Текст книги "День курсанта"

Со многими успел подружиться. Приехали мужики со всего Советского Союза. Все разные, и все одинаковые. Все хотят стать военными. Стать офицерами. Но не всех берут.

Прошел слух, чтобы те, кто не поступил, оставались на месте. Выехали «покупатели» из других училищ, там, где конкурс маленький, типа военно-строительных училищ. Будут смотреть документы, будут беседовать, будут предлагать туда поступать.

Хочешь быть офицером? Езжай с нами в стройбат!

Стройбат – стройбатом, а вот мы – курсанты – связисты. Элита войск! У нас отбор! И в первую очередь, нам нужны мозги, а не умение махать лопатой!!! Мы – самые лучшие!

В летное училище поступить проще простого. Там самое главное – здоровье! А знания? Если не полный идиот – возьмут! А идиотов на медицинской комиссии отсеют. Вот и все там крутится вокруг здоровья.

А вот ты попробуй стать военным связистом!

С первого дня на абитуре нам говорили, что связь – это нерв армии. Не будет связи – не будет нерва. Не будет нерва, то организм не сможет реагировать. И все – труп!

Связь не видно, не слышно, но это как воздух. Дышишь и не замечаешь, что дышишь. Вот не будет связи – не будет воздуха, и все. Помер. Мертвяк! Как в 1941 году было? Многие соединения оставались без связи, без координации, и все. Не знали, что делать. Связь – это вещь! Это сила! Или как говорят на Волге – «вестчь»!

И вот нас начали сортировать, согласно списков.

Мне повезло, да, и многие парни, с которыми я поступал также остались в одном взводе. И хорошо! Мы притерлись друг к другу, присмотрелись кто чем дышит, кто есть кто. Появилась какая-то внутренняя солидарность.

Те, кто был со мной в одном взводе, очень многие ходили в ночной поход в Ягуновку.

Когда шум улегся, и кто ходил выручать раненых товарищей, очень гордились этим! Внутренняя гордость – она сплачивает. Позабыты ночные страхи. И сомнение в душе пополам с паникой «отчислят – не отчислят»?!

И остался костяк взвода. 422 группа. 4 батальона 2 рота, 2 взвод. Рота радистов!

Радисты – элита связи. А связь – элита Вооруженных Сил. Значит, радисты – самые лучшие в войсках!!!! Элита элиты – соль земли!

Что такое остальные рода и виды вооруженных сил? Сила? Да! А без связи? Слепой, глухой великан!

Усердно впечатывая подошвы кед в асфальт плаца мы, стараясь держать равнение, топали мимо временного командира батальона полковника Абрамова. Мы – курсанты! Правда, пока, без формы, но – курсанты!!!

КМБ
(курс молодого бойца)

Привезли походную баню. На каждую роту выдали по одной машинке для стрижки волос.

Некоторые побежали и побрили головы и ходили, сверкали между нами белыми шарами голов, они даже отливали синевой. На некоторых головах были видны свежие порезы от бритвы. Ну-ну, ночью уже холодно, братья менингита! Да, и комары еще не все спать улеглись. Немного, а летает.

Походная баня – душевая в чистом поле. На стойках висят распылители с краниками. Далеко нас видать! Только нет никого рядом. Рядом с душевой – жаровочная камера. Там можно посидеть, попариться, а можно и одежду кинуть, если ты в поле воюешь, то в одежде много паразитов, они там прожарятся от высокой температуры, при желании можно их потом грызть, как семечки. Шучу, шучу.

Над нашим лагерем часто заходили на посадку гражданские самолеты. Порой так низко, что казалось видно лица пассажиров, прильнувших к иллюминаторам, рассматривающих пейзаж под крылом.

Вот и сейчас самолет заходит на посадку. Как-то неудобно, я, как и почти все, наклоняюсь вперед, не показывать же пассажирам свое «хозяйство».

Только один рядом – «Фил», его также зовут «Сынок» из-за маленького роста, где-то метр пятьдесят пять, помахал одной рукой самолету, а второй рукой покрутил свой член.

– Фил, ты, что охренел?! – я не выдержал.

– А что такого? – Фил дальше продолжал спокойно мыться.

