Текст книги "День курсанта"

Некоторые умельцы перочинным ножом из ветки делали трубку-носогрейку. Маленькая такая, туда высыпался табак из окурков, и можно было, не спеша потянуть трубочку. Это было преимуществом перед мундштуком. В мундштук вставил «чинар», пару затяжек, и все, пора искать новый окурок, а вот с «носогрейкой» можно много забить табака.

Также хороши папиросы. Ну, «Казбек» – дорого, «Герцеговина Флор» – очень дорого. Дороже сигарет. Но, вкусно, очень вкусно. Но очень дорого, страшно дорого! А вот «Беломорканал» или «Любительские» – это про нас. У «Любительских» что хорошо, в мундштук вставлен кусочек ваты, чтобы табак в рот не лез.

Мундштук можно сделать из обычного колпачка ручки. Проковырял гвоздиком дырочку – кури!

Всем курильщикам или как говорил новый комбат «курцам» известно, что лучший «Беломор» – ленинградский. По этому поводу есть старый анекдот.

Все директора табачных фабрик приехали для обмена опытом на питерскую фабрику, научиться, как делать качественный «Беломор».

Главный технолог показывает, рассказывает:

– Берем кочан капусты, пропускаем через лошадь, полученное сушим, тщательно измельчаем, потом добавляем немного табака и набиваем папиросы. Вот и все наши секреты.

– А, вы еще и табак добавляете! – воскликнул один из директоров – А то мы просто капустой и лошадью обходимся!

Так что, тема курева в армии – отдельная история. Многие офицеры курят и с пониманием относятся к курильщикам – курсантам. Хотя все прекрасно понимали, что для того чтобы выдержать темп нагрузок, нужно бросать курить. Дыхалки зачастую не хватало на кроссах, но чтобы согреться, отвлечься, снять стресс – без сигарет никуда.

И что бы ни говорили врачи, что при курении падает температура тела, но по личному ощущению получалось, когда холодно – закурил и согрелся.

Некоторые бросали курить, кто-то, наоборот, начинал. Круговорот курильщиков в природе.

А самым заядлым курильщиком в батальоне был наш новый комбат – подполковник Старун. Такое ощущение, что когда он не в строю, то с сигаретой в зубах.

А еще через пару дней нам представили и нашего командира роты – капитана Земцова Сергея Алексеевича. Он сразу получил кличку «Зема». Этот сразу выделялся из всех офицеров. Подтянутый, накаченный, небольшого роста, но умел носить форму. Не просто как офицер, а как-то по-щегольски. Как он скромно рассказал про себя, что является кандидатом в мастера спорта по боксу.

– Рота, подъем!

– Подъем!

– Подъем!

– Подъем!

Эхом пронеслось по роте, командовали замкомвзвода, командиры отделений.

Рота построилась. Зема принял доклад. Глядя на наши сонные рожы, тела, что поеживались под осенним ветром, решил поднять нам настроение:

– Чем отличается гражданский от военного по команде «подъем»?

– Гражданский не слышит команды «подъем»?

– Неправильный ответ! Военный, в отличие от гражданского, по команде «подъем», не думает, что ему одеть, чтобы выглядеть покрасивее, поэффектнее. Он всегда одет красиво и эффектно. А сейчас… Утренняя зарядка! Старшина – командуйте!

Сам ротный вышел с нами проводить физическую зарядку, был в спортивных трусах, кроссовках, с голым торсом, загорелый.

Мышцы перекатывались под кожей, мощный торс, на животе ни единой жиринки – сплошные «кубики».

И тут наша рота поняла, что все утренние зарядки, которые у нас были – завтрак на утренней росе.

Зема с ходу задал такой тон бега на зарядке, что уже через десять минут полроты выдохлось. Он бежал рядом легко, пружинисто, по ходу махал руками, разминался, как это делают боксеры, «бой с тенью», то спиной вперед бежал. Все это видели у Лехи Мигаля, но у ротного это получалось более естественно, непринужденно. И более страшно. Не хотелось попасть под его кулак.

