Текст книги "День курсанта"

Вячеслав Миронов
День курсанта

© Миронов Вячеслав, 2014

© Owl Winter, оформление, 2014

* * *

Посвящается всем выпускникам КВВКУС и моему сыну лейтенанту Лазареву Евгению Вячеславовичу

Абитура

Мы идем. Ночь. Роса покрыла всю траву и листву и сверкает серебром под яркой луной.

Мы – это около тысячи человек абитуры (абитуриентов) Кемеровского Высшего Военного командного училища связи.

Живем мы в тридцати километрах от славного города Кемерово, в учебном центре не менее славного училища, чем сам город.

Рядом с учебным центром, всего-то в трех километрах находится деревня со смешным названием Ягуново, рядом угольная шахта с таким же названием. Наверное, шахтер такой был. Все же называли эту деревню Ягуновкой.

Трое из нашей абитуры пошли в самоход (самовольная отлучка), и дернул их черт пойти на танцы в местный клуб. Естественно, что с местными парнями завязалась драка. Троим против многих деревенских парней стоять сложно. Шансов одержать победу «умением, а не числом» у наших из абитуры не получилось. А получились травмы.

Одному из наших пробили дубиной голову. Двое быстро ретировались назад в наш лагерь и пробежали по палаткам.

– Мужики, вставайте, наших в Ягуновке убивают! Вставайте, пошли!

– Пошли!

– Идем!

– Вперед!

– Как убивают?

– Хрен его знает!

– Но надо идти! Надо!

– Пошли!

– Вперед!

На часах было начало четвертого утра, середина июля 1984 года.

И мы пошли.

Я не скажу, что пошел весь лагерь. Нет, но, примерно четверть пошла. Некоторые возвращались назад. Таких были единицы.

В военной организации должен быть командир. И вот толпа, идущая выручать своих в деревню, тоже была полувоенной организацией. И нужен был командир. И я им стал. Почему? Черт его знает. Просто принял командование толпы, идущей в деревню, на себя.

Мы были злые как собаки. Нет, мы не были курсантами. Мы просто хотели ими стать. И сдавали вступительные экзамены. За короткий срок мы сплотились, стали одним коллективом, одним организмом.

И хоть каждый из нас был конкурентом другому, но мы переживали друг за друга. И с сожалением провожали того, кто не сдал очередной экзамен. А тут нам говорят, что кто-то из абитуры лежит избитый в деревне.

Никто толком и не знал, сколько народу там осталось. Сонное воображение юных людей рисовало картину, что человек десять наших бьется в деревне, отбиваясь от толп, наседающих злых деревенских парней. Руки сжимаются в кулаки, и мы идем вперед, спотыкаясь в неверном свете о корни деревьев, запинаясь о норы сусликов. Вперед, вперед, только вперед! Товарищи гибнут. Их убьют. Только вперед!

Я передвигался вдоль строя. Именно строя. Нас приучили за две недели ходить строем. И мы идем строем. Мы не военные, мы – кандидаты в курсанты. Но мы идем в колонну по четыре.

– Шире шаг, – командую я. – Подтянись. Не отставай. Тише. Отставить разговоры. Деревня услышит.

И деревня нас услышала. Вернее сделала вид, что не услышала. Ни одна собака не гавкнула. Они все забились в свои конуры.

Когда под утро идет толпа больше тысячи человек, пусть обутых не в кованые сапоги, а легкую обувь, но в ногу, то земля слегка подрагивает.

И мы все чувствовали единение. Мы были одним целым, мы идем на помощь своим друзьям, попавшим в беду. Держитесь, братцы! Держитесь, мы идем! Мы рядом!

Чтобы отбиться от зловредных и коварных аборигенов надо вооружиться.

В школе нас учили, что булыжник – оружие пролетариата. Все мы это усвоили хорошо, только не было столько булыжников под рукой. А были деревенские заборы из штакетника.

Мы быстро рассеялись и разобрали деревенские заборы к чертовой матери. «Бей врага его же оружием! И на его территории!» – этот лозунг мы также хорошо впитали на уроках отечественной истории.

Итак. Мы – в деревне. Месте, где, может, найдем лишь раненых товарищей. Мы вооружены. Осталось найти товарищей, прийти на помощь и покарать злодеев – жадных местных. Мы двинули в центр села. Вот и местный очаг культуры – деревенский клуб. Рядом с крыльцом огромная лужа крови.

