Текст книги "День курсанта"

Тебе как офицеру дают много привилегий: квартиру вне общегородской очереди, ты получаешь больше денег, чем на гражданке. Инженер – твой ровесник – получает 180 рублей, а лейтенант – 250. И на пенсию ты выходишь в 45 лет, а не в 60. Только вот медики провели исследование и установили, что у строевого офицера к 45 годам организм изношен, как у семидесятилетнего. Просто так деньги у нас не платят. И в свои годы офицер выглядит гораздо старше своих сверстников на гражданке.

И всегда нужно помнить, выбирая стезю служения Родине, что армия и выжимает из тебя многое, но ради всего этого можно и попотеть. Армия – это Братство. Свой Орден, посвященный служению Отчизне. И члены Ордена всегда придут на помощь сотоварищу. Свои правила, свои законы, порой не понятные штатским.

И даже если ты с кем-то подрался по пьянке, и менты тебя поймали, хотя это очень позорно, то передадут тебя в военную комендатуру. И будут тебя наказывать, в первую очередь, что позволил мусорам «замести» тебя! А не за то, что что-то там ты сотворил.

И товарищи будут к тебе относиться с легким презрением, что ты поддался милиции. И будут говорить: «А, это тот звиздюк, которого в милицию замели!» Клички прилипают в армии надолго, иногда – навечно. Так что можешь до самого выхода на пенсию носить кличу «звиздюк», лишь потому, что поддался милиции, а не вырвался от них. Не прибежал в свою часть, в свое училище сам, пусть избитый, с выбитыми зубами, сломанными ребрами, но сам, а не привезли, как какого-то чмошника, в наручниках в заднем отсеке «канарейки».

Армия тебя скроет, вылечит. Ты можешь отсидеть на гауптвахте трое суток, но все к тебе будут относиться с уважением.

Чтобы снять напряжение, тебя переведут к новому месту службы за тысячи километров. И товарищи твои позвонят по системе военной связи и расскажут твоим новым сослуживцам, как ты служил. И что весь израненный вырвался от ментов и пришел в часть. И новые товарищи к тебе отнесутся с пониманием и уважением. Молодец! Мужик! Свой! В армии все просто. Либо ты – Мужик, либо нет. Белое и черное. Серого нет.

Это я вынес из общения с отцом и поездок с ним по различным городам и весям нашей Родины – СССР.

В армии, что хорошо, так это, если попал в Богом забытый гарнизон, то через пять лет ты попадешь в нормальный город, и наоборот. Правда, это не касалось тех, кто служит в Старо-Арбатском военном округе. Те за пределы Садового кольца Москвы никогда и никуда не перемещались. Но нам туда не попасть. У маршала свои дети и свои внуки.

Нам бы в это военное училище попасть!

Среди абитуры выделялась еще одна категория.

Это – местные, кемеровские.

Мы их звали на манер блеяния козы «ме-е-е-естные». Многие из них были «позвоночные», то есть те, кто поступал по телефонному звонку.

Они, как правило, заходили на экзамен последними и выходили минут через десять. Очень быстро сдавали. Гении… Кемеровские… Сдавали экзамены на «четверки», хотя на самоподготовке не готовились, часто ходили по ночам в «самоходы».

Родители часто к ним приезжали на КПП (контрольно-пропускной пункт) с огромными сумками с провизией. Некоторые из «ме-е-е-естных» обжирались прямо на КПП, некоторые приносили еду в свою палатку и щедро угощали.

Но мы уже знали, что ЭТИ тоже поступят вне конкурса.

Необходимо сказать несколько слов про училище, куда мы все поступали. У нас на абитуре были старшинами курсанты, что окончили уже три курса и перешли на выпускной – четвертый курс. Они много нам поведали об училище и связанных с ним традициях.

В училище обучалось четыре батальона. Каждый курс – батальон. Номер батальона присваивался и шел до выпуска.

Так у нас были курсанты четвертого курса – они были из первого батальона. Второй курс – второй батальон, третий – третий батальон, а у нас – четвертый батальон, первый курс.