– Неудобно, стыдно, – я пожал плечами, как-то в голове не укладывалось.

Привезли походную баню. На каждую роту выдали по одной машинке для стрижки волос.

Некоторые побежали и побрили головы и ходили, сверкали между нами белыми шарами голов, они даже отливали синевой. На некоторых головах были видны свежие порезы от бритвы. Ну-ну, ночью уже холодно, братья менингита! Да, и комары еще не все спать улеглись. Немного, а летает.

Походная баня – душевая в чистом поле. На стойках висят распылители с краниками. Далеко нас видать! Только нет никого рядом. Рядом с душевой – жаровочная камера. Там можно посидеть, попариться, а можно и одежду кинуть, если ты в поле воюешь, то в одежде много паразитов, они там прожарятся от высокой температуры, при желании можно их потом грызть, как семечки. Шучу, шучу.

Над нашим лагерем часто заходили на посадку гражданские самолеты. Порой так низко, что казалось видно лица пассажиров, прильнувших к иллюминаторам, рассматривающих пейзаж под крылом.

Вот и сейчас самолет заходит на посадку. Как-то неудобно, я, как и почти все, наклоняюсь вперед, не показывать же пассажирам свое «хозяйство».

Только один рядом – «Фил», его также зовут «Сынок» из-за маленького роста, где-то метр пятьдесят пять, помахал одной рукой самолету, а второй рукой покрутил свой член.

– Фил, ты, что охренел?! – я не выдержал.

– А что такого? – Фил дальше продолжал спокойно мыться.

– Неудобно, стыдно, – я пожал плечами, как-то в голове не укладывалось.

– Стыдно, у кого не видно, а мне есть что показать, – Сынок самодовольно улыбнулся.

Все вокруг, включая меня, заржали.

Действительно, Филу было что показать. Его «хозяйство» было размером по колено.

– Вся сила в «корень» ушла, – прокомментировал Ефанов, он же «Смок».

Фил и Смок были родом из Подмосковья, окончили там техникум связи и поступили в военное училище, тоже связи. Недавно прошел фильм по мотивам Джека Лондона. Вот и прозвали неразлучную парочку за похожесть на главных героев фильма «Смок» и «Малыш».

Мандатная комиссия раскидала их по разным взводам. «Малыш» – в четвертый, а «Смока» – в мой, – второй.

Ну, а потом стали нас переодевать…

Сначала новые, как в армии говорят «канолевые», или «муха не еблась», трусы и майки. Потом вещевики (прапорщик и помощник – солдат с вещевого склада), специально приехавшие из училища стали выдавать форму.

Это в магазине хорошо. Берешь брюки от одного костюма, пиджак от другого, смотришь, как на тебе сидит. А в армии – фиг. Брюки и куртка идут в комплекте, который никто ради твоего размера разбивать не будет.

Ладно, при моем росте 181 сантиметров быстро подобрали. Размер 48, рост пятый. А вот «Попу» – Женьке Попову, с его небольшим ростом, сильно развитой грудной клеткой и плечами, куртка нужна 52 размера, а брюки – 48. Дали ему всю форму 52 размера.

Куртка впору, а брюки… На заднице все топорщится, спереди тоже, живота у Женьки нет, поэтому на поясе – одни сплошные складки. «Поп» тут же получил прозвище от Гурова («Гурыч») еще одну кличку – «Швейк». Если кто читал «Похождения бравого солдата Швейка», так вот Поп был точной копией Швейка с иллюстрации в книге.

Вовка Соколов, также невысокого роста из третьего взвода нашей роты, получил трусы огромнейшего размера. Не долго думая, он заправил трусы в сапоги, поверх майки нацепил ремень, на голову – пилотку. Народ вокруг просто катался по траве от смеха, настолько комично это выглядело.

Хреново также пришлось и Матвееву, прозванного за фамилию «Мотей», у того был рост за 190 сантиметров и ужасно худой. Длинная шея торчала из ворота, как карандаш в стакане. Рукава куртки заканчивались далеко за кистями рук, и руки торчали как палки. Сплошная несуразица.

