Текст книги "Всегда по четвергам (сборник)"

Я – успокоительная таблетка

Замечательные все-таки люди – поэты. Мало того что они с невероятным проворством и изяществом обращаются со словами и смыслами, им дарована еще и удивительная способность воображать себя кем угодно и даже чем угодно и при этом речь свою вести от первого лица.

Иннокентий Анненский:

 
Я на дне, я печальный обломок,
Надо мной зеленеет вода…
 

Николай Гумилев:

 
Я – попугай с Антильских островов,
Но я живу в квадратной келье мага…
 

Федор Сологуб:

 
Я – Фиделька, собачка нежная
На высоких и тонких ногах…
 

Константин Бальмонт в одном из стихов осторожно сообщает о себе:

 
Я зеркало ликов земных
И собственной жизни бездонной… –
 

в другом бурно свидетельствует:

 
Я – предвечернее светило,
Победно-огненный закат… –
 

и наконец устраивает настоящий калейдоскоп масок:

 
Я возглас боли, я крик тоски,
Я камень, павший на дно реки.
Я тайный стебель подводных трав,
Я бледный облик речных купав.
Я легкий призрак меж двух миров.
Я сказка взоров. Я мир без слов.
 

И каждая маска вполне естественна. За исключением разве что «мира без слов». Слов как раз предостаточно…

«Я – Гойя» – объявляет в одном из самых знаменитых своих стихотворений Андрей Вознесенский, мгновенно увлекается этим способом существования, и тут же следом оказывается, что он еще и «горе», и «голос войны», и «голод», и даже «горло повешенной бабы».

А польская поэтесса Вислава Шимборская начинает один из стихов своих совсем уж невероятной строчкой:

 
Я – успокоительная таблетка…
 

Она, эта Шимборская, страсть как любит менять личины. То она жена Лота (помните такого праведника?):

 
Я оглянулась. Говорят, из любопытства… –
 

то она – Кассандра (та самая, Кассандра Приамовна, напророчившая погибель Трое):

 
Это я – Кассандра,
А это мой город под пеплом… –
 

то вдруг

 
в пейзаже старого мастера
та, что стоит у озера, – это я… –
 

и наконец совершенно очаровательное признание:

 
Я – долгопят, сын долгопята,
Внук долгопята и правнук…
 

Стихи Шимборской покорили Четыреста Сорок Восьмую.

Покорили и увлекли своим изысканным, сулящим такие разнообразные поэтические радости опытом постижения мира от первого лица. От самого, надо заметить, симпатичного и убедительного лица из всех возможных.

Полина Махлина, 12 лет:

 
Я – кресло Вольтера,
Знаменитое кресло Вольтера.
Гений на мне восседал часами
И смотрел в голубую даль невидящими глазами.
Миллионы людей его книги читают,
От восхищения слюнки глотают,
А обо мне и не вспоминают,
Ведь я – лишь кресло, кресло Вольтера.
Он говорил на равных с богами,
А я на равных с его боками.
Теперь я – жертва музейной пыли.
Вольтера помнят, меня забыли,
Ведь я – только кресло, кресло Вольтера.
 

Аня Шульгат, 12 лет:

 
1. Я – лошадь Пржевальского.
Я ржу, брюзжу, брожу и брежу,
Кружусь, жую коржи,
Живу, обжигаясь вожжой,
Замуж выхожу, жеребят рожаю,
Жеребята рыжеют, ржут, жрут,
Заряжают коржами живот.
Я – лошадь Пржевальского. Вот.
 
 
2. Я – Прокруст.
Слышите хруст
Ломаемых костей,
Изгрызаемых моей
Неутоленной хрусткостью?
Я всеми хрущу,
А затем грущу,
Но никого не отпущу,
Пока не укорочу или не растяну.
Будете дергаться – укушу,
Загрызу или, как шарик в лузу,
Загоню и заужу.
 

