Текст книги "Наживка для крокодила"

– Три дня назад лох с базара, ну, с рынка автомобильного, по пьяни раскумарился и прочесал, что директор ихний быковать стал…

Тепло.

– Мол, задавил рынок весь, на все места «модные» своих узкоглазых ставит. Славян теснит.

– То есть?

– У тебя есть джип?

– У меня их два, – сознался я. – Один большой, а второй синий.

– Ну, вот, приедешь ты свои джипы продавать на рынок, а кореец тебя вместе с твоими джипами на конец рынка отгонит.

– Ничего не понимаю.

– Значит, нет у тебя джипов, – «расколол» меня Веня. – Блатные места там те, которые у самого въезда на рынок. Все приезжие знают, что кореец туда ставит для продажи машины, с которыми все в порядке. И с «растаможкой», и в техническом отношении, и что не в угоне за рубежом… А еще в начале рынка он по приемлемой цене продает «перебитые» тачки. Понял?

Одним словом, Веня честно, как и я, выполнял условия договора – он говорил и говорил. Когда я, взглянув на часы, стал понимать, что близок час расплаты, меня это уже не волновало. Естественно, Чернорожин знал больше, чем рассказывал, но с паршивой овцы – хоть шерсти клок. Для меня было новостью, что на автомобильном рынке полностью заправляла корейская мафия. Кстати, я вообще о ней впервые услышал. О том, что различные этнические группировки захватили места по продаже чеснока, помидоров и укропа, я был в курсе. Тут они правят, как короли. Но дальше этих мест их никто и никогда не пускал. В Кабардинске организованные преступные группировки, исторически сформировавшиеся за годы советской власти, никому из приезжих даже повода не давали подумать о том, что можно противостоять тому же Мамаю (Мамаев Дима) или Кресту (Крестовский Николай). Эти ребята патологически не переваривали соперничества. А уж если бы им стало известно о том, что какой-то «прайд» из Вьетнама или Чечни пытается заточить на них клык… Еще до сих пор у всех на слуху позорное бегство чеченца Малика, который сдуру «набил стрелу» Кресту. На повестку дня он выставил вопрос о переделе сфер влияния в области автозаправочного бизнеса. Крест тогда почему-то, еще до того, как был объявлен президиум и, собственно, сама повестка дня, два раза провел опасной бритвой по и без того выбритой физиономии Малика. После этого партия Димы Мамаева с выстрелами погнала группу чеченских депутатов вон из города. Когда на шум Мамаева побоища прибыли грузовики ОБМОНа, все было кончено.

Поэтому я удивился, когда узнал о бандитском формировании из Страны утренней свежести. Картина на авторынке была такова. Всем управлял кореец Тен. Правда, пока никакого зверского криминала в его действиях я не находил. Единственное – торговля крадеными авто. Но этот бизнес имеет шансы стать масштабным и рентабельным где-нибудь в Чикаго, а никак не в Кабардинске. Там и машины подороже, и нас, русских дураков, «колпашить» легче. Здесь же серьезным являлся только факт угона дорогих иномарок из Европы, под заказ. Но для этого как минимум нужно быть «своим» в международном преступном сообществе, а не просто входить в организованную группировку Кабардинска. Связана смерть Тена с этими «машинными» делами? Я только начал. Однако рассуждать о черных делах корейца у меня времени уже не было, так как господин Чернорожин, что называется, «пробацал тему»…

– Су-ка-а-а-а!.. – прокатилось эхом по всему РОВД.

Валера Жмаев, дежурный по райотделу, – парень сообразительный, поэтому, когда я перешагнул через проклинающего меня Чернорожина и крикнул в коридор: «Валера!», санитары появились, как эльфы. Неожиданно быстро. Под обещания Вени вытащить меня из-под земли один из них уверенно ввел парню успокоительное и сказал:

– Мы его сразу в вашу больничку повезем, чтобы мороки меньше было.

Имелась в виду тюремная больница. А куда еще везти задержанного Чернорожина, если в отношении него уже возбуждено уголовное дело о незаконном ношении холодного оружия?

