Кайнаковых делать нечего. В всяком случае, пока, до прилета Трошникова, по несчастливому стечению обстоятельств оказавшемуся дядей похищенного Коли. Самолет прибудет завтра утром, а сейчас нужно ехать и приводить Смагина и Генерального в шок. Похищен не просто ребенок известного в стране человека, играющего определенную роль в сделках с Западом. Похищен племянник представителя этой страны в Европейском суде по правам человека. Для торгов с этим же судом.

Генеральный будет в восторге. Смагин в меньшем – ему на доклад ни к кому, за исключением Генерального, идти не нужно.

На полпути к Большой Дмитровке Кряжина вывело из состояния задумчивости шипение радиостанции. Переговорное устройство взял водитель Дмитрич, но он тут же отдал его Кряжину.

– Это вас, кажется.

– Иван Дм… ич! Ты где на… ся? Кто у тебя в го… ой кли… кой больни?..

Это был Смагин. Начальник позвонил Кряжину на мобильный, ему ответил Кайнаков, и тот стал искать Кряжина доступными способами.

Но на самом деле вышло наоборот. Кайнаков нашел в списке абонентов чужого телефона единственное знакомое имя – Smagin и позвонил.

– Что случилось? – Кряжин уже кричал в устройство, словно от этого зависела чистота связи.

– В первой клинической, я спрашиваю, кто у тебя?!

Кряжин хлопнул Дмитрича по плечу, и тот, сообразив, стал разворачивать машину. Включил маячок, ненавистную следователю сирену, и рванул по встречной полосе поперек перекрестка.

Когда «Волга» подъехала к серому зданию, пахнущему медикаментами даже во дворе, Кряжин успел позвонить и Саланцеву, и Смагину. Позаимствовав у водителя телефон – другая связь была недоступна.

«Волга» чуть визгнула у крыльца больницы, встревожив голубей на подоконнике первого этажа и больного, несшего себя на костылях по вымощенной дорожке. Дверца распахнулась, и из нее выскочил следователь. Папка осталась в машине, и он, как был – в рубашке и с перекинутым через руку пиджаком, – заторопился внутрь.

Охранник у входа, не в такой лощеной форме, как у «сатурнцев», приветливо улыбнулся, сам приоткрыл дверь, и уже через минуту Кряжин подходил к палате, у дверей которой сидел на стуле и читал какую-то книгу молоденький паренек в штатском. Саланцев говорил: опытные ребята, пальца в рот им не клади. Кажется, преувеличивал.

– Я Кряжин, – представился, протягивая удостоверение, следователь.

Молоденький долго его изучал, выявляя изъяны, и, не найдя ничего, наконец-то поздоровался. Вполне вероятно, что Саланцев говорил правду.

Кайнаков сидел на кровати с прилепленными к его рукам шнурам от лже-капельниц и курил в открытое окно. Весь вид его говорил о том, что переводить его в палату для выздоравливающих еще рано. Увидев Кряжина, он чуть оживился и даже встал. Произойди такая картина не на третьем этаже, а на первом, идея с помещением больного в стационар провалилась бы, не успев начаться. Кряжин спросил, зачем президент звонил Смагину, и тот ответил, что кое-что вспомнил. Мол, забыл в результате стресса. А тут вспомнил. Воздух здесь, наверное, живительный.

– Знаете, я не специалист, конечно… – он стыдливо замялся, из чего очень просто можно было сделать вывод о том, как переживает, что он олигарх, а не следователь прокуратуры. – Но меня беспокоит одна мысль. Возможно, вы ее уже отрабатывали, и я нагнетаю излишнюю…

– Да не мурлычьте вы, Кайнаков! – порозовел Кряжин. – Что за манеры – то врать, то об ногу тереться?

Тот не обиделся и заявил без обиняков:

– Меня беспокоит мысль о том, что учительница французского, вместо того, чтобы предупредить охрану, вызвала к себе Колю.

– Альберт Артурович, – следователь положил руку на плечо президента. – Среди тех двоих точно был один, который разговаривал по-французски, как мы с вами сейчас по-русски. Она не имела возможности предупредить. И потом, насилие в кабинете уже случилось, и она боялась за свою жизнь.

