Текст книги "Легионер. Книга четвертая"

– Да, и он и супруга в те времена проявили к тебе большое участие, – согласилась Ольга Владимировна. – Да и какая теперь разница – кто этот человек?

Для супругов начался период натурального осадного положения. Ольга Владимировна вздрагивала при каждом шорохе в гостиничном коридоре. Дверь номера отпирали только после условного стука дюжего молодца-охранника, означавшего, что никого, кроме горничной или официанта, поблизости нет. Гостиничный портье ежедневно доставлял в нумер десятки писем – по большей части, это были разгневанные отклики на возвращение Карла скучающих петербургских обывателей. Попадались и визитные карточки самых разных, порой совершенно неожиданных людей, желающих нанести барону Ландсбергу визит.

Ольга Владимировна сразу приняла на себя обязанности семейного секретаря и делопроизводителя. Она читала все письма, и, не выбрасывая их до поры, раскладывала их по разным папкам. Визитные карточки сортировались по вечерам вместе с супругом.

– Купец первой гильдии Корнеев, – взяв в руки очередную картонку с короной и золотым обрезом, докладывала Дитятева. – Есть пометка: просит совета по коммерческой линии.

– В корзину Корнеева, майн либе!

– Инженер-изобретатель Прощенко. Имеет ценное и секретное предложение об усовершенствовании шахтных машин, а также… Господи: еще и по усовершенствованию кандалов повышенной прочности! В корзину, полагаю? Далее: коллежский асессор Рожицын. На карточке никаких приписок и пометок. В корзину… Губернский секретарь Нестерович желает засвидетельствовать свое почтение…

– В корзину!

– Отставной капитан Локтев, домовладелец, имеет честь предложить нашему семейству местожительство в одном из его доходных домов. Условия самые выгодные. Обойдетесь, господин Локтев – в корзину! Граф Ивелич – ого, какая птица! Без приписок свою карточку прислал – ну, его, полагаю, тоже в корзину…

– Ивелич, говоришь? – встрепенулся Карл. – Погоди-ка, Олюшка! А имя свое граф указал?

– Марк Александрович Ивелич, полковник в почетной отставке. Твой знакомый?

Ландсберг взял карточку.

– Боже мой, Марк! Это больше, нежели знакомый, Олюшка! Это друг и брат… Когда-то мы служили с ним в лейб-гвардии Саперном батальоне. Как говорят, одной шинелью в походах укрывались! Зачем, интересно, бравому легионеру понадобился старый каторжник?

Устремив невидящий взгляд за окно, Ландсберг некоторое время молча покусывал губы. Затем, словно очнувшись, решительно протянул карточку графа супруге:

– В корзину, майн либе!

– Но почему, Карл? Ты говоришь – друг и брат. Разве приязнь таких людей достойна корзины? Неужели тебе не хочется встретиться с этим человеком?

– Мне безумно хочется повидать Марка! Очень хочется! Но мне, пойми, неудобно! Каково будет подать ему руку? И такое же неудобство при встрече, уверен, будет испытывать и граф Ивелич! Он был и остался графом, ныне Марк – полковник в почетной отставке, а я? Каторжник… Тем более, газеты пишут обо мне всякие гадости…

Помолчав, Ландсберг решительно заявил:

– В корзину, Олюшка!

Однако супруга, подумав, все же отложила карточку графа в сторонку.

* * *

Шли дни, и Ландсберг с супругой начали понемногу привыкать к новому затворническому укладу своего бытия. Начал понемногу спадать и газетный ажиотаж вокруг возвращения Ландсберга в Петербург. Тем не менее газетчики не оставляли надежд проинтервьюировать пикантную персону, и периодически предпринимали попытки прорваться мимо бдительной охраны.