В четвертом батальоне были сильны традиции коллективизма. Несколько раз были случаи, когда кто-то из роты приходил в роту избитым, как правило, это было в городском саду. Рота, а то и весь батальон, поднимался, строился и массово выходил в город. Окружал горсад кольцом, а иногда и тройным кольцом, и искали виновных. Если конкретно не могли указать, то просто били хорошим боем всех, кто старше пятнадцати и до сорока лет.

У каждого курсанта на поясе кожаный ремень с металлической бляхой, в секунду свободный конец наматывается на руку одним движением и становится уже грозным оружием.

С учетом того, что в Кемерово был культ уличных хулиганов, город буквально набит бывшими зэками и «химиками», которые насаждали свою субкультуру, то конфликты были часты.

И поэтому в училище мало кто удивился, когда вдруг абитуриенты четвертого батальона поднялись и пошли в Ягуновку. Казалось, что дух наших предшественников окружил нас. Буквально вселился в нас. Неспроста же пошли! Вон, в прошлом году, когда поступал второй батальон, была аналогичная ситуация, так они сами сдали тех, кто ходил в «самоход».

Каждый батальон делится на четыре роты. Первые две роты готовят специалистов по радиосвязи и ЗАС (засекречивающая аппаратура связи), третья и четвертая рота – многоканальщики, они изучали радиорелейную, проводную, тропосферную связь, аппаратуру уплотнения. Если проще, то первые две роты – радио, третья, четвертая – провода.

Впереди обозначения ставится номер батальона, потом – рота, потом номер взвода.

Так как я был во второй роте на абитуре, то получалось, что я был в четвертом батальоне, второй роте, втором взводе. 42 рота, второй взвод, 422 учебная группа.

Курсанты нам рассказали, чем еще знаменита 42 рота.

Два года назад рота готовилась к летнему отпуску, чистила оружие, его сдают на склад перед отпуском.

Человек десять из роты сдает экзамены раньше на месяц и раньше уезжает в отпуск, чтобы, когда рота в отпуске, произвести ремонт в казарме, ее называли рабочая команда, или короче – рабкоманда.

И вот рота чистит оружие, заодно и оружие рабкоманды. Все сдали оружие. Дежурный по роте проверяет наличие оружия, нет одного автомата. Он кричит:

– Кто не сдал автомат?

Молчание.

Еще раз. Нет автомата. Дежурный с дневальными проверили роту, заглянули куда можно. Нет автомата.

Докладывают командиру взвода командиру роты майору Грешнову и командиру взвода капитану Верткову, что у нас был на абитуре ротным, мол, так и так, испарился автомат, четыре снаряженных магазина – рожка к нему, подсумок, штык-нож.

– Рота, строиться. Контрольная поверка.

Все на месте. Автомата нет. Стали искать. Нет и все тут. Доклад командиру батальона, оперативному дежурному, заместителю начальника училища, начальнику училища.

Все. Финиш.

Роту, потом батальон, а затем все училище выгнали на поиски автомата. Нет его.

Начальник училища строит все училище и говорит:

– Сынки, кто украл автомат, пусть принесет его. Я не буду разбираться, кто его украл и с какой целью. Пусть любой принесет. Обещаю, что добавлю к отпуску пятнадцать суток, а после окончания училища, будет первым выбирать место службы, впереди медалистов, краснодипломников и всех блатных. Слово офицера! Если же автомат не будет найден, то 42 рота не поедет в отпуск, пока не найдет автомат.

Отпуск под угрозой! Это был удар ниже пояса. Всем плевать уже на призрачное распределение после училища, до него еще дожить надо, а вот то, что не поедут в отпуск – это уже слишком!

42 роту насильно выгоняют в увольнение на сутки. Даже если тебе негде ночевать, ты не должен появиться в казарме раньше времени. Негде ночевать? Иди к бабе в общагу. Не знаешь девок? Ты же курсант! Познакомишься!

