Текст книги "Война 2017. Мы не рабы!"

7

На следующий день мы распрощались с гостеприимным Захаровым и выехали.

И поехали проселочными дорогами, старательно обходя большие автодороги. Там-то сейчас стоят блокпосты, проверяя все машины.

Местные радиостанции болтали про вчерашний бой. На многих была плохо скрытая радость, иные же, наоборот, гоняли траурную музыку. Видимо, все зависело от того, кто являлся хозяином радиостанции. Мол, убили кормильцев-защитников.

Те, кто крутил веселую музыку, прямо говорили в прямой эфир, передавая дорожную обстановку, предупреждая водителей об автомобильных пробках и авариях, где расположены вражеские блокпосты. Причем расклад давали подробный, что, мол, там расположены чисто американские посты, а там – наши, полицейские, милицейские, и сколько стоит проехать через эти посты. Американцы не берут взяток, зато наши полицейские, бывшие милицейские, – за милую душу.

Но все равно. Чтобы не искушать судьбу, нам удавалось уклоняться от встречи с ними.

Проколесили несколько часов, хотя в нормальное время могли проскочить за час по прямой.

– Вот и приехали. – Мы остановились возле деревни. Миненко выключил двигатель, вышли из машины, разминая спины. Закурили, прислушались. Тихо. Обычные деревенские звуки. Такие обычные, что как будто нет войны.

– Люди живут нормальной жизнью, стараются жить, стараются выжить.

– И их за это не стоит винить. Начнем с церкви? – Я внимательно осматривал деревню, не было видно перемещений войск противника.

– Она же вроде как закрыта.

– Ну, батюшка-то живет где-то рядом.

– Я бы рядом высадил парочку агентов, чтобы фиксировать контакты смутьяна, чтобы выйти на подполье. – Миненко был задумчив.

– Тогда пришлось бы в каждой деревне иметь большое количество агентов.

– Так оно и было, когда Бисмарк оккупировал Францию, заранее тайная полиция прошлась по всей Франции и знала точно, где брод, в каком дворе сколько скотины и какой доход у каждого крестьянина. Потом они приходили и забирали пятьдесят процентов от имущества. В виде контрибуции. Отбирали не все, а лишь половину.

– Да ну, каждый двор обсчитали? – Я удивился.

– Именно каждый двор, – подтвердил Иван. – А когда немцы в 1941 году стали наступать, то у них на карте были обозначены даже сухие деревья, которые могли попасться на пути прохождения колонны.

– М-да, что обозначено на наших картах, я знаю не понаслышке. Ну что, будем ждать, когда поп сам к нам придет, или пойдем к нему?

– Можно ночи дождаться…

– Можно, только это будет более подозрительно. А так двое пропыленных придурков заблудились, вот и спрашивают дорогу. Я спрашиваю, а ты держишь машину в горячем состоянии, если начнется чего-то, то я прыгаю, и рвем. Ну а если вдруг я завалюсь, то ты вырвешься и сумеешь организовать мое освобождение. Так пойдет?

– Так пойдет. – Миненко был мрачен.

– А что тебе не нравится?

– Я привык действовать обдуманно, подстраховываясь, а не так, как ты – «с колес». Ситуацию надо «прокачать». Авантюрист ты, полковник.

– Знать, сколько в каждом дворе коров и агентов? – Я усмехнулся.

– Примерно так. Вон, твой Захаров полностью знает расклад по своей деревне. Не мешало бы иметь еще одного, чтобы сравнивать полученную информацию.

– Пока будем разведчиков выставлять, вербовать, то война нашим полным поражением закончится. Мы с тобой будем знать, что страна полностью уничтожена. Поехали. – Я отбросил окурок, уселся в машину, резко хлопнул дверью.

– Убедительно. – Миненко сел за руль.

Купол церкви с крестом виден с любого конца деревни. Мы быстро добрались.

Миненко был напряжен, один из пистолетов положил себе под правую ляжку. Я, стараясь разрядить обстановку, спросил:

– А почему не на колени?

– Яйца отстрелю. Тебе. – По-прежнему серьезен.

– Ясно. Храни там. Сам себе отстреливай гениталии.

– Приехали. Иди. Дверь не закрывай, не прикрывай, пусть остается распахнута, скорость я вырубать не буду.

