Текст книги "День курсанта"

В армии не наказали – считай, что поощрили.

Так что тема воровства стояла остро в училище. Только одно украсть деньги у товарища, а другое – монополизировать служебные утюги – это большая разница! И упереть что-то у другого подразделения – не есть воровство.

– Ну, что, мужики, тогда по-тихому занимайте утюги. На взвод и на всю роту. Если кто будет шуметь – сразу в рыло, а мы там подтянемся, – я махнул рукой.

– Главное 41 роте ничего не давать.

Отчего мы так сразу невзлюбили эту роту?

Видимо, от того, что из числа абитуриентов этой роты в ночной поход в Ягуновку почти никто не ходил. И к ним сразу прилипли обидные клички: «чмошники» и «задрочи» (в данном случае это имя существительное).

Я пошел к старшине получать на взвод фурнитру – погоны, петлицы, эмблемы, подворотнички. Там уже стояли остальные замковзвода. Первого и четвертого были из войск и оба местные. В первом – Глушенков, в четвертом – Тихонов. Они были на равных с Бударацким. Меня и «замка» третьего взвода Авазова они считали «зелеными» и относились покровительно, зачастую с издевкой.

– Что это у вас, товарищи курсанты, так взвода плохо бегают? А? – Бударацкий хотел покуражиться, показать кто в доме хозяин.

– Видимо, потому что старшие товарищи плохо научили их мотать портянки, – парировал я.

– Это я что ли должен мотать вам портняки? Зеленые? Духи! – Буда начинал закипать. – Да, знаешь, как в войсках учат? Одел форму – вперед – на двадцать километров! И попробуй пикнуть! «Дедушка» всю «фанеру» (грудная клетка) разворотит. И так все полгода! А тут ножки стерли и все – плачем! – Буда издевался, ерничал.

– А дедушке потом никто кованым сапогом яйца не отбивал? Чтобы он потом к бабушке не ходил? – Боря Авазов встрял в разговор. Тут поднялись уже Глушенков и Тихонов.

– Да, ты вообще понимаешь, о чем говоришь?

– В армии таких, кто старших не уважает, просто давят. На учениях танками. Потом закатывают в металлический ящик, как консервы, и отправляют домой бандеролью.

– Старших уважать надо!

– Только не думайте, что мы вам портянки стирать будем, – я окрысился, был готов драться. Отчислят – не отчислят – это не сейчас, сейчас порву. Или меня.

– Никто портянки стирать не будет. Здесь – военное училище, а не карантин в части.

– Давайте фурнитуру, и мы пойдем.

Нам быстренько отсчитали все положенное, расписались в ведомости и пошли к своим. Там я раздал все отделениям.

Как подшивать подворотничек? Как пришивать погоны? Петлицы куда присобачить? Бля! Сначала надо было эмблемы прикрепить на петлицы. А потом уже пришивать их к куртке! Все криво-косо. Одна лампочка над тумбочкой дневального. Вторая – в бытовке, третья – в ста метрах – в туалете. В каждой роте тоже по одной лампочке. Освещение светит куда-то вбок.

– Слава, – подошел Буга – тут это…

– Ну… – у меня во рту была нитка.

– Бежко говорит, что у него погоны украли.

– Идиот! Кому на хрен нужны эти погоны! Всем же выдали! Где он?

– Вот – Буга показал рукой и из тени вышел Вадим Бежко.

– И где я тебе сейчас погоны рожу? – я был зол. Из-за него за подготовку взвода к строевому смотру, в первую очередь, я получу. – Ты смотрел? Может, где оставил?

– Смотрели вместе, – Серега Бугаевский был тоже зол.

– Может, у старшины спросим. Вдруг у него есть запас? – у Вадима в голосе была надежда.

– Пойдем и спросим.

Мы подошли к старшинской палатке. Я вкратце изложил суть дела.

– Спиздили, говоришь? – Бударацкий смотрел на Бежко.

– Спиздили, – подтвердил тот.

– Товарищ курсант! Запомните! В армии нет такого понятия «спиздили», украли, есть понятие «проебал»! Улавливаешь разницу? Нет у меня запасных погон для таких долбоебов, как вы и ваши подчиненные… Идите!

Мы вышли из палатки. Вадим чуть не плакал.

– А что мне делать?