А потом начались отжимания от сырой, грязной земли. Если раньше старшина, когда проводил зарядку, то он стоял и командовал, то сейчас его тоже уткнули мордой в землю, как всех. Хоть что-то хорошее этим утром! И сам комроты отжимался со всеми на кулаках. Иногда упруго отталкивался от земли и хлопал в ладоши. Вскакивал, пробегал вдоль строя, делал замечания и снова со всеми отжимался. Если бывшие солдаты раньше филонили, старшина им прощал, то сейчас они отжимались вместе со всеми. Включая и Егорова. Этому приходилось несладко. После пяти отжиманий он «сдох».

Потом снова бег по пересеченной местности и уже никто не обращал внимания на дорогу, неслись, как загнанные лоси, не выбирая дороги, лишь бы добежать, дыхания уже давно не было. Первое дыхание закончилось, второе еще не открылось. Потом снова «упор лежа принять»! Тридцать отжиманий! Если кто будет филонить – взвод лентяя будет отжиматься по пятьдесят раз!!! А лентяй будет считать взводу. Но, упаси Боже, если кто-то «залетит»!

Но пронесло роту. Никто не был замечен.

В расположение вернулись последними из батальона. Остальные уже заканчивали умываться и строились на утренний осмотр.

Осматривали друг друга. Сапоги, начищенные с вечера до зеркального блеска, были заляпаны грязью, носки сапог вообще убитые, упирались же при отжимании в землю. Просто пройтись тряпкой – бархоткой, как это было раньше, – не поможет, надо мыть и чистить заново. Брюки тоже убиты. От стрелок остались лишь воспоминания. Колени тоже забрызганы грязью. На заднице видны следы грязи – неприятные последствия кросса по пересеченной местности. Ротный кричал, командовал «Ускорение». И вот бежали с ускорением, забрасывая ноги назад. Дозабрасывались…

– Сорок вторая рота, построение на утренний осмотр через десять минут! – орал дневальный.

– Какой осмотр, мы еще не умывались!

– Сдурел что ли, чиститься надо!

– Заткнись, придурок!

Роте надо было на ком-то отыграться, сорвать злость. Им оказался дневальный.

За него вступился дежурный по роте:

– Кому, что не нравится – подходи ко мне! Распорядок дня! Сорвете – меня будут иметь во всех видах!

– Да ты знаешь, какая у нас физзарядка была!!!

– Зема задрочил!

– Посмотри, мы грязные, как свиньи!

С ворчанием, взяв из палаток туалетные принадлежности, помчались умываться.

Три роты, что были перед нами, умылись… Дневальные не успели навести порядок. Вода, комки грязи на полу. Того и смотри, чтобы не упасть в эту жижу. Умылись, кое-как помыли сапоги там же, где умывались. Не до сантиментов и приличий! Через три минуты построение на утренний осмотр.

Иногда кто-то из курсантов оставлял полотенце в умывальнике.

Серега Бровченко подобрал и тщательно чужим полотенцем натирал сапоги. Свое у него болталось на шее.

За ним я взял это полотенце и тоже быстро, насухо вытер сапоги, потом еще кто-то из роты взял. Кому-то не повезло. Он вернется за ним перед обедом, до этого времени не будет, он будет неприятно удивлен, когда увидит черную тряпку, которая будет висеть рядом с умывальником, если дневальный еще не придумает новое применение этому полотенцу. Ну, а когда придет время менять белье, то сержанты по голове не погладят этого растеряху. А также ему нужно чем-то вытираться все это время. Но это его проблемы, не наши. У нас – утренний осмотр!

Ротный и взводные уже ждали нас. Ротный начищен, наглажен, голову всегда держит прямо, высоко задрав подбородок, спина прямая, как лом проглотил. По внешнему виду весь такой уставной, как с картинки из «Строевого Устава ВС СССР». Молодцеватые, вечно ироничные Баров и Тропин на его фоне выглядели помятыми и потертыми, не говоря уже про Верткова.

Земцову, который бегло провел сам утренний осмотр роты, не понравилось, как начищены бляхи, как наглажены, как затянуты ремни. Про начищенные сапоги он высказался, что мы всей ротой навоз месили.

Было слышно, как шипят от злости курсанты, мол, сам физзарядку провел по грязи, а тут… Сам же виноват, что рота на разводе будет выглядеть, как чмыри задроченные.