Я вышел. Посмотрел на крест, перекрестился. Подошел к двери церковной, там красовался внушительных видов амбарный замок и сургучная печать с американским орлом.

Я не привык доверять глазам, подергал замок, он был закрыт. Сзади раздался шорох.

Резко обернулся. Там стояла миловидная девушка, только одета она была в платье конца восемнадцатого века, а может, и девятнадцатого. Не силен я в истории. Но на ней был капор – шляпка – шапочка с полями и вуалью, платье, юбок там было много. Оно как колокол стояло. Это было бы актуально в театре художественной самодеятельности при постановке какого-нибудь «Дворянского гнезда», «Вишневого сада» или чего-нибудь еще. Она мило смотрела на меня. На вид ей было не больше двадцати пяти лет. Я ожидал увидеть кого угодно, но только не это театрализованное чудо.

Мы смотрели друг на друга. Она первой нарушила молчание:

– А вы не видели Александра Сергеевича?

Я опешил.

– Извините. Не видел. А кто это Александр Сергеевич?

– Пушкин! Он обещал приехать, я его жду, он обещал почитать несколько новых отрывков из своих новых поэм. Он пишет «Руслан и Людмила». Так вот Людмилу он пишет с меня. – Она гордо вздернула свою прелестную головку.

Я начал терять чувство реальности.

– Люда, иди, посмотри за домом, может, он там. – Из-за угла вышел поп.

Девушка ушла.

– Блаженная, – пояснил поп. – Она сельская учительница, вела урок по литературе, проходили Пушкина, она читала отрывок из «Руслана и Людмилы». И резко открывается дверь, и врываются несколько американских солдат. Несколько девочек закричали, завизжали, и тогда солдаты убили их. – Он перекрестился. – Храни, Господи, невинные души. Кровь одной из девочек попала учительнице на лицо, на книгу, что она держала в руках. Вот после этого она и стала блаженной.

– Лечить не пробовали?

– Возили в город, там махнули рукой. Она же не буйная. Родные у нее далеко. После университета приехала к нам и года не проработала. Вот мы с матушкой и приютили ее у себя. Зла она никому не причинит.

– Понятно. Она ушла в ту реальность, где не погибают ее ученики. – Комок встал в горле. – А платье откуда?

– Так она открыла у нас театр самодеятельный. Все окрестные деревни сундуки открыли, все бабушкино приданое вытащили, многое сами шили. Вот оттуда.

Мы помолчали. Я переваривал услышанное. Когда вот так, с перепугу стреляют в ребятишек в классе… Страшно. Комок встал в горле. Живо я представил картину, как кровь девочек – твоих учениц попадает на тело, на руки, на лицо. Алые брызги. И растерзанные пулями тела падают на пол, отброшенные назад. Тут взрослый мужик с ума сойдет. Невольно сжались кулаки. Удавил бы гадов. Даже реально представил их.

Вот они врываются в класс, прикрывая друг друга. Пинок ноги, дверь почти вываливается. Один в полуприседе, другой – в полный рост. Каски, обтянутые тканью, на касках штурмовые очки, бронежилет с воротником, форма песочного цвета с размытым рисунком, ботинки с высоким берцем. Ноги широко расставлены. Винтовки вскинуты, на мир они смотрят только сквозь прицел.

Ворвались. Тот, что первый, смотрит прямо на учительницу, второй через полсекунды следом.

Девочки сидели на первой парте, мальчишки всегда сзади, там можно шалить. И вот девочки увидели первого урода с винтовкой, кричат от ужаса, а второй с ходу врубается в ситуацию и стреляет.

В маленьком сельском классе стоит грохот от выстрелов. Дым, копоть, вонь. Гильзы с пустым металлическим звуком падают на пол.

Учительница стоит с книгой у доски. Ни она, никто из учеников не сказали ни слова. Не успели. Только крик, стрельба. И кровь летит от детских тел, забрызгивая как стены, парты, так и своих соседок и учительницу. Учительница смотрит на детей, потом на кровь на руках. Кровь ее учениц у нее на руках… Она не сумела их защитить, остановить фашистов. Кровь детская у нее на руках. Она медленно оседает на пол. Рука бьется о пол, книга падает на пол, страницы медленно переворачиваются…

Фашисты смотрят, что убили детей, быстро покидают поле боя. А учительница, когда очнется, больше не увидит того мира, в котором убивают ее учеников. Она уйдет в тот мир, которому она их учила, – мир поэзии. Не сможет перенести того, что кровь детей оказалась на ее руках.