Растиражированное известие о возвращении некогда знаменитого преступника породило для Ландсберга немалые сложности в его хождениях по министерским кабинетам. К тому же, петербургские издания за неимением новой информации о «бароне-убийце» стали публиковать откровенные фантазии и придумки о каторжных похождениях Карла. Продолжала муссироваться тема ненадлежащего радения чиновников тюремного ведомства и «недозволенных вольностей» отбывающих наказание преступников. Все это, так или иначе, связывалось с именем Ландсберга. Единственной «ложкою елея в бочке дегтя» для Ландсберга стала очередная заметка в том же «Голосе».

Барон-убийца в русско-японской войне

Нашему собств. корр-ту во Владивостоке удалось найти свидетелей участия бывшего осужденного каторжника Ландсберга в военных действиях против японцев во времена столь позорно завершившейся для нашей Отчизны русско-японской войны.

Этими свидетелями явились несколько офицеров из полков Маньджурского военного гарнизона, принимавших участие в бесславной обороне о. Сахалин. По сведениям этих офицеров (их имена есть в редакции), накануне высадки японского десанта на Сахалин г-н Ландсберг оказался в числе мобилизованных. Более того: приказом бывш. Военного губернатора острова ген. Ляпунова под начало Ландсберга была отдана одна из добровольческих дружин числом 200 штыков.

Превосходящие силы высадившегося противника и ураганный огонь корабельных орудий зашедших в Татарский пролив японских броненосцев заставили защитников острова оставить позиции в береговых укреплениях и отступить в глубь острова. По свидетельству офицеров, именно дружина Ландсберга была назначена в прикрытие сего отступления, и больше суток сдерживала натиск оголтелых японских самураев, преследующих уходящую на новые позиции воинскую команду под командованием ген. Ляпунова.

– Если бы прочие защитники острова дрались столь же храбро, как Ландсберг и его команда, история военной обороны Сахалина могла сложиться бы по-другому, – утверждал в беседе с нашим корр-том штабс-капитан Р.

Добавим, что по итогам боев практически вся дружина под командованием Ландсберга была истреблена японскими самураями. А он сам, будучи контуженным, попал в плен. Заметим, справедливости ради, что всего сутки спустя вся остальная воинская команда Ляпунова, не вступая в открытый бой с противником, также сдалась на милость японских победителей.

Если подобные слухи верны, то они говорят в пользу г-на Ландсберга.

* * *

Ландсберг тем временем пытался завершить свой последний, по выражению супруги, «круг ада»: окончательное выправление бумаг по своей реабилитации и возврату прав состояния. Ежедневно он отправлялся в присутствия различных министерств и департаментов, составлял прошения и дожидался неспешного ответа на них чинов различного ранга. К обеду он обычно возвращался в гостиницу – изрядно измученный, выжатый как лимон. Дело его двигалось – медленно, с проволочками и каверзными задержками – но все же двигалось.

Перспективы завершения своего «хождения по многия мукам» подвигли Ландсберга вновь взяться за отложенные было после железнодорожного путешествия через Россию наброски к мемуарам. Не желая беспокоить Ольгу Владимировну ночными бдениями за письменным столом, Ландсберг потребовал у управляющего гостиницей новый нумер из двух комнат. И теперь каждый вечер, затворившись в кабинете, он подолгу корпел над своими заметками и намётками, иной раз заправляя свое «вечное перо» чернилами по два раза за вечер.

Новые гостиничные апартаменты оказались оснащены модной новинкой того времени – телефонным аппаратом. И теперь Ольга Владимировна, так и не сложившая с себя обязанности семейного секретаря и делопроизводителя, получала по телефону немедленное уведомление от портье о каждом визитере, желающем увидеться с ее супругом. Число этих визитеров с течением времени тоже становилось все меньше и меньше, и к концу второй недели затворничества сократилось до минимума. Именно поэтому, когда однажды вечером телефонный аппарат в нумере Ландсберга залился трелью, Ольга Владимировна, выслушав доклад портье, решилась побеспокоить мужа.