Следом за санитарами в больницу, конечно, отправится следователь. Чернорожин – парень неглупый, поэтому не станет возражать против того, что это дело возбуждено с небольшими нарушениями. Он ведь понимает, что, если сейчас к его двести двадцать второй статье добавится покушение на жизнь сотрудника милиции, ему чистое небо вообще, наверное, не скоро придется увидеть. А так он знал, что я возражать не стану.

Наркомана унесли, а я снова подошел к сейфу. Одну из ампул я израсходовал на Обморока. Оставалось еще четыре. Взрезав металлической пластиной капсулу, я перевернул ампулу вверх донышком и с удовольствием выпил содержимое, едва касаясь ее губами. Я пристрастился так пить глюкозу давно, еще в детстве, когда моя мама работала врачом в городской поликлинике. Глюкоза – это не жизнь, но она порождает интерес к жизни. Жаль, что некоторые этого не понимают. И еще она сладкая.

Глава 4

Не прошло еще и половины дня, а уже появилась некая отправная база. Правда, пока я владел косвенной информацией. Но именно эта информация может впоследствии оказаться решающей. У меня было то, чего не имеют опера городского УВД, которые, как я понял, тоже рьяно взялись за дело Тена. Если происходит, к примеру, убийство слесаря ЖЭУ, эти парни даже седалище не оторвут от стульев. Когда же дырявят голову депутату или известному бизнесмену, тогда только успевай от них отмахиваться. Убийство слесаря – событие малозначимое. Об этом не станет трубить пресса, поэтому ходом расследования будет интересоваться лишь прокурор в рамках предоставленных ему полномочий. Другое дело – фигурировать в средствах массовой информации как сыщик, раскрывший громкое преступление. Поскольку эхо выстрелов, сразивших Тена, уже докатилось до СМИ, я нисколько не удивился, когда ко мне в кабинет без стука вошли двое. В отличие от таких оперов, как я, они носят кожаные папки и имеют чересчур серьезные лица.

– Приветствуем, – «приветствовал» меня один из всех. – Что по делу Тена?

Это знаете, как в американских боевиках. Помните? На место убийства прибывают серьезные парни и заявляют:

– Теперь мы здесь главные. Докладывайте все, что знаете, и отваливайте в сторону. Теперь вы будете только мешаться.

Это – ФБР. У нас ФБР нет, но у нас есть другие. Более хитрые. Они попросят доложить обстановку и предложат сотрудничество. Но я этих «партнеров» хорошо знал. Кроме склада ума, от меня они отличались еще и тем, что имели автомобиль. Пока я буду шагами замерять расстояние, они быстренько проскочат по моим явкам и доложат о проделанной работе себе в Главк. А в конце дня опять подскочат и опять предложат сотрудничество. И так до того момента, пока я не выведу их на злодея. Вечером можно смело смотреть ТВ. На экране корреспондент будет рассказывать о расторопности розыскников. Тех, кто мне уже надоел за эти дни. И поздравлять их с успехами в деле очистки города от криминального элемента. Плавали, знаем.

Поэтому, когда передо мной предстали двое знакомых из ГУВД, я отправил их к следователю прокуратуры Юре Вязьмину. Через полчаса общения с ним они вообще забудут фабулу дела и начнут спрашивать друг у друга:

– Так кого же все-таки Тен «замочил»?

Двое, заметно скиснув, исчезли. Видимо, их успели предупредить в Главке об опасности, которую представлял следователь прокуратуры Центрального района Вязьмин. Вместо них появился Валерка Жмаев.

Я вскинул на него взгляд… Валера был белее школьного мела.

– Ты Гольцова куда-нибудь посылал?..

Воздух перестал поступать в мои легкие.

– Ты посылал куда-нибудь Гольцова?! – кричал он мне в лицо, а я видел лишь вздувшуюся вену на его шее…

– Андрюха, ты посылал?..

– Где Леха?! Где он, мать твою?!