– Что, что? Иди и сделай так, чтобы кто-нибудь тоже проебал погоны! – Буга был злой.

– Только не в нашем взводе, лучше в соседней роте.

Перед вечерней поверкой прошел предварительный строевой смотр. Ну, конечно, смотром, назвать это можно было с большой натяжкой. Все мы стояли, как стадо пленных румын под Сталинградом.

Кто пришил один погон, а кто и два успел. Вот только некоторые завалили углы погонов.

Командиры взводов капитаны Баров и Тропин – по внешнему виду большие любители поиздеваться, ходили и отпускали реплики по внешнему виду.

Тропин увлекался хоккеем, ходил слегка вразвалочку, останавливался перед курсантом.

– Какая встреча! Какая неприятность! Это что такое? – он показывал на криво пришитый погон.

– М-да! – поддерживал Баров – Сейчас все американские вооруженные силы ломают голову, глядя на вас через шпионский спутник. Вроде, все войска знают. Форму знают, знаки различия. Но чтобы в Сибири формировали партизанские отряды! Для них это что-то новое. Группа советских войск в Сибири. Даже не так! Группа советских войск в Кемерово! Вот что это такое! Чую, что завтра же они в Лигу сексуальных меньшинств – ООН заявят, что СССР формирует новые войска для борьбы с их подводными верблюдами. Так что, товарища курсанты, давайте не подведем нашу партию и правительство, чтобы, когда рассветет, американский шпионский спутник сделал контрольное фото, и там потенциальный противник увидел не стадо боевых слонов, адаптированных к тяжелым климатическим условиям, а нормальных курсантов. Всем все понятно?

– Так точно!

– Разрешите после отбоя продолжить оборудование формы! – кто-то крикнул из строя.

– Нет, товарищи курсанты! – слово взял Вертков. – Мы должны, соблюдать распорядок дня, утвержденный приказом начальника училища. Но разрешаю после часа здорового курсантского сна продолжить подшиваться. При этом сосредоточиться возле дневального. Вернее возле лампочки, что висит над ним. Записываться у дневального. Чтобы когда дежурный по батальону пойдет вас считать по головам, ногам и иным конечностям, знать где, кто и пофамильно находится.

– А зачем считать по головам и ногам? – вопрос из задних рядов строя.

– Чтобы количество голов и ног совпало, – съерничал Тропин – А то будет бардак, когда не совпадет количество. Не порядок! О! – и для важности поднял указательный палец.

Провели вечернюю поверку. Умылись, разошлись по палаткам. Одна палатка – одно отделение – восемь человек. Взвод – три палатки. Рота – двенадцать палаток.

В нашей палатке не было фонаря.

– Ну что, спать? – я начал раздеваться – У кого будильник есть?

– Я у дневального записался, – Олег Пинькин.

– Себя, небось, только?

– Нет. Всю палатку.

– Молодец, Пинькин!

– Главное чтобы он разбудил, а не забыл.

– Наших в наряде нет. Остальные могут и забыть.

– Еще гладиться надо.

– Проспим, потом утюг будем до самого обеда ждать.

– Ничего. Успеем погладиться, – Максим Пономарев («Макс» он же «Пономарь») и вытащил утюг.

– Спер?

– Хорошо приладил.

– А шухера не будет?

– Никто не видел?

– Никто не видел, кроме Пашки Филиппенко («Филипп») из четвертого взвода.

– Вроде, нормальный парень. Не должен заложить.

– Не заложит. Он второй утюг прихватил.

Палатка грохнула от смеха. На весь батальон осталось всего два утюга, и нет гарантии, что их тоже не увели. Два утюга точно в нашей роте.

Даже если в случае не разбудят нас, то минимум половина батальона будет не выглаженная. Что уже само по себе приятно. Не только тебя одного драть будут, а всех. А когда всех – то, значит, никого. Никому не обидно. Все дураки, а не ты один.

Я коснулся только подушки, как тут же вырубился.