Лужа была не просто огромной, она была чудовищно огромной. Кровь уже свернулась, но местами была еще жидкой. Казалось, что вся кровь в человеке вытекла. Но трупа рядом не было.

Беглый осмотр места происшествия дал лишь поверхностную картину происшествия. Вот сломанный забор из штакетника. Не хватает десятка досок.

Одна штакетина, сломанная пополам, валялась рядом с лужей крови. Мы шли мимо, и ропот несся по толпе:

– Это кровь абитуриента!

– Это кровь нашего.

– Бля, убью!

– Педерасты!

– Судя по штакетинам, из было человек десять.

– Точно! У наших шансов не было. Особенно, если с голыми руками.

– Бей деревенских!

Когда тысяча человек, вооруженная палками, проходит мимо лужи крови своего товарища, то в голове бьется одна мысль: «Где эти деревенские?» Убьем, порвем!

Нам не попался ни один злыдень из деревни Ягуново, мы не нашли ни раненого своего товарища, ни его труп.

Делать нечего, и мы пошли назад в наш лагерь. Мы никого не убили, не покалечили, но были горды собой. Бог в этот раз спас чьи-то жизни, здоровье, а мы не сели в тюрьму. Я мог пойти за организатора этого действа. Как говорят, пойти «паровозом».

Мы были наивные, полагая, что исчезновение на время более тысячи человек может пройти незамеченным.

Когда уходили, то пошли самым коротким путем, он пролегал рядом с постом. Там хранилась законсервированная военная техника. И часовой исправно доложил в караульное помещение, что толпа абитуриентов двинулась неизвестно куда.

Начальник караула – в штаб, а те уже в приемную комиссию. Офицеры – командиры рот абитуриентов подняли оставшихся, построили, провели поверку-перекличку и выявили «самоходчиков». («Самоход» – самовольная отлучка из расположения воинской части.)

И когда мы стали подходить к нашему лагерю, то включились прожекторы. Мы, как зайцы, рванули к своим палаткам. Сердце рвалось из груди, только сейчас, на бегу, я понял, что могу элементарно вылететь с абитуры.

Мой отец – офицер не простит мне второго подряд провала при поступлении в военное училище. Первый раз я поступал в Омское общевойсковое военное училище, завалил сочинение, плохой почерк. Буква непонятна – ошибка. Таким образом, насчитали 32 ошибки, а сейчас могут отчислить по «залету».

Пот от страха и возбуждения катился по всему телу. Говорят, что человек в момент выброса адреналина может многое.

Если бы в этот момент был кротом, то прорыл бы тоннель к ядру Земли.

Сходу заскочил в свою палатку и сбросил на ходу кеды, нырнул под одеяло. И притворился валенком. Мол, лежу, сплю, ни о каких походах в Ягуновку не знаю.

По лагерю слышался топот сотен ног, рвущихся в свои палатки.

В палатке проснулись те, кто не пошел с нами. Либо сильно спать хотел, либо кто просто не пошел из-за трусости или иных убеждений.

– Не прячьтесь, мужики, – голоса у тех, кто остался, были вальяжные, спокойные, мол, не суетитесь под клиентом.

В палатке жило по восемь абитуриентов, не пошли трое.

– А, что? – сердце выпрыгивало из груди.

– Всех построили, пересчитали, записали, так, что готовьтесь…

– К чему? Готовиться к чему?

– К разбирательству, – голос ленив, было слышно, как он сладко потягивался ото сна, суставы хрустели в истоме, голос был переполнен самодовольства.

Два других голоса были полны сочувствия.

– Как там хоть прошло-то, а?

– Хреново. Никого не нашли.

– Скорее, хорошо, что никого не нашли. А то бы поубивали на хрен, – я пытался взять себя в руки и осмыслить, что же произошло.

В лагере послышалось какое-то движение.

– Батальон, подъем, выходи строиться на поверку!

– Командирам рот построить роты! – слышался голос командира батальона абитуры полковника Абрамова.

– Быстрее, быстрее! Первая рота, подъем! Строиться!

– Вторая рота, подъем, строиться!

– Взвод, подъем, строиться! – это я вышел из палатки и командовал. На абитуре исполнял обязанности заместителя командира взвода, а проще «замка».