Отлетевший за мою спину стул громко загремел по полу. Он упал на том месте, где еще недавно катался Веня…

– Андрюха, Лешку порезали…

– Где? – глухо спросил я, не слыша самого себя. Я прекрасно знал, где порезали Леху. Я понял это сразу, едва увидел белое лицо Валерки…

– Стофато, одиннадцать. Во втором подъезде.

Квартира двадцать семь. Жмаев этого еще не знает, но это знаю я.

Я выбежал из райотдела. Ветер хлестал меня, как подлеца, по щекам. Он плевал мне в лицо острыми иголками колючего снега и выл в уши…

У самой больницы мне пришлось остановиться. Я не в силах был больше бежать. Окинув взглядом двор, увидел полуразрушенную лавочку. Приложив последние усилия, я заставил себя сделать еще несколько шагов на непослушных ногах.

Леша. Леша… Будь я проклят…

Отдышавшись, я наконец смог намотать на шею шарф и застегнуть куртку. Кажется, прошло. Все, Горский, успокойся… Начни мыслить рационально…

Подходя к двери больницы, я понял, что не может быть никакой рациональности, пока я не увижу своего опера. До тех пор пока я не взгляну ему в лицо, я не смогу вообще мыслить. Передо мной стояло лицо Гольцова. Он смотрит на меня своими серыми глазами и говорит: «Андрей, я был на Стофато, похоже, что там дело нечисто, раз меня ударили два раза ножом в шею».

Я тряхнул головой, открыл глаза, а Леша продолжил: «Ты прости, Андрей, что я тебе не могу сказать, кто это сделал»…

«Мне очень больно, Андрей… Мне так больно, что хочется разреветься. Но я и этого не могу. Ты прости»…

– Он в операционной, – сообщила мне медсестра. Дура набитая, да где же ему еще сейчас быть?! Разве я ее об этом спрашивал?!

– Вы сумасшедший, – произнесла она, отшатнувшись. – Я скажу главврачу, чтобы он вас попросил уйти из отделения.

– Извините… Я не хотел вас обидеть. – Я взял ее за рукав хрустящего халата, пахнущего процедурной. – Это мой друг. У меня он, наверное, единственный друг.

Я сжимал в кулаке ее рукав, и не знал, как спросить о том, будет Лешка жить или нет. Первый раз я не знал, как спросить человека, чтобы он не имел возможности мне солгать. Я боялся спросить. Отвратительное, физическое чувство страха поселилось внутри меня.

– Отпустите мой рукав, – попросила девушка. – На нас смотрят. Вы похожи на ревнивого мужа медсестры, который пришел на работу к жене для выяснения отношений.

Глупость, которая меня отрезвила. Способность мыслить не вернулась, но прошел шок.

– Пойдемте со мной.

На этот раз под руку был взят я.

Зачем я пошел, не знаю, однако через мгновение медсестра ввела меня в дверь напротив операционной и усадила на кушетку.

Запах валокордина. Это мне знакомо. Придется выпить, иначе она может на самом деле вызвать главврача, а тот с нами, ментами, не церемонится. Дело в том, что он вообще ни с кем не церемонится. Вылечу из отделения, как пробка из бутылки…

Сколько прошло времени?..

Я приоткрыл глаза и оторвал затылок от стены. Валокордин ли то был?

Увидев приоткрытую дверь в операционную, я очнулся окончательно. Неужели Лешку увезли? Куда?!

Два шага – и я у палаты.

– Да сядьте вы в конце концов! Что вы прыгаете, как заведенный?

– Где Леха?!

– У вас что, амнезия? – Девушка держала в руке металлический пенал с инструментами. – Я же минуту назад говорила вам, что он на операции!

Все, что тогда умещалось у меня в голове, – Гольцову будут делать операцию не меньше трех часов. А я, оказывается, только что пришел.

Дверь прикрыли, и мне осталось лишь считать квадратики на рифленом стекле. Я сидел на кушетке перед операционной, а мой друг Гольцов лежал обнаженный на столе в палате, и в его шее копошились руки, блестящие от крови. Кровь блестела на резине, издевательски напоминая о том, что во благо это делается или нет – она все равно будет блестеть одинаково весело и живо…

Я снова закрыл глаза.

