Текст книги "Война 2017. Мы не рабы!"

Голос за кадром вещал:

– Совершено нападение на колонну объединенной миссии, она шла с гуманитарным грузом. Нападение было внезапным, хорошо организованным, никого не щадили. Только по примерным подсчетам, погибло около двухсот человек, командование объединенных сил не дает никаких комментариев. Но мы видели сгоревший танк, пять сожженных БТР, больше десяти сожженных автомобилей. Говорят, что было сбито пять боевых вертолетов. Упало по непонятным пока причинам три беспилотных самолета. Чувствуется, что за всем этим стоит большая террористическая организация. По различным оценкам, атаковали колонну около пятидесяти тысяч человек. О потерях со стороны нападавших ничего не известно.

Потом снова в студии. Дамочка объявила, что из конфиденциальных источников стало известно, мол, что за всем этим стоит сбежавший начальник штаба дивизии полковник Лазарев Николай Владимирович. И снова мое фото из личного дела. Популярность собственная меня начала пугать. Благо, что мало я сейчас похож на свое фото, сделанное давно.

– Ну, насчет танка, конечно, соврали, но все равно приятно, – откомментировал Автобус.

– Может, обмоем первую победу-то, а? – Александр показал на пакет, что стоял в углу.

– Саша. Давай так, сначала приедут все. Обсудим бой, потом уже решим, пить или не пить.

– «Если работа мешает пить – брось такую работу!» – Автобус вспомнил старую армейскую поговорку.

Потом мы вышли на воздух покурить.

– Народу в деревне – как сельдей в бочке. У нас же, вот, вроде как заехал, и кажется, что вот эта широкая дорога – центральная, сквозь идет. А вот и ни фига. При советской власти так и планировали сделать, но не доделали, а потом и вовсе рукой махнули. А старая дорога – вот она, немного сбоку и поуже будет. Народ-то не местный, вот и завернули, все и щемятся по широкой, которая ведет к оврагу, куда все мусор сбрасывают, потом дождь его смывает и уносит подальше. А потом назад разворачиваются и начинают плутать.

– Интересно, нам долго в этой духоте, как крысам, сидеть? – Автобус ворчал.

– Крысы – крайне умные и порядочные животные, – ответил бандит Саша.

– Да? И чем же они умны?

– Сколько веков человечество с ними борется? Наверное, сколько себя помнит. Они же научились обходить капканы, не есть отравленную приманку. Они живут колониями, в каждой колонии есть вожак, и когда люди подбрасывают новую отравленную приманку, то крысы не бросаются ее жрать, а собираются, обнюхивают. Вожак силой заставляет сожрать самую слабую крысу эту приманку. Потом все сидят и наблюдают за ней. Выживет – не выживет. Могут сутки сидеть. Ко многим ядам у них иммунитет выработался.

– Откуда такие познания?

– Срок мотал, – махнул куда-то за спину Саша. – Мы там крыс приманивали кусочком хлеба, они потом сами приходили, в определенное время. Потом и выводок, бывало, приводили, если, конечно, охрана не убивала.

– А зачем они убивали?

– А почему человек много веков убивает крыс?

– Бр-р-р! Не люблю этих тварей! – Миненко передернуло. – В Чечне, в Грозном, много крыс было. Они и трупы ели. Бр-р-р-р!

– У нас шахтер был в отряде – продолжил Саша, – так он рассказывал, не знаю, байка, а может, и подлинная история, в каждой профессии много всяких историй, которые обрастают подробностями, и не поймешь, где правда, а где ложь. Так вот, по его словам, шахтер в выработке достал с собой обед, начал есть. Тут крыса появилась, он ей кусок хлеба бросил, она схватила и убежала. Потом прилег минут на десять поспать. Чувствует, кто-то его за палец дергает, сильно и больно. Открыл глаза – крыса ухватила его палец. Он вскочил, схватил камень, погнался, и тут пласт породы, где он лежал, обрушился как раз на то место.

– Ничего себе. – Я покачал головой.

– А потом когда шахтер начинал обедать, а меняли они и уровни – горизонты и выработки, крыса его находила, и когда он садился обедать, то шахтер с ней исправно делился обедом. Другие тоже, кто был рядом, подкидывали лакомые куски. А ты говоришь – как крысы, будем сидеть. Мы сейчас и станем как крысы. Тихо сидеть, мгновенно нападать и быстро уходить.