Все бегом выбегали на поверку. Благо, что большая часть была одета, только обуться.

До всех уже дошло, что «попались».

Наш командир роты капитан Вертков начал читать список личного состава.

Если раньше, до похода, кто-нибудь периодически позволял себе вольность и кричал: «тута», «здеся», «а куда я денусь»! Все это встречалось дружным, одобрительным смехом.

Сейчас же все громко рявкали в темноту «Я»!

Мой взвод был на месте.

Раньше, до «массового исхода», абитуриенты, стоявшие в задних рядах при вечерней поверке кричали в темноту «Я» и переходили на свободное место, а затем кричали «Я» за отсутствующего. На весь батальон всего четыре лампочки. Поэтому в темноте, которая начиналась в двух метрах, сложно было рассмотреть, кто из абитуриентов на месте, а кого нет.

Но сегодня был иной случай.

Вертков пошел читать «по головам», чтобы кто-то в темноте не ответил за отсутствующего.

Все на месте.

– Равняйсь! Смирно! Равнение на середину! – и приложив руку к фуражке, наш ротный, потопал, изображая строевой шаг, к полковнику Абрамову. – Товарищ полковник, во второй роте абитуриентов поверка произведена, лиц незаконно отсутствующих нет. Командир роты капитан Вертков!

Точно также командиры остальных трех рот доложили, что «самоходчики» все вернулись в строй.

В первом взводе послышался разговор:

– Ну, вот теперь отчислят всех самоходчиков. И конкурс меньше будет. Поступим. – голос самодовольный.

– А по сопатке? – не оборачиваясь, спросил я.

– Чего? – голос уже агрессивный.

– Что слышал. Скучно мне одному уходить.

Все знали, что в случае драки отчисляли обоих абитуриентов, не вникая в суть конфликта. Есть драка, значит, вон из училища. Были такие прецеденты.

– Батальон – отбой! – скомандовал полковник Абрамов. – Разойдись! Через две минуты, чтобы никого не видел, иначе весь батальон будет заниматься строевой подготовкой!

Строй рассыпался. И по палаткам. Утром у нашего взвода экзамен по математике. Устно. Хотя разве это имеет большое значение? Ведь могут и отчислить всех участников похода в Ягуновку, запросто.

Наутро был развод личного состава абитуриентов, а после мы пошли на экзамен. Те, кто был свободен от сдачи экзамена в этот день сели писать объяснительные по поводу ночного инцидента.

По лагерю ходили слухи, противоречащие друг другу.

Выгнать все полторы тысячи человек – не могли. Оказывается, именно столько ходило в «набег на половцев».

Говорят, что будут «вышибать» лишь зачинщиков. Тех, кто попал в драку, ну, и тех, кто организовал поход, поднял лагерь.

Лагерь я не поднимал, я лишь командовал. Этого хватит.

С такими грустными мыслями я привел свой взвод на математику. Смертельно хотелось спать. И было страшно, что после экзамена, вне зависимости от его результатов, я отправлюсь домой.

Дождался, когда меня вызовут, взял билет и спокойно отправился готовиться.

После того как не поступил в военное училище, я по настоянию родителей, и дабы не растерять знания, поступил в Марийский Политех, на радио факультет, закончил его первый курс и пошел вновь поступать в военное училище. Но благодаря усиленным занятиям по начертательной геометрии, инженерной графике изрядно посадил глаза и не мог уже поступать в ВОКУ. Вот и пошел по стопам своего отца – в Кемеровское ВВКУС.

Поэтому для меня школьный курс математики, физики казался детским лепетом на лужайке.

Быстро ответил на теоретические вопросы. Посмотрел задачу. Можно было ее решить «школьным» способом, то есть применяя формулы, исписать два листа и найти результат. Я решил сделать проще – с помощью двойного интеграла.

Когда подошла моя очередь отвечать, то преподаватель посмотрела мои записи, удивилась. Спросила, откуда у меня такие познания в высшей математике.

– Закончил первый курс Политеха, – скромно ответил я.

– В Кемерово?

– Нет. В Йошкар-Оле.

– Это как понимаешь? – женщина спросила меня, показывая на первый вопрос.

Вкратце я доложил. Она молча поставила в ведомость «отлично» напротив моей фамилии.