Полина Рапопорт, 13 лет:

 
Я – Полина Махлина.
Я очень похожа на некоторых
Из этой комнаты.
Я так же зла на свой мир,
На себя, на бессмысленные слова.
Я не хочу просить пощады у судьбы,
И я не хочу вешаться,
Но я помню, что существует Смерть.
Я пишу стихи и иначе не могу.
Я такая, как есть.
 
 
Я порочна, но мой порок принадлежит мне,
И я не поделюсь им ни с кем.
Я ищу счастье там, где его нет,
И счастлива в одиночестве,
Которое невозможно прервать.
 

Вика Тимошкина, 12 лет:

 
Я – Вечность,
Пассивная Вечность.
Мне все и всегда все равно.
Некоторые меня ненавидят,
Некоторым я нравлюсь.
Все представляют меня постылой старухой,
Но никто не видел меня.
Как воск свечи, падают мои мысли
На грудь хладнокровия.
Я иду наравне со звездами
И неистово смеюсь в лицо ненависти.
Меня не посадишь на цепь
Или за решетку тюрьмы.
Я молчалива и величественна.
Беседуя со злом, я отвлекаюсь и смотрю вдаль.
 
 
Бесплодность ума меня преследует
за каждым поворотом.
Меня не сдунешь и не смахнешь.
Мой друг – время.
Мой враг – мимолетность.
Одним словом, я – Вечность.
 

Что сказал мужчина

– Запишите коротенький текст: «Мужчина шел по аллее парка. Лучи солнца просвечивали сквозь деревья. Над головой пролетела птица. Прошелестел ветер. Женщина, идущая навстречу, неожиданно улыбнулась улыбкой. Поравнявшись с женщиной, мужчина сказал…» Записали?

– А дальше?

– Все…

– Странный какой-то текст…

– Какой-то он никакой.

– А что мужчина сказал, поравнявшись?

– Не знаю. Мне и самому интересно, что он мог бы сказать в этой ситуации.

– Все, что угодно.

– Например?

– Например: «Сколько времени?», «Хорошая погода, не правда ли, «Где здесь ближайший туалет?» И все, что угодно, в том же духе.

– Обязательно что-нибудь неинтересное, незначительное.

– А почему?

– А непонятно. И еще непонятно, как это женщина «улыбнулась улыбкой». А чем же ей еще улыбаться?

– Так не пишут – «улыбнулась улыбкой».

– Верно, не пишут. А может быть, в этой фразе словца какого-нибудь недостает? Которое всей фразе придаст сразу же и смысл, и настроение.

Пауза. Тишина. Слышно, как думают. Наконец осенило:

– Нужно написать, какой улыбкой улыбнулась женщина.

– Например?

– Например, неотразимой. Или счастливой. Или томной.

Остальные радостно подхватили:

– Или бессмысленной…

– Или плотоядной…

– Или щербатой…

– Стоп-стоп! Достаточно! А может, и еще каких-нибудь словец не хватает нашей истории?

– Не хватает определений. Какое солнце? Яркое. Какой ветер? Свирепый. Какой мужчина? Толстобрюхий…

– Эпитетов не хватает, так?

– Конечно. Придумать эпитеты, и сразу все станет понятно.

– Верно. И тогда можно будет узнать, что же все-таки сказал мужчина.

История первая (романтическая)

Статный мужчина неторопливо шел по уютной аллее тенистого парка. Ласковые лучи щедрого солнца игриво просвечивали сквозь стройные деревья. Над его аккуратно подстриженной головой мягко пролетела задумчивая птица. Приветливо прошелестел добродушный ветер. Очаровательная женщина, скользящей походкой идущая навстречу, неожиданно улыбнулась обворожительной улыбкой. Поравнявшись с женщиной, мужчина взволнованно сказал: «Наконец-то я встретил вас, дорогая!»

История вторая (красочная)

Бледный мужчина шел по светло-фиолетовой аллее изумрудного парка. Золотые лучи солнца просвечивали сквозь черные деревья. Над головой пролетела красноватая птица. Прошелестел серенький ветерок. Голубая женщина, идущая навстречу, неожиданно улыбнулась бесцветной улыбкой. Поравнявшись с голубой женщиной, бледный мужчина сказал: «Ничего не случилось, просто скучно. Разноцветно, а все равно скучно».

