Текст книги "Голый конунг. Норманнизм как диагноз"

Ломоносов: универсальный человек

И опять ложь, потому что история мировой науки не обошлась без Ломоносова, и современная ему мировая наука смотрела на него совершенно иначе, чем это делает сейчас «непредвзятый» ученый россиянин Романовский (видимо решивший, устав от непосильных научных трудов по изучению процессов терригенного седиментогенеза, пойти по легкому пути Герострата). Для этого достаточно ознакомиться с решением Шведской королевской академии наук, где сказано, что «химии профессор Михайло Ломоносов давно уже преименитыми в ученом свете по знаниям заслугами славное приобрел имя, и ныне науки, паче же всех физические, с таким рачением и успехами поправляет и изъясняет, что королевская Шведская академия наук к чести и к пользе своей рассудила с сим отменитым мужем вступить в теснейшее сообщество. И того ради Шведская королевская академия наук за благо изобрела славного сего г. Ломоносова присоединить в свое сообщество…» (в состав этой академии Ломоносов был избран в апреле 1760 г. единогласно).

Великий Л. Эйлер в отзывах на его исследования отмечал, что «все записки г. Ломоносова по части физики и химии не только хороши, но превосходны, ибо он с такою основательностью излагает любопытнейшие, совершенно неизвестные и необъяснимые для величайших гениев предметы, что я вполне убежден в истине его объяснений; по сему случаю я должен отдать справедливость г. Ломоносову, что он обладает счастливейшим гением для открытий феноменов физики и химии; и желательно бы было, чтоб все прочие Академии были в состоянии производить открытия, подобные тем, которые совершил г. Ломоносов». И другие научные авторитеты той эпохи, например, француз Ш.М. Кондамин, немцы Г. Гейнзиус, И.Г.С. Формей, Г.В. Крафт отзывались о работах Ломоносова очень высоко. Его учитель Х. Вольф 6 августа 1753 г. написал ему, не скрывая искреннего восхищения трудами своего русского ученика: «С великим удовольствием я увидел, что вы в академических «Комментариях» себя ученому свету показали, чем вы великую честь принесли вашему народу. Желаю, чтобы вашему примеру многие последовали».

И примеру Ломоносова действительно следовали многие, в том числе и за рубежом. В издававшихся в Голландии научных журналах Journal des savants, Journal encyclopédique, Nouvelle bibliothèque germanique, имевших широкое распространение по всей Европе Journal des savants (число только читателей Journal des savants насчитывало около 10 000), давалась информация о результатах научных изысканий Ломоносова, печатались пространные отзывы на его статьи, которые постоянно публиковались в «Комментариях Петербургской Академии наук». Тем самым они становились известными его европейским коллегам. Получали коллеги и сами «Комментарии», выходившие на латинском языке. Получали и пользовались идеями и результатами опытов Ломоносова.

С веками за рубежом о Ломоносове не забыли. Вот что говорил о нем в 1912 г. американский историк науки Г. Сартон, знавший историю последней куда лучше геолога Романовского с его терригенным седиментогенезом: что он «действительно, является предшественником Лавуазье со всех точек зрения…» и что он «предугадывал законы сохранения материи и движения». Число защитников Ломоносова из иностранных ученых не ограничивается только Сартоном. Так, в 1960 г. коллега Ломоносова бельгийский доктор химических наук Р. Леклерк отмечал, что «универсальный человек» Ломоносов «опровергает теорию флогистона и формулирует закон сохранения массы и энергии» и что «он не ограничивается столь модной в то время интуицией. Он проверяет в лаборатории». Причем Леклерк, полагая, что именно работы русского ученого «окончательно опровергли теорию флогистона», задается вопросом, «почему же от нее отказались лишь после Лавуазье». И отвечает, что, во-первых, «Ломоносов слишком опередил свое время и потому был не понят». Во-вторых, «здесь играло роль влияние немецких ученых, державшихся особенно за теорию флогистона».