Когда был студентом, то казалось, что хронический недосып бывает лишь во время сессии. Все остальное время можешь спать. Даже если прогулял занятия, то можешь сварганить липовый больничный и оправдаться. Я делал еще мудрее. Сдавал кровь. В день сдачи крови можешь не учиться, плюс еще один берешь, когда захочешь. За одну сдачу крови я мог спокойно перекрывать два дня. Сдавать можно не чаще, чем раз в две недели. Я так пристрастился к этому делу, что уже по истечении двух недель чувствовал какой-то дискомфорт. Хотелось сдать кровь. Плюс бесплатная еда для доноров. Ешь перед сдачей крови. Масло, шоколад, печенье, сладкий чай. Так все стояло на столике, медицинский персонал рассчитывал, что донор слопает печенюшку и пойдет сдавать кровь.

Наверное, так оно и было, пока студенты не надыбали такую кормушку. Мы бессовестно сжирали все, что было на столе и бесстыдно требовали добавки, порой просто заглядывали и воровали пачку – другую печенья.

Морально ощущал себя спасителем чей-то жизни. Плюс ко всему после сдачи крови реально увеличивалась потенция. Мужская сила. Член половой не просто стоял, а бил по голове. Девушкам тоже это нравилось…

А после сдачи выдавали талон на бесплатный обед в столовой. Мы покупали бутылку водки, чаще – вина (надо же было компенсировать потери гемоглобина) и под бесплатный комплексный обед уминали все, что полагалось. А потом спать.

Здесь же все было несколько иначе. Спать хотелось всегда и везде. Оттого часто все были злые, раздражительные. И если выдавалась малейшая возможность, то засыпали все и везде. Пусть даже это было пять минут, но все использовали для сна. Сон, равно как и еда – это святое! Жрать тоже хотелось всегда. Ну, не считая мыслей о женщинах. Здесь и без сдачи крови хотелось тесного общения с девчонками. И неважно симпатичная она или же крокодилица… Но девушек мы видели лишь во сне.

Если в институте девчонок было много. С любой можно было познакомиться. Перекинуться парой фраз, пообедать, поужинать, сходить в кино, а часто и предаться любовным утехам.

В первые же дни абитуриентства нас просветили старшие товарищи, что секс у курсанта младших курсов бывает как Новый Год. Но Новый Год – чаще.

И поэтому я натянул одеяло на голову и уснул. Одеяло на голову – так теплее. Август в Сибири – уже холодно. По утрам на траве иней. В обед – жара – загорай, а ночью можно холодильник отключать – мясо не испортится.

– Эй, второе отделение, подъем! – послышался приглушенный голос дневального.

– А?

– Что? Вставать?

– Вставайте подшиваться!

– Спасибо, что не забыл разбудить.

– Парни, вы утюг не брали?

– Нет, а что спиздили?

– Ну, какие-то гады утащили. Все ходят, спрашивают. Грозятся старшину поднять.

– Ну, поднимут, и что? Он выдаст новый утюг или родит его, или сыскной собакой спаниелем будет работать?

– Ага. Нюхай, старшина, ищи, след! След! След! Плохая собака! В будку, старшина!

– Надо будет собаку назвать старшиной.

– Лучше свиньей, как в анекдоте, приедешь в отпуск – зарежешь!

– Как будто это мы утащили. Вон в других ротах пусть ищут.

– Говорят, что наши, мол, мы всех ближе к бытовке.

– Не ссы. Пройдет строевой смотр, вернут утюги.

– Да хоть к сдаче наряда нашлись, а то хрен сменюсь. Фиг на этот строевой смотр, я на него не иду.

– Пусть с получки высчитывают.

– Точно не брали?

– Не брали. Сейчас будем форму растягивать, да, под матрац укладывать, чтобы к утру ровной была.

– М-да, дела.

Дневальный вышел, озадаченно качая головой. Он не верил никому, тем более нам. Но не докажешь никому и ничего.

– Макс, надо будет вернуть утюг перед сменой наряда. А то парни не сменятся. Весь наряд по лагерю не сменится. Я натягивал задубевший на холоде мокрый сапог.

– Положу, – Пономарь увертываясь от машущих рук одевающихся, натягивал сапоги. Сложно на маленькой площадке с низким потолком одеваться сразу восьми здоровым парням.

– А потом надо прикарманить снова на сутки, – это Олег Алтухов подал голос.

Вышли на улицу. Казалось, что в палатке холодно. Но на улице было еще холоднее. На передней линии горели тусклым огнем четыре лампочки – по лампочке на каждую роту. Возле них сидели и подшивали фурнитуру курсанты. Изредка хлопая себя по спине, щеке, телу, убивая комаров, мошек, которые в большом количестве роились вокруг лампочек.