История третья (беспокойная)

Лохматый мужчина шел, прихрамывая, по заляпанной лужами аллее изрядно потрепанного парка. Беспорядочные лучи облупившегося солнца сиротливо просвечивали сквозь взъерошенные деревья. Над головой, скрипя крыльями, пролетела скособоченная птица. Прошелестел мокрый ветер.

Суетливая женщина, торопливо идущая навстречу, неожиданно улыбнулась скользкой улыбкой. Поравнявшись с женщиной, мужчина сипло сказал: «Оппаньки! Приехали!»

История четвертая (криминальная)

Нервный мужчина, оглядываясь, шел по безлюдной аллее темного парка. Злорадные лучи подозрительно яркого солнца навязчиво просвечивали сквозь редкие деревья. Над изверившейся головой резко пролетела несъедобная птица.

Словно бы в последний раз прошелестел равнодушный ветер.

Мужеподобная женщина, неотвратимо идущая навстречу, неожиданно улыбнулась пронизывающей до костей улыбкой.

Поравнявшись с ужасной женщиной, мужчина сказал: «Ну что, начальник, твоя взяла.»

История пятая (сонно-скучно-угрюмая)

Сонный мужчина шел по сонной аллее сонного парка. Бледно-золотые лучи солнца просвечивали сквозь бледно-золотые деревья. Над головой невесело пролетела унылая птица. Угрюмо прошелестел угрюмый ветер. Идущая навстречу скучная женщина улыбнулась скучной улыбкой. Поравнявшись со скучной женщиной, сонный мужчина угрюмо сказал: «Октябрь уж наступил уж».

Иван Бунин и другие

Обитатели Четыреста Сорок Восьмой комнаты почему-то очень любили поговорить про Александра Сергеевича Пушкина.

Стихи его, проза, рисунки и судьба его, одновременно счастливая и трагическая, – все было предметом обсуждения, поводом для сличения. И в частности, знаменитая и таинственная глава из «Онегина», увы, сожженная и сохранившаяся лишь в полутора десятках зашифрованных отрывков. Одним эта глава казалась утраченной безвозвратно, но другие были убеждены, что она обязательно отыщется в каких-нибудь архивных развалах.

И вдруг оказалось, что один довольно молодой и весьма активный сочинитель взял и дописал эту главу. И напечатал ее в «Новом мире».

Четыреста Сорок Восьмая просто ахнула от такого разворота событий. Впрочем, тут же вспомнили, что подобная история уже имела место и тоже касалась Пушкина – это когда Брюсов продолжил «Египетские ночи».

А еще раньше граф А. К. Толстой занимался дописываньем стихов. И тоже брал у Пушкина…

Все долго обсуждали эту странную практику: одних она возмущала – как, мол, такое возможно: дублировать гения! Других забавляла; и в конце концов все вдруг решили тоже попробовать себя в этом вроде бы и предосудительном, но таком завлекательном жанре.

Пушкина на этот раз пощадили. Выбрали Ивана Алексеевича Бунина: взяли один его стих, неизвестный присутствующим, каждую строфу разделили пополам, вторые полустрофы спрятали, а первые дописывали. А результаты сличали с тем, что было у поэта…

Итак, И. Бунин начинает каждую строфу, остальные (Анна Аврутина, Анна Бернадская, Анна Еськова, Леонид Певзнер, Денис Мокеев и прочие) подхватывают, Бунин завершает, остальные сличают радостно.

Бунин:

 
Бушует полая вода,
Шумит и глухо, и протяжно…
 

Остальные:

 
1…Летят скворцы туда-сюда
И мудрый грач шагает важно.
2…Стирает блеклые года,
Все то, что ветхо и неважно.
3…Освободившись ото льда,
Летит вперед. Куда – не важно.
4…Она ломает корку льда
И от усилья плещет важно.
 

Бунин (завершая строфу):

 
…Грачей пролетные стада
Кричат и весело, и важно.
 