– А вы в храм хотели попасть? Не получится. Я после этого детей отпевал, вот и призвал, чтобы люди православные поднялись. Ну, кто-то новым властям донес. Меня чуть не арестовали, отбили христиане, а храм вот закрыли. – Он кивнул на замок.

– Так замок плевый, можно и открыть.

– Можно. – Он кивнул. – У меня и ключ есть. Только зачем людей подставлять-то? Ну, взломаем, откроем храм. Придут американцы. Наши за вилы возьмутся и поубивают всех, а потом снова храм закроют. Ни к чему все это. Службу я во дворе провожу. Младенцев и желающих крещу в доме у себя.

Я внимательно рассмотрел его во время монолога. Рост у батюшки был примерно метр восемьдесят. На вид за пятьдесят лет. Большая русая, почти вся седая борода. Вернее, даже не борода, а бородища почти до пупа. Волосы в тон бороде, русые с проседью. В черной рясе, на голове шапка какая-то черная, поверх рясы крест медный или латунный.

И глаза… Ярко-синие глаза. Даже не голубые, а именно синие, бездонные, пронзительные. Такие бы глаза да девахе какой – так от парней отбоя не было бы. А так – мужику достались.

Но не верю я мужикам бородатым. Не верю, и все тут. И к волосатым тоже с подозрением отношусь. Оно и понятно, что все мое окружение уже больше четверти века – коротко, аккуратно подстрижены, редко кто с усами, и все без бороды. С бородой противогаз не наденешь, да в поле, на учениях паразиты быстро заводятся в волосах. Ладно, в чужой монастырь со своим уставом не хрен соваться. Главное, чтобы наш был.

– А вы по какому делу? – Вид у мужика в рясе был такой солидный, спокойный, как у постамента, голос – раскатистый баритон.

– К вам. Извините, не знаю, как звать-величать.

– Василий Леонидович.

– Может, пройдем куда, Василий Леонидович?

– Пройдемте в дом, как раз и обед поспеет. Не побрезгуйте, откушайте с нами. И товарища из машины тоже позовите. На обычного водителя он мало похож.

– А вы откуда знаете? – Я насторожился.

– Как только вы въехали в деревню, вернее, остановились, вся деревня знала.

– Странно. – Мне все больше не нравилась эта деревня.

– После того как девочки погибли, мы не ждем от чужаков ничего, кроме беды. Вот и смотрим во все глаза и слушаем во все уши. И готовы прийти на помощь любому своему односельчанину. Да вы не пугайтесь! Вы же не американцы и не по заданию изуверов здесь. Так ведь, Николай Владимирович?

Когда тебя застигли врасплох, то лучше все превратить в шутку. Злость. Тогда будешь выглядеть большим дураком, чем кажешься сейчас.

– М-да уж, святой отец, разведка у вас тут поставлена как надо! Очень хорошо! Идемте в дом. Я только товарища позову.

– Не беспокойтесь, мы будем знать, если в деревне появится чужак или оккупант. Ивану Николаевичу тоже скажите, чтобы он не переживал. Вы среди своих.

Я позвал Ивана, вкратце поведал, что нас вычислили.

Иван напрягся.

– Не любишь, когда тебя переигрывают?

– Не люблю рекламу. Ни по телевизору, ни в жизни.

– Так идем или уезжаем?

– Нет никакой гарантии, что позади, на соседних улицах не устроили засаду на случай нашего внезапного отъезда. Посмотрим, что за фрукт такой этот поп.

Иван вышел из машины и один из пистолетов засунул за брючный ремень сзади, загнав патрон в патронник. Второй пистолет – справа за брючный ремень, так, чтобы видно было, третий – в наплечную кобуру. Я взял с собой гранату.

Мы вошли в дом. Ничего особенного. Дом как дом. Крыльцо, застекленная веранда, краска начала облупляться. Тяжелая деревянная входная дверь, обитая потрескавшимся дерматином, из трещин торчал порыжевший от времени войлок.

Сени. На полу домотканые половики. Налево от входа – кухня, здесь же притулился сбоку продавленный диван, прямо – зал, из зала – вход в спальню. Везде чисто убрано. Видно, что в доме живут дети. Детская одежда, игрушки. И иконы. Образа везде. И на кухне, и в зале целый иконостас.

