Текст книги "Жестокий наезд"

Глава 12

Половинка кирпича, вдребезги разбив оба стекла, ударилась о край оконной рамы и влетела в кабинет.

Истерический крик Аллы, заставивший обледенеть мою душу.

Я смотрел на кирпич исподлобья, не выпуская из руки «Паркер». Алла смотрела на меня глазами, полными ужаса, и ждала от меня какой-то реакции. А что я должен сделать? Подбежать к окну и постараться рассмотреть метателя? В окно третьего этажа, в кабинет федерального судьи мечут кирпичи не для того, чтобы, подперев руками бока, стоять и смотреть, пока судья высунется и начнет выговаривать хулигану...

Лед от крика секретаря оттаял, зато мартовский ветерок внес в ослепленное окно новую порцию свежести.

– Алла, позови, пожалуйста, уборщицу и администратора.

Мгновенно успокоившаяся внешне, но клокочущая в душе, она выбежала в коридор. Вздохнув, я отложил перо и прикрыл дело, на которое уже стали опускаться снежинки. Посмотрел на подоконник и усмехнулся. Обалдевший от перипетий судьбы, обхаживаемый Аллой фикус стал похож на пальму, подаренную президентом Ботсваны строителям БАМа. Рука непроизвольно дотянулась до телефона, и я набрал номер вахты на первом этаже. Там сидит старушка – божий одуванчик, рядом с которой судебные приставы ежедневно листают пожелтевшие от старости и потертости порнографические журналы. Разговор у меня получился беспредметный. Я бы даже назвал его бестолковым.

– Смирнов! Да, это Антон Павлович... Слушай, Смирнов, мне сейчас кирпич в окно залетел. Нет, я не шучу. Какой кирпич? Оранжевый и продолговатый. Из них дома строят, Смирнов. Сначала его, по-моему, о голову переломили, чтобы легче бросать было, а потом одну половину запустили. Ты там, на улице, никого не видел? Кого ты должен был видеть?.. Ну, мужика с кирпичом в руке, например. Не видел? Спасибо, Смирнов, ты мне очень помог. Я только не понял, на хера ты там сидишь? Со старухой порнухой развлекаетесь? Если мне вторая половина в окно залетит, Смирнов, можешь подыскивать новое место.

Я положил трубку в тот момент, когда в кабинет забегали: Алла, Николаев, администратор и уборщица с метлой наперевес.

– Что произошло?!

Крики почти в унисон.

Я барским жестом указал уборщице объем работ, после чего попросил администратора вызвать завхоза для установки стекол.

– Что случилось? – Я наконец-то возвратился к вопросу. – Да ничего особенного. Какой-то ловкач попал в мое окно с первого броска.

– А кирпич не был обернут в бумагу с запиской? – Администратор изобразил на лице подозрительное выражение. До администраторства в Центральном суде он трудился в должности заместителя начальника Центрального РУВД по работе с личным составом. Иначе говоря, профессиональная сыскная смекалка, которую он попытался продемонстрировать, не имела к его бывшей работе никакого отношения. Так же, как к нему самому.

– К кирпичу был примотан паспорт хулигана.

– Паспорт?! Тогда его дни сочтены.

Оставалось лишь дивиться энергичности нашего администратора. Я попробовал улыбнуться, но не получилось. Холод вползал под одежду и заставлял ежиться. Николаев поморщился и отправил администратора за завхозом. Оставшись вдвоем, мы нарушили незыблемый закон Центрального суда – закурили в кабинете. Тайно курили все, включая меня и Николаева, однако все, включая меня и Николаева, делали вид, что правила соблюдают. Сейчас курение в кабинете приравнивалось к курению на улице, поэтому мы чувствовали себя свободно. Не берусь утверждать, но сигареты, кажется, первым вытащил я.

– Дело Малыгина? – наконец спросил Виктор Аркадьевич.

Конечно, он имел в виду не «дело рук Малыгина», а – «это из-за дела Малыгина».

– Естественно, – согласился я.

Мы напоминали двух английских лордов, степенно покуривающих у камина.

– И, конечно, это сделал не Малыгин-младший и не Малыгин-старший, – уточнил Николаев.

Я попробовал представить себе Артема, еле передвигающегося на костылях, или Семена Матвеевича, заместителя председателя городской думы, который, воровато оглянувшись, бросает кирпич в окно суда.