Он же (начинает следующую строфу):

 
Дымятся черные бугры,
И утром в воздухе нагретом…
 

Остальные:

 
1…Толпятся призрачно пары,
Сливаясь с мартовским рассветом.
2…Толкутся, вьются комары,
Жару нам предвещая летом.
3…Тумана белые пары
Клубятся радостным приветом.
4…Кружатся роем комары,
Как пародисты над поэтом.
 

Бунин (заключая строфу):

 
…Густые белые пары
Напоены теплом и светом.
 

И снова он (затевая третью строфу):

 
А в полдень лужи под окном
Так разливаются и блещут…
 

Остальные (те же самые) подхватывают:

 
1…Что жизнь мне мнится чудным сном,
И в нем мечты мои трепещут.
2…В них солнце плавает вверх дном,
И блики радужные хлещут.
3…Что впору двинуть за вином,
Но вдруг родители обыщут?
4…И пахнет солнечным теплом,
И птицы, птицы в небе плещут.
 

Бунин (благополучно финишируя):

 
…Что ярким солнечном теплом
По залу зайчики трепещут.
 

У верблюда два горба

Попалось на глаза поэтам из Четыреста Сорок Восьмой замечательное стихотворение:

 
У верблюда два горба,
Потому что жизнь – борьба.
 

Поэты обрадовались и приделали к первой строчке еще несколько продолжений:

 
1. И отвислая губа,
2. И ложбинка вместо лба,
3. Очень зла к нему судьба,
4. Без горбов ему труба и т. д.
 

Впрочем, горбы скоро надоели, а желание подрифмовать осталось. И тогда поэты решили взять «на растерзание» других животных.

Взяли строчку «Все боятся кабана», попробовали продолжить, получилось следующее:

 
1. Кроме мухи и слона,
2. Потому что он – шпана,
3. Кто найдет его – хана,
4. Но страшнее сатана.
 

И наконец, неожиданная, но такая естественная строчка – «А вокруг весна, весна», которая и к верблюду подходит, и к кому угодно, только не так складно будет. Например:

 
Кенгуру не повезло,
А вокруг весна, весна.
 

Трогательно и загадочно, а все же хочется в рифму. Попробовали:

 
Кенгуру не повезло,
Съела битое стекло.
 

Еще вариант – «От кефира развезло». Затем возник гидровариант – «Напоролась на весло», тоже довольно загадочный. И наконец, вполне обиходный, такой понятный и такой несчастный случай:

 
Кенгуру не повезло –
В сумке молнию заело.
 

Обратились к лисе. Сразу же возникла строка «Говорят, лиса хитра», которая получила ряд разнохарактерных продолжений от рассудительного «Потому что жизнь – игра» (вспомним про верблюда) и описательного «От макушки до нутра» до вполне сюжетного «Сперла шубу у бобра» и даже «Словно наша медсестра».

Следующая строчка «Целый день шипит гусак» тоже имела самые разнообразные завершения:

 
1. Мол, страшнее нет кусак,
2. Ох, найдет его тесак,
3. Хоть бы к вечеру иссяк,
4. Может, он попал впросак?
 

Дальше было еще немало строк про всяческих зверей: «До чего пахуч козел», «У кита усы внутри», «Льва зовут царем зверей» и т. п., но больше всех повезло крабу, возникшему в строчке «Краб по пляжу ходит боком». Во-первых, оказалось, что он делает это «Истекая желчным соком», во-вторых, «Чтоб не сбили ненароком», в-третьих, «Наслаждаясь нефтестоком» (вы, конечно, узнали сестрорецкого или лахтинского краба-мутанта?). И наконец, четвертый вариант, увы, опять нескладный, но такой симпатичный и такой по-человечески понятный:

 
Краб по пляжу ходит боком –
У него на плавках дырка.
 

На кого похож зубной врач

– …а теперь представьте себе, как будто вы оказались в кабинете зубного врача.

– А можно где-нибудь в другом месте?

– Да. В цирке, например. Или в планетарии. Можно?

– Нет. Только в кабинете.

– А можно в кабинете логопеда?

– Или ухогорлоноса?

– Нет. Только зубного врача.