– Да? – с невероятным сарказмом выпалил Кайнаков. – А почему же она, сучка крашеная, не нажала на кнопку тревожной сигнализации под столом? – Он нахмурился, как осень, и стал махать руками, как ветер. – Я за свои бабки в этой долбаной школе в каждый кабинет установил сигнализацию! Двадцать две тысячи долларов!! Всем этим мадемуазелям и ледям по кнопке! И когда посредством ее применения нужно было спасти моего ребенка, эта идея почему-то не сработала!..

– Тревожная сигнализация?.. – пробормотал следователь, не слушая крика президента: «Вот именно!». Машинально вынув из кармана новый мобильный телефон, он вскрыл его, вынул sim-карту и забрал с тумбочки свой телефон. – Это вам, Кайнаков. Мой номер вы знаете.

– Спасибо, – громко поблагодарил президент, с издевкой рассматривая трубку. – Я вам потом подарю сотовую компанию.

– Сейчас, разогнались, – молвил Кряжин, вставая с кровати. – Буду я вам трубки за восемьдесят долларов дарить. Это все, что вы хотели мне сообщить?

На пороге он остановился, пожевал губами и закрыл уже открытую дверь.

– А с чего вы взяли, что она крашеная?

– Геля сказала, – глядя в стену, равнодушно буркнул Кайнаков. – Когда та только приехала, моя три дня не могла успокоиться: и помада у той хуже, и юбки такие сейчас не в моде, и сумочка – дешевка…

Через час Кряжин был у Смагина, и тот без единого вопроса подписал ему документы на право допроса содержащегося под стражей в изоляторе «Лефортово» подсудимого Устимцева Вениамина Геннадьевича.

Дело Устимцева раследовал Любомиров, и Кряжин, дабы сократить себе проблемы первого знакомства с олигархом, с бумагами в руках первым делом направился к нему. Сергей Антонович накопил за полтора года работы с Устимцевым и его командой двенадцать томов уголовного дела, мотивацию и привычки арестанта должен был знать очень хорошо, а потому разговор начал сразу и без обиняков.

– Сергей, у меня очень мало времени. Эту беседу я должен был составить еще полдня назад, если бы не стрельба, резня и трупы. А потому коротко и ясно: кто такой Устимцев?

Скрупулезный при определении характеристик разным людям Любомиров начал, как и предполагал Кряжин, издалека. А потому его пришлось несколько раз ставить на рельсы, с которых он только что сошел, и напоминать, что время идет и оно имеет привычку заканчиваться.

Мнение Любомирова, «важняка» из следственного Управления, расходилось с тем, что Кряжин услышал из уст Кайнакова и из предыдущих реплик Любомирова, когда тот это дело только принял к расследованию.

Устимцев – невероятно, патологически умный человек. Его ум как болезнь, превращающая окружающих в мелких субъектов, но дающая неимоверные силы своему господину.

Устимцев знает, что первая спичка была изобретена в Швеции, и своими словами довольно быстро может объяснить, что такое антропоморфизм. Не склонен к болтовне, человек действия и, если понимает, что у собеседника недостаточно аргументов для поддержания своей позиции, мгновенно захватывает инициативу в свои руки. Не лжет и не старается изворачиваться, когда откровенно проигрывает и ощущает чужой интеллект («не желает выглядеть некрасиво впоследствии», – объяснил Любомиров), но доказать ему что-то без достаточно веских фактов практически невозможно.

– Подарок, а не собеседник, – пожевав губами, съязвил Кряжин. – Что он просил в камеру в последнее время?

Оказалось, «Файненшл таймс», просто «Таймс» и «Российскую газету».

– В ней печатают последние законы, – объяснил Любомиров, позабыв, по-видимому, что Кряжин об этом знает.

Уже в тюрьме, ожидая, пока введут Устимцева, Кряжин сидел, слушал стучащие эхом запоры и думал о том, когда же все-таки Кайнаков ему лгал. Тогда, когда проводил тему государственного шантажа, или сейчас, когда в качестве гавного подозреваемого в деле похищения его сына называл имя человека, находящегося в «Лефортово». И в этих раздумьях следователь вынужден был признать, что при всей невероятности обеих версий наиболее невероятной он считает вторую.