– Карл, там, внизу, какой-то посыльный. Моряк, как мне сказали. Он принес письмо от некоего вице-адмирала Стронского и настаивает на получении твоего немедленного ответа…

– Стронский? Вице-адмирал? Дослужился, молодец! Олюшка, да знаешь ли ты, что сей Стронский на самом деле и есть мой ангел-хранитель? Ежели бы не он, то по прибытию на Сахалин я действительно попал бы в рудники, и нас с тобой нынче бы тут не было! Протелефонируй портье сейчас же, майн либе, попроси посыльного подняться!

– Его высокопревосходительство вице-адмирал Стронский тяжело болен, и по дому-то еле-еле ходит с палочкой, – объяснил посыльный. – Так что просит вашу милость пожаловать к нему для очень важного сообщения. Что прикажете передать?

Слушая старого матроса, Ландсберг успел прочесть короткое письмо от Стронского и обернулся к Ольге Владимировне:

– Олюшка, я, пожалуй, съезжу к господину Стронскому прямо сейчас. Неудобно заставлять ждать человека, которому я многим обязан. Да, и предупреди, пожалуйста, нашего стража у дверей, что сопровождающий нынче мне не нужен…

– Но кто этот вице-адмирал, Карл?

– На пароходе «Нижний Новгород», который перевозил на Сахалин осужденных в каторгу, Стронский исполнял должность старшего помощника капитана. Именно он добился, чтобы на мои способности обратил внимание начальник каторги граф Шаховской, который возвращался на Сахалин тем же пароходом. На острове я достроил для него тоннель, а в благодарность Шаховской спас меня от рудников.

Ретроспектива-3

Военный губернатор и начальник войск острова Сахалин генерал-лейтенант Ляпунов стал единственным губернатором, умудрившимся во время Русско-Японской войны сдаться в плен. 17 июля 1905 года он направил парламентёра к командующему японскими экспедиционными силами генерал-лейтенанту Харагути Кенсаи послание:

«Ваше превосходительство! Недостаток медикаментов и перевязочного материала и вследствие этого отсутствие возможности оказания помощи раненым вынудили меня предложить Вашему превосходительству прекратить военные действия из чисто гуманных соображений».

Лукавил «судебный генерал»! Основные военные силы оставили западное побережье острова и умчались под предводительством Ляпунова в селение Онор без единого выстрела, – а поэтому и боеприпасов было вполне достаточно, и медикаменты с перевязочным материалом уцелели. С врагом – действительно до последнего патрона – сражалась прикрывающая позорное отступление Первая саперная дружина Ландсберга. Ей, признаться, и перевязочный материал с медикаментами не потребовался – большинство дружинников были убиты в кровопролитных боях. Раненых японцы добивали штыками.

Ничего этого Ляпунов не знал. Да и наверняка знать не желал!

19 июля 1905 года Ляпунову, окопавшемуся со своим штабом в селении Онор, доложили: прибыл парламентер от Харагути. Штабом экспедиционных сил Японии дано согласие на «почетную» сдачу гарнизона в плен.

Начальник войск острова Сахалин ко времени прибытия японского парламентера сел за стол кушать. Отложив куриную ножку с косточкой, обернутой папиросной бумагой, Ляпунов просветлел лицом, вытер пальцы влажной салфеткой, перекрестился и поднял на порученца честные глаза:

– Услышал господь наши молитвы! Ты, голубчик, того – пригласи парламентера к столу! Скажи: приглашаю перекусить чем бог послал.

Через несколько минут адъютант вернулся:

– Отказывается япошка! Вас требует, ваше высокопревосходительство – лично в руки письмо передать.

– А мы не гордые, поручик! – генерал-губернатор тщательно стряхнул с бороды крошки и игриво подмигнул адъютанту. – Выйдем, окажем почтение парламентеру!

Вернувшись к прерванному обеду, Ляпунов озабоченно обглодал куриную ножку и распорядился принести опросные листы, розданные накануне офицерам гарнизона на военном совете. Большинство из них не знало истинного положения дел с боеприпасами и перевязочным материалом и приняло во внимание выкладки генерал-губернатора и высказалось за сдачу в плен.