– А можно не себя представить?

– Можно Васю? Или Петю?

– Хорошо, можно Петю. Но лучше все-таки себя.

– Это ужасно. Боль, кровь, страх, унижение.

– Но я же сказал – ПРЕД-СТАВЬ-ТЕ. Я же сказал – КАК БУД-ТО. Ну?

– Хорошо, представили. Как будто.

– А дальше что?

– А дальше сравнивайте. Что вокруг вас на что похоже. В зависимости от того, что с вами происходит в данный момент. Понятно?

– Не очень.

– Очень не…

– Объясняю. Когда вам скверно, мир вокруг окрашивается в темные тона, люди, предметы напоминают что-нибудь тяжелое, мрачное, убийственное, а когда вам весело и легко, окружающий мир…

– Понятно.

– Врач сперва похож на кого?

– На мясника.

– Допустим. А когда сверлит зуб?

– Уж-ж-жас. На палача.

– А когда вы прощаетесь с ним?

– На дедушку Мазая.

– Молодцы. Итак, вы в кабинете зубного врача. Действуйте.

Марина Красильникова:

Деревянная скрипучая лестница в кабинет. Три ступеньки на эшафот. Ступеньки на костер. Ух, какая жалкая, какая противная дрожь во всем теле. Не страшно, но противно.

Вхожу. Кресла – маленькие гильотины. Блестящие инструменты – орудия пыток. Врач – палач в белом халате.

Мясистая рука с хищно сверкающим зеркалом и корявой иглой тянется к зубам. Все замерло. В ушах стынет тишина. Скрежет инструментов застрял, как в вате. Стерильные орудия пыток режут глаза. Сугробы покрывал и саваны халатов…

Шварк! Еще шварк!

– Можешь идти.

– Ура!

Орудия пыток – всего лишь маленькие никелированные помощники. Скрежет бормашины – Сороковая симфония Моцарта.

Как легко на зубах!

Сева Зельченко:

Петя вошел в кабинет и начал сравнивать. Кресло похоже на плоского, складного удава с одним глазом. Бормашина – на белку в колесе. Корзина для бумаг – на шлем ископаемого рыцаря.

Тоскливо.

Его усадили в кресло, а он сравнивал. Вой сверла похож на зазубренное, тысячекратно повторенное длиннохвостое правило. Скучно. Ну что они тянут?

Ага, началось.

Сравнивает. Часы – немигающий глаз Всевышнего. Врач – нечто механическое, вечное, постылое. Все неподвижно.

Вот оно самое гадкое! А-а-а!

Утка окровавленная похожа на преступника, ставшего жертвой.

Врач – на хромого Тимура, жадно зреющего твой позор.

Мерзко!

Марьяна Орлова:

Мы с Мариной вошли в кабинет зубного врача. Вошли, сели в кресла – нас осматривают.

– Ш-ш-ш, – шепчет Марина. – Кабинет похож на автобус, замечаешь?

– Ш-ш-ш, – шепчу я в ответ. – Врач похож на белого медведя, правда?

Включили машину, начали сверлить.

– Ы-ы-ы, – ычет Марина. – Ыыыы ыыы ы ыыы (бормашина похожа на пулемет).

– Ы-ы-ы, – ычу я в ответ. – Ы ыы ы ыы (врач похож на волка).

(– Но врач белый, а волк серый).

(– А он надел овечью шкуру).

– Э-э-э, – экает Марина. – Лэмпэ пэхэжэ нэ пэсть дрэкэнэ.

– Э-э-э, – отвечаю я. – нэт, энэ пэхэжэ нэ вэлкэн.

Поставили пломбы, натолкали в рот ваты.

– Бу-у, – бурлычет Марина. – Стол похож на длинноногого крокодила.

– Бу-у, – бурлычу я в ответ. – Телефон похож на черную птицу Дзинь.

Вынули вату, выпустили из кабинета.

– Ты похожа на человека, у которого все зубы здоровы, – заявила мне Марина.

– И ты, – сказала я.

– Ура-а! – закричали мы и побежали, не сравнивая больше ничего ни с чем.