– Пожалуй, вы правы. – Я качнул головой. – Я даже могу продолжить список. Это сделал не Смышляев и не его племянник, не Бася, не Пермитин, не Лукин и даже не Интерпол.

– А при чем здесь Лукин? – справился Николаев, тут же устремив взгляд в пробоину окна.

– Я так и знал, что вы спросите не про Интерпол.

Николаев вернул на меня взгляд.

– Наверное, Струге, вы что-то не так делаете, если вам в окна кирпичи бросают.

– Наверное. Вот только интересно – кому я делаю неправильно? Вы, как руководитель суда, не подскажете мне верный путь? А то ведь не исключено, что следующим предметом будет граната. Я-то уже пожил, а вот Аллу жалко.

Секретарь, доселе сидящая в пугающем молчании, не выдержала. Поправив на плечах шубку, она затараторила:

– Виктор Аркадьевич, это возмутительно! Нужно приставить к нам охрану! К концу процесса в живых одни потерпевшие и подсудимые останутся!

Опытный в таких делах Николаев всех успокоил:

– Данный факт без внимания мы не оставим. Сейчас же будет сообщено в РУВД. Но будьте благоразумны. Совершенно понятно, что это не что иное, как банальная хулиганская выходка, товарищи. Вряд ли это повторится, тем более усугубится тем, о чем вы говорите.

Следом произошло событие, говорящее о том, что даже после моего звонка судебный пристав Смирнов не соизволил оторвать свой зад от стула для того, чтобы осмотреть территорию, прилегающую к суду.

Раздался страшный грохот, и в кабинет влетела вторая половина кирпича. Осыпая стеклами визжащую Аллу, кусок строительного материала просвистел в дециметре от головы Николаева.

– Это что такое?! – дико закричал побелевший Виктор Аркадьевич и бросился к запорошенному окну.

– Вы не волнуйтесь, – успокоил я его. – Это банальная хулиганская выходка. Вряд ли она повторится в третий раз.

Николаев, как филин из дупла, высунулся из второго разбитого окна.

– Вы бы вернулись в кабинет, Виктор Аркадьевич, – посоветовал я. – Снизу не видно – Струге это или председатель. Пострадаете ни за что...

Мой начальник, как лев, метался по изувеченному кабинету – от окна к телефону, закуривая и тут же выбрасывая сигареты в окно. В течение минуты он оповестил всех, кого можно, о нападении на здание суда. Немного остыв, чему способствовали потоки снега, вбрасываемые ветром в кабинет, он предположил:

– Может, окном ошиблись?

– Наверное, – согласился я. – Сегодня всем вышибают. Вы посмотрите – «МАЗа» с кирпичами перед судом не видно?

– Бросьте свои саркастические реплики, Антон Павлович! Не понимаю, как вы к этому можете спокойно относиться?!

– Я не понимаю, как вы смогли к этому спокойно отнестись после первого кирпича, – ответил я, раздавливая свой окурок в пепельнице. – И я не понимаю, как вы можете не видеть, как на меня давят со всех направлений розы ветров.

– Что вы хотите этим сказать? – Николаев никак не мог успокоиться.

– Алла, выйди! – Я даже не повернул к девушке головы. Едва за ней захлопнулась дверь, я сел на краешек стола и поднял воротник пиджака. – Вам Лукин велел отдать мне это дело?

– В Центральном суде распоряжаюсь я, а не Игорь Матвеевич.

– Это верно. К вам подходили Пермитин, Малыгин-старший, Смышляев? Только не говорите, что нет. Я – это уже последняя инстанция. На меня, напрямую, выходят лишь тогда, когда все возможные пути решения вопроса исчерпаны. Все они были у вас и просили каждый о своем. И я не знаю, что именно вы им пообещали.

Сознаюсь, что я хамил. Говорить председателю в лицо о том, что он что-то пообещал «просителям», это оскорбление. Однако в противном случае, соблюдая все правила политеса, я ничего не узнаю. Пока кирпич еще стучит по полу, пока еще свежи воспоминания, пока еще нервы председателя взбудоражены... Пока все это налицо, мои слова вызовут не оскорбление, а злобу и желание доказать свою правоту. Это мне и нужно! Я хочу знать, насколько управляем стал мой председатель за время моей отлучки в Москву!