Мы подошли к тумбочке дневального нашей роты. Устроились на бревне. Снимать куртку вообще не хотелось. И вообще какого хрена я тут делаю? Сюрреалистическая картина. Сальвадору Дали не снилось это. А то бы он и не такое нарисовал. Говорят сюжеты своих картин он подсматривал в дреме. После обеда дремал в кресле, брал большой ключ, ставил большой серебряный поднос на пол. Засыпал, пальцы разжимались, ключ падал. Дали просыпался от грохота, и то, что ему пригрезилось в коротком сне, переносил на холст. Его бы сейчас к нам, ему не понадобился ни ключ, ни поднос серебряный, стой, рисуй. Фурор гарантирован. Эх, спать охота. Всякая дребедень в голову лезет. Да, и пожрать не помешало бы!

Первый час ночи, полуголый пришиваю погоны, искалываю пальцы, ни фига не видно. Комары эти жрут! Надоели! Надоело все! Спать охота! Домой хочу!

Из бытовки показалась голова Макса.

– Эй, второй взвод, кто там следующий?

– Я! – я встал и пошел погладить форму. После нашего кросса по слабо пересеченной местности в новых сапогах под командованием доморощенного дегенеративного фашиста с замашками садиста Бударацкого, пришлось в нескольких местах застирывать брюки, а после того как они высохли на мне, приобрели несколько жеваный вид. В армии говорят «как из жопы».

– Э, что утюг появился? – кто-то заинтересовался нашими перемещениями.

– Откуда? – я искренне удивился – Где?

– А что он тебя зовет?

– Бабу из Ягуновки Макс притащил. Вот по очереди дерем ее. Если хочешь, то у Гурова список – записывайся. Он – следующий.

– Бе-е-е! – изобразил рвоту.

– Ну, как хочешь. – Я пожал плечами. – Потом захочешь, а она уже убежит домой. Рассвет скоро. Ей на работу надо. На дойку утреннюю.

Зашел в бытовку. Там заканчивал гладить форму Макс. Там же был Филипп. И еще двое из 43 и 44 роты. Из 41 роты никого не было.

Я вкратце рассказал, что было на улице.

– Если что, то я тоже с вами! – Пашка Филиппенко поднял руку.

– А ты что делал? Свечку держал?

– Отбивался от нее!

Так за болтовней я погладил форму. Только вот жаль, что подшиваться в бытовке невозможно. Мало места. Четверо когда гладят на обычных столах, застеленных старыми армейскими одеялами, то мешают друг другу, не говоря уже про посторонних.

Заглянул дневальный.

– О, е! Вот и утюги нашлись! А ведь ни одного не было.

– Ничего подобного – 43 рота – все на месте было. Мы пришли и утюги стоят. Даже кто-то из розетки не выключил. Мог случиться пожар! Мы спасли.

– Ты только не ори, что утюги нашлись! – попросил я его.

– Сейчас 41-я прибежит, – добавил парень из 44.

– Эти чмыри завтра хотят комбату жаловаться. Что они не смогли погладиться. А меня за это вывернут на изнанку и на вторые сутки оставят.

– Не суетись, Маша, под клиентом! – Пашка хлопнул его по плечу – Мы все погладимся к подъему, а там их дело. Часок останется. По утюгу на каждый взвод, пусть торопятся. Успеют. В большой семье хлебалом не хлопай, без мяса останешься!

– Кто первый встал – того и тапочки, – добавил Макс.

– Кто первый встал – того и валенки. По зиме на двор в уборную сбегать.

– Коль хочешь, есть и сыр и сало – не разевай свое хлебало!

– Так оно так, да, как бы… – дневальный махнул рукой и вышел.

– Эй, 42-я, – обратился парень из 44-ой – А, может, вы того, отдадите один утюг 41-й? А то у всех один утюг, а у вас – два.

– Ты свой утюг где взял?

– Как где? – он удивился. – Здесь, конечно. Утюги пока не растут на деревьях.

– Именно, что здесь.

– Ты один воровал?

– Ну.

– А было бы вас двое, то вы бы два утюга утащили. А было бы четверо, так и все четыре. Так?

– Ну, вроде так.