Я должен был ликовать, прыгать от радости. Я сдал русский (сочинение) на «хорошо», физику (устно), математику (устно и письменно) на «отлично». Осталась одна физкультура. Сдать ее на «хорошо», и все – я поступил.

Только до экзамена по физкультуре я могу и не дожить.

Меня окружили. И те, кто сдал, и те, кто только ждал вызова.

– Ну, как, Славка?

– Пять баллов, – я устало махнул рукой, хотелось спать.

– А что попалось?

Я рассказал. Кто-то сделал отметки в перечне вопросов.

– Славка, не дрейфь! – кто-то положил руку мне на плечо.

Обернулся, это был Зеленый. «Зеленым» его прозвали за ярко-зеленый цвет его штанов, а фамилия была у него Салимзянов. Он – из Казани, я – из Йошкар-Олы. Двести верст между городами. Почти земляки. Он был из третьего взвода нашей роты, я – со второго. Взвод Зеленого сегодня ничего не сдавал.

– Посмотрим, – я махнул рукой, достал сигареты.

– Тут с нас объяснительные взяли, – Зеленый стрельнул у меня сигарету, затянулся, с паузой выпустил дым, любуясь двумя кольцами, которые вдруг образовались в струе его дыма.

– Зеленый, я тебе сейчас пасть порву, – пообещал я.

– Ну, вот, я и говорю, что все, кроме тех, кто экзамены сейчас сдает, писали объяснения, написали, что мы пошли строем. Мол, почти военные, чтобы защитить честь и достоинство наших товарищей и не допустить их убийства. Понял! О, как!

– Это кто вас надоумил?

– Не знаю, – Зеленый пожал плечами. – Просто так все написали, как под копирку. Ну, также написали все, что именно ты нас вел в деревню и назад.

– Ну, и звиздец мне! – я в отчаянии плюнул.

– Да, не бойся ты! – подошел Серега Мазур. Он был, как и Зеленый из Казани, мы быстро и с ним сошлись.

– Миронов! Миронов сдал экзамен? – прибежал дневальный по штабу.

– Сдал, – я помахал рукой ему, чтобы видел, куда бежать.

– Здорово. Дай докурить. Тебя в штаб вызывают. К замполиту. Насчет похода в Ягуновку.

– На, – я сделал затяжку, передал окурок дневальному, он был из четвертой роты. – Чем пахнет?

– АХЗ.

– Чего? – не понял я.

– А хрен его знает, – дневальный пожал плечами – Иди. Второй этаж, третья дверь по левой стороне.

Побежал в сторону штаба. По плацу ходить нельзя, вокруг плаца бегом. По пути мне встретился наш ротный – Вертков.

– Миронов, стой! – приказал он.

– Я! – резко затормозил, еле на ногах устоял.

– Куда?

– В штаб. Замполит вызывает.

– Понятно, – он кивнул, у него медлительные манеры, хотя мужик, вроде ничего. – Ты зачем в деревню ночью ходил?

– Своих выручать.

– Понятно, – он снова кивнул и задумался. – Теперь думай, кто тебя будет выручать.

– Не знаю, – на душе стало еще хуже, чем было.

– Я это… – снова небольшая пауза. – Слово за тебя замолвил. Не знаю, поможет или нет. Но спрашивали, как ты себя ведешь и мое мнение. Я сказал, что нужно оставить. Иди.

– Есть! – я развернулся, чтобы продолжить свой забег.

– Стой. Иди сюда, – он поманил меня пальцем, я подошел. – Скажешь, что возглавил колонну, чтобы не допустить кровопролития. Понял? – я кивнул. – Стой на этом, пусть режут на куски. Спас, мол, ситуацию. Дело заминают, поэтому, глубоко копать не должны. Но никому про меня. Ни слова. Понял?

– Спасибо, товарищ капитан! – вырвалось у меня совершенно искренне.

В многотысячном коллективе лагеря кто-то замолвил за меня доброе слово.

– Давай… Иди, Миронов, – Вертков внимательно смотрел на меня.

Я молча кивнул. В душе загорелся огонек надежды.

Верткова за глаза называли «Слоном». За его медлительность. Но для меня сейчас он был спасителем. Все-таки ротный, пусть на абитуре, но знает всех своих подчиненных. К его мнению должны были прислушаться!