Тот вечер был самым длинным в моей жизни. Я не забуду его никогда, как никогда не забуду Лешку.

– Мы пойдем домой или нет, Гольцов? – спросил я, смеясь.

Алексей сидел напротив меня на столе и рассказывал о том, как борется с алкоголизмом тестя. Рассказ сводился к тому, что все методы испробованы, а, по мнению Гете, «когда же все испробованы средства, тогда разящий остается меч».

– Двенадцатый час ночи уже, Леха!.. – смеялся я, слушая о нетрадиционном методе лечения – «батарея плюс наручники».

Весь день мы пасли домушников. Проморозив сопли в неотапливаемом подъезде, нам удалось «сломать» двух гастролеров с поличным, прямо в квартире. Гастролеры сейчас размышляли над смыслом жизни в камерах, а мы никак не могли разойтись по домам. Адреналин выплескивался наружу через истерический смех и бессмысленные разговоры. Еще не уйдя домой, мы в кабинете уже жили днем грядущим. Работа с жуликами «закрепилась» признаниями в двух кражах и соответствующими оперативно-следственными мероприятиями. Мы проехали по двум адресам, где воры показывали места «изъятия» имущества, и утро обещало нам масштабную работу. Гастролеры имели характерный почерк, который оставили более чем в двадцати адресах, – придурки в каждой квартире разбивали кинескопы телевизоров, которые не рисковали уносить из-за их габаритов. Брали лишь деньги и небольшие вещи. Честно говоря, сомнений в том, что судебная экспертиза признает их невменяемыми, не оставалось. Однако не было сомнений и в том, что мы с Лехой «подняли темняки» полугодовой давности и «сняли» целую группу. Вот поэтому адреналин и хлестал. «Фарт» прет, и было чему радоваться.

За этим занятием и застал нас Валера Жмаев, один из троих оперативных дежурных в нашем райотделе.

– Слава богу, что хоть вы здесь! – вскричал он, простирая к нам длани.

– Что стряслось, Валерьян? – Леша болтал ногами и спрыгивать со стола не собирался, очевидно, до утра.

– Не пили? – глядя в наши красные глаза, спросил Жмаев. Казалось, от нашего ответа зависело будущее российской милиции.

Нет, от нашего ответа зависела жизнь маленькой десятилетней девочки. Недоделанный отчим заперся с ней в квартире, а если верить плачущей маме, что босиком прибежала к Жмаеву, у того не все в порядке с головой. Зато у него все в порядке с обрезом ружья двенадцатого калибра. И еще, оказывается, после поллитра самогона он пообещал с девочкой расправиться. Причина банальна. Она, девочка, ведь ему не родная.

Дом был в пяти минутах ходьбы, опергруппа – на выезде, поэтому бронежилеты мы надевали уже на бегу. Их заставил взять Жмаев. Особо не раздумывая, я подчинился и достал из-под стола свою «Кору», в которой частенько прогуливался по окружающей территории.

Когда мы стояли перед дверью, цыкая на тонко подвывавшую супругу безумца, в моей голове возник один вопрос: «Где сейчас в квартире находится маленькая десятилетняя девочка?» Вопрос не праздный, если учесть тот факт, что при сложившихся обстоятельствах без насилия над личностью отчима нам не обойтись, а в панельных домах пули калибром девять миллиметров имеют обыкновение делать по два-три рикошета, а дробь из обреза разлетается во все стороны.

Дверь вылетела с одного удара…

Уже вбегая в коридор квартиры, пытаясь рассмотреть сквозь пыль известки от поврежденного косяка отчима и девочку, я понял, что опоздал. У меня нет времени для принятия решения, как нет времени даже для необдуманного поступка. Мне в грудь смотрели, чернея пустотой, два расположенных рядом отверстия. Последнее, что я запомнил, были едва различимые стружки на свежих срезах стволов двенадцатого калибра…

Страшный удар сзади одновременно с грохотом выстрелов заставил меня рухнуть на живот и в кровь разбить подбородок…

Кабанья картечь, в клочья разорвав на Лешке бронежилет, отбросила его к стене. Как кукла с разведенными в стороны руками, он медленно опускался на пол…

В какие-то доли секунды я догадался, что Гольцов сориентировался во времени быстрее меня. Он сбил меня с ног, чтобы дробь ушла мимо…

Понимал ли в тот момент Лешка, что если выстрел не попадает в меня, то тот же самый выстрел он примет на себя?