Был еще один уникум Вадик Полянцев. Ростом и силой Бог его не обидел, откуда-то из глухой деревни в Красноярском крае. Он был как медведь. Крестьянин и охотник. Мог часами рассказывать, как охотиться на любого зверя. Послушать его, так он чуть не с пеленок ходил на охоту. Показывал, как вязать петли на зайцев, как вываривать мох. Много чего еще рассказывал, что нам, в основном городским жителям, было в новинку. А для него это был образ жизни. Он трамвай увидел только в Кемерово. Ноги, как многие охотники, ставил ступнями внутрь. Так ноги меньше устают в пути, и ветки не так хрустят. Последнее для меня было в новинку. Занимался пешим туризмом, и чтобы ветки так меньше хрустели? Тут я ему не поверил. Руки у него были длинные, они свешивались впереди туловища и как-то мотались одновременно, в такт походке. Нечто подобное видел по телевизору, когда громадная горилла-самец ходила. Силища в нем была огромная. Но он добрый. В среде абитуриентов было принято подшучивать друг над другом. Вадика было сложно «завести». Он только говорил:

– Ну, парни, ну что вы пристали!

Он не был спортсменом, но когда его выводили из себя, он хватал обидчика и просто прижимал к себе. Кто попадал в его медвежьи объятия, то просто хрипели. Кости трещали, глаза вылезали из черепа, перебивалось дыхание. Почти потерявшего сознание он отпускал, тот медленно оседал, потирая сдавленную грудь или шею. Больше желающих попасть в лапы к Вадику не было. Просто дразнили и отбегали на безопасное расстояние.

Вот и «Поляне» с трудом подобрали форму. Куртка была туго натянута на спине, рукава также, как и у Моти, доходили только до половины предплечья, а брюки болтались как на палке. Вадим постоянно их подтягивал, чтобы они не сваливались.

Под стать «Поляне» был и Серега Бровченко – одессит. Тоже высокий. Здоровый.

К штанам и куртке выдавали брючной ремень. Брезентовый. Сколько его не затягивай, все равно пряжка не держала, и ремень распускался, брюки сползали вниз с наших тощих животов, и «мотня» штанов болталась в районе колен.

Когда ремень затянут, а сверху на куртку одевался поясной – кожаный ремень, то получалось, что пряжка накладывалась на пряжку и неестественно торчала, как будто беременный.

Те, кто служил в войсках, показали, что лучше пряжку брючного ремня сдвигать вправо или влево и там затягивать.

Бывшие солдаты, когда надели форму, то всем сразу стало ясно, что на них она почему-то сидит лучше. Они тут же начали примерять, где лучше ушить галифе, куртку в талии, рукава.

Сразу видно – люди бывалые, знают, что к чему. Ничего, и мы научимся, разберемся.

Тут же начали пытаться наматывать конец ремня одним рывком. Оружие. С первого раза не получалось, зато у бывших солдат это получалось почти мгновенно. Сделал шаг назад, сдернул ремень. И вот оно – оружие! Не нужно никаких нунчак. Тем паче, что они законом приравнены к холодному оружию! Две деревянные палочки, скрепленные веревкой или цепочкой – холодное оружие! За это и посадить могут, если применишь в драке против кемеровских! А это ремень – он при тебе всегда! И даже под парадку можно одеть. Незаметно.

Мы отчаянно махали ремнями, пока наши товарищи переодевались. У некоторых бляхи срывались и улетали. Потом сообразили, что надо внутреннюю перекладину немного подогнуть. Тогда и бляха слетать не будет, да и ремень на поясе расстегиваться не будет.

Выдали также и сапоги. Яловые. Тяжеленные!!!! И портянки. Те, кто служил в армии и деревенские, быстро их намотали, а вот остальные…

Я старательно наматывал портянку, но она все равно распускалась, и когда засовывал ногу в сапог, то при прохождении по сапогу она умудрялась сбиться в один комок, либо нога проходила внутрь сапога, а портянка оказывалась наверху. Потом я сделал проще. Расстелил портянку поверх отверстия голенища и просунул ногу внутрь. Потопал. Вроде, ничего. Нога в портянке защищена от тяжелого, грубого сапога. Только вот по бокам, в районе щиколотки, давит сапог на незащищенный участок. Пока пойдет, а потом научусь!

У моих товарищей также не особо-то получалось. Многие поступали так же, как и я, махнув рукой на такую учебу.