В 1921 г. академик В.А. Стеклов сказал, что Ломоносов родился великим человеком, но родился не вовремя, «опередив свой век более чем на сто лет, и потому в тех проявлениях своего гения, которые дают ему право на действительное величие, не был оценен по достоинству не только своими современниками, но и сто лет спустя: об ученых трудах Ломоносова скоро забыли, не поняв их важности и значения». Эти слова, как и слова Леклерка, позволяют в какой-то мере понять объективно-субъективно сложившуюся несправедливость, лишившую Ломоносова многих научных приоритетов. И одна из задач ученых и прежде всего, конечно, соотечественников Ломоносова, как раз и заключается в том, чтобы ликвидировать эту несправедливость, а не приумножать ее.

И вместе с тем молодежи в качестве прекрасного примера для подражания рассказывать, какую гигантскую работу проделал над собой в их лета Ломоносов. Как говорил в 1911 г. В.И. Вернадский, «на заре новой русской истории из глухой деревушки северного Поморья поднялась мощная и оригинальная фигура М.В. Ломоносова. Ни раньше, ни позже в нашей стране не было своеобразной, более полной творческого ума и рабочей силы личности. Еще в 1731 г. Ломоносов был полуграмотным крестьянином, через 10 лет он стоял – по тому, что было ему известно и что было им понято, – в передовых рядах человечества»[46]46
  Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 2. М., Л., 1951. С. 647–652; т. 3. М., Л., 1952. С. 538–543, 550–555; т. 10. С. 229, 284, 314–315, 392, 504–505, 541–543, 572–580, 598, 673, 735, 799–800, 850, 873–874; Билярский П.С. Указ. соч. С. 029–032, 68–69, 77, 781–782; Куник А.А. Сборник материалов для истории императорской Академии наук. Ч. II. СПб., 1865. С. 385; Пекарский П.П. Дополнительные известия… С. 94–98; Вернадский В.И. Труды по истории науки в России. М., 1988. С. 58; Стеклов В.А. Указ. соч. С. 5; Летопись жизни и творчества М.В. Ломоносова. С. 110, 113–114, 247–248; М.В. Ломоносов в воспоминаниях и характеристиках современников. М., Л., 1962. С. 11; Ланжевен Л. Указ. соч. С. 27–62; Кладо Т.Н. Бельгийский ученый Рене Леклерк о Ломоносове // Ломоносов. Сборник статей и материалов. Т. VI. С. 301–303 (две последние работы переизданы в кн.: Слово о Ломоносове).


[Закрыть]. Можно не сомневаться, что наши молодые люди, приняв слова Вернадского и разумом, и сердцем, не убоятся тягот учения и многого достигнут. Достигнут, верой и правдой служа Отечеству, как верой и правдой служил ему Ломоносов – великий русский мыслитель и патриот (а беззаветное служение им «любезному Отечеству», «пользе и славе Отечества» очень не нравится современным норманнистам).

Но таким же патриотом, надлежит подчеркнуть, был и Миллер, которого норманнисты искусственно превратили в совершеннейший антипод Ломоносова, не замечая факта его отказа после дискуссии по речи-«диссертации» от ложных идей норманнизма. Миллер, прибыв в Россию в 1725 г. и став ее подданным в 1748 г., также верой и правдой служил своему новому Отечеству долгую жизнь. И в этой жизни были и взлеты, и падения. Однако не об этом думал историк в 1775 г., когда писал в автобиографии: «Итак, служу я Российскому государству пятьдесят лет и имею то удовольствие, что труды мои от знающих людей несколько похваляемы были. Сие побуждает во мне желание, чтоб с таковым же успехом и с общенародною пользою продолжать службу мою до последнего часа моей жизни, чувствуя себя к тому Божиим милосердием еще в нарочитых силах»[47]47
  Автобиография Г.Ф. Миллера. Описание моих служб // Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. I. М., 1999. С. 157.


[Закрыть].

Действительно, и служил, как истинный патриот, общенародной пользе честно до последнего вздоха, и труды его «похваляемы» были куда больше, чем он сам мог написать. Прекрасный пример жизни этого человека, один лишь только его сибирский подвиг – почти десятилетняя и многогранная работа в Сибири – также благотворно скажется на воспитании подрастающего поколения. К сказанному следует добавить, что в апреле 1780 г. Миллер, «испрашивая» у Екатерины II, «чтоб меня пожаловали небольшим числом недвижимаго деревенскаго имения в наследство…», подчеркнул, вместе с тем с гордостью упомянув своих сыновей: «Чрез то награждена будет и пятидесятилетняя моя в России служба, по коей во всей империи нет старее меня служителя, действительно в службе находящагося. А дети мои, коих я воспитал для услужения отечеству – и действительно они служат капитанами – прямые будут сыны отечества, потому что иностранный человек, пока он в России не испомещен, всегда будет иностранцем»[48]48
  Пекарский П.П. История… Т. I. С. 400.