Я вбежал на второй этаж штаба на одном дыхании. Сердце колотилось бешено. Готово было выпрыгнуть не то что из груди, а из глаз. Во рту пересохло. Точно такое же ощущение, когда дрался в массовой драке. Только сейчас было хуже. Я не мог не ударить, и не пойти не мог тоже. Как на эшафот. Неизбежность. Вот тогда я понял, что именно это обозначает.

Постучал в обитую кожзаменителем дверь.

– Войдите, – приглушенный голос из-за двери.

– Товарищ майор, абитуриент Миронов по вашему приказанию прибыл! – как можно четче отрапортовал я.

– Заходи, Миронов, садись, – майор сидел, перед ним были разложены многочисленные объяснительные моих товарищей по лагерю.

– Есть! – я сел на обычный армейский табурет.

«Ни дать, ни взять, как оловянный солдатик!» – такая мысль промелькнула у меня в голове.

Майор оторвался от бумаг и внимательно смотрел на меня.

– Что скажешь в свое оправдание, Миронов?

– Пошел в деревню и возглавил народ, чтобы не допустить кровопролития, – выпалил я.

– Давно придумал или кто надоумил? – майор пытливо смотрел мне в глаза.

Я сделал самое честное лицо, какое мог изобразить.

– У меня отец – офицер, он это училище заканчивал. И я знаю, каково быть командиром. И еще отец меня всегда учил не прятаться за спинами других и брать на себя ответственность. Ну, а коль, я назначен заместителем командира взвода, то и пошел со своими подчиненными. Я никого не звал. Но и в стороне остаться не мог. Вы бы меня сейчас спрашивали, почему люди ушли, а командир остался? Зато они пошли строем, а не толпой, оравой. Так бы разбрелись по деревне, выискивая жертву, а прошли лишь по центральной улице, а потом вернулись в лагерь. Все. Никто не отстал, никто не пострадал.

– Зачем забор разобрали? – уже заинтересованно майор смотрит на меня.

– Тут я уже ничего поделать не смог, – я развел руками. – Лучше забор, чем что-то другое.

– Сам думаешь, что с тобой сделают?

– Я не знал тех, кто ушел в «самоход», людей не собирал по лагерю. Я лишь спас деревню от разграбления. И никто не пострадал, – я смотрел самыми честными, преданными глазами на майора, какие мог изобразить.

– Так может тебя орденом наградить? – он чуть усмехнулся.

– Орденов не надо, лучше в училище примите.

– Посмотрим, посмотрим. Говоришь, что отец у тебя это училище закончил?

– Так точно.

– В каком году?

– В 1965.

– Сейчас служит?

– Служит. Начальник связи дивизии РВСН (ракетные войска стратегического назначения), подполковник.

– Академию закончил отец?

– Закончил, в Ленинграде.

– Имени великого связиста Буденного? – майор усмехнулся. – И ты хочешь стать связистом?

– Хочу.

– Ну, не знаю, не знаю, – он с сомнением покачал головой.

– Есть у меня шанс, что я останусь? – самые преданные и жалостливые глаза.

– Командир батальона и начальник училища примут решение, – ответил майор, глядя на меня, постукивая торцом авторучки по столу. – У меня тек пот по спине, руки предательски потели, трусы тоже были мокрые. – Как сдал экзамен?

– На отлично.

– Осталась физкультура тебе и мандатная комиссия. Иди, Миронов, готовься. Думаю, что такие как ты нужны в нашем училище, – он внимательно смотрел мне в глаза.

– Спасибо. Спасибо! – я готов был взорваться от эмоций.

– Иди.

– Есть! – я вскочил и буквально вылетел из кабинета замполита.

Выскочил на улицу. Вздохнул полной грудью воздух. Как свежо, как хорошо! Как здорово! Если бы сейчас сдавали физо, то я бы пролетел стометровку с мировым рекордом. Я просто низко летел над землей, а не бежал.

Вот мой взвод.

– Ну, как?

– Как ты?

– Оставили?

Голоса сочувствующие. Искренние.

– Вроде, оставили. На дверь не показали, – я был рад.

Закурил сам. У меня народ быстро «расстрелял» всю пачку. Свои они успеют покурить, сначала надо выкурить чужие.

– Ну, и зашибись, что оставили! – меня хлопали по спине, поздравляли.

– Спасибо!