Печь не топлена. Тепло на дворе еще. Во дворе летняя кухня. Под навесом стоит сложенная из кирпича небольшая печурка. Там же, во дворе, хлев, чувствуется запах навоза, куры бродят по двору, что-то высматривая и клюя. Удивило, что нет собаки.

Мы старались зорко рассмотреть. Нет ли посторонних. Нет ли где засады.

Поп встретил нас на крыльце. Видя настороженные наши взгляды, постарался успокоить:

– Не бойтесь. Здесь все свои. Скоро еще народ подойдет. Тоже свои. Давайте к столу.

На столе на кухне была порезана зелень, салат из огурцов и помидоров. Крупными кусками хлеб домашней выпечки.

На стол продолжала накрывать женщина лет сорока. В платке. Лицо открытое, доброе.

– Знакомьтесь – моя матушка Ольга. – Он показал рукой.

– Очень приятно. – Мы поприветствовали.

– И нам тоже приятно принимать в своем доме защитников веры и России. – Она поклонилась в пояс.

Тут мы опешили. Не ожидали такого.

– Отец Василий, – она кивнула на мужа, – отслужил в вашу честь молебен и «Во славу русского оружия»!

– Спасибо.

Сели за стол. Разговор как-то не клеился. Женщина продолжала хлопотать на кухне. А нам как-то не очень удобно было вести разговоры в ее присутствии.

Послышались шаги. И вошла блаженная учительница. У Ивана чуть челюсть нижняя не брякнулась об стол.

– А это что за барышня-крестьянка? – вырвалось у него.

Она принесла скворчащую сковороду с запеченными в сметане карасями и обильно посыпанную зеленым луком.

Девушка посмотрела на Ивана безмятежным взглядом. И продекламировала с душой:

 
Одна поближе подошла;
Княжне воздушными перстами
Златую косу заплела
С искусством, в наши дни не новым,
И обвила венцом перловым
Окружность бледного чела.
За нею, скромно взор склоняя,
Потом приблизилась другая;
Лазурный, пышный сарафан
Одел Людмилы стройный стан;
Покрылись кудри золотые,
И грудь, и плечи молодые
Фатой, прозрачной, как туман.
Покров завистливый лобзает
Красы, достойные небес,
И обувь легкая сжимает
Две ножки, чудо из чудес.
 

Правда, как Александр Сергеевич точно описал меня? Вы его не видели? – И все это было произнесено так мило, таким обаятельным голосом и так уверенно.

– Нет. – Иван не мог понять. Было видно, что он не может сопоставить реальность и увиденное. В голове картинка не складывалась.

– Хорошо. Ступай. Он скоро должен приехать. – Матушка Ольга проводила ее за дверь и сама с ней удалилась.

Василий Леонидович рассказал Ивану ту же историю, что и мне.

– Тогда понятно. – Иван кивнул, вытер пот со лба.

– Вот после этого мужики собрались и порешили, что у нас не будет ни одного пришлого без контроля. Ни одного полицая. Никого не будет. Только все наши.

– Ну, так мы вроде как не совсем из этой деревни. – Я подцепил пару карасиков, уж больно они вкусно пахли.

– Так вы же воюете с фашистами. Значит – свои, православные, за веру и за землю русскую сражаетесь. Немного таких…

Он прервался на полуслове. Во дворе послышались шаги. И голоса. Они разговаривали с женой священника.

Иван потянулся за пистолетом в наплечной кобуре.

Священник успокоил:

– Это пришли те, кого я звал. Люди надежные, проверенные.

Иван продолжал держать руку на рукояти пистолета, готовый его выхватить. Я левую руку засунул в карман, нашел гранату, покрепче ее ухватил, готовый в любую секунду выхватить и рвануть кольцо. А правой рукой примерился, чтобы выдернуть сзади из-за пояса Ивана пистолет.

Вошел милиционер. Капитан. И мужик в пиджаке когда-то синего цвета, но сильно выгоревшем на плечах и спине, брюки заправлены в хромовые сапоги, на голове сетчатая шляпа.

Вошедшие сдернули головные уборы, перекрестились на образа. А затем… приложились к руке священника.

Мы с Иваном переглянулись. Это вообще никак не укладывалось в нашем понимании. Офицер милиции целует руку не женщине, а мужику, пусть даже и священнику!