[Закрыть].

Довольно показательно, что Клейн в газете «Троицкий вариант – наука» с особенным нажимом говорит, стараясь любыми способами дискредитировать Ломоносова как историка, о его желании угодить императрице (в первую очередь имеется в виду его «Слово похвальное императрице Елизавете Петровне»), т. е. этот великий муж и не совсем-то великий и бескорыстный, а ловкий приспособленец, льстиво воспевавший венценосцев. И опять все не так.

Весной 1749 г. «друзьям-неприятелям» Ломоносову и Миллеру было поручено от имени президента Академии выступить на ее торжественном заседании, назначенном на 6 сентября (на следующий день после тезоименитства императрицы): Ломоносову – с похвальным словом Елизавете Петровне, Миллеру – с «сочинением об ученой материи» (и тему сочинения – «О происхождении народа и имени российского» – он избрал сам, хотя ею до этого никогда не занимался). По академическим правилам оба эти произведения, или, по тогдашнему наименованию, «диссертации», были подвергнуты обстоятельной экспертизе со стороны их коллег – академиков и адъюнктов. И если речь-«диссертация» Миллера была отклонена ими, то похвальное слово Ломоносова они одобрили. И нисколько в том не ошиблись. «Слово похвальное императрице Елизавете Петровне» Ломоносова снискало рукоплескания слушателей и при жизни автора выдержало четыре издания. Весьма восторженно оно было встречено за границей. Так, Л. Эйлер увидел в нем «настоящий шедевр в своем роде». Позже Евгений Болховитинов отметил, что оно «было таким примером панегирического красноречия, с которым тогда нечего было россиянам сравнять или, по крайней мере, нечего было предпочесть ему»[49]49
  Пекарский П.П. История… Т. II. СПб., 1873. С. 403–409; Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 8. М., Л., 1959. С. 956–957; Летопись жизни и творчества М.В. Ломоносова. С. 156, прим. 31.


[Закрыть].

И ничего, конечно, необычного не было в теме выступления Ломоносова, ибо выступать в подобном жанре было традицией и обязанностью академиков, а вместе с тем очень большой честью и для них, и для самой Академии. Так, 1 августа 1726 г., т. е. за 23 года до Ломоносова, Г.З. Байер «произнес хвалебную речь в честь императрицы» Екатерины I «в ее высочайшем присутствии» на втором публичном, как пишет Миллер, собрании Академии наук. Сам Миллер выступил в 1762 г. с речью на Академическом собрании в честь Екатерины II. П.П. Пекарский отмечает, что «к торжественному заседанию Академии наук по случаю коронования Елизаветы, 29 апреля 1742 года, бывший академик Юнкер, любимец графа Миниха, теперь сосланного, певец бироновского величия, тайком передавший известия о России саксонскому правительству, написал оду в прославление новой императрицы»[50]50
  Миллер Г.Ф. История императорской Академии наук в Санкт-Петербурге // Его же. Избранные труды. М., 2006. С. 488, 513; Автобиография Г.Ф. Миллера. С. 155; Пекарский П.П. История… Т. II. С. 324; Алпатов М.А. Неутомимый труженик. О научной деятельности академика Г.-Ф. Миллера // Вестник АН СССР. 1982. № 3. С. 122.


[Закрыть]. Эта ода на русский язык была переведена Ломоносовым и включена в 8-й том его «Полного собрания сочинений». И вот что говорил немец Юнкер в адрес русской императрицы через несколько месяцев после ее восшествия на престол (по замечанию Миллера, Юнкер стихи писал «не приготовляясь, на всякий представлявшийся ему случай»):

…Ты Мать России всей. Когда Олимп давал таких Монархов славных? … В Тебе дивимся мы премудрости Творца, В талантах что Твоих венца достойных зрится… … Тебя Творец для нас до времени скрывал, Когда пременный рок бедами нас смущал. … Довольно, небо, будь потоком слез людских; Поставь уж с нами мир за кровь рабов своих… … Вздыхает верность так, того Россия ждет. Тебе Всесильнаго рука венец дает, Где непорочный лавр, где чист жемчуг и ясный Тебе, Монархиня, наш Ангел мира красный.