Устимцева ввели, и Кряжин, никогда ранее не видевший олигарха «вживую», мгновенно выделил в его лице живой взгляд и нескрываемый интерес, что для человека, столько времени находящегося в заточении, было весьма достойно похвалы.

Устимцев успел поздороваться первым и снова заработал балл. При всей его ненависти к власти – а сомневаться в этом было бы самонадеянно – он сохранил здоровое чувство юмора и сразу стал похож на человека, к которому пришли в гости.

Расспросив заключенного о здоровье («спасибо, уже лучше»), успехах клуба («не ожидал, что Игнасио не забьет пенальти»), Кряжин поинтересовался связями Устимцева с угольным магнатом по фамилии Кайнаков.

– Что, и Альберт Артурович уже в прицеле? – посерьезнел Устимцев и прикурил одну из сигарилл, лежащих в его пачке. Законы для всех в «Лефортово» одни, но ввиду особой важности лиц иногда делаются небольшие исключения. Устимцеву, скажем, разрешали иметь при себе сигариллы.

Ничто в миллиардере не выдавало волнения или тревоги. По нему было видно, что самое худшее для него уже случилось и ничего более зловещего этот следователь принести ему не мог.

– Уж не для того ли вы прибыли, чтобы получить от меня информацию на Кайнакова? – наконец спросил он. Если бы не спросил, Кряжин бы удивился.

И следователь ответил, что нет. Информация на торговца его не занимает. Гораздо больший интерес представляют люди, дерзко похитившие из школы его сына.

– Сына Кайнакова похитили? – словно глухой, подозревая, что неправильно прочел по губам, пробормотал Устимцев.

– Да, не прошло и суток, как это случилось.

– Сутки назад?..

– Верно, – Кряжин дал прикурить собеседнику и закурил сам. – Сына Кайнакова похитили, и в качестве условий обмена выставляют странное требование. Представитель России в Европейском суде по правам человека должен уговорить коллегию суда вынести решение по заявлению Устимцева Вениамина Геннадьевича в пользу последнего. В противном случае мальчугана обещают убить.

– По заявлению Устимцева Вениамина Геннадьевича?.. – как сомнамбула, произнес тот.

– Мы не в католической церкви. Вы не обязаны повторять все, что я говорю.

Устимцев поводил перед собой руками, словно ища точку опоры, а потом спросил, почему представитель России должен уговаривать коллегию Европейского суда за какого-то сына какого-то Кайнакова. Кряжин терпеливо объяснил, что представитель России, Трошников Ян Михайлович, – дядя Коли, мальчика, и брат жены олигарха.

Устимцев держался молодцом. Он не бледнел, не краснел, не сводил брови. Переносил удар спокойно, словно его не подозревали в преступлении, наказание за которое предусмотрено в размере пятнадцати лет лишения свободы.

Ловя момент, следователь справился у подсудимого, отправляли ли его адвокаты заявление в Европейский суд. Получив утвердительный ответ, долго чесал висок мизинцем и в результате добился того, чего хотел. На осмысление ситуации процветающему, но ныне удаленному от достатка олигарху хватило десятка секунд. Устимцев взорвался:

– Вы там, у себя, на Большой Дмитровке, совсем очумели? Или это с Ильинки новая директива пришла? Мало «пожизненных» статей, что надо мной свесили? А вот это видели?!

И Кряжин снова увидел жест, который, как теперь становилось ясно, характерен для всех обеспеченных людей. Время меценатства на Руси прошло. Теперь состоятельные господа протягивают бедным руку, но не помощи.

– Бросьте, Устимцев, – поморщился следователь. – Очевидна диспропорция. Да и неприлично.

– Неприлично… – опаленный новой неприязнью к прокуратуре арестант откинулся на холодную стену, но вынужден был снова вернуться в исходную позицию, чтобы стряхнуть бархатный пепел в банку. – С чем-нибудь пооригинальней бы прибыли, что ли. А то мне без участия в киднепинге просто расслабуха, а не жизнь. И как удачно! Дяденька ребенка – представитель в Европейском суде по правам человека! И какое совпадение! Именно туда мои защитники недавно направили жалобу о нарушении моих прав! Да вы просто гении! А еще удивляетесь, что вас иногда стреляют.