Вообще я смотрю, что часто важна форма, а не содержание.

Старшина роты, солдат из войск Бударацкий Коля скомандовал:

– Рота, строитья!

Построились.

– Бегом марш!

Ешь твою мать! Первые пятьдесят метров мы осилили быстро и легко. А вот потом….

– Твою мать, портянки! – хрипел кто-то сзади.

– Что за пидар их придумал?! – вторили ему.

– Не могли просто носки оставить! – подхватывал третий.

– И так четыре года?

– Все двадцать пять!

– Не звизди. Четыре года в училище, а офицеры в носках.

– Сапоги тоже придурок придумал!

– У солдат – кирзовые – они легче!

– Зато зимой теплее.

– Ага, летом, как в печке!

– Так зима в Сибири восемь месяцев!

– До зимы дожить надо. Такими темпами, я ноги сотру до яиц. В инвалидном кресле буду кататься.

– Замковзвода! Разговорчики в строю! – Коля Бударацкий бегал вдоль строя.

– Вот еблан, разорался!

На Бударацком надо остановиться более подробно. Это был, с нашей точки зрения, полный придурок. Ростом около метра семидесяти пяти. Худой, жилистый. Затылочная часть была гораздо шире лицевой части головы. Вытянутое, как у лошади лицо, близко посаженные глаза, отвисающие, тоже как у лошади, губы. Лицо, или морда лица, было обезображено крупными оспинами.

У «Буды» был хронический насморк, он втягивал в себя сопли, долго их жевал, потом в зависимости от настроения либо сплевывал их, либо проглатывал. Кто его поставил старшиной – одному Богу известно. Наверное, такой же даун. Ну, а как он прошел медкомиссию и сдал экзамены, полагаю, что и Бог не знает, это дело рук дьявольских.

Пробежали пять километров.

– Перемотать портянки, строиться! – командовал Буда.

Я вытащил ногу из сапога. Мать моя! Вся портянка сбилась в районе щиколотки, на второй ноге ситуация не лучше. Ноги красные. Но не сбитые. Набитые сапогами. Но не сбиты в кровь, как у многих.

– Я ногу в кровь сбил! – захныкал Правдюков («Правдоха»). – У него действительно правая нога была сбита. На портянке были видны следы крови.

– И что? Все сбили, нам тебя на себе тащить? Звиздуй вместе со всеми, – зло отреагировал Сехин.

Сехин был из многодетной семьи. Всего детей было двенадцать, он был девятым. Сам из деревни. Все делал обстоятельно. Он и портянки мотал умело. Не нога в портянке, а куколка. Было видно, что и сапоги носить ему не впервой, и заломлены они были у него сзади правильно. Это значит, что первая складка, что проходила сзади, заломлена как можно выше, тогда и не терло ногу.

– Строиться! Бегом!!! Ма-а-а-рш! Отставить! – многие по команде уже начали движение, но тут же останавливались и утыкались в спину впереди стоящих, иногда и наступали на ноги.

– Блядь, поаккуратнее! Не видишь что ли! – ворчали передние.

– По инерции, – оправдывались задние.

– Жрать надо меньше, а то брюхо вперед несет.

– Не звизди!

– Сам заткнись. Сейчас по зубам получишь!

– Чего?

– Разговорчики в строю! – жевал свои сопли Буда – По команде «Бегом» руки сгибаются в локтях, корпус поддается вперед, а по команде «Марш!», все с левой ноги начинают бег. Вся рота – одновременно!

С учетом того, что вся рота стояла на мокром склоне и приходилось бежать вниз, то как-то слабо представлялось, как это будет.

– Бегом! Марш! Отставить!

С громкими матами в адрес Буды часть третьего взвода соскользнула вниз и врезалась в наш взвод, мы – в первый взвод.

– Блядь! Сука!

– Твою мать!

И другие маты неслись из строя. Все в новой форме плюхались в осеннюю грязь и съезжали вниз. Форма новая быстро пачкалась.

В меня врезались и, пытаясь удержать равновесие, размахивая руками, побежал вниз по склону, рядом Серега Мазур, также махая руками, врезал мне в плечо и я покатился. Оба упали, врезаясь в строй первого взвода. И упали!