«Стою у окна задумчивый»

Однажды население Четыреста Сорок Восьмой увлеклось вдруг восточной поэзией.

Сначала все, как запрограммированные, писали трехстишия по образцу японских хокку. Десятками приносили на занятия и обчитывали ими друг друга так, что даже солидная наша газета не выдержала и напечатала целый столбец этих незамысловатых трехстиший. Вот, если угодно, некоторые:

 
Льдины на Неве похожи
На облака, которые
Ветер сдунул с неба.
 

Катя Крусанова

 
Скоро проснется рассвет.
Так тихо, что даже роса
На листьях не дышит.
 

Катя Прохорова

 
Бежит собака.
У нее оттопырено ухо.
Ухо – пещера для комара.
 

Вероника Симонова

А потом они стали зачитываться китайскими поэтами Ли Бо, Ду Фу, Бо Цзюй-и. Им невероятно нравилась естественность древних китайцев, печальная живописность этих стихов и особенно их названия, длинные, повествовательные и почти всегда от первого лица, например такие: «Стихи в пятьсот слов о том, что было у меня на душе, когда я направлялся из столицы в Сынсянь», или «Стихи о том, как осенний ветер разломал камышовую крышу моей хижины», или вот это – «Радуясь приезду моего друга, уговариваю его остаться ночевать»…

Оставалось попробовать самим написать что-нибудь в этом роде. Случай не заставил себя ждать. И вот, слегка окосев от наплыва древнекитайских чувств, они сочиняют стихи с таким же длинным и обстоятельным названием:

Наконец-то заболевший, избавленный от необходимости делать уроки, один в огромной квартире стою у окна, смотрю на весеннюю улицу и думаю о школе

 
1. И вот я один в квартире
Пустой и огромной, как пропасть,
Стою у окна большого,
На небо смотрю, на лужи,
На мокрую крышу трамвая,
На мокрую спину собаки.
Уроки делать не надо,
И я свободен, как ветер:
Могу почитать Майн Рида,
Могу врубить телевизор,
Могу раздвоиться, чтобы
Себя обыграть в «Мыслитель».
Но я стою и скучаю,
Свободный, стою и скучаю,
И мысли мои несутся
Туда, где сейчас перемена,
Где мальчишки пугают девчонок,
А те визжат и дерутся…
А я здесь больной, одинокий
Свои доживаю годы.
 

Катя Крусанова, 12 лет

 
2. В огромной квартире, где тихо и пусто,
Оставлен один я, больной и свободный.
Не надо сидеть над учебником нудным,
Не надо писать без конца и начала.
Лежать неохота, и вот у окна я
Стою и смотрю на сырые сугробы,
На мокрый асфальт, на весеннее солнце,
И мне почему-то становится грустно.
А в школе, наверное, тихо, как в морге,
А в классе, должно быть, задачку решают,
И мел по доске, словно птица, порхает
И вдруг осыпается, сильно прижатый.
Звонок прозвенит, все очнутся и станут
Гоняться, меняться, смеяться и спорить…
А я здесь, как рыба в огромном сосуде,
Молчу и почти погибаю от скуки.
 

Вова Торчинский, 10 лет

 
3. Наконец заболел! Заболел наконец!
Но, увы, таковы человека стремленья:
Заболеть ты старался, из кожи вон лез,
Пил холодную воду из ржавого крана,
В чайник градусник дряхлый макал, изощрялся, старался –
Заболел наконец. И кричать бы: «Ура! Заболел!»
Но грызет тебе сердце унылая серая скука…
Славка Рыбин, наверно, Наташке опять
Пару кнопок на стул положил (так, змее, ей и надо),
Без меня дальше всех будет Димка Бурнакин плевать,
Ботаничку, должно быть, опять разозлят забастовкой,
А Круншпицин мне марки уж месяц не может вернуть.
 
 
Там, внизу, там весна, все сияет, играет, поет…
Я в огромной квартире один идиотом сижу,
Да вдобавок еще почему-то мне хочется в школу.
 

