Текст книги "Дорогой пилигрима"

От заимки открывался красивый вид на реку и высокий скалистый берег – Марьин утёс, видневшийся в пятистах метрах по течению реки. Своё название, как сказывали старожилы, утёс получил в честь девушки, погибшей здесь много лет назад, ещё в пятидесятые годы прошлого века. «Расписанный» разными матерными словами, он будто напоминал всем, кто был и будет ещё здесь, что таинство природы с этого места заканчивается и начинается человеческое присутствие.

Последние годы Тимофей замечал, что река становится мельче, а рыбы в ней всё меньше. Причины тому были разные, но главные заключались всё в той же бесхозяйственности и уродливом отношении к реке и природе в целом.

В реку, особенно в последние годы, всё больше поступали токсичные индустриальные и сельскохозяйственные стоки. В результате этого многие виды рыб просто исчезли, судак, линь, таймень, белоглазка, ерш давно уже стали редкостью для здешних рыбаков, редкостью стали они и для Тимофея. Берега стали обрастать осокой и мелким кустарником. Река заметно стала мелеть, рождая всё новые и новые островки, покрытые тиной и травой.

Несмотря на это, любовь к природе и рыбалке разжигала у него с каждым годом всё новую и новую страсть. Погружаясь в светлую, чувственную поэзию жизни, Тимофей старался находить в ней ту отдушину, какой не хватало в обыденной суете. «Боги не засчитывают в счёт жизни время, проведённое на рыбной ловле», – любил часто говорить Тимофей своим односельчанам при удобном случае. И действительно, излюбленным видом рыбалки для Тимофея была ловля рыбы, и особенно с лодки. В ней он мог находиться часами, не утомляясь и не обращая внимания на быстро бегущее время, увлекаясь и разглядывая одновременно зелёные берега или различные отмели среди глубин, или, наоборот, глубокие канавы на мелях, а иногда долго всматриваясь в песчаный или галечный грунт, хранивший многие тайны этой реки.

Больше всего Тимофея привлекали перекаты, расположенные обычно выше глубоких ям, созданных самой природой, узкие коридоры между зарослями водной растительности, различные отмели и глубокие ямы. Особенно Тимофей любил рыбачить в местах, где ровный участок заканчивался крутым обрывом, он знал, что под таким «свалом» наверняка можно было поймать самую разную рыбу.

Подлатав крышу и наведя порядок в избушке, Тимофей занялся рыболовными снастями, арсенал которых включал несколько поплавочных удочек, с десяток закидушек, столько же жерлиц и три капроновые сети разной длины. Кроме того, Тимофей планировал сплести в ближайшее время несколько корчажек.

Уже через сутки он первый раз отплыл от берега. Лодка держалась устойчиво и легко, преодолевая не только течения, но и перекаты. Сплывая вниз по течению реки, Тимофей умело работал вёслами, ощущая при этом не только прилив энергии, но и волнение от предстоящей работы; измеряя глубину воды веслом, он примечал возможные места для прикормки. Он знал, чтобы ловля шла успешно, надо в первую очередь определить, где обитает в настоящее время рыба. А из всех мест обитания предпочтение он отдавал тому, где ровное, без задевов, дно и достаточная глубина. Увлёкшись изучением реки, Тимофей и не заметил, как стало смеркаться. Причаливая к берегу, он почувствовал небывалую усталость и незначительную боль в груди. Закрепив лодку, Тимофей тяжело прошёл в избушку. Растопив железную печь, он вскипятил чай и после недолгого чаепития лёг, не раздеваясь, на устланные зелёной травой полати. Закрыв глаза, он крепко уснул.

Утро второго дня разбудило Тимофея звонким пением птиц. Уже с утра лучи яркого солнца освещали все имеющиеся щели избушки; словно стрелы, они проникали внутрь помещения, поражая тот или иной предмет маленькой светящейся точкой.

Открыв дверь, Тимофей вышел из избушки и сел тут же на небольшую скамью, сделанную из двух чурок и небольшой толстой доски. Солнце слепило глаза и предвещало на день тёплую погоду. В косых лучах утреннего солнца недалеко от избушки виднелась белизна тонких, стройных берёз. Под берёзками, в тени, цвёл своими необыкновенными цветами шиповник. Где‐то совсем рядом звучно доносилась флейта иволги и трескотня неугомонных дроздов, кукушка принималась куковать и тут же умолкала, будто никак не хотела считать кому‐то отведённые годы жизни.