Все это было сделано с одной целью – чтобы вор принес автомат в училище. Мало того. Дежурным по КПП, дежурным офицерам, патрулям было дано указание не досматривать курсантов 42 роты в увольнении и при следовании из увала. А как определить, что он из 42 роты? Значит, вообще курсантов не досматривать! Пусть в самоходе, пусть пьяный! Лишь бы вора не спугнуть!

Пусть он хоть ящик водки несет в сумке. Не смотреть в его сторону!

Цель одна – вернуть автомат любой ценой!

Но никто не принес автомат, никто не позвонил и не сказал, что автомат лежит в таком-то месте. Не было этого.

Тогда особист училища выгнал всю 42 роту на футбольное поле, что на спортивном городке, каждый на листке бумаги должен был написать фамилию того, кого он подозревает. Рассадил так, что никто не видел, что именно пишет его товарищ.

Конечно, был шанс и того, что кто-то с кем-то будет сводить счеты, и промахов, но решили попробовать. Курсантам ничего не оставалось. Отпуск уже начался, и купленные билеты пришлось сдавать. А для курсанта – это святое.

Потом особист собрал эти бумажки и проанализировал. Порядка 70 % указали одну фамилию «Жук».

Он был командиром отделения в первом взводе сержант Жук. Любитель игры в карты. Все курсанты поигрывали в карты: «Тысячу», «Преферанс», «Сочинку» – вариант «Префа», «Кинга», «Покер», банального «Дурака» и «Очко» – «21», некоторые – «Бура», «Свара», те, кто играл в последнюю, называли «сварщиками», а в «Буру» – «бурильщиками». Игра в кости и домино тоже была в почете.

Но Жук был просто помешан на картах. Он готов играть сутками напролет, мог проиграть две месячные получки, свой компот на полгода вперед, сахар, масло, казалось, что если бы играл с дьяволом, то мог в азарте свою душу поставить на кон.

Незадолго до похищения автомата он спрашивал, у кого можно одолжить громадную сумму в пять тысяч рублей. Столько «Жигули» стоили! Курсанты получали пять рублей на втором курсе, сержанты на полтора рубля больше.

Все лишь смеялись и разводили руками. И вот курсанты устали от того, что отпуск откладывается, они вместо отпуска занимаются на летней июльской жаре строевой и физической подготовкой, а также защитой от оружия массового поражения (ЗОМП) и совершают марш-броски по условно зараженной территории в ОЗК (общевойсковой защитный комплект).

Стали отрабатывать связи Жука. Выяснилось, что он почти каждый день бегал играть в карты в самоход. Компания там была необычная, в основном, бывшие заключенные. Первое время Жуку удавалось выигрывать приличные суммы по триста – пятьсот рублей, а потом – проигрыш в пух и прах. Карточные долги надо отдавать, это знают все.

Неплатежи по своим долгам могут плохо закончиться для морального состояния, физического здоровья, а иногда и жизни.

Жука приперли к стенке на допросах. Тот «поплыл» и сознался. Да, это он украл автомат. За автомат ему прощали половину долга. Указал, куда отнес автомат.

Взяли курсантов, вооружили, они окружили дом, провели обыск, для этого взяли миноискатели на кафедре тактики.

Приказ простой и четкий – открывать огонь без предупреждения, в случае сопротивления. Ментов не привлекали. Это наше внутреннее дело.

Автомат был спрятан в куче досок. Конечно, никаких ордеров на обыск у курсантов не было. Это армейское дело, поэтому пусть гражданские играют в свои бирюльки, соблюдают формальности и такт. Понятых ищут. Допросики пишут. Бумажки марают. У военных главное – дело, достигнуть результата с минимальными телодвижениями и затратами. Как материальными, так и людскими. А не получится чего – пристрелить преступника за оказание сопротивления, нелюбовь к Родине! Да и кто потом будет разбираться? Убили, да, убили! Значит, так надо было!

Хозяина дома положили мордой в пол, потом быстро спеленали и доставили в училище.