Посмотрев на внимательно слушающего его следователя, он сверкнул глазами и добавил:

– А что, позвольте вас спросить, с вами еще делать? Лично я не пролил ни капли крови. Есть имена, фамилии и явки тех, кто в крови по колено! Но им объявляют амнистию, а мне готовят заключение. Вас как зовут, господин следователь?

Кряжин повторил.

– Так вот, уважаемый Иван Дмитриевич, не прокатит! Я достаточно ясно выразился? Не прокатит!

Бросив окурок в банку, он встал и заложил руки за спину.

– Альберту Артуровичу мои искренние соболезнования. Хотя уверен, что вы передадите другое.

Выходя из ворот тюрьмы, Кряжин подумал, что, если быть до конца честным перед собой, другого результата он и не ожидал. Если участие Устимцева в деле похищения сына Кайнакова – не миф, то Вениамин Геннадьевич должен был вести себя именно так. Удивление – вспышка ярости – срыв на полуоскорбления – отказ в общении. И все это должно уложиться в короткий промежуток времени, чтобы и выглядело правдоподобно, и лишнего не наговорить. На Большой Дмитровке не лохи бумагу марают. Лишнее слово – и потянется бесконечная череда подозрений.

Наступала ночь, а информации, полученной за день, хватало на добрую неделю проверок. Из наиболее перспективных направлений работы Кряжин выделил два: до сих пор не появившийся охранник Дима, о котором теперь Кряжин знал все, и «фантом Феликс», которого все знают, видят, его имя у всех на устах, но встреча с ним столь же невероятна, как и со сказочным единорогом.

Миссию по розыску Феликса Кряжин поручил группе из МУРа во главе с Саланцевым. Сам же взялся за охранника. Тем более что это направление, по мнению следователя, соответствовало и поиску ответа на вопрос, почему мадемуазель Вишон не нажала на кнопку тревожной сигнализации. Нечего и говорить, что от стола в тот момент она находилась недалеко…

Но был еще один вопрос, ответ на который Кряжин жаждал получить сильнее всего. Его дневной звонок Саланцеву – съезди, мол, найди Ремизова – был продуктом наития, ничем не обоснованного. И сейчас этот вопрос, как загнанная фокстерьером лиса, рвался наружу, не в силах найти правильного выхода: зачем понадобилось убивать охранника, дежурившего в ночь перед похищением и сменившегося утром того дня, когда исчез сын Кайнакова? Ремизов информировал преступников о событиях в доме? Сообщил что-то телохранителю Димы, вследствие чего того до сих пор не могут найти? Одним из гостей в школе был Феликс, это ясно. Один из смертельно раненных на квартире Ремизова назвал то же имя.

Ремизова убрали как лицо, владеющее если не полным объемом информации, то какой-то важной ее частью. Есть какая-то связь между гибелью Ремизова и исчезновением телохранителя Димы. Но в чем она проявилась? Или могла проявиться?

Саланцев сообщил следователю и имя директора охранного предприятия, и его манеру общаться, упустив, разумеется, пару наиболее ярких тому доказательств. А также домашний адрес Арманова. И Кряжин, уже порядком измучив Дмитрича постоянными поездками, прибыл к дому на Шелепихинской набережной.

Арманов был дома, дверь открыл без лишних подозрений, представ перед следователем с полотенцем на голове и стаканом пузырящейся минералки в руке. Впрочем, вскоре выяснилось, что это не нарзан, а растворившийся в воде аспирин «Упса». Вид у директора был подавленный. День, судя по всему, у Константина Львовича не удался, и ему было совершенно безразлично, кому и в котором часу открывать дверь. Кряжин же, бросив взгляд на запястье, машинально отметил время: «Двадцать три ноль шесть».

Бультерьера пришлось закрыть в ванной комнате. Привыкнув к малорослому и тучному, он патологически не переваривал высоких и крепких. И всех остальных, кто чем-то не напоминает хозяина. Все время разговора разъяренный кобель скреб дверь, глухо рычал и колотил хвостом по чему-то гулкому. «По стиральной машине», – сразу понял Кряжин.

– Вы по Ремизову? – спросил Арманов, включая чайник.

– Скорее по поводу той части его жизни, которая не касалась выполнения служебных обязанностей.