Поп потом перекрестил их.

Церемониал полный! Потом участковый надел фуражку и повернулся в нашу сторону.

– Товарищ полковник, – обращаясь ко мне, – участковый капитан милиции Осипов. Здравия желаю!

– Председатель сельсовета Иванов Сергей Анатольевич. – Это уже гражданский.

– Ну, вот вся власть в сборе, – шутливо произнес поп.

Мы привстали и поздоровались.

Батюшка предложил выпить за знакомство. Мы отказались. Не до этого, да и народ неизвестный, впрочем, как и водка и самогон, что нам предлагали.

Мы начали слушать. Получалось, что деревня действительно стала, как ее называли, «красной». То есть зона, где нет противника и его пособников. Как во время Великой Отечественной войны были партизанские районы, где царила советская власть, а немцы не лезли, потому что гибли. Ну и, видимо, им эти районы особо-то и не мешали.

Только вот непонятно, коль они такие независимые, то отчего церковь-то не открывают.

Оказалось, что периодически сюда штатники приезжают. Покатаются по деревне. Как-то раз им попалась та самая блаженная, так они с ней фотографировались. Хохоча, с улюлюканьем. Хватали за руки, тискали, она пыталась вырваться. Видимо, в голове осталось, что именно такие же гады убили ее учениц. И только своевременное вмешательство участкового и священника остановило американских солдат от изнасилования несчастной девушки и от того, что местные мужики учинили бы расправу необдуманную над пришельцами.

Вооруженного сопротивления мужики не пытались оказать. В деревне есть несколько охотничьих ружей да пара пистолетов времен Великой Отечественной войны. Незарегистрированных. Зарегистрированные отобрали, как только америкосы пришли в район, по указанию начальника РОВД.

Но, по словам присутствующих, есть много желающих вступить в партизанскую борьбу. Нужно лишь показать, куда идти, и дать оружие. Особенно много среди молодежи. Те даже пытались смастерить самодельную бомбу и взорвать кого-нибудь из американцев во время их очередного патрульного выезда. Они даже проводили испытания малых бомб, глуша рыбу в ближайшей речке. Мол, даже если и нагрянут полицаи или их хозяева, то мальчишки рыбачат на «саперную удочку».

Россия – варвары, не берегут экологию, что с них взять-то! Вот поэтому и пришлось их взять под свой контроль точно так же, как и полмира.

Благо, что взрослые быстро узнали и предупредили эту глупость. Ну, взорвали, а дальше что? Вырежут всю деревню.

Взрывом в лучшем случае убьет одного-двух вражеских солдат, а те в отместку могут и всю деревню уничтожить.

А также оказалось, что многие деревенские работают на базах у американцев. Им туда приказал идти священник. Я очень удивился:

– Свою паству посылать в логово зверя? Зачем?

– Понимаешь, второе упоминание о разведчиках в истории человечества идет в Библии. Первое – у китайцев, – усмехнулся Иван.

– Да, так оно и есть, – подтвердил отец Василий и процитировал по памяти: – Наконец израильтяне приблизились к границе обещанной Богом земли. Но она не пустовала: там жило много разных народов, и они вовсе не хотели уступать пришельцам. Моисей решил послать двенадцать разведчиков, чтобы узнать, богата ли земля, щедрые ли в ней урожаи и крепкие ли стены у вражеских городов.

Разведчики вернулись назад не с пустыми руками: они несли с собой прекрасные плоды щедрой земли – инжир, гранаты и гроздь винограда, такую огромную, что ее пришлось тащить вдвоем. Но вести, которые они принесли, вовсе не были радостными.

– Эта земля такая плодородная, – рассказывали они, – что там текут молоко и мед. Но ее народы очень сильны, у них большие города и крепости, да и сами они – великаны. Нам ни за что не одолеть их.

Услышав это, все опечалились и рассердились.

– Значит, Господь нарочно привел нас сюда, чтобы погубить?! – кричали люди. – Давайте-ка выберем себе новых вождей и вернемся в Египет!

Моисей и двое разведчиков (их звали Иисус Навин и Халев) пытались образумить людей, убеждали их не бояться и поверить Богу, но никто не хотел их слушать.