Мы с интересом наблюдали, как народ крутился на машинах. Рев гудков автомобильных, маты отборные, лай собак дворовых, кудахтанье кур, когда они выскакивали из-под колес очередного авто. Местные жители тут же у каждого дома устроили рынок. Выставили на продажу молоко, сливки, сметану, отварную картошку с зеленью, малосольные огурчики, грибочки в банках. Некоторые автомобилисты останавливались и покупали. Некоторые, устав от бессмысленного кручения на месте, кушали прямо с импровизированных прилавков. Особо страждущим пассажирам крестьяне наливали мутный самогон. Попутно объясняли, как правильно проехать.

– Получается, что мы колхозникам помогли. Вон сколько народу! – Миненко ухмылялся.

– Ага, они сейчас сами будут минировать и взрывать дорогу с целью, чтобы через них пускали машины. – Петрович с интересом наблюдал за суетой на дорогах своей деревни.

В такой суматохе ни один вертолет, ни один спутник не отследит, кто куда поехал и с какой целью.

Через несколько минут появился Рашид пешком. Бросил машину из-за невозможности проехать.

Еще в течение получаса подтянулись командиры остальных боевых групп.

Эти прибыли пешком в целях конспирации. Одеты все были просто, их сразу и не отличишь от местных жителей.

Спустились в бункер. Для вентиляции Петрович включил ФВУ (фильтровентиляционную установку), она нагнетала воздух в помещение, создавая избыточное давление, не давая пыли, в том числе и радиоактивной, попасть внутрь.

У гражданских, да и у военных, непривычных к такому эффекту, поначалу кружится голова, закладывает уши.

Для меня же это было как успокаивающее. Многие годы я провел на боевом дежурстве, примерно в таких же условиях. Глубоко под землей, в фильтрованном воздухе, избыточное давление. Многие молодые солдаты, да и лейтенанты, поначалу не могли там находиться, думали, какая толща земли давит на них. Но потом привыкали.

Петрович ушел, обговорив, что в случае тревоги он сообщит нам. Каждый командир пришел с небольшой охраной, она и разместилась на подступах к дому, изображая заплутавших автомобилистов, а кто и местных жителей. Так что в случае опасности наш отход прикроют, или же по крайней мере мы сумеем дать достойный отпор и примем последний бой.

Разложили карту. Начали «разбор полетов». Каждый командир докладывал, во сколько он начал бой. Где были размещены его силы и средства. Какие силы были у противника, что он предпринимал. Как отходили с поля боя, какие потери у него, какие потери у противника. Договорились, чтобы не врать. Мы здесь не перед главным штабом отчитываемся, а сами перед собой, соврать не удастся, а среди соратников могут подумать, что ты лжешь и прячешься за их спинами. А также, чтобы все мы учились друг у друга, у противника, в том числе и на чужих ошибках. В связи с этим командиры поправляли друг друга, особенно те, чьи фланги соприкасались во время боя.

Доклады были краткими, деловыми. Тех, кто пускался в воспоминания, пресекали. Говори только по существу, старайся без эмоциональной окраски.

Получалась такая целостная картина. Все отслеживали перемещение разведки – авангарда американцев. Как и было положено, местных полицаев устранили. Люди, заранее переодетые в аналогичную форму, встали на их место. Разрыв между ними был по сто метров. Также удалось тихо убрать еще двух полицаев, что стояли по флангам.

Как и предполагали, четверо разведчиков противника сами вышли к намазу мусульман, еще двое прикрывали их с радиостанцией. Всех убрали тихо, они, видя безоружную толпу верующих, расслабились. После этого сочувствующие удалились.

После авангарда противника удалось подорвать первый БТР, две колесные машины – грузовики. После этого завязался бой. Когда пехота противника стала выпрыгивать из автомобилей, подорвали сначала три, а потом еще пять управляемых мин МОН-90 и МОН-100.

Это сразу внесло сумятицу в ряды противника, также удалось разрезать колонну и вести огонь вдоль колонны, прикрываясь дымом от горящей техники, после этого отошли на свои позиции. Противник, справедливо полагая, что по нему ведет огонь неприятель, начал лупить по своим.