За четыре месяца до Юнкера, т. е. всего лишь через несколько дней после воцарения Елизаветы, академик Я.Я. Штелин в поздравительной оде по случаю дня ее рождения писал (ода, переведенная также Ломоносовым и читаемая в том же 8-м томе, была опубликована 8 декабря 1741 г.):

Какой утехи общей луч В Российски светит к нам пределы, Которой свет прогнал тьму тучь? … Надежда, Свет России всей, В Тебе щедрота Божья зрится… … Отеческой земли любовь Коль долго по Тебе вздыхала: «Избавь, избавь Российску кровь От злаго скорбных дней начала. Достойна на престол вступи, К присяге мы готовы вси. Отдай красу Российску трону По крови, правам и закону». … Елисаветы долги лета Прибавят Отчей славе света.

Как подчеркивали в 1959 г. Т.А. Красоткина и Г.П. Блок, немцы Шумахер и Штелин очень «спешили громогласно выразить преданность новой императрице. Этим объясняется та торопливость, с какой издана была публикуемая ода: она была задумана, сочинена по-немецки, переведена на русский язык, одобрена, набрана и отпечатана на протяжении всего тринадцати дней»[51]51
  Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 53–58, 69–80, 887–888, 891.


[Закрыть].

И Миллер в 1749 г. в конце своей речи-«диссертации» приносил «всещедрому Богу искреннейшия наши благодарения за показанныя нам всемилостивейшею нашею государынею великия и неизреченныя щедроты», восхвалял ее премудрость, великодушие, храбрость, миролюбие, прозорливость, благоразумие, справедливость, природную кротость, чрезвычайное человеколюбие, милость. Восхваляя Елизавету Петровну за необыкновенные качества, свое сочинение он заканчивает на самой торжественной ноте: «Такое государствование может служить в пример всем другим державам. Не найдут славы толь истинной и постоянной, как колико владетели подражать будут всемилостивейшей нашей государыни, а подданные с нашим благополучным состоянием сравняемы быть могут. Напоследок да возводим сердца наши к всемогушему богу, и просим, дабы он всеавгустейшую нашу монархиню для славы российскаго народа, для пользы сея империи и всея Европы, для приращения наук, и для утешения всех верных подданных сохранил в непоколебимом здравии и благосостоянии до самых поздных времен человеческой жизни».

Остается добавить, что правитель Академической Канцелярии И.Д. Шумахер, передавая Ломоносову приказ президента Академии наук К.Г. Разумовского написать похвальное слово императрице, указывал, что должен сказать в своей речи докладчик: ему «следовало вменить в обязанность, «чтоб он не забыл в диссертации приписать похвалу основателю Академии государю императору Петру Великому и покровительнице ныне достохвально владеющей государыне императрице»[52]52
  Миллер Г.Ф. О происхождении имени и народа российского // Фомин В.В. Ломоносов. С. 398; Пекарский П.П. История… Т. II. С. 401–402.


[Закрыть].

Как я понимаю смысл упрека Клейна Ломоносову, то он бы уж точно тогда не стал угождать императрице и сказал бы ей в лицо всю правду и о ее папаше с его Полтавой, и о ней самой, родившейся в год этой преславной виктории с «синдромом Полтавы». А потом бы выкинул, забравшись на телегу или дровни (броневиков ведь тогда не было), лозунг «Долой самодержавие» и повел бы народ на баррикады, чем бы приблизил победу то ли Февраля 1917 г., то ли Октября того же года лет так на 170, а то и более.

А слова «угождавшего императрице» Ломоносова «нас рабство под твоей державой украшает» Клейн приводит в «Троицком варианте» из стихов к проекту иллюминации к годовщине восшествия на престол Елизаветы Петровны 25 ноября 1747 г. (проект был подготовлен профессором Х. Крузиусом). Причем эти слова, что нисколько не удивительно, переданы им неверно: в оригинале сказано «нас рабство под твоей державой возвышает»[53]53
  Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 195.