На разводе Старун громко, четко, срывая прокуренное горло, сообщил нам:

– Товарищи курсанты! Ваш набор после окончания обучения будет почти в полном составе направлен для прохождения службы в Афганистан, в ограниченный контингент. Поэтому он самый большой набор в истории училища. Также вас набрали с «перебором» с тем расчетом, чтобы отсеять тех, кто не готов к службе в горно-пустынной местности, не готов воевать. И к вашему батальону, к каждому из вас будет строгий, нет, строжайший подход. Вас будут учить воевать и побеждать. Армия – не детский сад! Связь – нерв армии. И в случае вашей плохой подготовки, погибнут люди! Поэтому проще исключить неуспевающих в училище, чем потом ваши плохие отметки исправлять на поле боя кровью! Вы будете или выполнять всю программу подготовки на пять, или будете отчислены! Еще раз повторяю, что спрос будет наижесточайший. Нарушителей дисциплины будем выгонять, кто не справляется с учебной программой – долой! Многие из вас поступили в училище по блату, так вот, заявляю всем и каждому такому блатному, что никто не сможет повлиять на мое решение об отчислении того, кто не будет соответствовать критериям подготовки. Если кто-то надеется, что удастся увильнуть от Афгана после окончания училища – не рассчитывайте! Паре – тройке курсантов, может, и повезет, но все остальные – в Афганистан. Воевать! И если надо, то и умирать! Поэтому, товарищи курсанты! До присяги у вас есть еще время подумать, одуматься и добровольно подать рапорт об отчислении из училища! Подчеркиваю – до присяги! Уедете домой к маме с папой, забудете про военное училище, как про кошмарный сон! После принятия присяги дорога только в войска! Сейчас по моему указанию, ваша подготовка будет усилена, чтобы простимулировать у вас желание покинуть училище. Также чтобы не было самовольных отлучек, по моей команде, дежурный офицер не будет ходить по палаткам и считать вас по ногам, а будет построение ночью всего батальона или какой-нибудь роты выборочно. Кому не нравится – рапорт на стол об отчислении! Прошу усвоить для всех, что в батальоне я – командир. И я решаю, как жить батальону!

После такой «вдохновительно-напутственной» речи нас развели на занятия. И ротный проводил лично занятия по строевой подготовке. Оказывается, что все мы умели делать – неправильно!

Старун стоял на краю плаца и курил. Судя по тому, что делал Земцов, ему нравилось. Он даже несколько раз ободрительно прокричал ему:

– Молодец, капитан! Так и научите эту группу гражданских лиц, на которых без слез смотреть нельзя, именуемых сорок второй ротой, строевой выправке!

И Зема показал нам, как нужно ходить! Такого мы еще не видели! Никогда не полагал, что строевую подготовку можно довести до искусства! Как ходил строевым шагом Земцов, можно было смотреть завороженно. Подбородок приподнят, а когда по команде «Равняйсь» он поворачивал голову, он не просто ее поворачивал, а слегка набок, и приподнятый подбородок вздергивался еще выше. Когда он нас заставил повторить эту команду, я думал, что сломаются шейные позвонки или же порвутся мышцы на шее. Он же, с садистским изуверством, отдал эту команду, и пока мы старательно удерживали шею с головой в таком положении, ходил и каждому поправлял голову! Всей роте! У меня он вздернул подбородок и выкрутил шею так, что казалось, воздух перестанет поступать в легкие!

Поляна – великодушный великан, после поправки шеи ротным прохрипел:

– Ну, все, еще немного, и я так шеи курам сворачивал. Чуть-чуть осталось!

Низкорослый Буга тоже шипел:

– Чем больше узнаю комбата и ротного, тем больше люблю Абрамова!

– Вот-вот, а я считал Абрамова садистом!

– Абрамов по сравнению с ним – добрая воспитательница из детского садика!

– А наших взводных я просто люблю, они как феи из снов про Золушку.

– Какие сексуальные у тебя сны!

– Не надо о бабах!

– Точно не надо. Я о них и так постоянно думаю.