– Екарный потрох! – я пытался встать, скользкая, грязная трава, грязь под ногами.

Мимо с матами пронесся Олег Алтухов. Опираясь на руки сзади и по-крабьи боком отполз в сторону, встал, стал оглядывать себя. Зад на брюках, рукава сзади по локоть были в грязи. Серега Мазур пытался отряхнуться.

– Не дергайся, Серый, пусть высохнет, – посоветовал я. Наклонился и о траву оттер руки.

– Строиться! – голос идиота Буды раздавался откуда-то сверху.

– Придурок!

– Шакал!

– Его мама стоя рожала! – несся говорок отовсюду.

– Дурака кусок!

– Дударацкий!

– Сейчас по прибытию в расположение лагеря вам выдадут погоны, петлицы, эмблемы, подворотнички оборудовать форму и вечером – строевой смотр!

– А где постираться? – голос из первого взвода.

– В умывальнике! – ответ Буды.

– А сушиться?!

– На себе! – был ответ старшины – Строиться! Отставить разговоры!

С пятой попытки мы побежали в лагерь, портянки по-прежнему сбивались в один комок.

Мы, хоть и одели неподшитую, необорудованную форму, но так и не стали военными. Мы были всего лишь толпой гражданских, желающих стать военными. И поэтому поведение Буды вызывало у нас отторжение. Хотелось расколотить ему морду. Вдребезги. У себя дома каждый бы не стал бы терпеть такое унижение от субъекта дегенеративной наружности. По законам двора, мужского сообщества, нужно было отомстить.

С другой стороны, все и каждый понимал, что после первого удара по роже старшины тут же отправят домой. Мы еще не приняли присягу. А вот после присяги, если вылетишь из училища, сразу же отправят в войска.

Правда, говорят, что есть в 44 роте один идиот, что окончил школу в 16 лет, сейчас поступил, хочет принять присягу и свалить в войска. Чтобы оттуда отправиться служить, в 18 лет дембельнуться и пойти учиться в институт. Почему сразу не пойти учиться в гражданский ВУЗ? Черт его знает. Может, просто «пену гонит», а, может, еще чего. А может, и вообще слух такой гуляет. Тут вообще слухов много гуляет. Особо-то верить им нельзя. То говорили, что нас после второго курса на год в Афган загонят, чтобы практику прошли, а потом обратно вернут доучивать, то еще чего-нибудь сочинят. Делать народу нечего, вот языки и чешут.

Мы сосредоточенно бежали в расположение лагеря. Сбитые портянки уже начали вылазить из голенищ сапог.

На ходу пальцами запихивали их назад.

«Ничего, ничего, – это только на КМБ тяжело, потом легче будет!» – говорил я себе. Я же сам хотел стать офицером – вот и вперед! В Афгане мужикам гораздо сложнее и тяжелее!!! И я когда попаду в Афган, тоже будет несладко!!! Так что вперед, вперед! А может, ну, это все на фиг, и домой?

Предательские мысли иногда всплывали в черепной коробке, роились где-то возле затылочной кости, но я их упорно гнал прочь.

То, что раньше в кедах я мог пробежать быстро, в сапогах, в неудобной форме, в строю все это давалось тяжелее. Сапоги эти – как колодки на ногах, только мешаются. Бежишь только прямо и из-за спины впереди бегущего ни хрена не видно. И если он бежит по луже, то не можешь ни свернуть, ни уйти в сторону. Только прямо.

Все вокруг натружено сопели, изредка сплевывая набегавшую слюну. Какой идиот придумал портянки и сапоги? Тем более в военном училище выдавали яловые, а солдатам в войсках – кирзовые. Те, говорят, легкие, как тапочки. Только головки сапог из кожи свиной, а голенища – из дерматина. Просто кроссовки, а не сапоги. Сапоги-скороходы. А яловые – из толстой коровьей кожи, с подкладом внутри тоже из кожи, и голенища кожаные и головки кожаные. Прочные и тяжелые. Как колодки у арестантов в дореволюционной России.