– А ежели, «так», так и нечего здесь гриздеть! Нас двое было, вот мы и два утюга взяли. Было бы пятеро, то и бытовку бы прихватили! И не фиг с этой сорок первой ротой делиться награбленным. Пусть сами себе украдут и гладят. Утюгов на всех не хватает. Побеждает тот, кто думает, чтобы быть выглаженным и не желающим быть выгребанным завтра на строевом смотре. А они ходят, как в штаны насрали. Пусть и так ходят дальше. Если тебе хочется быть добрым – отдай свой утюг. Все равно уже почти закончил.

– Ага! За мной весь взвод, да и, наверное, вся рота. Порвут на части.

– Вот видишь, ты еще и трус! И паразит.

– Это еще почему?

– Хочешь быть хорошеньким за чужой счет. Не выйдет, паразитический трус или трусоватый паразит. Как нравится, ненужное – зачеркни.

Я закончил гладить и вышел в проем, махнул рукой. Тут же Бровченко («Бровкин») Серега пошел гладить форму, я же занял нагретое им место и принялся дооборудовать форму.

С погонами, вроде, все понятно. Уловил, что и как. С петлицами – тоже. Вставил эмблемы. Потом пришивай петлицы к углам воротника.

Эмблемы связисткие представляют собой симбиоз крылышек, молний, а посередине маленькая красная звездочка. Крылья, наверное, – от голубиной почты, а вот молнии – электросвязь. Ну, звездочка – это армия.

В армии все любят расшифровывать, везде ищут тайный смысл. Послание пришельцев, наверное. Символизм просто обожают.

Так, например, наша эмблема расшифровывается как «Нас ебут так, что молнии сверкают, а мы лишь крылышками машем».

У мотострелков эмблема представляет собой лавровый венок со звездой внутри. Она расшифровывается «Сижу в кустах и жду «Героя».

У автомобилистов – два автомобильных колеса, соединенные мостом, а по бокам крылышки мохнатые – «Кошачьи яйца».

А вообще, если смотреть на наши – связные эмблемы, то очень похоже на жука. Их за это и прозвали «мандавошками» – лобковая вошь. Почему именно лобковая? Не знаю. Видимо, много кто из связистов цеплял такую заразу. И знает, как выглядит это насекомое. В армии о бабах думаешь 24 часа в сутки.

С другой стороны, конечно, не очень благозвучное название. Но традиция! А мы традиции соблюдаем! О, как!

Да, и потом, когда все так называют, как-то не задумываешься о первоначальном значении этого слова.

Так вот. Все это я присобачил куда положено. А вот с «подшивой» – подворотничком повозился изрядно. Что проще, казалось бы? Выдали подворотничок. Его надо пришить к воротничку.

Вон, у тех, кто из войск пришел – толстый ровный подворотничок. А тут он – тонкий. Все время норовит собраться гармошкой. Он должен выглядывать над воротником на миллиметр – толщина спички. А у меня, как синусоида. Вверх-вниз.

И какой урод придумал такую фигню! Не могли пришпандорить на кнопках и продавать. Купил, и раз – все на месте. А тут как проклятый, в темноте пришиваешь его. Да, будь он проклят! И каждый день его менять! Все шею моют каждый день. На гражданке ни один дебил не придумал пришивать к воротнику подворотничек! Просто какой-то садист из тыловиков придумал! Я уже тихо начинал закипать. И понял, откуда рождается ненависть к тыловикам в армии – с подворотничка! А старшину ненавидят из-за тыловиков. Нет, он, конечно, свинья и без тыловиков, но с ними – он двойная свинья!

Тут, вроде как, кто-то услышал мои мысли и со стороны 41 роты раздался вопль:

– Бля! Какая падла спиздила у меня подворотничек!

– В армии не пиздят, а проебывают! – послышался голос Вадима Бежко.

В голосе его слышалось самодовольство. Вот гад! Я присмотрелся. Он пришивал погоны. Значит, в точности исполнил инструкцию. Может, и «приладил» у кого-то и подшиву? Знай наших! Мы – сорок вторая рота!

Лампы, что висели над нами, отбрасывали мертвенно-бледный свет. Свет, конечно, вроде как он есть, да, вот читать под ним и подшивать форму крайне неудобно. Не очень-то и видно.

Да, и морды у нас окрашивались в голубоватый оттенок.