С помощью телефонов Миненко удалось уничтожить четыре боевых вертолета огневой поддержки. UH-60M Black Hawk, в переводе – «черный ястреб», также на борту каждого находилось по 14 солдат. Погибли все. Некоторые пытались выпрыгнуть из горящей машины, но столкновение с землей прервало их оккупационный путь по русской земле.

Также резиновые бомбы уничтожили пять беспилотных самолетов противника.

После этих потерь до сих пор не взлетел ни один летательный аппарат. Наши люди пока вне подозрений. Так что принято решение их не эвакуировать. В ходе совещания обговорено, куда их вывозить и в чьи боевые группы они вольются.

Также в ходе боестолкновения было установлено, что не было взаимодействия между группами, только связь с КП (командным пунктом). А это уже смертельно опасно. Только лишь удача позволила избежать больших потерь. Отработаны частоты, связь как циркулярная, так и по направлениям между группами. Тут же встал остро вопрос о технике связи и специалистах, а также о засекречивании связи, то есть об аппаратуре ЗАС, на худой конец, пока можно пользоваться скремблерами, их полно в каждой лавке, торгующей шпионскими штучками бытового назначения.

В ходе боя использовались гранатометы РПГ-7 для борьбы с бронеобъектами. Очень эффективно. А также подствольные гранатометы. Много раненых. Банальные «коктейли Молотова» оказались эффективными для борьбы как с машинами, так и с живой силой противника. Закованные в броню пехотинцы были малоуязвимы для стрелкового оружия, за исключением бронебойно-зажигательных пуль калибра 7,62. Да и облитые горящим бензином также становились живыми факелами, начинали бестолково метаться, поджигая своих товарищей. Очень хорошо!

А облитый горящим бензином боец американской армии начинал сдергивать с себя бронежилет и другие предметы амуниции, и тут его настигал выстрел. От одной удачно запущенной бутылки загоралось двое-трое солдат. Снайперы также показали себя как очень эффективное оружие. На их прикладах появилось более тридцати зарубок.

В бою не был убит ни один наш боец, трое легкораненых. Всем им оказана медицинская помощь, и все они находятся в надежных укрытиях. Все, кто принимал участие в боевой операции, воодушевлены.

Люди увидели, что, объединив даже небольшие силы, они в состоянии достигать больших побед.

– Вот видите, товарищи офицеры, – начал я. Перехватив недоуменные взгляды, пояснил: – Да, у многих из вас нет воинского звания, но давайте посмотрим правде в глаза. Вы – командиры, которые показали, что можете прекрасно руководить, командовать людьми. Люди пошли за вами, пошли в бой, исход которого не был известен никому. И поэтому я буду к вам обращаться как к командирам. Я не министр и присваивать вам звания не буду. Точно так же, как называть себя «бригадным генералом» и заниматься прочим онанизмом. Если бы такой бой реально произошел в армии, то я бы сейчас подписывал большую пачку наградных листов на правительственные награды. Но не будет наград, и вряд ли кто узнает наши имена…

– Ну, ваше-то имя уже известно всем, – усмехнулся Тверь.

– Меня это нисколько не радует, – парировал я. – Не будет у нас наград. В русской армии офицеры говорили так про Георгиевский крест: «Выше «Белого креста» только деревянный!» Вот и будет для нас высшая награда – крест деревянный на погосте, но только чтобы земля русская была русской, а не американской или еще чьей. За нее и будем драться. До последнего вздоха. А теперь, Александр Витальевич, – я кивнул в сторону бандита, – предлагает выпить по сто граммов фронтовых. Вы не против? Но не больше. А то будет пьянка, неадекватная реакция на обстановку, глупость – смерть и, возможно, гибель всех. Так не против? Три тоста и по домам.

– Не, не против.

– Давай, я тоже с собой прихватил.

– А вы, Рашид, как? – обратился я к татарину.

– Я? Я в России вырос, и поэтому немного, но можно, – усмехнулся он, вытаскивая небольшую плоскую фляжку из нагрудного кармана. – Водка. Фляжка может остановить пулю, водкой можно промыть рану, можно друга угостить, можно врага отравить, да и при обыске фляжка как-то расслабляет. Типичный пьяница, хоть и татарин, чего с него взять? Пьяница не будет воевать.