Жалея, что сие страховочное согласие не единогласное, Ляпунов подписал загодя заготовленный приказ:

«Недостаток продовольственных и огнестрельных припасов, а также шанцевого инструмента, отсутствие санитарных средств, громадное численное превосходство японской армии и отсутствие подготовленного пути отступления поставили нас в такое положение, при котором дальнейшее сопротивление было бы бесполезным кровопролитием. Ввиду этого, получив предложение командующего японской армии, высадившейся на остров, сдаться, я собрал военный совет, на котором по обсуждении общего положения…».

* * *

В плен Ландсберг попал не по пораженческой задумке генерал-губернатора Ляпунова, а за несколько дней до объявленной им общей капитуляции гарнизона.

…С рассветом четвертого дня боев остатки его дружины, отбиваясь от висящих на пятках японских солдат, оказались уже вблизи Мало-Тымово. В строю оставалось не больше трех десятков дружинников. Обозленные яростным и упорным сопротивлением дружинников, интервенты, имеющие многократный перевес в живой силе и вооружении, подтянули на первую линию пушки с пулеметами и били по сдерживающим их защитникам изо всех стволов. Шрапнель и свинцовый град буквально косили дружинников. Ландсберг видел, как то справа, то слева падают на землю его ополченцы. Из редколесья прозрачных осин и берез на отступающих с боем сахалинцев то и дело с визгом вылетали японские кавалеристы. Над их головами короткими молниями часто взблескивали клинки. Почти каждый взмах стали вырывал из рядов дружинников очередную жертву. Не щадили кавалеристы и тех, кто встречал их с поднятыми руками – были и такие, чего уж там!

Стреляя из берданки и подбадривая своих людей, Ландсберг потерял счет времени. Когда в подсумке не осталось патронов, винтовку он бросил. Оставался револьвер, однако для прицельного огня из офицерского оружия расстояние до врагов было великоватым. С оставшимися в строю ополченцами Ландсберг по мелколесью упорно пробивался за далеко ушедшим арьергардным отрядом капитана Борзенко, которому и была придана его дружина. Люди петляли меж стволами деревьев, пытались хорониться в низинках. Подпуская атакующих врагов поближе, Карл стрелял только наверняка, с нескольких шагов. Рядом время от времени хлопали винтовочные выстрелы последних его дружинников. Однако хлопки берданок становились все реже и реже…

В конце концов рядом с Ландсбергом остались трое дружинников – ефрейтор Качкин, фельдфебель Сафронов и рядовой Семенчук. В перелесках вдоль дороги еще гремели выстрелы, и японские пулеметы продолжали сыпать длинные очереди, однако было уже ясно: дружины больше нет… Трое последних с Ландсбегом во главе продолжали пробиваться к Мало-Тымову с отчаянием обреченных, вряд ли отдавая себе отчет – для чего, собственно? Проще было бы, наверное, уйти в таежную чащу, затаиться от преследователей где-нибудь в буреломе. Но назначенные в прикрытие люди выполняли полученный приказ и меньше всего думали о себе…

Вдруг японские пулеметы как по команде смолкли, и Ландсберг оглядел своих спутников. Фельдфебель и ефрейтор выглядели явно бодрее Семенчука. То, что именно эти люди выжили в бою и выдержали долгое отступление под непрерывным обстрелом, Ландсберга не удивило. Военная косточка, что ни говори. Сафронов и Качкин до каторги, куда попали за воинские преступления, успели послужить в регулярных войсках. И хотя боевого опыта не имели, солдатская наука пошла им, как видно, на пользу. Семенчук был тоже из каторжных, однако за что был осужден – Ландсберг не знал. Воевать же он явно не умел – однако не роптал и сражался яростно.

– Командир, может, в тайгу уйдем? – крикнул ефрейтор Качкин. – Возле дороги как зайцев перебьют ведь…

Ландсберг и сам постепенно пришел к этой мысли. Действительно, пора было уходить с линии огня. Отдышаться, передохнуть хотя бы несколько часов. Разжиться патронами из подсумков убитых товарищей. Может, встретятся уцелевшие в этой бойне?