«Нет, – отмахивался он потом, – ничего я не понимал. Автомат сработал. Отвяжись».

Но это потом. А сейчас, захлебываясь кровью и задыхаясь, непослушной рукой Лешка пытался разлепить на бронежилете липучки.

Не в силах даже закричать от ярости, чувствуя, как моя голова разрывается от боли, я вскочил на ноги. Пьяный ублюдок продолжал держать в руке дымящийся обрез. Сколько было выстрелов? Два? Один? Я не считал, потому что для меня не было разницы.

Когда отчим упал на стену и стал растирать по обоям собственную кровь, я кинулся к Гольцову. Лешка улыбался, что-то шепча мне окровавленными губами.

– Что? Лешка, потерпи, дорогой!.. Я знаю, что больно…

Я сорвал с его плеч бронежилет и подложил под голову свой свитер. Картечь не тронула его тела. Лешка задыхался от страшного по силе динамического удара. Он продолжал что-то бормотать. Я видел, как от напряжения вздуваются на его лбу вены.

– Что?! Молчи, Лешка!..

Бесполезно. Что знает он, чего сейчас не знаю я?! Я прижался ухом к его окровавленным губам.

– У тебя броник от ножа, Андрюха… От ножа… Фуфло…

Это было четыре года назад. И все повторилось. Он снова принял удар, предназначенный для меня, на себя.

– Почему ты сам не пошел по этому адресу?! – Я даже не понимал, что своим воплем распугиваю суетящихся вокруг палаты людей в зеленых халатах.

Лешка, Лешка…

Ну почему ты пошел туда один? Почему не захватил с собой Мишку Павлюка, участкового? Вы ведь живете в одном подъезде и обедать ходите вместе! Почему ты пошел в адрес один?!

Потому что это ты его послал туда одного! Ты махнул ему так, что он и предположить не мог, что его начнут резать!!! Ты сказал – поди и приведи сюда бабу! Простую бабу в шубе! Ты не сказал ему – Лешка, осторожней там! Почему ты этого не сказал?.. Потому что ты сам знаешь, что осторожным нужно быть всегда! Но это ты знаешь!!! Вот сам бы и шел!

А Гольцов… Гольцов верит в тебя, Горский… Верит, как самоед в истукана! Поэтому и вошел в квартиру, как в гости! Потому что ты его не предупредил!

– Ох, бля-я, плохо-то как… Будь ты проклят, Горский.

Не знаю, сколько еще прошло времени.

Приезжал и Торопов – начальник нашего с Лешкой РОВД, и какие-то дяди из областного ГУВД, и коллеги-опера. Такое впечатление, что наши сыскари сторожили не Алексея, а меня. Кажется, Жмаев уже всем разболтал, что это я отправил Гольцова в одиночку на улицу Стофато одного. Поэтому первый вопрос был всегда – «Как Лешка?», а второй – «Как ты?». Как я?.. Я не хочу находиться в собственном теле! Вот как я… А так – все нормально, мужики.

Алексея резали и шили шесть часов сорок минут. За это время у меня, как и у друга, три раза падало давление и дважды пропадал пульс. Когда его наконец вывезли из операционной, я приклеился к каталке, и никакая сила тогда не могла бы меня от нее оторвать. Его укатили в реанимацию и последнее, что я запомнил, было бледное, почти бесцветное лицо Лешки. Капельницы, катетеры, жгуты, повязка, закрывающая половину головы.