– Как себя чувствуешь, Славян? – это Мазур Серега.

– Такое ощущение, что объявили приговор, одели петлю на шею, а в последнюю минуту передумали, – мы сидели на траве, опершись спинами о березу.

– Как наши сдают?

– Пятерых завалили. – Серега вздохнул – Одного со «шпорой» (шпаргалка) засекли. Выгнали. «Банан» (двойку) в ведомость «закатали», и все. Привет родителям.

– Жаль мужиков, – я вздохнул.

– Готовиться надо было, а не дрыхнуть и суслов гонять, – голос Сереги был тверд.

Самоподготовка у нас проходила на опушке леса, прямо на траве, если дождь – то в палатках. В окрестностях Кемерово много сусликов, и если идти по полю и не глядеть под ноги, то споткнешься о нору суслика.

Если тихо сидеть, то суслики осторожно выглядывали из своих норок. Если не видно опасности, садились столбиками и пересвистывались с соседями.

Многие абитуриенты развлекались тем, что ставили на сусликов петли. Выливали несколько ведер воды в их норы. Суслик выпрыгивал из другой норы. И как бы не старались, ни разу не удалось поймать хитрого зверька. Но безделье и охотничий азарт делали свое дело и раз за разом, день за днем пытались поймать сусла. И вот один из таких «охотников за мясом» вылетел. За жестокое обращение с животными. Предстоит живодеру поездка домой.

Я вспомнил, когда в прошлом году точно также отправился в такую поездку.

Ехал не один, со мной был еще один такой же горемыка, только из танкового училища, что в Омске.

Проезд у нас бесплатный в плацкартном вагоне. Только денег у меня было двадцать копеек, а у меня попутчика – пятьдесят. Купили билеты. А за постель по рублю заплатить нечем.

Проводница ворчит, чтобы матрацы мы не трогали, коль постель не покупаем.

Мы рассказали, что мы горе-абитуриенты, едем домой. И денег у нас лишь на пару буханок хлеба, не то, что на постель, и на поесть нет.

Сжалилась тетка, дала нам два комплекта белья использованного. А есть хочется, аж живот сводит, и в глазах пятна пляшут. Кто по настоящему голодал – поймет.

И народ сидит, жрет и смотрит, что два пацана смотрят к ним в рот голодными глазами, и никто не подавится, никто не угостит.

На наше счастье, на ближайшей маленькой станции вышли пассажиры, что занимали нижние места в нашем «купе», и заходят две молоденькие девчонки.

Мы-то были после десятого класса, а эти две – после восьмого. Ехали они в Казань поступать в юридический техникум. Девчонки симпатичные, деревенские. И сумок у них много. И от них так вкусно пахнет. Мне кажется, что я запах из их сумок почуял еще с перрона.

Мы с ними сразу познакомились, помогли сумки донести до нашего купе. Проводница посмотрела на наши маневры и подмигнула нам, мол, пацаны, не теряйтесь!

Девчонки тут же разложили свою вкусную снедь, лишь поезд тронулся. И пригласили нас за стол:

– Мальчики, вы с нами чаю попьете?

Второй раз нас звать не пришлось. Мы коршунами слетели с наших верхних полок и накинулись на еду. Девчонки испуганно смотрели на нас и лишь периодически выкладывали новые порции еды из своих многочисленных сумок.

Так мы встали к ним на довольствие до самой Казани. Я с благодарностью вспомнил свое годичной давности приключение. Спасибо вам, девчонки!

В Казани мне нужно было пересесть на электричку до Йошкар-Олы. Денег нет, поехал «зайцем». Не в первый раз. Только вот обычно мы ездили на крыше «зайцами». Часть пути.

До станции Зеленый Дол от Казани ехать зайцем опасно. Вверху – высоковольтная контактная сеть. А вот в Зеленом Доле можно и на крышу вылезти, спасаясь от контролеров.

Неоднократно мы так ездили в Казань за сигаретами, когда у нас в городе кончались, пива попить или просто с казанскими подраться. В маленьком городе мало развлечений. Вот и ездили за острыми ощущениями в большой город.

От таких воспоминаний в животе заурчало. Эх, какая курочка была у девочек! А окорок! Слюна побежала сильнее, в животе заурчало громче.