– Хитрый татарин! – одобрительно крякнул Миненко.

Разлили водку по разнокалиберной таре. На один глоток. Все встали, смотрят на меня.

– За Победу!

– За Победу!

– Победа будет за нами!

Все серьезны, вкладывают в тост душу, чокнулись. Выпили. Что на столе лежит – тем и закусывают, водка, сыр, сало, черный хлеб, перья лука.

Налили по второй.

– Я предлагаю выпить за смерть оккупантов и их пособников. – Рашид тоже был серьезен.

Поддержали, выпили. Хочет командир за это выпить, так зачем ему мешать-то?

Третий тост мы пили молча. За погибших. У нас пока, тьфу-тьфу-тьфу, нет, и чтобы их никогда не было. Но много, кто сложил головы за Россию, за Родину в боях, в том числе и с оккупационными силами. Вот за всех, кто сражался за Родину и погиб начиная с момента основания Руси, мы и выпили. Не спеша убрали мусор. Разошлись. Тихо, с интервалом в десять минут поднимались командиры наверх. Я, пока было время, разговаривал по делу.

Первым начал бандит:

– В город, да и вообще в Россию, завезли огромную партию «белого китайца». Я уже не считаю «экстази», ЛСД, «кокс» и прочую «кислоту».

– Так, мужик, говори на русском, я не понимаю, о чем ты. Из всего, что ты сказал, я слышал лишь про ЛСД как о наркотике.

– О том и толкую. «Белый китаец» – синтетический наркотик – фентанил. В десять тысяч раз сильнее героина. От него загибаются. Привыкание – стопроцентное. Остальное тоже наркота. И цены бросовые. Первая доза вообще бесплатная. Самолетами из Афгана и Китая завозят. В Западной Европе наркоманы вешаются, америкосы весь урожай в Россию бросили. Как тебе такая новость, командир? Без будущего Россию оставить хотят, пидоры. Наркоману, кроме дозы, ничего не нужно, ни России, ни Родины, ни родителей. Ситуация.

– Как-нибудь можно повлиять на это блядство?

– Пока нет. Братва кинулась в этот бизнес. Даже «правильные» пацаны и те занимаются.

– «Правильные» – это кто?

– Договаривались мы, что дурью и наркотой не занимаемся – западло. А тут, когда отдают в руки контейнер с дурью. Почти даром, так, смешные деньги. Ну, дальше – больше. Когда дети сели на иглу, то тут же предлагается за уже большие деньги родителям метадоновая терапия.

– Ты по-русски говори. Не понимаю я.

– Метадон – медицинский аналог героина. На Западе отказались от этого вида лечения, там это запрещено. А вот дерьма этого выпустили лет на триста вперед. Деньги большие вложены, вот его к нам и тащат.

– Интересная многоходовка. – Миненко потер подбородок. – Во-первых, выбивают из жизни молодое, самое репродуктивное население России – молодежь, сажают на иглу. Во-вторых, транспортные расходы до России меньше, чем до Западной Европы, здесь они могут спокойно, бесконтрольно распространять отраву. Потерь нет, риски минимальны, значит, можно сбросить цену, в-третьих, фармацевты, те, что изготавливают этот самый аналог героина – метадон, тоже в прибыли. Одним ударом всех побивати. Хорошая многоходовка… Не один мозг думал. И наши бандиты тоже хороши… Дальше своего носа не видят. – Иван задумался, рассматривая на карте район аэропорта.

Поднял голову.

– Они таскают куда? На какой аэродром? Военный или гражданский? Они и там и там базируются?

– Не знаю.

– Давай рассуждать здраво. На военном базируются «вертушки» и «беспилотники», так?

– Так.

– Когда америкосы прибыли к нам, то транспортники садились у гражданских. Значит, по идее, они там и должны продолжать. Как бы узнать, когда они снова притащат самолет отравы?

– Постараюсь. – Саша кивнул. – Наши-то будут ждать. Чем ближе дата прибытия новой партии, тем больше суеты.

Потом он ушел. Остался из командиров Рашид.