В строю стояли все, включая старшину. И бывшим солдатам, которые кичились тем, что они два года плац топтали, представилась возможность показать себя. Не все сумели это сделать, и Буда маршировал на полусогнутых. Раньше это не особо было видно, а сейчас…

Ротному было по фигу. Настоящих сержантов – с лычками из войск почти не было. Поэтому строевой подготовкой занимались все, не взирая на чины и ранги.

И так продолжалось два часа, с небольшим перерывом. В курилке, во время перекура, мы вдруг поняли, что смертельно устали.

– Никогда не думал, что могу так устать за час строевой, – Маркс Маскутов («Маркс») перематывал портянки и растирал икры ног.

– Не говори, кума, у самой муж пьяница! – худющий Аржаев Саня («Аржай») снял ремень поясной и разминал поясницу.

– Если все будет продолжаться в таком темпе, то ротный нас задрочит так, что до присяги не доживем, ноги сотрем до самых колен. У меня тогда хер по земле будет волочиться! – Сынок затянулся, с сожалением посмотрел на окурок, раздумывая «забычковать» его до следующего раза или добить.

Решил докурить, потом затушил о каблук и бросил в урну.

Колька Панкратов откинулся на скамейку, потянулся, как кот на солнце:

– Эх, сейчас на гражданке хорошо! Девки ходят! И никто их не окучивает! Потому что я здесь!

– Не льсти себе! Как только ты за забор, твои подружки нашли себе новых кавалеров! Гнездо пустым не бывает, его кто-нибудь займет! Проверено уже! – Глушак («замок» первого взвода) – Поэтому не оставляйте девушек долго без внимания, найдутся иные кавалеры, которые скрасят досуг твоей дамы сердца. Проверено. – Димка сплюнул – У нас кто в части «женатиком» призвался, к концу службы развелись. Не дождались. И плевать, что дети у некоторых были. Любовь на расстоянии только в романах бывает. Как говорят в армии: «Любовь в письмах – как цветы в противогазе нюхать». Вроде, и видишь, а толку нет. Поэтому, пацаны, не оставляйте дома своих девчонок. Толку не будет.

– Сорок вторая рота, строиться!

И мы тут же эхом отозвались:

– Первый взвод строиться!

Остальные эхом откликнулись. Еще час занятий. Он вымотал все кишки.

Мы побросали окурки, одернули куртки. Пошли учиться.

Следующие два часа устава мы восприняли, как манну небесную.

Когда пришли в лагерь перед обедом, то увидели, что по всему палаточному городку, как Мамай прошел со своим войском.

Почти у всех были задраны боковые стенки, кое-как закинуты наверх. Постели перевернуты. По лагерю ходили офицеры и выворачивали наизнанку все, что находилось в палатках.

Искали неуставное белье – «вшивники». От слова «вши». Спортивные кофты – «олимпийки», свитера. Почти все оставили. По ночам холодно, а спать под одеялом, сквозь которое просвечивает луна не очень-то тепло. Носки тоже у многих остались.

Перед каждой ротой высилась гора вещей, изъятых из палаток. По проходам вышагивал комбат и палочкой заглядывал под перевернутые матрасы, одеяла. Периодически над лагерем звучало грозное, но несколько визгливое комбатовское:

– Иппи его мать!

Это означало, что комбат в палатке, которую взводные уже обшмонали, обнаружил что-то, на его взгляд, запрещенное.

Подбегал офицер, подбирал и нес в общую кучу роты.

Комбат ходил вдоль палаток, ковыряясь носком сапога в вещах. И тут завопил:

– Курцы! Иппи его мать!!!! В палатках курят! Сожгут весь лагерь к чертовой матери! Иппи! На гауптвахту! Всех курцов!

При этом прикуривал очередную сигарету, спичку бросал рядом, пепел стряхивал в палатку. Все это делал машинально, не задумываясь. Со стороны смотрелось естественно. Это забавляло всех нас. Старун – самый главный курец в батальоне!

Каждая рота встала на свое место проведения вечерней поверки. Тем временем осматривали то, что нашли офицеры.

– Вот он мой любимый вшивничек! – кто-то вполголоса из третьего взвода проскулил.

– Да, и свой я вижу!

– Зеленый, вон, твои штаны!