Курсанты были из все той же 42 роты и понимали, что из-за этого бывшего зэка у них отпуск сократился на десять дней, и поэтому не стеснялись и периодически охаживали его кованными яловыми сапогами, да прикладами. Если бы не офицеры, которые периодически покрикивали на курсантов, то не дожил бы зэчара – любитель военного оружия до суда и пенсии по инвалидности. Кончили бы его. Русские никогда крови не боялись своей. Ну, а чужая – как вода. Потом отловили еще трех человек. Из группы преступников – любителей штатного оружия.

Спустя полгода был показательный суд. Особенность военного правосудия заключается в том, что пусть даже будет группа в сто человек, но там будет хоть один военный, то всех будет судить военный трибунал. И хоть ты прыгай через голову, а ничего не изменишь. И накрутят тебе по максимуму. Не фиг военных с пути истинного сбивать. И военного могут отправить на «дизель» – дисбат (дисциплинарный батальон), а гражданскому прямая дорога – зону топтать и выполнять план Родины по заготовке леса.

А «дизель» не считается уголовным наказанием, и нет отметки, что ты сидел. Армия бережет своих.

Правда, говорят, что «дизель» похуже зоны будет. И если ты особо провинился, то сделают из тебя там животное. Армия. Свои порядки, свои законы, свои каратели, и палачи тоже свои.

И те, кто охранял дисбаты, всячески скрывают сей факт из своей биографии, потому что и после службы можно по морде схлопотать.

И если бы кого и убили в нашем ночном походе, то нас бы тоже судил военный трибунал, так как мы находились на военных сборах и автоматически попадали под юрисдикцию военных законов. Но в дисбат нас бы не сослали, а прямиком на зону, потому что мы пока, – не военнослужащие.

Но судить нас не будут, плюс ко всему замаячила перспектива остаться и продолжить свой путь при поступлении.

Армия – это государство в государстве.

Дали Жуку пять лет, а остальным членам бандитской группы, охочим до военного оружия и снаряжения, – по семь лет.

Карты в училище после этого находились под жесточайшим запретом. Как рассказывали, за игру в карты на самоподготовке комбат давал сразу трое суток ареста. Пусть даже вытягивали старшую карту, споря о чем-то. Не волнует. Такса одна – трое суток «губы».

Досталось «на полную катушку» капитану Верткову. Он был командиром взвода, где служил Жук и кандидатом на должность командира роты, но после этого ему не было никуда хода. Так и сидел Вертков, перехаживая уже второй срок майора в капитанах. И, говорят, что любил Вертков «закладывать за воротник» от тоски отчаянной.

Так как Верткова мы на абитуре видели крайне редко, то ничего определенного я сказать не могу. На утреннем разводе личного состава и вечерней поверке он был трезв.

Про прежнего командира батальона полковника Комарова рассказывали, что с первого курса у него была поговорка, к выпуску батальон уже отвечал хором, четко, без запинки.

Комаров:

– Кто плохо учится, нарушает дисциплину, поедет служить… Водка до желудка от жары не доходит, где?

– В Геок-Тепе! – строй отвечал в один голос.

А Геок-Тепе находится в 30 километрах от Ашхабада.

Батя был на учениях в Туркмении, говорит, ну его, нафиг туда попадать. Жара круглые сутки, ночью жара немного спадает, но активизируются всякие ядовитые насекомые и гады ползучие. Лучше в Сибири или в Поволжье!

Также славилось наше училище, по словам курсантов четвертого курса, тем, что готовили классных специалистов. Оказывается после года службы в войсках, командир части пишет отзыв на лейтенанта. Это не столько нужно самому лейтенанту, сколько училищу, чтобы обратить внимание на те или иные дисциплины. В том числе и приходили отзывы из Афганистана, где немало наших выпускников сражалось, выполняя интернациональный долг.

Я уже говорю «наше училище», хотя еще туда и поступил, но уже проникся, пропитался духом училища и уважением к его традициям.

Тем временем мой взвод уже закончил сдавать экзамен, и все расположились в палатках. Сочувственно смотрели, как парни, кто не сдал экзамен, собирали вещи.

Некоторые бодрились и говорили, что, мол, специально завалили экзамен. Не надо нам это военное училище. Другие смахивали слезы с глаз. Обидно. Некоторые готовились. Сам видел. Но не судьба.