– Я?! Пообещал?! Вы в своем уме, Антон Павлович?! Почему я должен был им что-то обещать? Или я уверен в том, что смогу управлять вами по ходу ведения судебного следствия по делу Малыгина?! Какие у вас основания делать такие заявления?

– Никаких, – признался я. – Но для сохранения между нами понимания я должен знать – кто к вам приходил и с какими просьбами. Только не говорите, Виктор Аркадьевич, что никто не приходил и никто ни о чем не просил! И не спрашивайте больше: «При чем здесь Лукин?» После этого вопроса я всегда чувствую во рту вкус лимона.

Николаев оказался более порядочен, нежели я смел думать о нем в последнее время. Он сознался, что к нему «подъезжали» все те, кто появлялся и в моем поле зрения. Совпадали и просьбы. Однако относительно Лукина Николаев продолжал хранить отважное молчание. Он говорил «нет», а по дрожанию его зрачков в голубых глазах я читал «да!». И разговор у него был с Игорем Матвеевичем, и задание он получил. Только какое?

Пока ответ на этот вопрос найти так же тяжело, как узнать имя человека, выбившего в моем кабинете два окна из трех. Ничего, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Однако делается.

Завхоз вошел и опустил на пол новое, запылившееся на складе стекло. Очевидно, температура в помещении не соответствовала характеру повреждения, поэтому он бросил встревоженный взгляд на окна. Найдя ответ на свой вопрос, плюнул, выматерился от всей души и пошел в подвал за вторым стеклом.

– Я сейчас напишу письмо на имя начальника Центрального РУВД с просьбой выдать мне табельное оружие. Пистолет Макарова со штатным боекомплектом. Вы его подпишете. – Я не просил Николаева, я констатировал факт.

Председатель равнодушно пожал плечами. Он не подозревал, что стал разменной фигурой в нашей давнишней с Лукиным борьбе за место под солнцем. Она велась по разным причинам и с разными целями, но об этом он не догадывался тем более. А догадываются ли об этом те, что давят на меня сейчас? Знают ли они, у кого они могут найти полное понимание и привет?

Если нет, то Игорь Матвеевич Лукин им подскажет. Просто еще не время, и только он знает, когда оно наступит. В тот момент, когда мне станет тяжелее всего. И эта объединенная сила будет чересчур велика для такого гнома, как я.

Ведь у меня только вера и Пащенко.

Немного. Но не так уж и мало. Как всегда. И вряд ли я догадываюсь сейчас о том, что самое страшное ждет меня впереди...

Часть II

Глава 1

В голове телефонным зуммером трезвонит глупая мысль – «граната, граната, граната»...

А о чем еще должен думать человек, который не собирается предпринимать никаких мер для того, чтобы она в ближайшем будущем не залетела в его окно? Под мышкой пистолет, но это слабое утешение. Вряд ли кто вызовет меня на дуэль. И стреляться с кем-то из «макарова» – это самая идиотская из всех затей. Этот пистолет изначально конструировался для совершения самоубийств. И еще для того, чтобы пугать на улице преступников. Я неплохо стреляю, но сомневаюсь в том, что смогу из этого пистолета попасть в тот момент, когда назреет необходимость. Раньше на вооружении правоохранительных органов были «ТТ». Сейчас МВД оставило их для использования организованным преступным группировкам. И те используют их с тем же успехом, с каким ранее из этого оружия в них стреляли оперативники давно ушедших десятилетий. Но я знаю человека, который остается преданным «ТТ» более двадцати лет. Это Саша Земцов, начальник отдела нашего УБОПа. Никакие «глоки» и «вальтеры» не заставят его расстаться с истертым до белизны оружием.

Я не зря вспомнил старого опера. Жизнь сложилась так, что на определенном участке наши пути не раз пересекались и получилось, что по паре раз мы друг друга выручили. Этот факт дает все основания полагать, что такие отношения уже давно именуются дебиторско-кредиторскими. Для тех, кто не силен в финансовых отношениях, поясняю – мы с Земцовым должны друг другу до конца своих дней. Но и тут существует своя, невидимая политика. Каждый из нас старается из сложившихся долговых обязательств извлечь максимальную выгоду. Земцов все сделает ради того, чтобы получить интересующую его информацию, я же... Я же обращаюсь к нему по мере необходимости. Поскольку это длится уже добрый десяток лет, вполне очевидно, что обоих это устраивает.