И точно, лежали штаны Салимзянова, которые знал весь лагерь.

– Носки мои шерстяные!

– Как спать-то будем?

– Замерзнем!

– Заболеем!

– И умрем! – подытожил я.

Я пока не видел своих вещей, но что толку. Было понятно, что когда вот так все переворачивают, то найдут. Где курсант прячет? В постели, под матрасом. Больше особо негде.

Отдельной кучкой возвышалась посуда, когда-то стыренная из столовой. Туда же попала и посуда, привезенная из дома, кружки, несколько заводских кипятильников, еще больше самодельных кипятильников. Ну, этого-то добра нам не жалко. Еще намастрячим сколько понадобится. Кусок провода, пара лезвий или пара подков от сапог – без проблем. Нитки у каждого курсанта в пилотке имеются, ну, а щепки или спички для изолятора между лезвиями – не проблема.

Вперемешку с одеждой лежали и продукты. Куски черствого хлеба, выглядывал кусок сала, завернутый в тряпицу! Эх, сальца бы сейчас! Перед обедом желудок «куснуло». Жрать охота! Какие-то банки с вареньем, еще что-то, издалека не видно. Продукты – хорошо. Но это все поправимо.

А вот теплую одежду – жалко!

– Офицерам занять свое место в строю! – скомандовал замполит.

– Батальон, равняйсь, смирно! Равнение на середину! – замполит пошел на доклад к Старуну – Товарищ подполковник! Личный состав четвертого батальона по вашему приказанию построен!

– Вольно!

– Вольно! – продублировал замполит.

– Товарищи курсанты! Это что же происходит! Вы становитесь военнослужащими, а продолжаете таскать гражданские вещи! – голос комбата разносился над всем лагерем. Сильный голос. – В армии все продумано, и не мне с вами менять заведенные порядки. И если запрещено носить неуставные теплые вещи – не просто так, а с большим умыслом!

Строй тихо прыснул от смеха над этим «большим умыслом».

– Если кто-то заболеет, то он тут же заразит своего товарища, и так по цепочке, и заболеет вся рота, а то и батальон. Ваши вшивники не стираются, сплошная антисанитария! Еще раз у кого найду неуставную теплую одежду – объявлю пять нарядов вне очереди! И пойдете у меня «через день на ремень»! И я буду приходить и снимать вас с наряда, и снова будете заступать. И так пока не сдохнете на тумбочке. Это будет показательная казнь! Чтобы остальным было неповадно! То же самое будет и с теми, кто будет хранить продукты! От продуктов – грязь! Мыши, тараканы. Сплошная антисанитария! Пока вы на занятиях, мышь погрызла – и все. Вы заболели сыпным тифом, лихорадкой, чахоткой, холерой и чумой! И все сразу! Потом чихнули на своего товарища по столу, палатке, строю, и все, он умер! Что я должен буду написать вашим родителям! Они вас отправили учиться, как Родину защищать! А вы? Иппиегомать! Жрете под подушкой продукты, отравленные мышами и тараканами, носите антисанитарные вещи! Не для того, чтобы закаляться, а для того чтобы потеплее устроиться! Были бы вы американскими солдатами, я бы сам подкинул в часть пару зачумленных мышей, чтобы побыстрее сдох вероятный противник! Ну, а вы? Еще присягу не приняли, а уже нарушаете воинскую дисциплину и стараетесь побыстрее заболеть и умереть! Я вам, как командир батальона, заявляю, что не позволю этого! Вы у меня будете умирать и воскресать на занятиях по физической подготовке! Если мифический Христос это сделал один раз, то вы будете у меня делать это многократно, пока это не войдет у вас в привычку!

Я стоял и усиленно жевал губы, чтобы не заржать. Кто-то сзади уже давился кашлем от смеха.

Глаз с наростом у комбата заметно дергался. Переживает Чапаев, нервничает.

– Батальон, равняйсь, смирно! – рявкнул комбат – Командиры взводов, старшины рот, выйти из строя на три шага. – Те выполнили – Приступить к уничтожению неуставных вещей!