Я подбадривал, сам себя в пример приводил. Еще успеют поступить в гражданский ВУЗ, там прокантуются годик и снова можно попытаться поступить в военное училище.

Ходили слухи, что те, кто не пройдет по конкурсу, не наберет баллов, то приезжают «покупатели» из училищ, где недобор, и берут туда. Но для этого надо сдать все экзамены успешно, без двоек.

А вот некоторые из тех, кто сдал, откровенно радовались, что их товарищи срезались. «Меньше конкурс», – говорили они. – Меньше народу – больше кислороду!

Потом был обед.

Очень хорошо, что погода была ясная. Над столами навесов не было. Когда шел дождь, то суп ели, наклонившись низко-низко, закрывая собой миску. Если распрямиться, то было ощущение, что суп никогда не кончится. Второе есть было бессмысленно. Оно становилось по концентрации, как первое блюдо. В дождь, как правило, второе никто не ел. Если было мясо, вылавливали.

Сегодня было все как обычно. Борщ из консервированных овощей, каша – «сечка» с огромными кусками отварного волосатого сала, компот из сухофруктов. В компоте сверху плавали разваренные черви, что были в яблоках, а потом попали в сухофрукты, где и нашли свою смерть, а сейчас в кипятке они разварились и всплыли наверх. Белые, толстые. Деликатес для карасей. Но не для нас.

Если в первые дни меня воротило от одного вида червей, то сейчас, после того, как съел борщ, я ручкой ложки вылавливал и выбрасывал червей из своей кружки.

Второе не стал есть, сразу перешел к компоту.

Рядом сидел «Пиночет» – Олег Майтаков, за то, что он носил большие, квадратные, затемненные очки, его прозвали Пиночетом. Очки уж больно были схожи с теми, что у чилийского диктатора.

– Ты что самый навар выбрасываешь? – Пиночет шутил.

– На, я могу тебе своих червей переложить, – я завис с очередным вареным беспозвоночным над его кружкой с компотом.

– Не надо, у меня навар в самый раз, – Олег закрыл свою кружку рукой.

– Слышь! Вы, – это Андрей Кириллович, по кличке «Кирилл», он сидел напротив нас, держался за горло, сдерживая приступ рвоты.

Кирилл был местным, перворазрядником по хоккею с шайбой и, вены на его накачанной шее вздувались от напряжения, сам он покраснел от натуги.

– Я вам этих червяков в пасти забью. Прекратите! – позывы рвоты и злость душили его.

– Да, ладно тебе, – продолжал Пиночет. – Мясо, как мясо. Китайцы очень, говорят, уважают таких вот червей, говорят, что сплошной белок.

– Убью! – Кирилл хрипел.

– Ладно, ладно, Андрюха, мы пошутили, остынь, – я миролюбиво улыбнулся, продолжая вытаскивать из своей кружки с компотом мертвых гадов.

«Кирилл» и «Пиночет» были местными, но «беспозвоночными», то есть поступали как все, на общих основаниях. Держались просто, вместе ходили в Ягуновку в ночной поход. На КПП мамины подарки не жрали.

Теперь лагерь абитуры был разбит на тех, кто ходил, и на тех, кто не ходил.

После обеда было построение всего батальона. Раньше такого не было. Просто поротно отправлялись на самоподготовку. У каждой роты был свой угол в лесу. Располагались на траве и готовились к экзамену. Так как следующий экзамен у нас был физкультура, все рассчитывали поспать, компенсируя потерянную ночь.

Батальон построили в «каре» – буквой «П». В центре стоял комбат полковник Абрамов и трое абитуриентов, у одного была перевязана голова, сквозь повязку проступала кровь. У остальных были помятые и ободранные рожи, на лбу и под глазами наливались свинцом свежие синяки.