С каждой лужей и с каждым метром, казалось, что сапоги пропитываются влагой, как бы забирая ее из луж, так и набухая от вспотевших ног. Сапоги уже казались пудовыми гирями на ногах. И какой гад придумал сапоги? Вон, американцы в ботиночках воюют, и, наверное, не носят портянки!

Казалось, что запусти нас в этих сапогах в кемеровскую реку Томь, так она высохнет. Мы заберем своими сапогами всю воду. Впитаем ее. Всю Кемеровскую область осушим! Пробежимся по всей области и осушим ее свои сапогами! Мелиораторы в погонах!

Через несколько десятков метров ноги уже не чувствуют, что портянки сбились. Просто ноги перестали чувствовать боль. И в голове все уже плывет. И мыслей нет. И первое дыхание кончилось, а второе почему-то не открылось. Бежим уже просто «на автомате». В голове для поддержки ритма всплывают какие-то мелодии, мотивчики. Всплывают сами. Так легче держать темп. И нельзя отстать. Стыдно. Позор. И никто из моего взвода не отстает. Все бегут. Чтобы легче бежать – корпус наклоняй вперед, центр тяжести смещается вперед, а ноги, поддерживая тело в равновесии, также будут бежать быстрее, двигай руками. Руками двигать быстрее легче, чем ногами, но и ноги тоже побегут быстрее вслед за руками. Только вот и руки уже отваливаются, будто вагон с мукой разгрузил. Я это делал. Знаю, что это такое. И спина точно также отваливается. Отстегивается спина. Скоро все тело развалится на запасные части. Ноги побегут дальше. А все остальное будет валяться в грязи, вся рота пробежит по развалившемуся телу. Отряд не заметит потери бойца.

– Рота! – послышался ненавистный гнусавый крик старшины – Шагом! – пауза. Что же ты тянешь кота за яйца, фашист! – Марш! – мы перешли с бега на шаг, все тяжело дышали, смахивая пот со лба рукавом куртки или протирая лицо пилоткой.

Так мы прошли метров сто. Любой спортсмен и военный знает, что нельзя сразу после тяжелого бега останавливаться, надо пройти некоторое расстояние пешком. Сердце, говорят, может остановиться. Ага. Просто хочется завалиться в мокрую траву и медленно сдохнуть! Пусть останавливается! Хрен на него! На это сердце! Бля! Ну, и какой черт меня дернул поступать в это училище! Надо было поступать в тыловое или финансовое! Там, наверное, нет такого дурдома. Но хрен туда поступишь без громадной взятки.

– Рота! Стой! Заправиться!

Кое-как привели себя в порядок. А в траву все равно хочется упасть. Мать-сыра земля, прими, тело мое!!! Остуди его!

– Шагом! Марш!

Дали час, чтобы постираться, привести себя в порядок. Пока все не разбрелись. Я крикнул:

– Второй взвод, ко мне!

– Мирон, ты заколебал, времени мало!

– Что еще?

– Тут Буда достал своим армейским дебилизмом, ты еще мозги компостировать будешь.

– Спокойно, парни. Все марш в бытовку, надо гладиться, пока толпа не ломанулась. Утюгов-то всего четыре.

– Давай слямзим? – предложил Артур Ковалев.

– Найдут – отчислят! – Мазур вытирал пот.

– Значит надо заховать так, чтобы не нашли, – сказал Буга.

– А использовать его где? Розетка только в бытовке! Ну, притащим мы его в палатку, и что? В задницу себе засунешь и потом будешь батарейкой работать? – Смок был опытнее, закончил техникум, жил в общежитии, просчитывал несколько ходов вперед. – Захомутают. Хуже будет.

– Значит, всем валить в бытовку и занимать очередь на утюги. Один утюг – одно отделение.

Для нормального человека, который живет на гражданке, что такое утюг? Он может погладить одежду в любое удобное для него время. А вот для зеленого курсанта, что такое «утюг»? Это шанс не получить взыскание, типа нарядов вне очереди. Ну, а также не ходить грязным и мятым, чтобы окружающие тебя сослуживцы не прозвали тебя чмо или чмошником. «ЧМО» расшифровывается примерно так: «человек морально обосранный» или «опущенный», хотя некоторые расшифровывали «части материального обеспечения». Но это злые строевые языки.