Те, у кого был перочинный нож, начали резать вещи. Кто-то из офицеров пытался порвать вшивники. Не всегда получалось. Наступал сапогом на рукав, потом дергал руками. Некоторые вещи были сработаны на совесть и не поддавались. Тогда у курсантов брали нож и резали.

– По шву, старшина, режь! – умоляюще просили из строя.

– Эх! – разочарованно вторили треску разрываемой материи.

– Я этот свитер с девятого класса носил!

– А этот мне памятен, потому что я первый раз в нем лишился девственности! Хорошая Мариночка была! Надо будет ей письмо написать!

– Ты что даже свитер не снимал?

– Не успел! Так хотелось!

– Животное!

– Да, я такой!

Куча вещей была такая, что взводные и старшина уже смахивали пот, а она все еще не кончалась. Бударацкий и Вертков делали основательно. Тропину с Баровым надоело это занятие, и они начали сами себя развлекать. Легко, непринужденно, играючи, брали какую-нибудь кофту за рукава и тянули ее в разные стороны, если она не поддавалась, то упирались подошвой сапога в подошву сапога другого и дергали. Если же и тогда ткань не рвалась, то становились спина к спине, перекидывали кофту через плечо и резко, одновременно нагибались. Ткань хрустела, рвалась под натиском двух капитанов. Нас это здорово забавляло, только Баров схватился за погон.

– Бля! Звездочку чуть не сорвал!

Тропин стал запихивать вылезшую наполовину звездочку из кителя Барова назад.

– Вы ее молотком забейте! – посоветовал кто-то из третьего взвода.

– Лучше отверткой закрутите!

– Я вам, товарищи курсанты, потом этим молотком буду править звездочки на пилотках, которые вы загибаете форса ради! Или бляхи на животе, – огрызнулся беззлобно Баров.

Наконец, удалось совместными усилиями водрузить звездочку на место. Пальцем Баров погладил звездочку, проверяя все месте, дунул на погон, смахивая несуществующую пылинку, погладил погон.

– Ну, вот, из-за вас, разгильдяев, чуть не стал старшим лейтенантом!

– Старший лейтенант Баров – звучит неплохо! – кто из строя вполголоса произнес.

– Мне больше нравится полковник Баров! – он усмехнулся – Хотя с такими подчиненными можно и старшим лейтенантом стать. Тьфу, тьфу, тьфу! – он трижды плюнул через левый погон, снова смахнул невидимую пылинку или частицы слюны и снова погладил погон.

Еще полчаса продолжалось тщательное уничтожение вещичек, что сберегали тепло наших тел. Комбат, замполит, командиры рот ходили среди вещей, ковыряя носком сапога в куче вещей, выуживая оттуда плохо порезанные.

Зема вытащил тельняшку. Теплая, с длинным рукавом. Все знали, что это Валеры Лунева.

Ротный бросил ее к уничтожителям вещей.

– Плохо порезано.

Старшина начал кромсать ее.

– Эх, я так надеялся, что зашью ее! Знатный тельник был! Я так его любил! – прошипел Лунев. – Он мне душу грел. Его дядька подарил. А он в нем два раза в рейс ходил! Прямо сказать – исторический тельничек! Надо будет ему писать, чтобы еще выслал. Да, и хрен с ним! Все равно, обзаведусь новым! А комбат – свинья!

– Всегда грязь найдет! – кто-то поддакнул из первого взвода.

Вскоре все закончилось, по команде дневальные унесли изрезанные вещи на помойку, нам приказали в течение пяти минут навести порядок в палатках, мыть руки, обедать.

Пока наводили приличествующий порядок в палатке, слышались отдельные реплики:

– Где мои сигареты?

– У комбата спроси!

– Нужна комбату моя «Астра», он болгарские курит! Дневальный! Падла! Кто мою «Астру» упер?

– Хрен его знает! Кто-то из толпы. Спроси у них!

– Что я курить буду?

– «Стрелецкие» (т. е. настреляешь у кого-нибудь, они же японские – «цузые») или «БТ»!

– Сам «БТ» кури!

Периодически раздавались реплики, что у кого-то что-то пропало. А кого винить? Некого. К комбату не пойдешь предъявлять претензии. Сам виноват, не храни, что запрещено.