Я не зря вспомнил о Земцове. Не зря, потому что чувствую – до обращения к нему остаются считаные дни, а может быть, и часы. Но сейчас мой путь пролегает не в УБОП, а в транспортную прокуратуру, где третий месяц расследуется дело о контрабанде икон и наркотиков.

Прокуратура несколько видоизменилась с момента моего ухода в суд. Я часто бываю у Пащенко, но это «часто» все-таки не позволяет привыкать к новшествам. Когда я из прокуратуры уходил, в фойе висел огромный стенд, на котором был изображен щит и меч. А надпись гласила: «370 лет прокуратуре России». Щит остался неизменным, а подновленная надпись говорила всякому, сюда входящему, что теперь прокуратуре России уже 380 лет. Мы с Пащенко стареем вместе с прокуратурой. Мне тогда было 27. А теперь – 37. Разница в том, что когда меня не станет, на этом щите лишь снова изменится цифра. Есть понятия, которые стареют, но не умирают.

– Здравствуй, брат Пащенко. – Я поздоровался не весело, скорее – обреченно.

– Дай-ка я угадаю, – прищурился Вадим, что-то доставая из столовой тумбочки. – Струге, в тебя стреляли. Нет... Тебя в последний раз предупредили. Я угадал?

«Что-то», когда его доставал прокурор, звенело. Чай и кружки стоят у Пащенко в другой столовой тумбочке. И звенят керамические кружки не так навязчиво... Да, это были рюмки.

Посмотрел на часы. Без семи минут пять, рабочий день закончен раньше обычного в связи с моим посещением оружейной палаты Центрального РУВД. Я решительно махнул рукой, после чего на столе появилось еще и блюдце с нарезанным лимоном.

Пережевывая кожуру, я вкратце поведал Вадиму о паранормальных явлениях в своем служебном кабинете.

– Проворачивая в голове занимаемые положения всех фигурантов твоего дела, мою душу одолевают сомнения в той части, что кто-то из них мог поступить подобным образом. – После первой рюмки Пащенко всегда излагал мысли витиевато, с претензией на высокий штиль. – Почему не предположить, что эти кирпичи влетели в твой судебный офис по причине нахождения в твоих руках другого дела?

– Вадик, за девять с лишним лет моей судейской карьеры такое случается впервые.

– Ну, если не считать нескольких твоих разоренных квартир, того, что в тебя однажды уже стреляли через дверной «глазок», пытались прикончить в гараже из нескольких автоматов и морозили в рефрижераторе... Тогда, конечно, впервые.

Я помялся. Пащенко почему-то всегда недолюбливал этого человека, считая его прохвостом с двойным дном. Однако это не было для меня причиной, чтобы о нем не заговорить.

– Знаешь, Вадим, по дороге к тебе я вспомнил о Земцове...

– Струге, будь последователен! – перебил меня прокурор. – К Земе ты обращаешься тогда, когда в тебя уже стреляли. Когда тебя забрасывают кирпичами или пугают, ты должен обращаться ко мне. Хочешь нарушить древнюю традицию?

Я могу понять его сарказм. Есть такое понятие – ревность. Дружеская ревность, когда ты даешь другу понять, что он тебе не в силах помочь на определенном этапе. Я сейчас пропущу эту реплику мимо ушей, хотя понимаю, что Пащенко уже обиделся. Однако тот и не думал проявлять признаки нервозности.

– К Земцову обратиться никогда не поздно. Быть бы живу. Вопрос в другом. Какой по счету процесс по делу Малыгина-младшего ты уже провел?

– Пятый. – Я посмотрел в потолок, словно на нем был нанесен план моей работы. – Да, пятый.

– Исходя из ситуации, на процессах кто-то уже может догадаться о предполагаемом исходе дела и твоей направленности?