И тогда Господь разгневался на свой народ. Он сказал:

– Раз вы не хотите Мне верить, несмотря на все чудеса, которые Я для вас совершил, – пусть будет так, как вы говорите. Ни один из вас не войдет в эту прекрасную землю! Только ваши дети смогут завоевать ее и поселиться в ней. А вы отправляйтесь обратно в пустыню и бродите по ней до самой смерти!

– А также есть описание, как Иисус Навин завоевал Иерихон, опираясь на сведения, добытые его разведчиками, – откомментировал Миненко.

– Ты что, богословие изучал? – Я был слегка ошарашен его познаниями.

– Нет. Лишь историю разведки и контрразведки.

– Я послал наших самых проверенных односельчан, в коих уверен, что вера их крепка, на базу к врагам нашим, чтобы знать, если вдруг они снова соберутся нагрянуть к нам. Но они много интересного рассказывают, только для нас все это пустой звук, но может пригодиться для ваших целей. Для освобождения земли русской от иноверцев.

Оказывается, в деревне этих разведчиков почитают как предателей. И только вот эти трое знают, для чего те посланы. Все трое их уговаривали поехать. Да, тяжело в глазах своих друзей выглядеть преступниками, но опять же во благо своих же.

– Ничего, верю, придет время, и воздастся им по заслугам и все будут им в пояс кланяться, – сказал глава сельсовета.

– Скажите, они сами знают, что вот их несколько человек из деревни… – начал Иван.

– Шесть человек.

– Они знают, что все они разведчики, или некоторые, так сказать, работают в паре?

– Официально – не знают. Но полагаю, что сообразили. Потому что устроились на работу в течение двух недель, догадываются, да и общаются между собой.

– А где они работают?

– Одна – медсестрой в стоматологическом кабинете на базе. В прачечной. В столовой водителем. Привозит часть продуктов да отходы вывозит. Часто приезжает с экспедитором-американцем к нам – покупают продукты. Наш говорит, что этот экспедитор – капитан интендантской службы – готов за хорошую цену и душу дьяволу продать. Ворует так, что уже дом у него жена купила. Завышает цены на все по бумагам в два раза. Делится со своим начальником. Жулье, одним словом. Ну, а также есть и уборщики помещений парикмахерской, в доме, где живет командир бригады…

– Вот с этого места попрошу поподробнее, – нетерпеливо прервал его Иван.

– Знает рабочее расписание полковника Джексона, – отрапортовал участковый. – Я научил ее, как надо поступать. В книге старой вычитал про разведчиков. Наша женщина постоянно забывает класть туалетную бумагу в уборную полковнику. Он ругается, но постепенно смирился с этим и зачастую использует для своих нужд, на его взгляд, ненужные бумаги, черновые записи, наброски и в первую очередь его рабочий план. Помощник ему распечатывает в двух экземплярах, чтобы он его правил и отдавал, а второй экземпляр оставлял себе. Вот он и пользует его. В остальном к нашему человеку претензий нет. Потом она аккуратно отстирывает и передает все бумаги, что достает из нужника, с водителем из столовой нам. Ну а у нас есть учительница английского языка, тоже наш человек, она нам переводит. Вот я принес вам переводы. – Капитан милиции достал из кармана бумаги и передал нам. – Тут, на мой взгляд, самое интересное.

– Как думаете, полковник не подозревает об этом?

– Думаю, что нет. Всякий раз как полковник накричит на нее, она кладет бумагу на место. Потом «забывает». А у полковника задница – военная, терпит.

– Что еще известно про командира базы?

– Есть у него зазноба. Походно-полевая жена. Капитан Робинсон. Она – пилот вертолета. Боевой вертолет. Про их шашни все знают. Нередко вылетают вдвоем, якобы на разведку, а сами на полянку или на бережок высаживаются, ну и это… Простите, святой отец.

– Ничего. Это нам надо знать. В том числе и про грехи прелюбодеяния врагов наших.

– Есть у них излюбленное место?

– Имеется. Километрах в пятидесяти отсюда. На берегу лесного озера. Там заимка. Полковник там любит из охотничьего ружья – у него старинный «Винчестер», говорят, что в мире их не более пяти именно таких осталось – пострелять дичь.

– С собой, что ли, привез?

– Нет. У кого-то из местных отобрал, когда оружие изымали. Он еще очень любит иконы коллекционировать наши – православные. У него весь кабинет увешан.

– Верующий такой?