– Разве можно сейчас что-то прогнозировать? – вздохнул хирург в курилке, жадно затягиваясь «Кэмел». – Время покажет. Иди, отдыхай, старина. Если с ним что-нибудь случится, то не в эти сутки…

Я докурил сигарету почти до фильтра, вдавил ее в край проржавевшего ведра с полустертой надписью – «Р-р хлорки» и медленно вышел из курилки. Начало девятого. В это время в больнице остаются лишь дежурные смены в отделениях. В моем отделении осталась Настя – так звали девушку, которая поднесла мне по старой больничной традиции «стопку» с валокордином. Еще был врач-хирург, но он заперся в комнате отдыха и болел за «Спартак». Давление чешской «Спарты» на одноклубников из Москвы волновало его гораздо больше, нежели присутствие в отделении посторонних, поэтому я спокойно уселся на свое место у операционной. Я просто не знал, куда еще идти.

Сидя на кушетке, я лениво вертел в руке свою черную шапочку.

Утром убивают Тена. В пять. В девять я угощаюсь практически у порога квартиры, где проживает возлюбленная корейца. В обед в квартиру приходит Гольцов, и его там режут.

Мистика какая-то. Неужели кто-то после убийства бизнесмена имел наглость задержаться в квартире до обеда? Если так, то на его глазах происходили все события: приезд милиции, опрос конкретных лиц и прочие следственные действия, из которых можно сделать выводы о разрабатываемых версиях. Значит, неизвестный находился в квартире некоей Ольги, до сих пор так и не установленной, в то время, когда проводился поквартирный обход подъезда. Значит, он и меня в окно видел. Видел, как я к Иринке-торгашке с расспросами приставал, как в гости к соседям этажом ниже зашел. И даже после этого наглец продолжал торчать в квартире? Аж до того самого момента, пока его не побеспокоил Гольцов?

Вот тут и неувязка. Если он настолько сдержан и хитер, то вряд ли стал бы открывать дверь кому попало. А в данной ситуации «кем попало» мог оказаться лишь очередной сотрудник милиции. Значит, неизвестный проник в квартиру за несколько минут до прихода Алексея, и тот застал его врасплох. Скорее всего, что так. Иначе как объяснить, что Лешку обнаружили лежащим на пороге между лестничной клеткой и квартирой? Леше не для того открывали дверь, чтобы сразу нанести несколько ножевых ударов и тут же сбежать. Дверь безусловно была открыта, и Алексей в нее вошел. Это оказалось для кого-то настолько неожиданным, что он перешел к немедленной атаке.

Что же искал неизвестный в квартире? Нашел или нет?

На все эти вопросы мог ответить только один человек. Алексей Гольцов. Но он находился в коме, в палате реанимационного отделения.

Резко поднявшись, я вошел в ординаторскую. Настя сидела за столом и заполняла какой-то журнал. Сейчас она была уже без накрахмаленного медицинского колпака, и я с удивлением обнаружил, что у нее на голове не один из тех банальных хвостиков, на которые я столько насмотрелся во время неоднократных приездов по делам службы в больницу. У Насти же была аккуратная, уложенная прическа. Теперь, когда исчезло первое ощущение беспомощности, я имел возможность спокойно рассмотреть девушку. Наверное, я делал это слишком долго и бесцеремонно, так как она оторвалась от недописанного слова и удивленно вскинула брови в мою сторону.

– Настя, позвонить можно?

По тому, как она доброжелательно улыбнулась, я понял, что прощен за прошлую бестактность. Действительно, зачем хватать девушек за рукав форменного халата, если ты не ее пьяный муж?

Дверь не была взломана. Замок открыли «родным» ключом. В квартире номер «двадцать семь» дома номер одиннадцать по улице Стофато царил хаос. Как пояснил дежурный эксперт по РУВД, «такой порядок в комнатах может навести только дед-склеротик после бани в поисках чистых трусов». Итак, я оказался прав. Алексей оказался в нужном месте, но в ненужное время. Его убрали с дороги, даже не стремясь замести следы. Просто оставили умирать на площадке. Может, это человеческое скотство и спасло Лешке жизнь? Успей он зайти в квартиру поглубже, еще неизвестно, когда бы его обнаружили. И, второе – в квартире что-то искали. Нашли или нет – оставалось лишь догадываться. Ясно одно. Мне пора везти ящики с норвежской семгой на склад временного хранения. Я сделаю это утром. А теперь…

Пусть меня простят все.