Я понимаю, о чем говорит Вадим. Практически всем судьям, и я не исключение, свойственна одна и та же ошибка. Рано или поздно они начинают принимать либо обвинительный, либо оправдательный уклон. У судьи это происходит на подсознательном уровне, когда он еще не отдает отчета, что его слова могут быть истолкованы однозначно. Все участники процесса всегда напряжены до максимума, поэтому в любом слове, произнесенном председательствующим, они начинают искать второй смысл. Разница между мной и многими другими судьями заключается в том, что я это понимаю и контролирую себя до самого приговора. Некоторые этого не делают, начиная почти с первого процесса произносить фразы: «Ну, расскажите, подсудимый, что заставило вас ударить девушку ножом?» или: «Потерпевшая, подсудимый отказался на вас жениться. Не явилось ли это причиной того, что вы решили ему отомстить и оговорить?» В первом случае совершенно понятно, что у судьи нет даже тени сомнений относительно того, что это именно подсудимый ударил ножом девушку. А второй пример говорит о том, что судья уже имеет свое мнение по случившемуся факту.

Это очень тонкая работа – быть судьей. И я стараюсь работать тонко.

– Вряд ли, Вадим. Хотя группа юристов, составляющих защиту, может прочесть мои мысли без проколов с моей стороны. Грамотный юрист всегда догадается об этом по вопросам. А если и это невозможно, заяви пару ходатайств и проследи за тем, как судья на них реагирует и какие выносит по ним определения. Наши адвокаты тоже не лаптем щи хлебают. Отвечаю на твой вопрос – не думаю, что по тактике моего судейства в этом процессе можно определить исход дела.

Пащенко вздохнул так тяжело, что, казалось, образовал вакуум во всем пространстве кабинета. Потом посмотрел на меня, теребя подбородок, и, наверное, думал о том, за какие грехи ему был послан в наказание такой друг, как я. Наконец он спросил. Задал вопрос, не надеясь на ответ:

– Я знаю, что ты щепетилен в этих вопросах, но все-таки ты сам что думаешь обо всем этом? О ДТП трехмесячной давности?

– Я думаю, что Басков и Сериков хотели убрать Малыгина-младшего.

– Убрать с дороги или «убрать» с пути по жизни?

– Конечно, убить, – усмехнулся я.

– А тебе не кажется, что для этого избран не самый умный из всех существующих способ устранения? Я что-то не слышал, чтобы подобным образом устраняли ненужных людей.

– Видно, так сложились обстоятельства. Вполне возможно, что в пятнадцать часов по местному времени, двадцать девятого декабря прошлого года, между троими этими людьми произошло нечто, что могло стать мотивом убийства одного из них. Предполагать можно все, что угодно.

– Тогда слушай. – Прокурор закурил и отвалился на спинку стула. – «КамАЗ», о котором я так долго и беспредметно рассказывал все эти дни, вчера был задержан в Риге латвийской полицией совместно с Интерполом. Малетин еще во время наружного наблюдения почуял подвох и ушел от слежки. «Камазисты» доставили груз на одну из транзитных стоянок в целости и сохранности, однако там, естественно, получателя не оказалось. Полицейские задерживают грузовик, понимая, что в противном случае эти водители просто уедут обратно. Выхода у них нет. «КамАЗ» поставлен на местную стоянку временного хранения автотранспорта, и уже после первого обследования, без производства вскрытия, установлено, что автомобиль начинен наркотой. Оперативник из таможни Михаил Сбруев, совершенно не подозревая, что «КамАЗ» уже давно ведут, задерживает его на полпути. По исключительному стечению обстоятельств он добрался лишь до рваных цигеек, а не до героина. Макс нашел наркотик, а Миша нашел странный поддон с «утеплителем». К сожалению, барбос не смог объяснить таможеннику, что искать нужно не в поддоне, а в баллоне, под поддоном. На чем и строился расчет. Опера на границе оторвут поддон, а там – утеплитель и ничего более. В конфузе никто не станет искать дальше. Тем более после такого «прикрытия» груза таможенным начальством.

Пащенко перевел дух.

– Итак, героин. Поддон приваривали под присмотром Баскова и Серикова. Соответственно, не нужно думать, кому принадлежит отрава. Но вот человек, который сопровождал груз, был от Малыгина-младшего. Тебе не кажется, что после провала транзита ответственным за этот провал однозначно признали Артема Семеновича Малыгина? Как руководителя одного из направлений отправки героина за рубеж? Направления, которое он с успехом провалил?

Да, мало-помалу ситуация складывалась в понятную картину. Вина Малыгина-младшего в провале работы на своем участке запросто могла стать мотивом для убийства, если только...

– Вадим, сколько героина обнаружено в «КамАЗе»?