Сева Зельченко, 10 лет

 
4. Стою у окна задумчивый,
Гляжу на узкую улицу.
По ней грохочут троллейбусы,
Не могут отгрохотать.
И звон сосулек раскатистый
Несется все дальше по воздуху,
И школа видна за деревом –
Рукой до нее подать.
Но я отделен от школы
Стеною из одеяла,
Стеной из микстур и таблеток,
Нельзя ее перелезть.
Так хочется все мне бросить
И убежать отсюда
Туда, где идут уроки
И где перемены есть.
 

Марьяна Орлова, 12 лет

Книга поэта Михаила Кузмина, которую он не написал

А написали за него другие.

Другие увидели портрет Михаила Кузмина, нарисованный Константином Сомовым, и попробовали вообразить, какую книгу стихов мог бы сочинить поэт с таким лицом.

С каким – «таким»?

С пристально-надменным, страстно-холодным, непроницаемо-загадочным.

С удивительным лицом.

А поскольку времени для написания книги было не очень много – минут сорок, – решили ограничиться оглавлением и хотя бы одним стихотворением.

Марьяна Орлова, 13 лет:

Предполагаемое оглавление книги Кузмина:

1. Сказать по правде, я расстроен…

2. Не уходи, повремени немного…

3. Осень тихо ступает…

4. Смотри, звезда на горизонте…

5. Ночью пустеют улицы…

6. Ты, говорят, красива и стройна…

7. В березовой роще весенняя свежесть…

8. Когда тебя увидел в первый раз…

9. Не могу я без рифмы…

10. Свежая зелень июля…

И стихотворение

 
Осень тихо ступает
По золотистым листьям.
Листья снуют под ногами.
Осень, остановись.
Осень, постой, не надо,
Мы же не всё успели
В это короткое лето…
Сжалься еще чуть-чуть.
 

Дима Куприянов, 13 лет:

Оглавление

1. Романс печали многоликой…

2. В дымке осенних раздумий…

3. Под покровом осеннего свода…

4. В молчании под старцем вековым…

5. У пропасти неведомых миров…

6. Нетленной думы бытие…

7. В предчувствии победы громогласной…

8. Под паутиной листьев пестрых…

Стихи

 
Под паутиной листьев пестрых
Природа жаждет упоенья,
Надменно думая о лете.
 
 
Деревья сбросили одежды,
Глядят, нетленны и суровы,
Как ветродуй листву тасует.
 
 
Слабее солнечные чары.
Последней живости дыханье
Душой лишь только ощущаешь.
 

Наташа Тюрина, 13 лет:

Оглавление предполагаемой книги

1. Молчание повисло в старой зале…

2. Когда последний лист свой смертный путь проходит…

3. Я не мечтал о рае на земле…

4. Сквозь тучи рвется луч к простуженной свободе…

5. В той комнате все было пусто, неуютно…

6. Шум города пробился сквозь стекло…

7. Улыбка просыпается в углах застывших губ…

8. Зачем я помню этот летний вечер…

9. Зима простудила озера, речушки…

Одно из стихотворений

 
Зима простудила озера, речушки
И кутает их в снеговые подушки.
На лес, на поля, на овраги, луга
Спустила с небес голубые снега.
На голые крыши накинула шубы,
Покрасила синим мальчишечьи губы
И звездами блещет, и щеки румянит,
И окна домов кружевами туманит.
 

Вова Торчинский, 11 лет:

Оглавление такое

1. Мои стихи, как лебеди в пруду…

2. Я видел однажды…

3. Как зимний лес, я пуст…

4. Погода мокрая свалилась…

5. Сегодня я весел и глуп…

6. Из окна глядит мой пес…

7. Вот туча наползла опять…

8. Флюгер, как будто с испугу…

А стихотворение такое

 
Флюгер, как будто с испугу,
Бежит по кругу.
Бьет его ветер жестоко
И в грудь, и сбоку.
Флюгер после раздумий
Затих, как умер.
Не перенес униженья –
И нет движенья.
Если бы с флюгером ветер
Шутил, был весел,
Вечным бы было движенье,
Легким круженье.