[Закрыть]. Но такие слова представляют собой всего лишь штамп тех лет, которым выражали верноподданнические чувства. И буквально их, естественно, понимать нельзя. Как нельзя буквально понимать известную всем фразу, которая и сегодня еще часто звучит: «Ваш покорный слуга».

Сказки древних норманнистов в переложении Клейна

Говоря о моих работах по варяго-русскому вопросу, Клейн в «корректной» манере утверждает в любимом своем варианте науки – «Троицком», что хотя я и давно изучаю этот вопрос, но «с очень отсталой методикой, мало отличимой от методики Ломоносова (выводы также схожи)».

Очень прискорбно, конечно, что такие слова о Ломоносове произнесены со страниц газеты, которая позиционирует себя с наукой, но забывает, что наука накладывает на всех, кто берется выступать от ее имени, очень серьезные обязательства. И если бы эта газета хотя бы немного, но именно научно проработала эту тему, то бы поняла, что методика Ломоносова есть знание источников, знание фактов и прорастающая из этого стройная система доказательств. Тогда как «метода» Клейна – это просто мнение, которому придает кажущуюся убедительность его многократное и шумное повторение хором норманнистов. И мнение бездоказательное, типа того, что произнес в 1735 г. Байер: «Сказывают же, что варяги у руских писателей были из Скандинавии и Дании дворянской фамилии товарысчи на воинах и служивые у руских солдаты, царские ковалергарды и караульные на границах, також к гражданским делам и к управлениям допусчены от оных, потому все до одного шведы, готландцы, норвежцы и датчане назывались варягами»[54]54
  Байер Г.З. Указ. соч. С. 346.


[Закрыть].

Вот все те же сказки первой трети XVIII в. и сказывает Клейн (идя что «налево», идя что «направо»), хотя на дворе уже давно XXI столетие. Одна из них состоит в том, что в «Сказании о призвании варягов» варяги, называемые русью, стоят в одном ряду исключительно со скандинавами, следовательно, «варяги могут быть частью шведов (не состоявшей под властью шведского конунга)…». Но в известии под 862 г. – послы «идоша за море, к варягом, к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си» – русь специально выделена из числа других варяжских, говоря сегодняшним языком, западноевропейских народов и не смешивается со шведами, норвежцами, англами-датчанами и готами: «И пошли за море к варягам, к руси, ибо так звались варяги – русь, как другие зовутся шведы, иные же норманны, англы, другие готы, эти же – так». Если же руководствоваться логикой Клейна, то тогда, согласно перечню «Удела Иафета», русь следует считать угро-финским и балтийским племенем одновременно, т. к. она стоит в одном ряду с угро-финскими и балтийскими народами: «В Афетове же части седять русь, чюдь и вси языци: меря, мурома, весь, моръдва, заволочьская чюдь, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимегола, корсь, летьгола, любь».

То, что варяги и русь – не скандинавы, подтверждает и перечень «Афетова колена» (потомства), читаемый в недатированной части ПВЛ: «варязи, свеи, урмане, готе, русь, агняне, галичане, волъхва, римляне, немци, корлязи, веньдици, фрягове и прочии…»[55]55
  ЛЛ. С. 3–4, 18–19.


[Закрыть]. Очень хорошо видно, что русь и варяги в этом перечне названы в качестве особых народов, которые стоят, как и другие народы – волохи, римляне, венецианцы, генуэзцы «и прочии», отдельно от шведов, отдельно от всех норманнов. Также очень хорошо видно, что перечень включает в себя не только скандинавов и не только германцев вообще и что в него входит большое число этнически не родственных им народов. И все они, разумеется, не могут быть отнесены лишь по причине нахождения среди них, например, скандинавов, римлян, немцев исключительно либо только к первым, либо только ко вторым, либо только к третьим.