В созвучии цветов и звуков слышалось что‐то родное, знакомое, дающее радость жизни, пробуждая что‐то новое, ещё неведомое Тимофею. Глядя на этот чудесный мир природы, Тимофей ощущал, чувствовал всем своим существом какое‐то непостоянство, он понимал, что этим можно радоваться и восхищаться только сейчас и только сегодня. Всей этой красоте отведены мгновенья, мгновенья, которые не повторяются никогда.

«Беда многих людей заключается в том, что люди не хотят об этом помнить и даже знать. А ведь каждый прожитый нами день – это счастье. Счастье, которое нужно не только ценить и понимать, но и предугадать. Счастье всегда внутри нас самих», – размышлял Тимофей в этот момент.

– Здравствуйте, здравствуйте, мои милые, мои дорогие! – вдруг восторженно проговорил Тимофей, подходя к семейке тонких берёзок. – Я снова вернулся к вам, чтобы быть среди вас, вон вы как подросли! Ну, растите, растите на радость… Я вот тоже приведу всё в порядок – и айда по реке… Больно уж наскучался! День‐то, день‐то какой! – не уставал восхищаться Тимофей.

Уже часа через два Тимофей взял снасти и пошёл к берегу, где стояла его лодка. Бросив снасти в лодку, Тимофей сел на берегу и, достав кисет с махоркой, сладко закурил. Глядя на искрящееся от солнца течение реки, Тимофей испытал какое‐то странное чувство. Река словно хотела сказать ему: «Будь осторожен, и ни шагу дальше!» – но это лишь пробуждало в нём большее желание переступить этот предел и отдаться этой желанной, упоительной стихии: трогать рукой холодную воду, нырять, плыть, одним словом, раствориться в ней и исчезнуть, испытывая при этом её расположение и любовь. Река шумела, плескалась и, пенясь вдоль берегов, словно замирала, будто хотела погрузить Тимофея ещё на берегу в блаженный сон, только бы он остался на берегу. Покурив и отбросив все мысли, Тимофей встал, осторожно ступил в лодку и, взяв в руки весло, спокойно оттолкнул её от берега. Плавно качаясь на мелкой ряби, лодка бесшумно устремилась вперёд…

Проплывая вдоль берега, Тимофей увидел в заводи, среди широких зелёных листьев, небольшие белые лилии. Словно танцуя, они вели праздничный хоровод, возвещая всем о наступившем дне и тёплом лете. Медленно опуская вёсла в воду, Тимофей грёб тихо и почти незаметно, любуясь течением реки и присматривая знакомые места для рыбалки. Опускаться вниз по течению слишком далеко он не хотел, понимая, что подыматься в первые дни будет тяжеловато.

– Разведаем места сначала поближе, а там видно будет, – говорил Тимофей вслух не то себе, не то кому‐то. Придерживаясь берега и работая вёслами, он старательно сдерживал порыв лодки уйти в течение.

– Ишь, бестия какая! Разгуляться захотела, – иронизировал Тимофей. – Успеется ещё, успеется! Нынче нам это ни к чему – не время. Удочкой вот порыбачим, и будет.

Кинув возле небольшого островка небольшой самодельный якорь, Тимофей достал удочки и, прикинув глубину, стал рыбачить. Солнце стояло высоко в зените, и надеяться на какой‐то улов вряд ли можно было, но, как говорят, охота пуще неволи. Тимофей чувствовал потребность и желание испробовать свои силы немедленно и сейчас. Всё это доставляло ему огромное удовольствие.

Прошло незаметно более пяти часов, как Тимофей рыбачил на лодке, отплывая от одного места к другому. Хорошего клёва, как и предполагалось, не было. Пойманные небольшие окуньки, караси и пескари лежали на дне лодки; подпрыгивая на небольшую высоту, они переворачивались, как бы делая сальто, и падали опять тут же, временами не показывая никаких признаков жизни.

Уже начало смеркаться, когда Тимофей почувствовал лёгкий холодок, тянущийся от реки. В груди, что‐то тянуло тяжёлым грузом; тяжесть увеличивалась и становилась всё ощутимей. Нагнувшись с лодки, Тимофей зачерпнул ладошкой холодную речную воду и поднёс к лицу, струйки воды весело побежали со лба, глаз на усы и бороду, исчезая и становясь невидимыми. Не чувствуя улучшения, Тимофей понимал, что надо сниматься с якоря и плыть к избушке. С трудом выбрав тросик с якорем, Тимофей осторожно смотал удочки и, положив их на дно лодки, взялся за вёсла. Сделав несколько неуверенных движений, Тимофей почувствовал резкую боль в сердце и головокружение; руки, налившись свинцовой тяжестью, опускались, не в силах больше удерживать вёсла. Изнемогая от боли в груди и выбиваясь из последних сил, Тимофей пытался ещё грести, повторяя каждый раз про себя:

– Давай, давай! Ну, как же так! Этого не может быть, ты же можешь! Ты же должен…

Тимофей всячески пытался достать вёсла руками, но всё было напрасно – руки не слушались, словно тысячу уколов почувствовал он сразу от пальцев до локтей и выше… В эти минуты он чувствовал, как его руки немеют, становясь всё холоднее и холоднее… Лодку крутило и медленно несло береговым течением в русло реки. Бросая взгляд на удаляющийся берег, Тимофей понимал, что уже ничего не может сделать, впервые в своей жизни он оказался беспомощным перед природой. Под тяжестью каких‐то непонятных для него сил Тимофей медленно опустился на спину, не чувствуя своего тела, он пытался размышлять, чтобы найти хоть какой‐то выход из создавшейся ситуации…

В этот момент ему казалось, что всё это сон и что сейчас он встанет и будет грести вёслами, радуясь сегодняшнему дню и природе, которую он любит… Глядя куда‐то в небо, Тимофей подумал о том, что всю жизнь он шёл к смерти, но эти минуты ему казались какой‐то чудовищной нелепостью; ему казалось, что всё должно быть иначе, что он ещё не дошёл до своей вершины и что вовсе не созрел к смертному уходу.

«Позаботится ли обо мне Бог так, как если бы я был у него единственным?» – вдруг подумал он в это момент. – Примет ли Он меня таким, какой я есть: маленькой, невидимой, но сверхчувственной искрой; может ли мир измениться к лучшему с моим уходом или, наоборот, чего‐то в нём будет недоставать, и возможно ли вообще это понять – хотя бы бегло и скупо, – этот несовершенный мир, со всеми его страданиями и ужасами…

Лодку уносило всё дальше и дальше по течению.

«Умирают ли облака? – подумал Тимофей, – глядя куда‐то в небо. – Или просто становятся другими?» – С каждой минутой у него возникало всё больше и больше вопросов, как будто он хотел что‐то узнать для себя, что‐то важное, что‐то определяющее для его дальнейшей судьбы.

Грудь всё сильнее и сильнее сжимала непонятная, тупая боль, ему всё труднее становилось дышать; лёжа на спине, он всматривался в бездонную небесную высь, которая становилась в его глазах всё дальше и всё темнее. Тимофей чувствовал, как жизненные силы покидают его. Он уже ощущал око смерти, которое глядело на него спокойно и строго. Не выдерживая этого взгляда, Тимофей закрыл глаза. Небольшие капли слёз, появившиеся из-под ресниц, медленно побежали по щекам, теряясь в небольших усах и бороде. Шум играющих волн, бьющихся о борт лодки, нарушал тишину тупым частым стуком, они словно будили Тимофея, не давая ему заснуть. Заснуть навсегда. Проплывавшую мимо Марьиного утёса лодку занесло течением ближе к берегу, прямо к торчащей из воды большой чёрной коряге, упёршись в неё килем и застряв в разлучине, лодка накренилась на борт и замерла, легко покачиваясь от быстрого течения.

Тимофей лежал молча и хорошо чувствовал, как его сердце наполнилось сладостным, непонятным счастьем – лёгким, зовущим и ни к чему не обязывающим. Всем своим существом он ощущал рядом мягкое течение воды и слышал тихое, спокойное постукивание волн о борт лодки; словно пытаясь помочь, они произносили какие‐то волшебные слова, способные вырвать его из рук смерти и уверить его при этом, что это всего лишь сон. Тимофей лежал и чувствовал, что кто‐то принимал его в свою тихую любовь, раскрыв для него свои чистейшие пространства.

VIII

Был уже полдень, когда Васька не спеша подъезжал к заимке отца, стоящей на берегу реки. Лошадь, запряжённая в телегу, шла спокойно и тихо, лишь небольшое поскрипывание несмазанных колёс выдавало её в этом глухом, почти безлюдном месте.

Отмахиваясь длинным чёрным хвостом от слепней и мух, Белогубка осторожно ступала по извилистой, временами заросшей травой лесной дороге. Проехав лог, Васька выехал на знакомую уже многие годы поляну. Увидев издали заимку, Белогубка прижала уши и, фыркая в разные стороны, побежала рысцой. Не сдерживая порыв лошади, Васька вытянул шею и всматриваясь вперёд, как бы обращаясь к лошади, проговорил:

– Да приехали уже, приехали, что бежать‐то. Раньше надо было… Шельма!