После обеда у роты занятий не было – самоподготовка, она же «самочка» или «сампо».

Пока шли на свою полянку, наблюдали как сорок третья рота устраивала похороны окурка – «бычка».

Кого-то ловят за курение в неположенном месте или группу товарищей, и дабы впредь неповадно всем было. Так сказать, в назидание потомкам, окурок хоронят.

Траурная процессия представляла действительно унылое зрелище. А кому охота копать?

Впереди шла группа могильщиков в количестве трех курсантов с лопатами на плечо. За ними – четверо с расправленным одеялом. На нем расположен «покойник» Потом – весь остальной взвод, где был «залет».

И вся процессия идет, как положено – строевым шагом, с задержкой. Рядом шли ротный и взводные сорок третьей роты.

На наше поколение выпала возможность насмотреться на многочисленные похороны на Красной площади. Там рота почетного караула очень красиво шла, сопровождая покойников в последний путь.

– Жаль, что нельзя поближе подойти! – кто-то из наших вздохнул.

– Что проще – попадись с сигаретой комбату или замполиту – они тебе устроят такие же «похороны».

– Лучше со стороны наблюдать.

Тем временем траурная процессия почти скрылась, но было еще видно и хорошо слышно в тишине, что происходит.

Сначала вырыли могилу, судя по тому, что тела могильщиков медленно уходили в землю, а потом уже были видны только лопаты, которые выбрасывали землю.

Путем группового обсуждения пришли к выводу, что как положено быть могиле – не менее двух метров.

– Прямо мифический «бычок»! Как в «Вие». Боятся, что вылезет из могилы.

– И будет бродить по лагерю, пугая дневальных по ночам.

– А с первыми петухами снова скроется в могиле.

Могильщики сменялись. Ну, вот, вроде, и закончили, помогая друг другу, вылезли из могилы.

Все сняли головные уборы, один из могильщиков произносил траурную речь, прощаясь со своим окурком.

Потом другие могильщики тоже говорили проникновенные речи. Жаль, что далеко и не слышно.

Ну, а потом закопали могилу. Из двух веток соорудили большой крест, водрузили на земляной холмик.

Взвод построился и прошел строевым шагом, отдавая последние воинские почести покойному окурку.

Судя по довольным лицам офицеров, их очень забавляло это действие При этом они курили. Нам самим было смешно. Но участвовать не хотелось.

Теперь мужики не будут курить там, где их могут поймать. Яма-то была приличная. Глубокая.

– С такими «похоронами», глядишь, кто-нибудь и курить бросит!

– Да, с такими забегами, что у нас с ротным, надо бросать курить, а то сдохнешь.

– Ага, никакой дыхалки не хватает!

– Ну, иногда, и курево помогает.

– Понятно, когда холодно и есть хочется, тогда без курева – никуда! И согревает, и живот не так сводит!

– Да нет, я по другому поводу.

– Какому?