Но уйти в тайгу они не успели. Шестеро японских кавалеристов внезапно появились откуда-то сбоку, окружили дружинников. Солдаты что-то кричали гортанными голосами, скалились, совершенно недвусмысленно сверкали клинками сабель. Казалось, они ждали только первого угрожающего движения – и бросятся вперед. Зарубят. Чего они ждут?

– Ребята, бросай оружие! – прохрипел Ландсберг. – Руки в гору! Может, не тронут…

– А сам-то чего с револьвером стоишь? – огрызнулся Сафронов. – Героем помереть желаешь, начальник?

– Командир бросает оружие последним. Выполнять приказание!

Помедлив, дружинники вразнобой кинули под ноги винтовки. Однако руки поднимать не спешили, исподлобья глядя на готовых к нападению японцев. И те бросились, однако в последний момент были остановлены раздавшейся откуда-то сзади властной командой. Клинки опустились, японцы расступились, пропуская вперед верхового офицера. Подъехав ближе, тот указал саблей на револьвер в руке Ландсберга, жестом приказал бросить оружие. Пожав плечами, Карл бросил револьвер под ноги.

Японский офицер отдал новое распоряжение. Двое верховых спешились, и под прикрытием остальных быстро и сноровисто сначала связали пленным руки, а потом соединили их веревкой в короткую цепочку. Жестами велели идти к дороге, а доведя, велели сесть на обочину.

Мимо пленных, в сторону Мало-Тымово, проходили победоносные японские подразделения. Пехота, конница, артиллеристы. Невеликие японские лошади проворно тащили пушки и снарядные ящики. Проходящие мимо пехотинцы косились на пленных. Верхоконные приостанавливались, оживленно обменивались отрывистыми фразами, окликали конвойных японцев, что-то у них спрашивали – те отвечали односложно и явно неохотно. То ли блюли свой устав, то ли злились на свою солдатскую судьбу, заставившую их вместо победного марша в строю соотечественников охранять на обочине дороги четырех грязных оборванцев.

Уже в сумерки к пленным подвели еще одну цепочку связанных – двенадцать человек. Из Ландсберговской дружины среди них был только один. Четверо были в солдатских форменках, со знаками отличия Николаевского батальона, остальные на вид казались сугубо гражданскими. Это подтверждали и небритые бороды.

Разговаривать пленным не позволили: конвойный солдат без лишних церемоний ткнул штыком в плечо одного из новичков, попытавшегося шепотом выяснить – кто тут и откуда.

Чуть погодя японские солдаты соединили две цепочки пленных в одну. Подняли и погнали вперед, усилив конвой. Ландсберг оказался в цепочке третьим, впереди шли Семенчук и Качкин. Двигались в быстро густеющей темноте, и Карлу пришла в голову шальная мысль: не попробовать ли бежать? Чем черт, как говорится, не шутит? Японцы пленных почему-то не обыскали – в карманах у него так и брякали револьверные патроны, а в нагрудном кармане топорщилось объемистое портмоне. Однако руки им спутали качественно, такую веревку не порвешь, не растянешь – только резать. А чем резать?

Чуть ускорив шаги – конвойные шли в конце цепочки – Ландсберг шепотом спросил у Качкина, шедшего перед ним:

– Ножика у тебя нет случаем? Или лезвия какого? Нету? Жалко… Попробуй у Семенчука спросить – может, у него есть?

Ножа ни у кого из дружинников не оказалось. Замыкающий Ландсберговской четверки фельдфебель Сафронов спрашивать про нож у привязанного за ним солдата поостерегся. И конвойные были близко, да и как у незнакомого про нож спрашивать? Так и дошли до околицы Мало-Тымова. Миновали уже выставленный японский пост охраны. Здесь пленных снова усадили на обочину, а один из конвойных затопал сапогами в поселок – очевидно, за распоряжением насчет русских пленных.