– Что я могу сказать?.. Замкнутый человек, исполнительный. Такие в охране ценятся, – дал краткую характеристику Арманов.

Кряжин попросил директора поподробнее осветить жизнь Ремизова: «С кем он общался?», «Приходилось ли вызывать его для подмены заболевших охранников из других адресов?», – и слышал в ответ:

– А черт его знает, с кем он общался. А вот по адресам… Был случай, когда его с Широкой однажды вызывали. У меня человек в «Алых парусах» прихворнул, так Ремизову пришлось его подменить вне очереди. А что, Ремизов чего-нибудь натворил?

– Да, – казал Кряжин. – Он умер. После двух выстрелов в живот.

Арманов пошел в ванную мочить полотенце, на полпути вспомнил о чем-то, вернулся и освежил полотенце под кухонным краном. После этого сел и, уже сидя, вынул из холодильника бутылку водки. Пробормотал что-то вроде: «Эта порядочная сволочь Герцог вообще никаких команд не понимает, дерет всех подряд…», – и лишь после этого спросил:

– Как умер?

– Мучительно. Я, наверное, прикрою вашу лавочку, Арманов, – пообещал Кряжин, отодвигая от себя подставленную рюмку. – Охранники ваши погибают, телохранители пропадают без вести, вверенное им имущество расхищается. Завтра я пошлю в ГУВД представление с рекомендацией лишить вашу организацию лицензии.

– Послушайте, – взмолился Арманов, – как же так… Из-за одного негодяя…

– А почему он негодяй? – мгновенно врезался в речитатив следователь. – Быстрее, Арманов!

Тот отрешенно взмахнул рукой и, едва не плача, встал со стула.

– Я так и знал, что рано или поздно этот разговор состоится.

– Или вы разговариваете со мной быстро и четко, – предупредил, вспоминая предупреждение Саланцева, Кряжин, – или будете долго мять губы, но уже в СИЗО.

Последнее директора напугало больше, чем бег с опущенной головой к сейфу.

В последний месяц Ремизов часто был замечен в компании лиц сомнительных побуждений и наружности. Подъезжали к офису на синем «БМВ», вызывали охранника, курили с ним на улице, разговаривали долго и держались непринужденно. Арманов, заподозрив неладное, расспрашивал Ремизова, не вляпался ли тот в какую историю и не связаны ли приезды мутных типов с ее последствиями. Охранник всякий раз директора успокаивал, говорил, что это его знакомые, они вовсе не мутные, а занимаются бизнесом. Автомобильным. Поскольку Арманов не видел ни одного порядочного бизнесмена, который занялся бы автомобильным бизнесом и остался при этом жив, он вывел Ремизова из группы по охране складов компьютерной техники и поставил на пост, где Ремизов в дружбе со своими новыми товарищами не смог бы наделать дел.

– А уволить его нельзя было? – спросил Кряжин.

– Чтобы уволить, нужны основания, – отрезал Арманов. – У меня таких оснований не было. Он не употреблял спиртное, не прогуливал и даже не опаздывал. Тем более что он сам попросил меня перевести его на какой-нибудь пост ближе к дому. Самым ближним из тех, что был свободен, оказался дом в «Алых парусах».

После того как Ремизова перевели, приезд неприятных директору гостей прекратился.

– Или дружба закончилась, или встречаться стали в другом месте, – пояснил Арманов. – Но на всякий случай я проверил этих гостей через свои связи в ГУВД. По номеру машины. Владелец оказался добропорядочным человеком: это художник. Фамилия его, кажется, Власенков. А среди гостей Ремизова значился один под именем Феликс. Я дважды был свидетелем эпизодов их разговора и дважды слышал это имя. Но что-то еще сообщить для меня затруднительно, потому что всякий раз разговор прекращался.

«Месяц назад к Ремизову стали приезжать гости. Одного звали Феликс, – слушая директора, думал Кряжин. – Месяц же назад, со слов директора Гоффе, в школу устроилась на работу мадемуазель Вишон. Она не нажала кнопку тревожной сигнализации, когда могла это сделать. Саланцев стреляет в квартире двоих, и один перед смертью произносит имя «Феликс». «Убить Ремизова нас послал Феликс», – так нужно перевести упоминание этого имени в предсмертном признании».

– А где вы в случае необходимости обычно находили телохранителя Черникова?