Это понимали, надо сказать, и некоторые норманнисты прошлого. Так, в 1768 г. А.Л. Шлецер в «Опыте изучения русских летописей» был категоричен в своем выводе, покоящемся именно на показаниях ПВЛ, что «Нестор ясно отличает русских от шведов» (и русь он тогда полагал на юге). В 1821–1823 гг. немецкий востоковед И.С. Фатер, обращая внимание на «столь очевидно бытие росов» на юге, заметил, что Нестор «сказал весьма ясно, что сии варяги зовутся русью, как другие шведами, англянами: следственно, русь у него отнюдь не шведы». У Нестора, констатировал в 1825 и 1846 гг. М.П. Погодин, руссы – племя особенное, как шведы, англичане, готландцы и прочие, и он в одно время различает «именно русов и шведов». В 1875 г. немец А.А. Куник говорил по поводу перечня «Афетова колена», что антинорманнисты «в полном праве требовать отчета, почему в этнографическо-историческом введении к русской летописи заморские предки призванных руссов названы отдельно от шведов. Немудреным ответом, что это был бы только вопрос исторического любопытства, никто, конечно, не хочет довольствоваться»[56]56
  Schlözer A.L. Op. cit. S. 83, 86–89; Фатер И.С. О происхождении русского языка и о бывших с ним переменах // Вестник Европы. № 2. М., 1823. С. 113–128; № 3–4. С. 252–261; № 5. С. 39–51; № 7. С. 195–203; № 9. С. 14–23; Погодин М.П. О происхождении Руси. М., 1825. С. 110–115; его же. Исследования, замечания и лекции о русской истории. Т. 2. М., 1846. С. 142–146; Дополнения А.А. Куника. С. 452.


[Закрыть].

Немудреность довода Клейна про «тот ряд, в который поставлены варяги: шведы, норманны (урмане – т. е. норвежцы), англы, готландцы» демонстрируют и западные источники. Так, немецкий хронист Гельмольд (XII в.) сообщает, что саксонский герцог Генрих Лев в 1150-х гг. отправил «послов в города и северные государства – Данию, Швецию, Норвегию и Русь, – предлагая им мир, чтобы они имели свободный проезд к его городу Любеку». Эта грамота не сохранилась, но ее нормы повторил в 1187 г. император Священной Римской империи Фридрих I Барбаросса: «ruteni, gothi, normanni et ceteri gentes orientales, absque theloneo et, absque hansa, ad civitatem sepius dictam veniant et recedant», т. е. «русские, готландцы, норманны и другие восточные народы», получали право свободно приходить и покидать город «без налога и пошлины». «Любекский таможенный устав» подтвердил в 1220-х гг. установление императора: «В Любеке не платит пошлины… никто из русских, норвежцев, шведов… ни готландец, ни ливонец, равно как и никто из восточных народов»[57]57
  Гельмольд. Славянская хроника. М., 1963. С. 195; Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 1999. С. 386.


[Закрыть].

Из приведенных документов, где Русь и русские стоят в соседстве со скандинавскими странами, скандинавами и ливонцами, никак, конечно, не следует, что русских середины XII в. – первой трети XIII в. надлежит причислять к скандинавам и немцам или, наоборот, русскими непременно надо считать датчан, шведов, готландцев, норвежцев, ливонских немцев, а также некие «восточные народы». Нельзя так и южнобалтийских славян полагать норманнами, хотя они в привилегии римского папы Григория IV от 832 г. названы вместе с последними: «шведы, датчане, славяне»[58]58
  Швеция и шведы в средневековых источниках. М., 2007. С. 36, прим. 51 на с. 34.


[Закрыть].

Совершенно ничего не дает Клейну и его утверждение, что «за море» «Сказания о призвании варягов», а там оно никак не уточнено, указывает только на Скандинавию. Аргумент, что летописное клише «за море» указывает исключительно на последнюю, точнее на Швецию, есть псевдоаргумент, довольно популярный в современной норманнистике, но давно развенчанный норманнистами и антинорманнистами, прекрасно знавшими, в отличие от нашего археолога, письменные источники.