Ну, а сейчас, когда коллектив только сформировался, никто еще не принял присягу, очень важно держаться в коллективе.

Мы все понимали, что надо ставить себя в коллективе. Завоевать себе авторитет.

Вон, в первом взводе Леха Мигаль. Боксер, плюс качок. В свободное время либо качается, либо боксирует. К этому сразу уважение. Сила. Его и Бударацкий остерегается. В свободное время Леха предлагает всем желающим поразмяться. Из 41 роты приходил рукопашник Гена Супеко. На бой собрался посмотреть почти весь батальон.

В моем взводе Коля Панкратов, со шрамом в пол-лица. На гражданке был уличным хулиганом. Резок, как газировка, чуть что не так, берет «горлом» на полублатном жаргоне, лезет в драку, будет драться пока не сдохнет. Несмотря на то, что у него роста немного.

Местные кемеровские пока держатся особняком. В каждом взводе их по четыре – пять человек, не скажу, что все они такие же хулиганы, что и Колька, но при случае могут сплотиться.

Землячество тоже играет большую роль в становлении в коллективе. Представители национальных меньшинств – те тоже готовы драться до последнего. Никто не хочет быть чмошником.

Вернемся к утюгам. На четыреста с лишним харь – на весь наш батальон, а он был «китайский» – для Афгана брали с «перебором», с запасом, было всего 4 утюга в палатке, оборудованной под бытовое помещение. По идее, на каждую роту по одному утюгу. Но дело было нередко так. Приходила одна рота, занимала все утюги. Когда приходили другие роты, то нередко из-за такого простого предмета быта разгорались нешуточные споры, нередко доходило до драк. Только вот когда на шум сбегалось командование, то все вытирали кровавые сопли и угрюмо молчали. При драке могли отчислить обоих. Да и прослыть с самого начала «стукачом» никому не хотелось. Это почти низшая ступень в курсантской среде. Ниже были воры.

Это те, кто воровал у своих. Деньги воровали. Особенно часто и много воровали перед отпуском. Тогда родители переводы денежные шлют, чтобы сын в отпуск приехал. А тут – р-р-р-раз! И нет денег. Уперли. И отпуск накрылся. Курсанты старших курсов рассказывали про то, что периодически отлавливают таких гадов в своих коллективах. Редко кому удается потом оставаться учиться. Обычно отчисляли. Если это происходило на первом – втором курсе, то они шли служить в войска, солдатами. И вслед за ними уходило по солдатскому телеграфу, что данный воин – вор. Воровал у своих. Тем более, что училище связи. В каждой части есть узел связи. Зная позывной войсковой части и понимая последовательность, как выйти на узел связи, можно совершенно бесплатно звонить по всему необъятному Советскому Союзу. И в часть позвонить, куда перевелся вор. Да и новые сослуживцы могут позвонить по прежнему месту службы и поинтересоваться, кого к ним перевели.

В армии закон простой, что нужно – подойди и попроси. Могут отказать, но могут и дать. Редко кто кому отказывал. Но воровать…

Нередки были случаи, опять же, по словам старших курсантов, что избивали до полусмерти. Кому-то в результате побоев отбили, а потом и вырезали селезенку. Дело ночью было. Потом начались разбирательства военной прокуратуры. Суточный наряд чуть не исключили из училища. Весь батальон объявил голодовку. Приходили в столовую, но к еде не прикасались. И так продолжалось двое суток. Потом от пацанов отстали. И все пошло по накатанной. Ворюгу отчислили из училища по состоянию здоровья. Но чтобы ему жизнь на гражданке медом не казалась, написали такую характеристику, что в жизни он выше младшего помощника старшего дворника вряд ли когда поднимется.

Как старший курс рассказывал, в третьем батальоне поймали ночью одного чмыря. Перед зимним отпуском стали пропадать деньги в роте. Переводы стали пропадать. Куда курсант прячет деньги? Либо в форме, либо за обложку военного билета. Так чтобы всегда были при тебе. Не в тумбочке же хранить! Или в полевой сумке.

И вот почти каждую ночь стали пропадать деньги. И не у одного, а у нескольких сразу. И суммы были приличные. Рублей по 100. Много. Родители несколько месяцев откладывали на билет сыну. А тут…

Что только не делали, чтобы вора вычислить. Случайно дневальный увидел ночью тень в спальном расположении. И заорал:

– Рота! Подъем! Вор! – и свет врубил!