– Не верующий он. Коллекционер. На Западе наши иконы больших денег стоят, вот его шакалы и рыскают везде, отбирают у прихожан. В церковь не лезут, но в соседних деревнях и селах сулили большие деньги, что если кто обворует храм, то деньги большие за иконы предлагали, а также всю церковную утварь готовы купить или украсть. Вон у старухи в соседнем районе лампадку старинную утащили. Для них все, что закопченное и имеет вид старины, уже предмет для воровства.

– Понятно. Информации много, ее надо проанализировать, усвоить и понять, как можно для наших целей использовать. А сколько людей готовы выступить на нашей стороне?

– Мы тут прикидывали. Из нашей деревни мужиков двести пойдет железно. Еще человек пятьдесят сомневаются, думают, что можно отсидеться. Да и соседние населенные пункты также дадут. Люди готовы воевать. Поверьте. И когда мы узнали, что недалеко от нас вы колонну разбили, то у народа радость появилась. Вот и батюшка вчера молебен служил в честь вашу.

Кто мы, они знали. Телевизор смотрят.

– Ну а как думаете? Есть среди ваших жителей те, кто американцам в рот смотрят?

– Может, и есть, вернее, были. Но после того как девочек они в школе убили, да потом учительницу чуть не снасильничали, вряд ли. Все же друг друга знают, все у всех на виду. Поэтому хоронили девочек всем миром. И когда отца святого чуть не увезли, то все горой встали. Хотели даже поубивать гадов. Да оружия толкового нет у нас. Нам бы оружие…

– Думаю, что поможем вам с оружием. И сами тоже покупайте. Вон через того же капитана покупайте. Сначала пистолет, патроны, потом все это на пленочку снимите. А затем он сам будет вам даром отдавать. Потому что надежды, что Москва нам поможет, у нас нет.

– А воевать-то будем?

– Обязательно будем. Мы уже начали. Нам поддержка народа нужна. Чтобы народ пошел воевать.

– Пойдем воевать, – чуть ли не в голос все трое ответили.

И лица их горели решимостью, было видно, что все это не пустой звук, а люди давно уже все осознали, приняли решение. Да. Всем далеко за сорок лет, не мальчики. И видно, что и люди пойдут за ними.

Мы обговорили то, что коль они стали почти готовыми командирами, то нужно собирать людей. А также, что мы или пришлем инструкторов, или самих командиров вызовем и проведем занятия с ними. Обговорили способы связи. А также оказалось, что им удалось уже договориться более чем с полусотней деревень и небольших городов, что если начнется бесчинство в какой-нибудь деревне, то остальные придут на помощь. И система связи была налажена прекрасно. Условленные фразы по телефону. Вроде и ни о чем, но они много обозначают.

– Скажите, – я обратился к священнику, – а почему говорят, что вы служили в армии?

– Служил. Гвардии старшина. ВДВ. Мы первыми в Афган входили в январе 1980 года. Бог испытание дал – воевал.

– Награды есть?

– Есть. Орден Красной Звезды, медаль «За отвагу».

Ничего себе! Такие награды за просто так не дадут!

– А к Богу-то как пришли?

– А после того, как в засаду попали и от нашей роты остался взвод, под обстрелом лежал. У мертвых патроны отбирал да телами их от пуль вражеских прикрывался, вот тогда и первый раз помолился Богу, чтобы он помог мне, защиты, значит, попросил. Вот и выжил. Вот и уверовал. А после службы пошел поступать в семинарию. Когда в горкоме партии узнали, так скандал был. Воин-интернационалист – и в попы подался. Хотели даже в сумасшедший дом определить на лечение, да нашелся среди коммунистов добрый человек. Он воевал с немцами и понял меня. Видать, не раз в бою был. И сказал, чтобы отстали от меня. Вот так и стал я священником. И слава Богу! – Он перекрестился на образа.

Мы с Иваном переглянулись. Пока он нам нравился.

Священник позвал жену. Она пришла с учительницей. И принесли нам в дорогу банку жареных карасей, берестяной туесок меда, шмат сала и прочей снеди в корзине. Отдельно выделялась бутылка самогона. Голодная и трезвая смерть в течение трех суток нам не грозила.

До машины нас проводили все, кто был на встрече, когда усаживались в машину, поп перекрестил. Значит, благословил. И когда поехали, то увидели многих жителей. Они махали нам вслед. Старухи крестили нас.