– Настя, я сейчас уйду. Когда приду, можно, я побуду до утра где-нибудь на кушетке? Я не буду мешаться под ногами, честное слово…

– Приходите.

Не глядя на нее, я устало мотнул головой. «Спасибо». Этот день сделал меня чужим для самого себя…

Бесцеремонно отстранив рукой вышибалу, я прошел к стойке пустующего кафе. Теперь все, на что хватило моих сил, это – расстегнуть куртку, стянуть с головы шапочку и вывалить перед собой пачку сигарет из кармана. Вышибала завис надо мной, как уличный фонарь, и поглядывал на администратора.

– Выкинь этого наглеца на улицу, – строго приказал тот.

Опережая действия портового амбала, я вынул «ПМ» и с грохотом вмазал им плашмя по стойке. Мысли вышибалы, вероятно, забились, как птицы в клетке. Он, словно конь, топтался за моей спиной, не зная, с какого боку подступиться.

Под хохот администратора я прикурил сигарету.

– Иди, иди к дверям, Егор. – Борька-одноклассник хлопнул качка по выпирающему трицепсу. – Это свои… Необкатанный еще. Вчера принял. По протекции.

Последние слова предназначались мне.

Борис работал администратором в этом кафе уже четвертый год. Пару раз я по старой дружбе «снимал крышу» с его бесперспективного на первых порах заведения. Вымогатели душили Борьку, как удавы кролика. В последнее время просьбы прекратились, из чего я сделал единственно правильный вывод – Борька наконец-то нашел тех, кому нужно «платить». И я догадывался, по чьей протекции он нанял такого питекантропа. Впрочем, это его дело. Я в тонкостях работы общепита разбираюсь слабовато. Мне разницы нет, кого раком за преступные деяния ставить – «беспонтовых» или «крутых». Платит – значит, хочет платить. Если бы не хотел, то ко мне обратился. Обычно раз в неделю я забегаю в это уютное кафе испить минералки, выкурить тонкую сигару из Борькиных запасов да поболтать за жизнь.

Когда передо мной появилась запотевшая бутылка настоящего «Боржоми», я отодвинул ее в сторону. Вытирая с ладони холодную влагу, сказал твердо:

– Водки, Борька. Денег не жди. У меня их сейчас нет.

Вот чего бы Борис Карман никогда у меня бы не взял, так это денег. Особенно – за водку в его заведении…

…Я шел темной стороной улиц, стараясь никому не попадаться на глаза. Впрочем, это было излишняя мера предосторожности. В первом часу ночи, в такую пургу даже собаки стараются забиться в какую-нибудь нору. Уверенно ступая, я дошел до больницы. Не знаю почему, но я слегка застопорился на самом входе и вновь спустился с крыльца. Впрочем, я прекрасно знал, что делал. Обойдя здание, прикрывая лицо от снежных иголок, я подошел к окну на первом этаже. Настя уже не писала в журнале, сжав тонкими пальчиками авторучку. Она сидела, откинувшись на спинку стула, и задумчиво рассматривала плакат, висящий на стене. За то время, пока я невольно любовался, она дважды посмотрела на часы. Ждала кого-то?

Наверняка не меня. Так что, Горский, пользуйся обещанием приютить тебя, бездомного, и спи. Завтра тяжелый день. Во всех, кстати, отношениях…

– Вы пришли?

– А куда мне деваться? Дома нет, друг здесь, работа всегда со мной… Пьян, за что прошу прощения… Настя, у вас спирта нет?

Клянусь, у меня даже в мыслях не было задавать подобный вопрос! Тем более пить!.. Если бы она сейчас просто вынула из стеклянного шкафа спирт, я бы еще мог исправить положение. Отказался бы, отшутился. Но она твердо заявила:

– Вы же сейчас упадете.

Горский? Упасть?!

– Вы меня плохо знаете.

Выплеснув в себя треть стакана чистого медицинского спирта и старательно залив очаг водой, я почувствовал, как резко пошел на меня стерильный пол ординаторской. Последнее, что запечатлелось в моей памяти, был грохот деревянного стула…