– Диму? – переспросил Арманов и по памяти назвал два адреса.

Кряжин их старательно записал в истертый блокнот. Пора было прощаться.

– Мне сейчас становится боязно за вашу жизнь, Арманов, – признался, туша в пепельнице сигарету, следователь, хотя мысленно он только что произнес: «Этому не угрожает ничего. Если люди Феликса начнут «валить» всех, кто знаком с Ремизовым, то Москва-река станет красной и поднимется метра на три». Но вселить в директора лишнюю толику испуга не помешает – будет ближе держаться к следователю в случае непредвиденных обстоятельств.

Арманов уже открыл рот, чтобы спросить, почему, но не успел.

От звонка в дверь Арманов вздрогнул, а Кряжин напрягся. Только что высказанная мысль оказалась как нельзя к месту.

– Вы кого-то ждете, Константин Львович?

– Никого. Честное слово – никого, – забормотал директор. – Может, это женщина моя пришла?

Кряжин развел руками – мешать тесному общению он не собирался. Все, что он хотел узнать, он уже узнал.

Укладывая ручку и блокнот в карман, Кряжин услышал в прихожей: «Кто? Кто?? А-а…», – и щелчки открываемых замков.

Захотелось напоследок напиться, и следователь шагнул к крану.

И в тот момент, когда наполнил стакан, услышал резкий мат и звук удара. «Га-а!..» – жалобно крикнул директор, а Кряжин бесшумно поставил стакан на раковину.

Обычно в таких случаях принято говорить: «Его рука машинально скользнула за отворот пиджака». В данном случае все произошло иначе. Кряжин опять пожалел о том, что не имеет привычки носить с собой пистолет. Нет у него такой привычки! Нет…

Арманова били в коридоре жестко, словно он утром совершил омерзительный поступок, а уже вечером за это расплачивался.

По придыханиям, раздававшимся в двух метрах от входа на кухню, Кряжин насчитал двоих. Вполне возможно, что рядом стоят еще двое и с наслаждением наблюдают, как тучный директор корчится в судорогах.

А на кухне в пределах видимости не было даже ножа, наперевес с которым можно было выйти им навстречу. Он, конечно, лежал в одном из ящиков, но, вытянув оный, Кряжин тотчас привлек бы к себе внимание. И еще нужно угадать, где именно находится нож или, допустим, молоток для отбивных. А то было бы весело встретить бандюков с шумовкой в руке.

С момента прихода непрошеных гостей прошло не более двадцати секунд.

И Кряжин вышел из кухни без всего. Вернее будет сказать – выскочил.

Всего на секунду, которой ему хватило на то, чтобы сбить ногой шпингалет на двери ванной и прикрыться отскочившей створкой как щитом.

Дальнейшее Кряжин не видел. Он его слышал – и воображение следователя, остротой и неповторимостью которого восхищались на Большой Дмитровке буквально все, рисовало ему страшные картины: вот «порядочная сволочь Герцог», ослепленный искусственным освещением после получаса тьмы, с горящими красными глазами, похожий на свинью, выбегает на своих кривых лапах из ванной и начинает вилять хвостом… Вот он, еще ничего не видя, но уже прекрасно чувствуя сопливым носом, перестает вилять и дважды хлопает лысыми бровями…

«Ааа-а-а!!!» – раздалось из-за выстроенной следователем почти прозрачной баррикады, и Кряжин понял, что опаздывает в своих фантазиях на несколько мгновений.

Свирепый рык и треск разрываемой одежды предсказывал последовавшие вслед за этим выстрелы, однако, вопреки всем принципам самозащиты, их не было.

Грохнула входная дверь, звуков за «ширмой» поубавилось, и Кряжин ударил перегородку ногой.

Зрелище, представшее перед его взором, было столь же занимательным, сколь и угрожающим. Разъярившийся бультерьер вцепился в рукав единственного из нападавших и сейчас болтался над нем, зажевывая материю тонкой куртки все выше и выше. Человек, на котором он висел, кричал дурным голосом и умолял Арманова унять пса. Сам же директор охранного предприятия взирал на происходящее из угла комнаты, сплевывая на линолеум кровь и даже не думая следовать просьбам недавнего мучителя.