Вскоре от поселка бегом прибежали четверо солдат с факелами, пленных подняли и подвели к вместительному амбару. Запихивая пленных в амбар, японцы сняли общую веревку, однако руки развязывать никому не стали. Вместе с пленными в амбаре заперли и одного японского солдата – с факелом и складным парусиновым стульчиком. Остальные часовые остались снаружи.

– Вот черти косоглазые! – заворчал один из солдат-николаевцев. – А как же по нужде, ежели приспичит? Руки-то сзади связаны… В штаны дуть?

– А пожрать, интересно, дадут али как? – откликнулся кто-то из темного угла.

– Ага, они тебе тут разносолов приготовили, дожидайся! – буркнул Семенчук.

Часовой у двери зашевелился, что-то коротко сказал, погрозил «арисакой» с примкнутым штыком. Потом достал из кармана часы, показал их пленным, что-то приговаривая. Когда он постучал по циферблату и показал два пальца, Ландсберг догадался:

– Ребята, через два часа нас либо покормят, либо в расход отправят. Видите – опять часы показывает!

– Утешил, разъяснил! – угрюмо откликнулся солдат. – Либо покормят, либо прибьют – вот спасибочки!

– А по-ихнему, братцы, никто не разумеет? – вопросили с надеждой из темного угла.

Никто не откликнулся.

Кое-как устроившись вдоль стен амбара, пленные привалились к ним и так, полусидя, и задремали.

Часа через два, как и предсказывал Ландсберг, снаружи зашумели, послышался громкий топот сапог и стук копыт.

– Ну, держись, крещенные! – испуганно зашептали из угла. – Чичас резать начнут!

– Замолчи, дурак! – прикрикнул солдат-николаевец. – Хотели бы убить – зачем держать бы тут стали?

Двери амбара распахнулись, и внутрь вошла группа солдат во главе с офицером. У японцев в руках были факелы, и в их неровном свете азиатские лица казались злыми и угрюмыми. Офицер уселся на мгновенно освобожденный караульным стул, оперся обеими руками на необычно длинную саблю и начал говорить. Произнеся несколько фраз, он замолчал и поглядел назад. Тут же один из группы солдат выдвинулся вперед один и начал переводить:

– Гаспадзина офицер жерает иметь… э… списоку. Ваши списоку…

– Пущай твой офицер велит руки развязать, – загомонили сразу несколько человек. – По нужде требывается, аж в глазах темно! Штанов не расстегнуть – вон один уже и обдырился. Митрофан, покажись япошкам!

– Списаку! – стоял на своем толмач. – Гаспадзина офицер будет много сердится без списаку!

Ландсберг решил вмешаться. Вспомнив, что во время своего японского путешествия он встречал в Нагасаки множество военных инструкторов из Германии, он предположил, что офицер может знать немецкий язык.

– Господин офицер понимает по-немецки? – громко спросил он.

Офицер важно кивнул.

– Тогда я от имени всех военнопленных должен заявить вам протест. Нас держат со связанными руками около шести часов. Мы лишены возможности отправлять естественные человеческие потребности. Япония подписала Конвенцию, которая запрещает подобное издевательство, господин офицер императорской армии Японии!

– Кто вы такой? – медленно, подбирая слова, спросил в свою очередь офицер.

– Я военнопленный, как изволите ли видеть. Командир добровольческого отряда.

– Офицер? Тогда где же ваше форменное обмундирование?

– Я командир нерегулярного военного ополчения. Народного ополчения…

– В директивах командующего японским экспедиционным корпусом генерал-лейтенанта господина Харагути ничего не говорится о народном ополчении и каких-либо нерегулярных воинских частях на острове. Я вижу, здесь есть несколько человек в военной форме. Это – солдаты, – он указал на николаевцев. – Все остальные, взявшие в руки оружие и наносящие ущерб императорской армии – есть бандиты. Их мы казним без суда и следствия.

– Тем не менее, господин офицер, мы требуем соблюдения офицерами японской армии положений Гаагской Конвенции, – вежливо возразил Ландсберг и тут же добавил уже по-русски. – Митрофан, или как тебя там? Выйди ты вперед. Ей-богу! Не до стеснения тут. Покажи штаны свои!