Подъехав прямо к избушке, Васька увидел, что дверь закрыта и притолкнута берёзовой загогулиной. Ловко спрыгнув с телеги и привязав поводья узды к ржавой скобе, вбитой в бревно дома, он спешно направился к двери. Отбросив в сторону загогулину, Васька резко открыл дверь, сырость и затхлый воздух сразу ударили в лицо, чувствовалось, что в доме уже несколько дней никто не жил. Небольшая металлическая печка-буржуйка стояла холодная, было очевидно, что она давно уже не топилась. На печке стояли чайник и пустая закопченная кружка для заварки чая. Возле небольшого дощатого стола, стоящего у смотрового окна, Васька услышал шорох и чей‐то писк; приглядевшись, он увидел небольшого бурундучка, держащего в лапках что‐то съестное; не испугавшись человека, он продолжал стоять и грызть. Васька хлопнул в ладоши, и бурундучок тут же исчез, как по волшебству.

– Странно, – проговорил Васька, выходя из избушки и закрывая дверь. – Где его опять чёрт носит? Знал ведь, что я приеду в это время.

Выйдя на берег реки и не обнаружив лодки, он стал кричать отца, но кроме далёкого эха ничего не слышал в ответ. Васька хорошо знал, что в это время клёва не бывает и отец обязательно должен быть в избушке или, по крайней мере, где‐то рядом. Не теряя времени, он решил не разгружать телегу, а пройтись вверх, по устью реки; он прошёл метров триста, но каких‐либо следов отца не увидел, река в этом месте была не очень широкая, и Ваське хорошо был виден противоположный берег.

Вернувшись к избушке, он решил пройти по берегу вниз по реке, однако росший по берегу высокий тальник скрывал течение реки и не всегда давал возможность видеть поверхность, а также противоположный берег. Всматриваясь сквозь заросли тальника в течение реки, Васька не видел ничего такого, что могло бы сказать о присутствии отца. Не дойдя до Марьиного утёса, он повернул назад, надеясь подождать ещё некоторое время; у него и мысли не было, что отец может не появиться, тем более что такое уже было однажды. Однако, прождав ещё несколько часов и не дождавшись отца, Васька отчётливо стал понимать, что произошло что‐то непредвиденное. Что‐то подсказывало ему о случившейся беде. Да и ждать времени уже не было. Скинув с телеги деревянную бочку и отвязав лошадь, Васька помчался назад в деревню, за подмогой.

Через час он был уже в конторе. Долго не думая, собрали человек пять мужиков и, переговорив с Потапенко, работающим уже многие годы шофёром на старенькой, давно уже списанной грузовой машине ГАЗ‐53, отправились на поиски Тимофея.

Усевшись в деревянный кузов машины, мужики впервые за всю историю деревни отправлялись на поиски взрослого человека, известного, в первую очередь, как опытного рыбака и охотника. Выдвигая различные версии, все надеялись на благополучный исход, предполагая, что ничего серьёзного случиться с Тимофеем не могло. Набирая скорость и подымая столб пыли, машина промчалась по деревне, словно на пожар, и вскоре скрылась из виду.

Ехали недолго. Через несколько минут машина остановилась недалеко от заимки. Спрыгнув из кузова, Васька предложил разделиться на две группы: одна группа пойдёт вверх, а другая вниз, по устью реки – по течению. Тут же, не теряя времени, все быстро разошлись в разные стороны, предварительно договорившись встретиться часа через два на этом же месте, возле машины.

Васька шёл с двумя мужиками вниз по течению. Шли молча, держась друг от друга на небольшом расстоянии. Яркое вечернее солнце медленно опускалось за горизонт, предвещая завтрашнему дню хорошую солнечную погоду. Осматривая внимательно берег и течение реки, каждый строил свою версию: кому‐то казалось, что Тимофей уплыл ближе к Томи; кто‐то предполагал, что он мог спрятать лодку в кустах и уйти к знакомым на центральную ферму, находившуюся в нескольких километрах от заимки. О каких‐то других версиях думать не хотелось, во всяком случае, их никто не высказывал.

Чем дальше уходили от заимки, тем больше досаждали комары и мошкара; не готовые к такому нашествию, каждый отмахивался как мог, при этом крепко, матерно ругаясь…

Дойдя до Марьиного утёса, все видели, что река в этом месте становилась значительно шире и, омывая небольшие, подтопленные островки, стремительно уходила вперёд, унося свои воды в полноводную реку Томь. В этот момент все понимали, что искать Тимофея в нижнем течении реки будет очень трудно, а проще говоря, невозможно, так как для этого будет нужна лодка. Поэтому все надеялись в душе на какое‐то чудо. И не напрасно. Что‐то волновало, что‐то тянуло сердцем Ваську в этом месте к реке, к просторной тихой заводи, напоминающей лагуну.