– Спасибо, Рашид! Большое дело сделали. Не боишься? Думаю, что разведчики успели доложить командованию, что видели большое количество совершающих намаз. Думаю, что пособники быстро просчитают ситуацию, и тебя, как самого авторитетного оппозиционера, могут сдать фашистам. Считаю, что тебе следует уехать из города. Как думаешь? Потом вернешься.

– На все воля Аллаха. Я не могу сдать, предать своих людей. Они пошли за мной, а я в кусты. Знаешь, ты назвал нас всех офицерами, это приятно, что ты общаешься со мной как с равным.

– Так одно дело делаем. В русской армии всегда было много офицеров-мусульман, и ничего, вместе дрались в походах. И сейчас будем драться.

– Спасибо. Я остаюсь. – Он пожал руку и вышел.

– Мужик, – уважительно протянул Миненко, копаясь в тех бумагах, что принесли командиры с поля боя. – Вот уроды, не могут по-русски писать. Ты в английском что-нибудь смыслишь?

– Кроме как «пошел на хрен» – ничего.

– Вот и я тоже. Надо искать людей, которые понимают. – Он выкладывал бумаги на стол.

Их можно было разделить четко на две категории. Первая – личные вещи убитых американских бойцов. Я стал перебирать их. Вот фото девушек, женщин, детишек. Нормальные люди. Вот кто-то жарит барбекю. Вот кто-то подбрасывает ребенка вверх. Оба заразительно смеются. Обычные люди с обычными заботами. Какого хрена к нам-то поперлись? Мне пришла в голову мысль.

– Ты когда-нибудь контрпропагандой занимался? А, Иван?

– Контрпропагандой? Это когда в мегафон немцы кричат: «Рюсский партизан, сдавайся!» А ему из леса в ответ: «Русские не сдаются, фашистская морда!» И очередь из автомата, чтобы, значит, не мешал водку трескать. Так?

– Примерно. – Я кивнул.

– Не, не занимался. А что? Судя по твоей хитрой морде, что-то замыслил. Но имей в виду, что кричать я в матюгальник не собираюсь.

– Вот, смотри, есть письма мертвых оккупантов. Что ты с ними сделаешь? Тем более что ни бельмеса не понимаешь. Хранить – опасно, особой ценности они не представляют, если только не собираешься забросить к ним своего агента. Для выработки легенды, штрихом из легенды – пойдут.

– Как что? В печку!

– Давай напишем письмо и отправим родным и близким погибших.

– В Америку?

– Ага?

– Ты что, полковник, уху ел? Зачем?

– Америкосы – не русские. Они тут же в газеты побегут. А мы там выразим свои глубочайшие соболезнования, что мы не враги американскому народу, но коль ваш близкий человек пришел убивать нас, то мы убили его. Просим прощения, а также просим известить других людей, чтобы те не посылали в Россию своих сыновей, мы и их убьем тоже. Тогда пресса разовьет эту тему в самих Штатах. Они там любят свой звезднополосатый флаг, только не любят, когда он покрывает гробы солдат.

– Полковник – ты сумасшедший! – В голосе Ивана сквозили нотки восхищения. – Тебе надо было идти в контрразведку, мы такого мастера по запудриванию мозгов потеряли. Очень элегантно, цинично. И все в меру. Конечно, соболезнования – может, это и лишнее, но должно сработать. Надо также и насчет листовок подумать…

– Я бы не стал пока спешить. – Я отрицательно покачал головой.

– На чем ты будешь их печатать? На принтере?

– Можно отследить, – точно так же, как и Интернет, отметаю. – Он контролируется. Людей подставим. Пока пусть сами придумывают. А вот с вербовкой новых людей надо подумать. Как ты к церкви относишься?

– Так же, как она ко мне.

– То есть?

– Да никак не отношусь. Церковь отделена от государства. При советской власти один из отделов КГБ курировал церковь. Но знаешь, как ветераны рассказывали, это считалось такой грязной работой, на которую соглашались либо идиоты, либо чересчур умные, либо полные бездари. Шпионов там никогда не было, а все остальное – лабуда. Подчеркиваю, если ты забыл, что я из военной контрразведки, а не из «театралов»!

– Один хрен – душегуб. – Я махнул рукой.

– Ой, ой, кто бы говорил. Голубая кровь, белая кость. Кто собственноручно одним выстрелом двух фашистов завалил? И всему миру ядерной дубиной грозил, был готов по первому приказу пол-Америки стереть с карты. Помолчал бы.