– Вот, товарищи абитуриенты! – начал комбат – Эти трое ночью ушли в самовольную отлучку в поселок Ягуново! Спровоцировали драку с местным гражданским населением. Не сумели отбиться! Позор! Бросили своего товарища на произвол и побежали в лагерь. Позор! Ночью взбудоражили лагерь и абитуриенты, движимые ложным чувством пошли выручать попавшего в драку абитуриента. Еще хорошо, что никого не побили! Поэтому, батальон! Равняйсь, смирно! Слушай приказ начальника училища! – и начал читать приказ об отчислении абитуриентов.

Одну фамилию я запомнил «Вылегжанин», никогда не встречал ничего подобного. Чудилось знакомое «Волжанин». Я заметил, что у него поблескивает обручальное кольцо. Женатый.

После того как закончил читать приказ, обратился к строю:

– Предупреждаю всех остальных любителей девочек и просто острых ощущений, что на этот раз мы никого больше не отчисляем, хотя и следовало бы. На мандатной комиссии, при наличии одинакового количества баллов, выбор будет сделан в сторону более дисциплинированных, тех, кто не ходил в поселок Ягуново! Все! Командирам рот, отправить роты на самоподготовку.

И мы пошли на самоподготовку, а отчисленные абитуриенты поплелись к своим палаткам паковать вещи.

Погода была теплая, и наш взвод просто улегся на землю спать. А что еще молодому здоровому организму надо? Корни деревьев нам служили подушкой, трава – периной. Весь взвод дружно засопел. Впереди один экзамен. Только один.

Только Женя Данданов, тоже местный, спал без «подушки». Он и в палатке спал без подушки, убирал ее на ночь. Впрочем, так как подушки были «жидкими», вата в них скаталась в один большой комок и постоянно убегала из-под головы в какой-нибудь угол подушки, то желающих поспать на двух подушках всегда было предостаточно.

Женька говорил, что не может выспаться на подушке. Голова болит, шея затекает. Каждому – свое.

Басарыгин из первого взвода подошел.

– Как ты, Славка?

– Надеюсь, что все нормально. После мандатной комиссии узнаю.

– Посмотри на Комарова.

– Который это?

– Да, вон.

Он показал пальцем на Комарова. Небольшого роста, белобрысый.

– Он из деревни. Доверчивый или недалекий. Он сегодня письмо получил от начальника училища.

– Чего? Не понял.

– Ну, мы прислали ему письмо от имени начальника училища, что его зачислили училище, что он самый лучший абитуриент и не ходил в Януновку. Поэтому начальник училища его зачислил на первый курс и прислал курсовку, чтобы он нашил ее, а также назначает его замком. Он нашил курсовку, всем показывает с гордостью письмо. Попытался командовать взводом, – Басар был готов взорваться от рвущегося смеха.

– И что?

– Морду не набили. Так, послали подальше. Он курсовку пришил. Ходит довольный и гордый.

– Наивный дурачок.

– Во-во.

– Где курсовку взяли?

– В магазине купили. В конверт положили. Комаров пришил на рукав рубашки. Всем ходит показывает курсовку и письмо.

– Смотрите, чтобы офицеры не узнали. Задницу надерут.

– Не надерут! Вертков уже знает.

– Как?

– Комаров подошел радостный к Верткову и похвастался. Вертков покрутил пальцем у виска.

– И все?

– Все.

– Комаров ничего не понял. Все еще бродит по лагерю и всем хвастается. Народ прикалывается активно, поздравляет и разводит на чипок. Чтобы проставился.

– Проставляется?

– Пару раз удалось, – Олег похлопал себя по животу – И пачка сигарет!

– Молодцы.

– Как говорит знакомый моего отца, если бы он был девочкой, то в детском саду можно было обмануть за конфетку.

– Такое ощущение, что он не вышел из детсадовского возраста.

Искренне было смешно и жалко «курсанта». Комаров не мог усидеть на месте от возбуждения и ходил среди абитуриентов. В его глазах он уже был курсантом, а все остальные еще нет. Но несмотря на рост, был выше всех.

– Как же будет ему обидно, когда объявят, что он такой же, как все.

– Неприятная штуковина его ожидает, – согласился Басар.

Наутро у нашего взвода и еще нескольких других было физо. Подтягивание, бег сто метров и километр, прыжки в длину. В некоторых училищах, говорят, что было и плавание, но у нас не было бассейна, так что обошлись без заплывов.