Рассмотрев обширное мокрое пятно на шароварах ополченца, японский офицер, видимо, счел требования пленных обоснованными. Он отдал короткую команду и выразительно показал пленным на дальний угол амбара. Солдаты за его спиной защелкали затворами винтовок, показывая, что бунта не допустят.

– Господин командир ополчения, вы согласны точно перевести людям мои распоряжения? – обратился к Ландсбергу офицер. – Я должен иметь точный список всех пленных, находящихся здесь. С указанием наименования и номеров частей. Я требую также сдать мне все имеющиеся у вас документы. Если меня удовлетворят полученные сведения, то утром все пленные получат еду.

– А потом? – быстро спросил Ландсберг, почувствовав в голосе японца недосказанность.

– Комбатанты будут иметь обращение, соответствующее нормам и правилам Конвенции, – невозмутимо ответил офицер. – А беглые преступники, поднявшие руку на японских солдат, будут уничтожены. Начинайте переводить!

После подробного допроса офицер ушел. Руки пленным снова связали, но теперь уже на японский манер – такое Ландсберг видел в Нагасаки, когда тамошние полицейские ловили воришек. Солдаты велели пленным держать руки перед собой, и тонкой, но прочной бечевкой крепко спутали им большие пальцы рук.

– Спасибо и на этом! – буркнул ефрейтор Качкин, укладываясь поудобнее. – А вы, господин начальник, все ж напрасно про свое командирство им сказали! Нашего брата, нижних чинов, может, и отпустят – а вот командира ни за что! Про фуражку можно было соврать, что подобрали чью-то – поди проверь!

Фуражка Ландсберга была давним постоянным предметом зависти многих дружинников. Форменные головные уборы дружинников представляли собой круглые шапки с матерчатой тульей и жестяной кокардой. Ландсберг, смирившийся со своим статусом статского начальника дружины без присвоения офицерского чина, в вопросе формы проявил твердость. И, несмотря на многочисленные замечания и придирки штабных офицеров и самого Ляпунова, носил френч военного образца с нашитыми знаками отличия дружинников и настоящую офицерскую фуражку со щегольским лакированным козырьком. Вид фуражки, правда, портила та же грубая жестяная кокарда, но это, по мнению Ландсберга, были уже мелочи.

– Что сделано, то сделано, Качкин! – вздохнул Ландсберг. – Давай-ка отдыхать, брат! Утром поглядим – что будет…

Наставшее утро не принесло ничего доброго. Вместо японского офицера явился вчерашний горе-толмач с большой группой солдат. Пленных без церемоний рассортировали. Четырем солдатам-николаевцам и Ландсбергу велели отойти в сторону, оставшихся разделили на две группы. Фельдфебель Сафронов и рядовой Семенчук из дружины Ландсберга оказались в числе пятерки, которую японцы повели на выход.

Заподозрив недоброе, Ландсберг пробовал протестовать, однако сегодняшние японцы то ли не знали немецкого языка, то ли делали вид, что не понимают. Протест привел лишь к тому, что Ландсберга штыками вытолкали из кучки николаевцев и присоединили к пленным поселенцам. Отобранную пятерку японцы вывели наружу и захлопнули дверь. Караульного солдата внутри амбара нынче не оставили.

Оставшись без присмотра, пленные переглянулись и стали искать в стенах какую-нибудь щель – в неведении оставаться никто не хотел. Повезло одному из нижних чинов Николаевского батальона. Он приник к щелке и стал вслух говорить об увиденном.

– Раздевают наших, братцы! Руки развязали. Обувку заставили снять, рубахи… Порты оставили… Повели куда-то за угол!

Пленные молча бросились к другой стене, стали искать щель в ней. Теперь «смотрящим» стал ефрейтор Качкин.

– Построили в шеренгу… Руки сзади связывают теперь, – прерывистым голосом докладывал он. – Повязки черные на глаза надевают, господи! Что же это, братцы, деется, а? Пятеро солдат напротив стали, с винтовками… Господи, не могу глядеть!