– Идем, Серега, в «чипок» (чайная (чрезвычайная индивидуальная помощь оголодавшему курсанту), кафе) сгоняем. Наши еще час сдавать будут. Успеем.

Кормили нас на абитуре плохо. Это нам по молодости лет так казалось. Суп из гнилой картошки. Хотя гнилая картошка – это еще можно есть. А вот когда из «пластмассовой» картошки – вообще есть невозможно. Это сушеная картошка. Но на вкус, как ручку жуешь. Мерзость, гадость. По слухам, даже свиньи отказывались есть эту картошку. Бастовали, намеренно худея. Какой садист ее придумал нам давать?!

На второе неизменная овсянка, или «дробь № 16», – перловая каша с огромными кусками вареного сала.

Пока были деньги, мы бегали в чипок, подъедались. Там было печенье, сигареты, сок в трехлитровых банках, леденцы, карамель.

Пока мы уплетали за обе щеки все купленное, запивая все это томатным соком, подошли абитуриенты из других рот.

– Здорово, Лысый! – они поздоровались со мной.

За мою короткую стрижку и большие залысины на лбу, меня часто звали Лысым.

– Здорово.

– А мы думали, что тебя отчислили.

– Передумали, – я ответил с полным ртом, в животе голод утихал.

– Поздравляем, – они пожали руку. – Жаль было, если бы тебя выгнали. Вы что сдаете?

– Математику устно. А вы?

– Физику. Не дай Бог к Матвееву попасть – зверь.

– Знаю, я ему сдавал физику, – я кивнул.

– И как сдал?

– Пятерочка. И математику сегодня точно также.

– Молодец. А мы еще не ходили, – они вздохнули.

– Ни пуха, ни пера!

– Пошел к черту!

Тут подошли представители национальных меньшинств, так мы назвали тех, кто прибыл поступать в наше училище из союзных республик.

Никто из нас не был националистом, расистом, многие из прибывших были нормальные парни. Нам только было обидно, что они уже поступили, а мы только в процессе.

Если мы все здесь, в лагере, потели на вступительных экзаменах, то эти национальные кадры уже сдали все экзамены у себя на родине, при своих военкоматах.

Точно также как и солдаты, что прибыли из войск. Экзамены сдавали при своих окружных комиссиях. Эти две группы – солдаты и «кадры» держались особняком ото всего пестрого лагеря абитуриентов. И ночью на помощь в Ягуновку никто не ходил. Хотя, их тоже звали.

Ничего страшного, у них свои понятия о взаимовыручке.

Все мы с ревностью и завистью относились к этим двум категориям, что уже поступили.

Разговаривая с некоторыми, прибывшими из Средней Азии, покатывались со смеху.

Некоторые либо вообще не говорили по-русски, либо очень плохо. Но зато, какие истории они рассказывали о своих мотивах при выборе специальности!

Один нам поведал то, что у них председатель колхоза – бывший военный, вот он и отправил его учиться в военное училище. Езжай, говорит, учись, как выучишься, вернешься домой, я уйду на пенсию, а ты станешь председателем колхоза.

Еще один поехал в военное училище лишь потому, что в училище выдавали бесплатно права на управление автомобилем.

А почему именно в Кемерово?

Все просто. Кто из клана побогаче – те в европейскую часть, да, в тыловое училище или финансовое, а кто победнее – в Сибирь.

Многие из уже поступивших были нормальные парни, общительные. Щедро угощали своими припасами, что привезли из дома. Впервые попробовали узбекские лепешки, какие-то сладости. Попробовали сигареты, что делают в Узбекистане, Казахстане. Интересно. Да, и просто поговорить, пообщаться, тоже интересно. Без снобизма, без высокомерия, нормальные парни.

И еще, что бросалось в глаза, так то, что было точно по два представителя национальностей. По два узбека, по два таджика, казаха и всех остальных тоже по два. И, как правило, один из них плохо говорил по-русски, второй более-менее сносно. Исключение, пожалуй, составляли лишь казахи. Те спокойно разговаривали по-русски. Они быстро перезнакомились со всем лагерем.

Много было парней, кто приехал поступать из Казахстана, земляки.

Парня из моего взвода Серегу Бугаевского («Буга» или «Хохол»), он из села на Украине, также обманули в военкомате.