Бежать за теми, кто успел «слинять», – значит, повторить ошибку Саланцева. У следователя даже на мгновение не возникло желания догнать подельников бандита.

За свою безопасность теперь можно было не беспокоиться. Бультерьер впился в руку человека, и теперь заставить его переменить решение дожевать куртку до воротника и разорвать противнику горло не мог даже сам хозяин.

Между тем по глубине прикуса становилось ясно, что если движение челюстей собаки не остановить, человек может запросто потерять сознание от болевого шока.

– Бери его за ноги! – скомандовал Кряжин хозяину, пытаясь найти в квартире предмет, который можно вставить в пасть очумевшему от злобы животному.

– Бесполезно, – вещал с пола Арманов. И крикнул недавнему обидчику: – Иди в ванную, гад!..

Вскоре Кряжин выяснил, что лучшим способом снять с руки бультерьера является погружение места укуса под воду вместе с собакой. Едва пес оказался под водой, он сразу разжал челюсти. Кряжин быстро вытащил из ванной обессиленного бандита, а Арманов опять закрыл там собаку.

Нападение на квартиру директора охранного предприятия «Сатурн» было завершено.

– Ну? – молвил Кряжин, толкая мокрого от воды и крови небритого малого лет двадцати пяти в кресло.

– Что – ну? – угрюмо и даже как-то угрожающе переспросил тот. Руки его дрожали, но взгляд был ясен и враждебен.

– Не хами, – предупредил следователь. – Почему вы не любите Арманова?

– Пошел ты… – и вязкий плевок, описав дугу, шлепнулся в дециметре от туфли следователя.

– Я не знаю, зачем!.. Я клянусь, не знаю! Знал бы, не сказал разве?!

– Кто попросил сюда идти? – терпеливо спрашивал Кряжин.

– Его по имени никто не называл!! Он на синей «бомбе» ездит!.. Сказал – придите в адрес и замочите хозяина! Сказал, чтобы не стреляли, а чтобы как ограбление выглядело! Мол, запытали, чтобы узнать, где деньги!.. – он кричал, срываясь на фальцет, и было от чего.

– Почему – вы?

– Мы с Герой и Харей на набережной тусуемся, он подъехал, спросил, хотим ли подзаработать… Кто не хочет заработать?!

– Заработал? – сквозь крепко сжатые зубы спросил следователь.

– Да кто знал?! Мы и не хотели вовсе убивать! Не первая просьба… Просто берешь задаток, потом приходишь к жертве, помолотишь ему по роже для порядка, а после выкладываешь: мол, так и так, давай денег и вали из Москвы!..

– Врет, гад!! У них ножи были!.. – заорал из-за спины следователя Арманов. И, с ядом: – Испугать… Испугали, базара нет! Не успели просто, не успели!..

– Где встречались с человеком в «бомбе»? – задал последний вопрос Кряжин. На большее у него просто не хватало сил.

– Три раза у Литературного музея на Каретном… – У разодранного собакой налетчика силы тоже были на исходе. – Он сам место назначал…

Напрягаясь, Кряжин вытащил допрашиваемого за ноги через перила лоджии на седьмом этаже. Дмитрич, шокированный увиденным, облегченно вздохнул и направился к «Волге». От того места, куда вниз головой должен был упасть кричащий, стала расходиться скудная горстка любопытных. Допрос был закончен.

Потрясенный задержанный, стукнув твердыми частями тела о пол, тут же подскочил и уполз за кресло. Слушая разговор своего мучителя по телефону, он приходил во все большее удивление. Тот звонил ментам и просил вызвать дежурную оперативную группу районного отдела.

– Я не понял! – взвизгнул бандит, прозрев. – Я не понял!.. Ты мент, что ли?!

Не отвечая, Кряжин прошел на кухню. Там, уже наполовину убавив жидкости из недавно открытой бутылки водки, сидел Арманов.

– У меня такое впечатление, Арманов, – едко начал Кряжин, – что вы рассказали мне не все. Хотите повторения концерта? Теперь «бакланов» с улицы они приглашать для исполнения не станут. В эту квартиру придет профессионал и уберет вас через дверной глазок. – И, с сарказмом, добавил: – Вы же любите спрашивать через дверь и, узнавая своих, впускать.