Качкин отскочил от щели, отчаянно замотал головой, приглушенно завыл. Люди крестились связанными впереди руками, к освободившейся щели приникать никто не спешил. Все со страхом ждали винтовочного залпа, однако снаружи было тихо. Ландсберг вздохнул, шагнул вперед, присел к щели. Через минуту он распрямился, кашлянул:

– Все кончено, братцы… Патронов, видать, пожалели на наших – штыками закололи… А может, учат солдат быть беспощадными к врагам Японии! Все кончено!

Пленные закричали, заметались по амбару. А тут и дверь снова широко распахнулась, внутрь ворвались японцы, стали выталкивать наружу всех остальных, кроме николаевцев.

Ландсберга вытолкали вместе с остальными. Кучку пленных окружили солдаты с винтовками наперевес. Грубо разрезали бечевку на руках, жестами велели снять обувь и рубахи.

Вот и все, подумал отрешенно Ландсберг. Вот и все – боже, как это просто и прозаично, оказывается – смерть… Кинуться, попытаться задушить хоть одного – так ведь не дадут, вон как штыками стерегут! Впрочем, всё равно лучше, чем как свиней заколют…

Поднимаясь с земли, он исподлобья оглядывал окруживших пленных солдат, прикидывая – на кого броситься. Тем временем один из японцев подобрал выпавшее из кармана френча портмоне Ландсберга, с любопытством заглянул внутрь. Из портмоне посыпались фотографии, какая-то мелочь, бумаги.

Уже встав во весь рост, Ландсберг чуть пригнулся, готовясь к отчаянному броску на врагов. И тут увидел в руках японца серебристую трубочку, которую после поездки в Японию засунул в портмоне и лишь изредка вспоминал о чудном сувенире-оберёге Эномото.

На солдата же трубочка-футляр произвела прямо магическое впечатление. Разглядев иероглифы, он издал удивленный крик и стал торопливо открывать футляр. Вынул свернутую желтоватую бумажку, прочел то, что там написано и закричал на других солдат, протестующее размахивая руками. Бумажка пошла по рукам. Японцы загалдели еще громче.

У Ландсберга что-то спрашивали. Он, разумеется, не понимал вопросов, но в груди затеплилась робкая надежда. Наконец солдаты, посовещавшись, снова стали загонять пленных в амбар, а двое из них, бережно вложив бумажку в футляр, побежали в сторону поселка.

В амбаре Ландсберга окружили.

– Что они там у тебя нашли, ваш-бродь? Деньги, что ли?

Ландсберг лишь качал головой, понимая, что не может ничего объяснить этим людям. Ни сейчас, ни потом.

Примерно через час за Ландсбергом пришли. Солдаты уже не размахивали винтовками, а старший караульный даже отвесил что-то вроде короткого поклона. Пленного привели в поселок, к дому смотрителя, где нынче расположился командный пункт японского батальона.

Вчерашний офицер вертел в руках знакомый серебристый футлярчик. При появлении Ландсберга офицер коротко наклонил голову и кивнул на табурет, стоящий посреди комнаты. Одновременно он отдал короткое приказание конвоиру, и тот, развязав пленному руки, вышел.

– Эта вещь принадлежит вам? – начал японец, показывая трубочку. – Могу я поинтересоваться, господин командир, как она к вам попала?

– Футляр с документом подарил мне мой давний знакомый, японец. Это было примерно три года назад…

– Какой японец? Его имя?

– Его зовут господин Эномото Такэаки. В то время он занимал пост министра торговли в вашем правительстве, если не ошибаюсь.

– Господин Эномото и сейчас занимает высокую должность в правительстве, – японец уважительно наклонил голову. – Могу я поинтересоваться – о каких ваших заслугах перед Японией говорится в этом документе?

– Нет, не можете, господин офицер, – покачал головой Ландсберг. – Этот вопрос вы можете задать господину Эномото. Я не уполномочен отвечать на него.