Спустившись к берегу и зайдя в воду почти по пояс, он прошёл сквозь стену высокого тальника, отделяющего берег от реки, и увидел примерно в тридцати метрах от берега, почти напротив себя лодку отца, застрявшую в разлучине чёрной извилистой коряги. Глядя на лодку, Васька не верил своим глазам.

– Здесь она, здесь! – закричал он, не зная, что делать, кидаться в воду или сразу плыть к лодке. – Сюда, мужики, я здесь! Нашёл! – всё не унимался и кричал что есть сил Васька. Он уже слышал, как бегут к нему мужики, как булькает вода от чьих‐то ног… Ваську вмиг охватил страх…

«Отец! А где же отец? Почему его не видно?» – думал он в эти секунды, казавшиеся ему вечностью.

– Па-па! – нарушив вечернюю тишину, раздались протяжные, надрывные звуки… Подхваченные шумом течения, они тут же уносились в даль, растворяясь в воздухе и возвращаясь чуть слышным эхом.

Легко покачиваясь на волнах, лодка стояла, чуть накренившись одним бортом к воде. Вёсла были опущены в воду, и Ваське казалось, что вот-вот появится отец, сядет за вёсла и поплывёт, поплывёт к нему, но лодка продолжала оставаться на месте в разлучине.

– Я поплыву к лодке, – проговорил Васька. – Давай, кто со мной. Скинув с себя одежду, они тут же, все трое, кинулись в воду и поплыли…

Первое, что кинулось в глаза Ваське, – это искусанные комарами и мошкарой лицо и руки отца. Он лежал на спине, широко раскинув руки, словно хотел кого‐то обнять в последний раз… Глядя на отца, Васька понимал, что смерть наступила несколько дней назад; может быть, даже в тот день, когда он уезжал от него. Понимая, что произошло с отцом, Васька всячески пытался сдерживать себя, но что‐то разрывалось внутри и горячим, жгучим потоком неслось наружу… Всхлипывая, он отвернулся и закрыл руками глаза…

Уже через час лодку доставили к заимке. Положив в кузов, на брезент, труп Тимофея, приняли решение отвезти его в сельскую центральную больницу. Мало ли что. Да и факт смерти нужно было официально засвидетельствовать.

Стало уже темнеть, когда машина подъехала к воротам больницы. С трудом достучавшись до дежурного врача, Васька рассказал ему о случившемся факте.

Не подходя и не осматривая труп, врач сказал, что надо везти его в морг, в районный центр, причём везти самим, так как их скорая помощь на ремонте.

– Как это везти? – неожиданно вмешался в разговор Потапенко. – Если вы не возьмёте труп, я сгружу его прямо здесь у ваших дверей. Посмотрите! – указал он рукой в сторону своей машины. – Куда везти на этой развалюхе, тем более в ночь. От этой машины уже за деревней колёса отвалятся, а вы хотите, чтобы я вез труп за пятьдесят километров. На кой хрен тогда вы здесь нужны?

– Сгружайте где хотите, – холодно и невозмутимо ответил дежурный врач, – труп я не приму, мне живых уложить некуда, а вы еще с этим… приехали тут.

– Может, нам похоронить его прямо здесь, в вашем палисаднике, – не унимался Потапенко.

– Это ваше право, где его хоронить, – отпарировал тут же врач. – Хотите здесь хороните, хотите вон за огородами – лично меня это волнует меньше всего.

И неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы не главный врач, случайно оказавшийся у больницы. Уже через час труп отправили на скорой помощи в районный морг.

Хоронили Тимофея через два дня всей деревней. Сменяясь раз за разом, мужики несли гроб на руках до самого кладбища, а такого удостаивался не каждый…

Громких речей не было, да и не любили в деревне это дело – лишнее говорить. Лишь Кирьян, стоя в стороне под высокой, размашистой берёзой, незаметно вытирал слёзы и тихо сам себе говорил:

– Эх, Тимофей, Тимофей! Кто же теперь‐то угостит меня рыбкой?..

Блистающее в солнечных лучах небо светилось и искрилось новой, неведомой никому жизнью. Играя где‐то там, далеко в вышине, всеми цветами радуги, оно наполнялось сладостными, чуть слышными, манящими звуками и пением высоко парящего жаворонка…

2007 год