Тех, кто сдал на двойку, тут же отчисляли. Ряды наши таяли. Впереди осталась лишь мандатная комиссия.

Перед ней с каждым беседовали из группы профессиональной ориентации. Их задача была, так нам всем тогда показалось, напугать как можно сильнее и выявить тех, кто не готов к военной службе. Из всей абитуры только трое ушли после этой комиссии по профпригодности.

И вот наступил день «мандатки»!

С утра все чистились, как могли, гладились – на ночь укладывали брюки под свой матрац. Подстригали друг друга, правда, не очень получалось. Многие после этого обривали голову наголо. И по лагерю то тут, то там мелькали голые, матово блестящие шары голов.

На мандатной комиссии присутствовал сам начальник училища.

На комиссии необходимо было заявить, на какую специальность ты желаешь пойти. На радиста или многоканальщика.

Так как отец у меня закончил это же училище и был связистом, он перед моим отъездом напутствовал меня:

– Запомни, сын. Элита в войсках – это связь. Именно они отбирают первыми себе людей. Уже после них набирают остальные рода и виды войск. Танкист никогда не станет связистом. Точно так же и в связи. Радисты отбирают себе людей первыми. Тут нужен слух, смекалка, воля к победе. Никогда ЗАСовец или многоканальщик не станет радистом, а вот радист всегда может стать кем угодно, освоить любую смежную связную специальность. И командиры частей в войсках связи почти всегда радисты, потому что он знает, как организовывать всю связь. Поэтому, если будет выбор – иди в радисты. Будет поначалу тяжело, но потом втянешься и поймешь, что я прав.

У кого отцы были военные, использовали одну хитрость – они щеголяли по лагерю в старых военных рубашках отцов.

Я не был исключением и поэтому на мандатную комиссию надел военную рубашку отца.

Вызывали по списку, в зависимости от результатов экзаменов. Первыми шли те, кто был уже зачислен: солдаты из войск и представители союзных республик. А потом уже простая «абитура».

Я был в числе первых пятидесяти.

Сказать, что я не волновался – ничего не сказать. Ноги подкашивались от волнения, во рту все пересохло, кровь гудела в голове.

На входе в зал заседания стоял курсант и инструктировал:

– Значит так. Заходишь строевым шагом и обращаешься к тому полковнику, что посередине: «Товарищ полковник, абитуриент такой-то для прохождения мандатной комиссии прибыл!» Потом отвечаешь на вопросы. Как можно короче. «Есть! Так точно!» И не вздумай задерживать комиссию, им целый батальон надо пропустить.

Открылась дверь – это курсант, что внутри стоял, открыл и выпустил оттуда красного, как рак, с ошалевшими, ничего не видящего от волнения глазами, абитуриента.

– Приняли! – шепотом закричал он, тот курсант, что инструктировал меня, показал ему увесистый кулак, чтобы не шумел.

– Заходи! – тот, что у двери махнул мне.

Изо всех сил изображая строевой шаг, то, что видел я в кино по телевизору, на строевых занятиях у отца в части, я вошел в зал, сделал левый поворот под прямым углом и остановился.

За столом в два ряда сидело много полковников, какой из них начальник училища я не знал. Поэтому прокричал срывающимся голосом тому, перед кем стоял армейский графин с водой:

– Товарищ полковник! Абитуриент Миронов для прохождения мандатной комиссии прибыл!

– Ты что же так кричишь, Миронов? – подал кто-то из полковников.

– Виноват! Исправлюсь! – тише, но тоже громко ответил я.

– Как сдал экзамены?

Я хотел было открыть рот, чтобы доложить, но тот замполит-майор, что меня допрашивал, доложил.

– Хорошо, – полковник, что за графином, кивнул головой – Чей абитуриент? Кто может сказать?

– Я, – капитан Вертков встал. – Зарекомендовал себя с положительной стороны, обладает хорошими организаторскими способностями. Достоин проходить обучение в нашем училище.