– У меня сестра, когда училась в мединституте, была у них практика в онкологии. Так там мужика прооперировали. Сделали ему полный наркоз, операция сложная была, и вот его надо срочно из наркоза вытащить. Сестра объясняла, я ничего не понял, зачем сразу вытаскивать. А, оказывается, что в каких-то наркозах можно только определенное время находиться, иначе потом – кранты, помрешь. Так вот, мужику чего-то, как положено, колят. И по щекам бьют, и растирают, сестра стоит, и понимает, что все, помирает дяденька. Он что-то мычит невнятное, а толку-то нет. Анестезиолог, что наркоз делал, почти уже в истерике бьется. И операция, вроде, как положено прошла, а не выйдет пациент из наркозного сна – по голове не погладят, будут разборки всякие, да и родственники будут потом беседовать с тобой. А родственники бывают разные. Если установят, что ошибся врач с наркозом, то и посадить могут! Так вот анестезиолог в отчаянии кричит лечащему врачу: «Расскажи мне про него!», тот и отвечает: «А что про него говорить? Курит он с восьми лет!» Анестезиолог хватает сигарету и прямо в операционной, а там все стерильно, закуривает! Все в шоке, раскурил сигарету и дует в лицо больному. Тот кашлять начал. Врач ему прямо в руку сигарету сует! Дядька полежал, потом с закрытыми глазами затягивается. Сначала немного, потом сильнее, полной грудью. Курит. Вроде, как и без сознания, но приходит в себя. Потом сам сел на стол, и все курит. Все врачи, медсестры и практиканты в шоке. Только что умирал, а тут сел, ноги свесил, курит и спрашивает: «Здорово! Ну, как все прошло?» Сестра говорит, что от смеха чуть лампа над операционным столом не упала! Ржали все! Кто-то даже по полу катался, зажав живот. И хирург, что резал, и анестезиолог хлопают мужика по плечу, мол, молодец! Операция прошла нормально! И все, кто курил, прямо там и закурили! Сестра не курит, рассказывала, что дым просто висел в операционной, но ей было все равно. Мужика спасли. А он и понять не может, отчего все ржут, как кони, и курят. Потом ему уже рассказали, и он понял. Ну, а потом на него все врачи ходили смотреть, а сестра подготовила доклад по практике и описала этот случай. Ей не поверили, созвонились с больницей и тоже выезжали туда. Никто не мог понять, как это врач додумался. А он просто руками разводит и говорит, не знал. Еще минут десять, и пациента из операционной можно в морг патологоанатомам везти на прием. Вот, что первое в голову пришло, так он сделал.

– Охренеть!

– Такого не бывает!

– Еще как бывает! Никто не знает человеческий организм! Так, что-то где-то среднее по району.

Погода хорошая была, осеннее солнышко пригревало, хотелось раздеться, позагорать. Нельзя. Это не личное время. Чтобы не испачкать брюки уселись на сумки, кто-то сразу начал засыпать. Поп вытащил моток сталистой проволоки и начал что-то мастерить.

– Поп, ты чего?

– Пару петель на сусликов поставлю.

– Оголодал?

– Скучно, – Поп был немногословен, увлеченно собирая нехитрое приспособление.

Тут же к нему присоединился Фома, Шкребтий, Хохол. Кто советом, кто делом помогал. Быстро накрутили штук десять петель, попробовали, как они скользят. Остались удовлетворенными. Подошло время перерыва. Кто курить, а полроты отправилось устанавливать петли на сусликов. На абитуре это было одно из самых главных развлечений.

Поп деловито вытащил из кармана хлеб, что прихватил в столовой. Все, кто участвовал, кто просто смотрел, обсуждали, попадется или нет. Советовали поглубже заколачивать колышек, к которому крепится петля, чтобы сусел не ушел.

Перекур закончился, рота снова разместилась на своих местах. Стали издалека наблюдать. То там, то сям любопытные зверьки высасывались из своих норок. Некоторые обнаглели и стояли столбиками, что-то высвистывая, изредка, быстро чесались по бокам и пытались выкусывать что-то на спинке. Видимо, блох.

– К осени посмотри, какие спины нагуляли. Жирные!

– Супец из них сварганить бы!

– Да, и шашлычок тоже неплохо бы!

– Вы что сдурели! Комбат сказал, что они – враги Варшавского договора, их вообще американцы заслали. Их сначала специально заразили, а потом в Сибирь забросили…

– На парашюте с «Челенджера».

– Во-во.

– Лучше бы батальон баб сбросили, чтобы они меня до смерти изнасиловали.

– Они потом заявят, что беременные все от тебя. Что делать-то потом будешь?

– Они – враги, значит, напинаю кованым мокрым сапогом в живот и все дела.

– С бабами худо и без них никуда.

– Мне дед рассказывал про одну дамочку. Сталкивался с ней. Дело в 1945 году.

– Он ее того… Ошкурил?

– Не ошкурил, «завел за корягу».

– Обманул, значит, честную девушку?

– Ну, типа того… Но! В интересах Родины!

– Ух, ты! И такое бывает!

– Расскажи!

– Война к концу идет, а дед всю войну провел на охране границы. Сам говорит, что формальность. Чего границу с Монголией охранять-то. Но бросить нельзя! Непорядок. Они, вроде как и с нами, социалистическое государство, но и догляд за всеми нужен. Но и кормили слабо. Все для фронта, все для Победы. И вот решил демаркировать границу.