А дело было часа в два ночи. Самый сон. Но курсант спит как убитый до команды «подъем». Будь то команда в положенное время или раньше. Инстинкт. «Подъем» – значит, подъем!

И рота вскочила. И смотрят сонные мужики, что воренок с чужим военным билетом («военник») в руках, и деньги торчат из билета.

Это в детективах нужно проводить следствие, собирать улики, фотографировать отпечатки пальцев. В армии все проще. Попался – получи!

И начали рихтовать ему фигуру… Кто чем. Тут дежурный по роте вбежал. Памятуя, что может вылететь из училища за покалеченного вора, бросился в толпу, отчаянно вопя:

– Не дам! Пацаны! Меня же выгонят!!!

Дневальные тоже сообразили, что в случае увечий, вылетят и они в войска и также перешли на сторону адвокатов. Хотя при этом с удовольствием вымещали злобу на воришке. Тем более, что у одного из дневальных отпуск накрылся из-за пропажи денег. Предстояло зависать в одной из кемеровских общаг, где кроме пьянства и блядства ничего не было. С одной стороны – неплохо, привычно, но родителей тоже хочется увидеть…

Втроем они вытащили вора из кучи «рихтовальщиков».

Дежурный по роте открыл замок и откатил решетчатую дверь оружейной комнаты («ружкомната» «оружейка») и забросил туда вора.

Сам дежурный повис на двери, дневальные прикрывали ему спину. Народ побесновался, но видя, что ничего не выходит, затосковал. Так все хорошо начиналось, и все разом прекратилось. Даже душу никто не отвел толком. Все были в нижнем белье. Без ремней, без сапог. Кто решил порезвиться в волю, побежал обувать сапоги, хватали ремни. Но пока они экипировались, веселье кончилось.

Вот она – воровская харя. За решеткой маячит, а не достанешь! И тут кто-то сообразил. В роте стояли лыжи. У каждого курсанта своя пара. А на лыжах – лыжные палки. Алюминиевые, с пластмассовыми круглыми кольцами. И пошла потеха по-новой!

Народ стал хватать эти палки, двумя ногами прыгаешь на пластиковое кольцо – оно слетает, и полученное копье швыряешь через решетку в обезьяноподобного вора! Ладно, от одной палки можно увернуться, можно от двух, а от десяти, одновременно летящих? Вряд ли. Пара – тройка всенепременно попадет.

Каждое удачное попадание встречалось дружным, радостным криком нападавших и хныканьем загнанного вора.

Кричали и бесновались, и плясали в боевом танце, как дикари племени мумба-юмба после удачного попадания в мамонта.

К сожалению, чуть больше двухсот лыжных палок быстро закончились. Пришлось бежать в соседние роты. Там уже заинтересовались подозрительно веселым шумом. В армии мало развлечений. А когда узнали в чем дело, то «пришли в гости со своим угощением» – лыжными палками.

Каждая дверь, окно в оружейке стоит на сигнализации, которая выходит к оперативному дежурному. И всякий раз перед вскрытием дежурный по роте докладывает оперативному дежурному по училищу и спрашивает у него разрешения на вскрытие ружкомнаты.

А тут! Два часа ночи! Сработала «сигналка» о вскрытии. Прямой телефон никто не берет, телефон внутренний никто не берет! Прямо хоть караул вызывай. Нападение. Не меньше. Курсантов либо убили, либо блокировали, а сейчас воруют оружие. ЧП!

В расположение роты ворвался дежурный по училищу. В пылу боя его никто не заметил. Все увлечены забиванием обезьяны в клетке. На все крики майора никто толком не реагировал. Видно голос у того слабый был. Он с какой-то кафедры был. Не строевой офицер. А вот когда пара выстрелов из ПМ грохнуло в казарме, то заметили пришедшего.

«Обезьяну» отчислили, заставив через родителей возместить те денежки, что спер, а иначе бы посадили со всей пролетарской ненавистью. Дежурного по роте и дневальных поощрили за смекалку – не наказали. А это самое главное. И не отчислили.