Тут я заметил, что кто-то из полковников из второго ряда наклонился и прошептал что-то на ухо полковнику, что за графином.

– М-да? – у полковника поползли брови вверх, а у меня сердце упало сначала в область паха, а затем ниже. – Действительно хорошие… – пауза. Потом добавил – Организаторские способности. А почему вы, молодой человек, в военной рубашке. Кто-то в семье военный?

– Так точно! Отец! Закончил наше училище, – я даже не стал уточнять какое это «наше» училище.

– Династия, значит, – удовлетворенно хмыкнул кто-то.

– Отец служит еще?

– Так точно! Начальник связи дивизии РВСН, подполковник! – просипел я, в горле уже не осталось ни капли влаги, казалось, что слизистая оболочка испарилась.

– И на какую специальность вы хотите поступить?

– На радиста! – из последних сил выдавил я.

– Я вас поздравляю, – начальник посмотрел в бумажку. – Миронов, вы зачислены! Идите!

– Есть! – курсант открыл передо мной дверь, я вышел.

Хотелось петь, кричать на весь мир, что я зачислен. Но курсант, что инструктировал меня, показал кулак. Жест был уже привычен для него, наверное, он это делал всем, кто выскакивал из зала.

Кубарем я слетел по лестнице на улицу. Воздуха, воздуха! Расстегнул рубашку на груди, глотая воздух пересохшим горлом.

Меня окружили.

– Ну, как?

– Приняли?

Я лишь, хватая воздух ртом, кивнул.

– Молодец!

– Поздравляю.

– А куда?

– В радисты! – я прохрипел.

– А что спрашивали?

Я сбивчиво рассказал. Потом пошел пить воду в умывальник. В горле от волнения пересохло. Рубашка на спине была темная от пота. Голова кружилась. Как будто я пробежал пять километров по пересеченной местности. Лицо было также мокрым.

Разделся по пояс. Долго, жадно пил воду из-под крана, потом подставил стриженую голову под кран и долго стоял, наслаждаясь, пока кожа на затылке не заболела от холода. Вытерся рубашкой, потом ее же и надел.

Когда вернулся обратно, то несколько парней стояли и молча курили, у одного на глазах блестели слезы. Не приняли.

Как потом оказалось, недели две назад они курили в палатке, когда им дежурный офицер сделал замечание, эти абитуриенты нахамили ему, и вот он встал на мандатной комиссии и высказал, что о них думает. Хотя по баллам они проходили. Все сдали без троек. Но не нужны нашему училищу хамы. Не взяли.

Жалко, обидно. Нормальные парни. За это они получили по три наряда, отпахали свое и забыли про это. А тут на комиссии вспомнили. А потом стали выходить те, кто не прошел по конкурсу.

Приняли лишь тех, кто из детских домов. Ну, и конечно, «позвоночные». Те, за которых кто-то ходил, звонил, ходатайствовал, просил.

Среди них было очень много местных – кемеровских.

Хоть и говорили всем, что из местных стараются не брать, от них много хлопот, но тем не менее, процент их был велик. Они и на абитуре организовали что-то типа землячества. Мол, ты не дергайся особо, в город выйдешь, там тебя встретят.

Ага, не на того напали! «Не местные» им быстро и популярно объяснили, что в увольнение мы будем ходить раз в полгода, а все остальное время будем жить в казарме. И они, кстати, тоже. Поэтому пугать нас полугодовым мордобоем не стоит. Поэтому «позвоночные» быстро хвост поджали.

А, плевать, главное, что поступил, а все остальное – прорвемся! Я поступил! Я счастлив!

Сбегал на почту и отбил телеграмму родителям. Одно слово «Поступил!» Денег и так уже не было. Надо денежку экономить! Родителям и так не надо было расписывать, что и как! Они также будут рады не меньше меня.

Батя будет горд. Продолжил я его династию. Поступил в то же училище, что он закончил.

И вот построение после обеда. В строю лишь те, кто поступил. Кто не поступил – получают документы, проездные к себе домой и ждут на КПП (контрольно-пропускной пункт) машину, которая отвезет их на вокзал.