Когда в военкомате дошло дело до выбора конкретного военного училища, то ему говорят, мол, давай, езжай в Кемерово. У военкомата своя разнарядка, свой резон, свой пиковый интерес. Как продавцы живого товара.

– А где это? – интересуется Буга у военкоматчиков.

– Иваново знаешь? – спрашивают у него.

– Знаю!

– Орехово-Зуево знаешь?

– Ну, не знаю, слышал, где-то под Москвой?

– Правильно, недалеко от Москвы, и до Кемерово там рукой подать. Поедешь?

– Конечно, поеду! – от Москвы недалеко и до дома рукой подать. Климат не холодный.

Выписали ему военно-перевозочные документы (ВПД), сел Серега в поезд, Москву проехал, стал собирать постель, идет к проводнику, та ему и говорит:

– Сынок, ты куда?

– Как куда! Скоро Кемерово! – возмущается Серега.

– До Кемерово еще почти трое суток ехать. В Сибири это!

И как рассказывал Серега, тут он понял, что его жестоко и подло обманули.

В Западной части СССР о Сибири было мнение, что медведи ходят летом по улице, это уже обычное явление, они роются по помойкам, совсем как бродячие собаки. А вот зимой не дай Бог встретить медведя-шатуна в городе – задерет насмерть.

И вообще, что летом в тенистых уголках городских парков, скверах, лежит метровый слой снега, и покойников зимой не хоронят, складывают штабелями в сенях и ждут весны.

Когда приехал все-таки в Кемерово, то был поражен сорокаградусной жарой, обилием красивых девчонок.

М-да, это точно, что-что, а в Сибири самые красивые девчонки. Идешь по улице, и глаза в разные стороны разбегаются от красоты, так бы и познакомился со всеми! И сразу! Одновременно! О девчонках мы тут все постоянно думаем.

Солдаты, что поступили на выездных комиссиях, держались высокомерно. Не опускались до общения с нами – абитурой.

Кто-то отслужил уже по полгода, кто – год, а были двое, кто и по полтора года.

И были представлены различные рода и виды войск. Были и десантники, один из них – Егоров – прибыл из Германии. Росту в нем было около ста восьмидесяти сантиметров, а весу более сотни килограммов. Как он был десантником? Наверное, его сбрасывали на грузовом парашюте.

Солдаты его звали «толстым». На самом деле он был толстым, на общей физзарядке он увиливал от перекладины, ссылаясь на растяжение руки или еще чего-нибудь.

Многие же солдаты с удовольствием показывали на спортивных снарядах, чему они научились в армии.

В принципе, ничего особенного. Подъем-переворотом, склепка, выход силой на одну, на две руки, «задний козел» и прочее.

Все это мы еще мальчишками во дворе научились делать.

Была еще одна категория тех, кто поступал. Они усиленно зубрили, мало с кем общались, больше молчали в шумных компаниях на самоподготовке, сидели немного в стороне. Иногда им хотелось вставить реплику, но они сдерживались, молча курили, бросая быстрые взгляды на окружающих.

И по виду не скажешь, что они были отличниками или задохликами. С одним я разговорился как-то. Вскользь он обронил, что другого выхода нет. И ему надо обязательно поступить, не поступит – приедет домой, там его менты повяжут.

«Хулиганка», драка, кого-то хорошо приложил, человек в больнице, но живой. Возбуждено уголовное дело по факту нанесения побоев средней степени тяжести, вот он рванул в военное училище. Только военные не выдадут, военные не сдадут. Тут свой мир. Свои законы. Ты становишься членом военной касты, военного сословия. И судить тебя будут лишь военные своим, военным трибуналом. И только за военные преступления. А то, что менты даже вслед за тобой пришлют – положат под сукно. Ты – государственный человек. И жизнь твоя, здоровье – все принадлежит армии. Армейскому братству. Как раньше было «С Дона выдачи нет!» Так и из армии нет выдачи. И никто не может тебя осудить, кроме армии. И менты тебе теперь не указ. Даже если тебя милиция сгребла, то все равно ничего сделать с тобой не сможет – передаст в военную комендатуру, то есть к своим. Ты – в армии. И поэтому ты вне зоны влияния ментов. И от того не любят они военных, а военные их. И тех, кто служит во внутренних войсках, тоже не любим. Мы. Потому что они ментам служат. Вроде, и наши – военные, но с ментами. Не наши они.