Так, В.К. Тредиаковский в работе, завершенной в 1758 г., будто бы специально для Клейна объяснял, что «у нас быть за морем и ехать за море не значит проезжать чрез море, но плыть токмо по морю, кудаб то ни было в отдаленную страну. Ехать за море у нас, есть и сухим путем ехать от моря в другое государство; так ездили мы за море во Францию, в Италию и в Немецкую землю». В 1773 г. Г.Ф. Миллер также, наверное, для него подчеркнул, что «нет надобности считать жительство сие от Новагорода по ту сторону моря, то есть искать онаго в Швеции или Дании; ибо для совершеннаго о том понятия довольно и того, что варяги из отдаленной страны от какого-нибудь берега Восточнаго моря (Балтийского. – В.Ф.), яко сущие мореходцы, прибыли водою в страну Новогородскую». А.Л. Шлецер, отмечая, что варяги «пришли из заморья, так говорится во всех списках; следственно, из противолежащей Скандинавии», вместе с тем заметил: «Но ето не составляет достаточного доказательства противу тех, которые все еще выводят варягов из Пруссии или Финляндии, следственно с берегов, лежащих по ету сторону» (а в качестве подтверждения своих слов он привел слова британца Беды Достопочтенного, называвшего пиктов и скотов, населявших ту же Англию, «заморскими людьми»).

Н.М. Карамзин, допуская возможность призвания варягов из Пруссии, а на том как раз и настаивал Ломоносов, критику в свой адрес отвел реальными фактами: «Варяги-русь… были из-за моря, а Пруссия с Новгородскою и Чудскою землею на одной стороне Бальтийского: сие возражение не имеет никакой силы: что приходило морем, называлось всегда заморским; так о любекских и других немецких кораблях говорится в Новгород. лет., что они приходили к нам из-за моря». В 1871 г. Д.И. Иловайский метко сравнил «за море» со сказочным «из-за тридевяти земель». В 1931 г. В.А. Мошин указал, что варяги призываются по-сказочному «из-за моря» – «за тридевяти земель», без указания их местожительства[59]59
  Тредиаковский В.К. Три рассуждения о трех главнейших древностях российских. СПб., 1773. С. 222; Миллер Г.Ф. О народах издревле в России обитавших. С. 84; Шлецер А.Л. Нестор. Ч. I. СПб., 1809. C. 274; Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 58, прим. 111; Иловайский Д.И. Разыскания о начале Руси. М., 1876. С. 236; Мошин В.А. Начало Руси. Норманны в Восточной Европе // Byzantinoslavika. Ročnik III. Svarek 2. Praha, 1931. С. 299.


[Закрыть].

В моих работах, вышедших в 1995 и 2003 гг. и впервые специально посвященных анализу значения термина «за море» летописей Х – XVIII вв., актового материала XII–XVIII вв., путевых записок русских послов XVI–XVII вв., повестей, былинной поэзии, продемонстрирован самый широкий географический диапазон его приложения нашими книжниками: Византия, Турция, Персия, Северное Причерноморье, Апеннинский полуостров, Швеция, Норвегия, многие центры балтийского Поморья и Ганзейского союза (например, города Юрьев, Рига, Любек), Пруссия, Англия, Франция, Нидерланды, в целом, вся территория Западной Европы (в 1712 г. В.Н. Татищев был отправлен «за моря капитаном для присмотрения тамошняго военного обхождения»: будущий историк из Польши, где квартировал его полк, был направлен в германские государства, в которых он посетил Берлин, Дрезден, Бреславль[60]60
  Рубинштейн Н.Л. Русская историография. М., 1941. С. 66; Кузьмин А.Г. Татищев. М., 1981. С. 28.


[Закрыть]). И этим термином, восходящим к устному народному творчеству («за горами, за долами, за синими морями»), русские люди определяли нахождение земель, стран, народов и городов вне пределов собственно русских земель, независимо от того, располагались ли они действительно за морем или нет (т. е. он абсолютно тождественен понятиям «за рубеж», «за граница», а также известному «за бугром»). В связи с чем «за море» в чистом виде, без сопроводительных пояснений (этнических и географических) не может быть аргументом при любой версии этноса варягов, т. к. оно может относиться к любой точке балтийского Поморья, протяженность береговой линии которого составляет около 8 тысяч километров[61]61
  Фомин В.В. «Варяжское заморье» русских летописей (X–XVII вв.) // Дискуссионные вопросы российской истории. Арзамас, 1995. С. 21–27; его же. «За море», «за рубеж», «заграница» русских источников // Сб. РИО. Т. 8 (156). Антинорманизм. М., 2003. С. 146–168.