– Ладно. – Я отмахнулся, переговорить контрразведчика, пожалуй, как и замполита, почти невозможно. – Надо выходить на церковь. Как на союзника выходить. Во все времена церковь поднимала народ на защиту Родины. Начиная от татаро-монгольского ига до последних войн. Правда, в последних они как-то по-хитрому держались, мол, вставайте, люди русские, но мы за единую страну и не против ни одной народности. Но тогда боролись с внутренним врагом, а сейчас – вот он, вражина – импортного розлива. Надо попробовать.

– Надо – значит, попробуем. – Иван энергично тряхнул головой. – Благо, что и прецедент уже был. Когда фашисты пришли, то в поселковой церкви местный поп провел проповедь, что пора спасать русскую землю и веру православную.

– И что?

– Да ничего. Приехали из милиции, прямо из церкви забрали старика. Народ это дело просек, давай их камнями забрасывать. Но они же не одни явились, а в сопровождении американского эскорта. Те давай по людям стрелять. Мужики наши, кто из берданки, а кто из дедовского «нагана», тоже палить стали. Потом участковый пришел местный. Встал между своими коллегами и односельчанами. Вытащил священника. Сказал, что сам арестует. Забрал его к себе.

– Арестовал?

– Нет, конечно. Посидели у него дома, чайку попили, а потом отпустил. Милиция с американцами, церковь опечатала, службу запретила. Вот так.

– Поп-то живой?

– Не знаю. – Он пожал плечами.

– Надо к нему съездить.

– Нет, Николай Владимирович, ты точно с кедра рухнул и башкой повредился. Тебя каждая собака знает. Думаю, что после сегодняшнего боя за твою лысеющую башку пару миллионов долларов обещать начнут.

– Знаешь, можно, конечно, и по кустам сидеть всю войну, и людей под пули отправлять, только вот не могу я так. Я – строевой офицер, а не маркитантка из обоза. Понимаешь, о чем я говорю?

– Да, понимаю, понимаю. Только вот такой риск – дело гнилое. Неоправданный. Ну, приедем мы к попу, а дальше что?

– Пообщаемся, винца монастырского выпьем…

– Они «Кагор» пьют, не люблю крепленых вин. С них потом башка трещит, сахара много. Не о том. Что реально может дать нам разговор с попом?

– Знаешь, думаю, что у них там такой же раскол произошел. Одни смотрят, кто победит, другие на баррикады рвутся, третьи и вашим и нашим. Задницей, как старая проститутка, крутят.

– И я про то. Дед-то подскажет, с кем из священников разговаривать, а с кем не стоит. Скоро зима, и нам ой как понадобится помощь населения в городе отсидеться, но это маловероятно. Да и глаза и уши нам нужны. Без поддержки простых людей нам не выжить. Точно так же, как и солдат, что на часах стоял возле моего кабинета. Простой парень. Да, солдат, но поступил как надо, а мог же и заорать, сдать меня американцам, но он этого не сделал. Надо думать, как народ на битву поднимать, а то будем как одиночки во всей стране воевать. Одни против всей Коалиции. А так не победить. Сам же знаешь основные заповеди партизанского движения. Помощь местного населения, поддержка извне. Поддержки у нас не будет. Мы для всех сегодня стали подонками, террористами. Поэтому остаются лишь наши люди. Не обязательно русские, вон, Рашид и его единоверцы сегодня показали себя как? Бойцы. Вот надо и опираться на них. С другими отрядами устанавливать связь. Не обязательно, что они будут нам подчиняться, мы сами можем им подчиниться, а вот координировать наши действия необходимо, кровь из носа как надо. Чтобы земля под ногами горела у всех оккупантов. И не только у американцев. А то будет здесь у нас бешеная активность, и что? Загонят они сюда тридцать – сто тысяч своих бойцов, устроят они тактику «фильтра» и выжженной земли. За месяц перевернут всю область, просеют, леса выжгут напалмом и посыплют дустом. И все. Поймают нас, как зайцев. Поэтому чтобы выжить – надо расширяться.

– Вот за что люблю тебя, полковник, что мыслишь широко и грамотно. Я хрен бы до этого додумался. Молодец! Вот это дело! Завтра же смотаемся к священнику-патриоту.