– Его пока не вскрывали. Очевидно, прибалты вместе с Интерполом надеются на чудо – например, на явку с повинной. Но они просвечивали емкость, и это позволило определить приблизительный вес. Что-то около сорока килограммов.

Я присвистнул. Свист получился каким-то рачьим. Сорок килограммов! Да, вина такого масштаба запросто могла стать мотивом для убийства Артема Малыгина.

– Дело я отдал Пермякову. Героин от нас, нам это дерьмо и убирать, – добавил Вадим.

Я в сомнениях пожал плечами. Если дело ведет Интерпол с рижанами, тогда над каким делом корпеет следователь Пермяков?

– А вот над ним и корпеет! – неожиданно вскипел Вадим. – Эти друзья из Международной полиции как стервятники! Падальщики! Ведут «КамАЗ» по территории Терновской области, а я об этом ничего не знаю! Никто не знает! А когда у них случается нескладуха, они тут же начинают сотрудничать! Малетин где-то здесь, я уверен. «Камазисты» тоже вернулись в Тернов. Мой следователь уже их допросил. А теперь посмотрим – кто, я или Интерпол, отловит Малетина и раскрутит на все тяжкие! Бася, Сериков и Малетин дышат свободно, пока Дениска Малетин молчит! А как заговорит, я их всех подтяну. Ты не сомневаешься, что я сработаю лучше Интерпола?..

Я не выдержал. Рассмеялся. Мой друг решил наказать Международную полицию за «крысятничество». И почему-то я уверен в том, что Пащенко это сделает.

Вот тебе и ответ на вопрос – зачем я понадобился людям из российского отделения Интерпола. Вот он и ответ...

Потому-то Мишу Сбруева и заставило руководство пропустить «КамАЗ». Те же двое, самым наглым образом посетившие мой дом, прибыли перед этим к Смышляеву и начальнику оперативной таможни. И приопустили их тем же способом, каким пытались приручить меня. Мы-де из INTERPOL. У нас есть информация, что в Ригу едет героин. И надо бы их пропустить. «Understand me?» – спросил русский секретарь Смышляева и таможенного шефа. «YES!!!» – ответили они. «Мы вас понимать-мать-мать-мать...». Одернули пиджаки и побежали вдвоем звонить Мише Сбруеву на таможенный пост «Барбашино».

Вот и вся недолга. А потом «особые агенты» решили разыграть еще одну карту – поиметь судью и оставить на свободе Артема Малыгина для последующей его раскрутки на героин в «КамАЗе».

Ха!

Теперь осталось понять – на фига мне, в связи с этим, кирпичи в окна мечут. Не Интерпола ли проделки? Ведь из всех фигурантов, каким-то образом связанных с этим делом, прямо или косвенно, я сразу отказал только им. Причем в извращенной форме.

Все это было бы очень смешно, если бы не было так грустно. И... страшно.

Странно, но я вышел из прокуратуры в легком настроении. И коньяк тут был ни при чем. Если бы две рюмки по тридцать граммов спиртного каждый раз решали бы для меня подобные проблемы, то я пил бы каждый день и радовался тому, что у меня легкая и беззаботная жизнь. Алкоголь никогда не лечил меня в психологическом плане. И никогда не забавлял. Именно поэтому я отношусь к нему совершенно ровно. Сейчас случилось другое. В моей голове вырисовалась приблизительная по форме, но истинная по содержанию ситуация на проспекте Ломоносова. Неясным оставался по-прежнему способ, которым Басков и Сериков пытались сжить со света сына заместителя председателя гордумы. Понятно, что подельников по героиновому бизнесу подтолкнули к этому обстоятельства. Но какие? Почему Артема Малыгина им позарез нужно было убить в три часа дня двадцать девятого декабря прошлого года?

Мимо меня, обдав порошей и вонью сгоревшей солярки, промчался «КрАЗ»...

Если бы я не сделал шаг назад, он бы меня обязательно сейчас зацепил. Черт...

Мысль о рассеянном внимании и усиленное восприятие выхлопных газов в носу – первый признак того, что алкоголь действует, – подсказали мне, что я нахожусь на улице, где ездят машины, с оружием под мышкой, в нетрезвом состоянии. Что за коньяк у Пащенко? Шестьдесят граммов, а действие...

Я остановил следующую в моем направлении «девятку» с вышедшим из моды цветом «приз» и назвал свой домашний адрес.