[Закрыть].

Для примера можно сослаться на ту же ПВЛ, в которой читается «Сказание о призвании варягов». Так, в Лаврентьевском списке под 1079 г. сообщается о захвате хазарами в Тмутаракани черниговского князя Олега Святославича и дается первое пояснение к «за море»: «Олга емше козаре и поточиша и за море Цесарюграду». Под 1226 г., т. е. уже вне пределов ПВЛ, в Лаврентьевской летописи говорится, что «тое же зимы Ярослав, сын Всеволожь, ходи из Новагорода за море на емь», т. е. в земли финнов. В Новгородской первой летописи старшего и младшего изводов термины «за море» и «из заморья» приложимы ко многим территориям: Готланду (1130 г. – новгородцы «идуце и-замория с Гот»; 1391 г. – прибыли послы «из заморья… из Гочкого берега»), Дании (1134 г. – «рубоша новгородць за морем в Дони»; 1302 г. – «послаша послове за море в Доньскую землю»), Швеции (1251 г. – «прииде Неврюи… на князя Андрея; и бежа князь… за море в Свиискую землю»; 1300 г. – «придоша из замория свеи в силе велице в Неву»; 1339 г. – «послаша новгородци… за море к свеискому князю посольством»; 1350 г. – новгородцы разменяли шведских пленных на своих, которые «быле за морем у свеискаго короля у Магнуша»; 1392 г. – «пришедши из моря разбоинице немце в Неву»), к землям финских племен суми и еми (1311 г. – «ходиша новгордци воиною на Немецьскую землю за море на емь»; 1318 г. – «ходиша новгородци воиною за море, в Полную реку (в земле суми. – В.Ф.)»; к восточнобалтийским городам Риге, Юрьеву, Колывани, к южнобалтийскому Любеку (1391 г. – «послаша новгородци послы на съезд с немци в Ызборьско… а немечкыи послове приихале из заморья, из Любока из городка, из Гочкого берега, из Риге, из Юрьева, из Колываня и из оных городов изо многих»)[62]62
  ЛЛ. С. 198, 426; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., Л., 1950. С. 22, 23, 26, 91, 93, 95, 206, 208, 212, 304, 330, 331, 333, 337, 350, 362, 384, 385.


[Закрыть].

Так что шли ли русские из своей земли по суше, плыли ли морем (Клейн что-то там говорит о каботажном плавании и плавании через открытое море), все для них было едино – «за морем», за границей. А продолжать твердить о никак не поясненном в «Сказании о призвании варягов» «за море», как это сейчас делают, помимо Клейна, Е.А. Мельникова, В.Я. Петрухин, И.Н. Данилевский, М.Б. Свердлов, В.А. Кучкин[63]63
  Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Скандинавы на Руси и в Византии в X–XI веках: к истории названия «варяг» // Славяноведение. 1994. № 2. С. 58, 62, 67; Мельникова Е.А. Рюрик, Синеус и Трувор в древнерусской историографической традиции // Древнейшие государства Восточной Европы (ДГВЕ). 1998 г. М., 2000. С. 145–146; Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–XII вв.). Курс лекций. М., 1998. С. 62; Свердлов М.Б. Ладога IX–XII вв. в общерусском контексте // Ладога и истоки российской государственности и культуры. Международная научно-практическая конференция. 30 июня – 2 июля 2003 г. СПб., 2003. С. 176; Кучкин В.А. Был ли русский Север Варягией в праиндоевропейское время // Российская история. 2010. № 4. С. 195.


[Закрыть], что оно указывает только на Скандинавию (на Швецию и даже «точечно» на Бирку), – это значит специально выдавать желаемое за действительное (а так поступали и А.А. Куник, В.О. Ключевский, А.А. Шахматов и др., объявляя русского летописца «норманнистом» и тем самым также превращая ПВЛ – по своему лишь норманнистскому произволу – в оплот норманнизма). Само же желание норманнистов привязать «за море» только к Скандинавии вызывает в памяти чеховского горемыку Ваньку Жукова, по нешибкой грамотности отправившего письмо в никуда: «Подумав немного, он умакнул перо и написал адрес: На деревню дедушке. Потом почесался, подумал и прибавил: «Константину Макарычу».