– На казаков надо выход искать. Было же, что они пластаются с ваххабитами на Кавказе, по всей стране они есть.

– С этими клоунами?

– Может, вид у них и потешный, а закалка у народа есть. Надо всех поднимать.

– Ты прямо как спаситель народа русского.

– Говори как хочешь, а я как пистолет у виска подержал, так что-то в башке изменилось. Вроде как через какую-то черту перешел.

– Надо бы каждому русскому пистолет у башки подержать. Может, оторвется от своего корыта да о Родине подумает.

Спустился Петрович, покачивая головой.

– По телевизору все новости только про нападение на колонну. Так-то подбили на самом деле. Когда из гранатомета выстрелили по танку, то он в дыму принял, что по нему второй танк стреляет, мол, партизаны его захватили, вот и лупанул, и подбил своего же, сгорел весь экипаж.

– «По танку вдарило болванкой, прощай, родимый экипаж!» – настроение значительно улучшилось, я напел слова старой песни про танкистов.

– «И молодая не узнает, какой у парня был конец!» – протянул с ехидцей Миненко еще одну строчку из той же песни.

– Американцы говорят, что нельзя причислять подбитый танк на счет партизан. – Петрович тоже был доволен.

– Хорошо, пусть запишут на свой счет! Мы не жадные, нам чужих заслуг не надо! – Я был великодушен.

– За деревней нашли трупы полицаев.

– И что?

– Народ русский отходчивый. Жалеют. Молодые, глупые. Но тут же все понимают, что не служили бы американцам – были бы живы. – Захаров сокрушенно покачал головой.

– Что, переживаешь, что их жизнь на твоей совести? – Миненко напрягся.

– Не переживаю. У них своя дорога. Они-то думали, что Русь пала, коль фашисты здесь командуют. А у меня своя дорога. Двадцать семь лет отдал службе Родине и не жалею. Пропадет Россия, пропадем мы все. Пропадут русские. Ну а полицаи… Они и при немцах были, и сейчас будут. Значит, родители не все им объяснили в детстве, что не надо ради куска хлеба предавать своих, продавать Родину. Не объяснили родители им, что есть такое слово, как «честь». Правда, «честь» нынче не в чести. Ничего. Другим наука. Не стоит им служить.

– А может, сам пойдешь? По заданию, как внедрение? – Миненко пытливо смотрел на Петровича, на том лица не было, как обухом топора по лбу ударили. – Лучше, чем мальчишки глупые будут подставляться, ты пойдешь, и мы будем знать про замыслы противника. Как смотришь?

– Нет. – Петрович был непреклонен. – Не смогу я вражью форму нацепить, чтобы люди, с которыми я прожил не один год, от меня отвернулись, чтобы в спину плевали, а то, может, кто «красного петуха» мне в дом запустит. Нет. Тут я вам не помощник.

– А можешь верных людей подыскать? Чтобы они сами пошли, но служили нам, даже не нам, а Родине? А?

– Я посмотрю. Есть у меня пара людей. Только где гарантии, что после победы их не повесят? Не посадят как пособников?

– А где гарантия, что мы все не погибнем? И будет ли победа за нами? – Я вмешался в спор.

– Командир, ты какую-то фигню говоришь! – Миненко вспылил.

– Я очень реально смотрю на вещи. У нас пока мало сил, чтобы победить. Думаю, что после сегодняшней атаки начнутся акции устрашения. И вот тогда многие отвернутся от нас. Многие предадут.

Мы еще немного поговорили и отправились спать. Но сна не было. Ворочались с боку на бок. Каждый несколько раз вставал, пил воду, курил. Мысли ворочались огромными тяжелыми булыжниками в голове. Много мыслей, много прогнозов, но мало информации.

И много мыслей было о семье. Как они там? А может, их схватили, пытают? Что же я наделал? Хотелось все бросить, позвонить им, но понимаю, что телефон их прослушивается или в нашей квартире сидит засада, ждут меня или посланца от меня. Эх, что происходит!!! Как выбраться из этого?! Есть у Юрия Визбора шутливая песня, но с глубоким смыслом «Мама, я хочу домой!». Вот она-то сейчас как ничто иное подходит для меня. «Мама, я хочу домой!»