Гуров это заметил.

– Морды у нас синие, как у покойников, или как у алкашей.

– Эх, сейчас бы портвешка замахнуть стакашку, – Артур Ковалев.

– Был у нас в городе случай, – Гуров начал рассказ. – Дело было под Новый год. Два дежурных кочегара в местной котельной, они там маленький район отапливают, как водится, затарились. В праздник же смена! Портвешка взяли, «чернила» всякие, закусончика…

– Слюна уже капает, – голос Женьки Попова.

– Ты погоди им завидовать. Ну, вот, – продолжил Гурыч. – Сидят, выпивают, все на мази. Новый год встретили. Посидят, выпьют, потом угольку подбросят в топку. Все, как каждый день, только вот праздник же – Новый год! Он-то их и сгубил…

– Померли что ли? – Костя Фоминых – Фомич.

– Если бы померли! Хуже. Кончилось у них все. Не рассчитали, что в праздник так все быстро уйдет. А выпить-то еще охота. Ну. Что делать? Куда бежать? Народ вон, шумит за стенками, гуляет, хлопушки, да пробки из шампанского вылетают. Красота. Ну, вышли они. Ну, налили им несколько раз шампанского. А мало. Водичка сладенькая. Не более того. А душа праздника требует. И вспомнили наши кочегары, что рядом городской морг.

– Бр-р-р-р! Покойники ночью, – Олег Алтухов.

– А ты их не бойся! Там спирт есть!

– Правильно, там, где медик, пусть и патологоанатом, значит, там есть спирт! – поддакнул опытнейший Ефанов.

– Вот, именно так и рассуждали два друга. Они знали сторожа и пошли к нему. Но там такая закавыка. Сторож там приходящий. Он сидит и охраняет больницу, это все в одном дворе. А когда труп привозят, то он выходит и принимает. Что морг-то охранять? Покойники не разбегутся. И вот пошли они. Тихо выдавили окошко, на веревке один спустился, морг в подвале, с собой баночку трехлитровую прихватил. Свет зажигать опасно, могут заметить. Шарился, не нашел он спирта в бутылках. Стал открывать всякие банки с заспиртованными органами. Темно, так, на ощупь. Что находит, вытаскивает – в угол закинул, а спирт – в баночку.

– Гадость.

– И не упокоился, пока все эти баночки не опустошил. Но все равно, не получилось трех литров спирта. Ладно, вылез. И побежали мужики в свою кочегарку. Смотрели, нюхали, что же они «подрезали». И воняет жутко. А с другой стороны – спирт же всю заразу убивает. Ежели даже, допустим, была там чума, не надо ее бояться. Была чума и нет ее. Так спирт все убил. Развели они его. Сначала по чуть-чуть. Договорились, что если кому плохо станет – вызовут «скорую», больничка вон, рядом. Выпили. Поморщились, хотя, вроде, и нормально прокатило. Посидели полчаса, посмотрели друг на друга. Нормально. Подкинули еще угля. Еще? Давай еще! Эх, хорошо, они рассказывали, пился тот дармовой спиртик. Мягонько катился, как по маслицу. Дальше – больше. Выпили они все, что было. Упились в дым. Упали, уснули. Утром смена приходит. А они синие… Ну, все думали, что померли мужики…

– Как синие? Ты же говорил, что они говорили, что спирт хорошо пился?

– Сбегали за врачами. Те подходят к ним. А они синие, цвет кожи – синий, как у удушенного морда, а сами в умат пьяные спят. Их на носилки и в отделение. Мужики, как дрова, ничего и не чувствуют. И началось… Консилиум. Сначала смех. А потом надо же как-то их лечить. И давай и так, и эдак. А кожа как стала по всему телу синяя, так и осталась. И терли эту кожу чуть ли не отбеливателем, хлоркой. Ни фига. Новая растет синяя! Потом уже давай исследовать то, что в банке осталось. Не могут врачи и химики сказать отчего кочегары посинели. И органы, что они выбросили, исследовали, может, там какая болезнь, что синеют. Не положено советским людям синими ходить! Они розовые должны быть, на худой конец с красными носами, но не синими. Так и не нашли отчего морды синими стали… Выписали их. Справки дали, что у них такой естественный цвет кожи, полученный в результате неизвестной химической реакции. Так их в городе и прозвали «синенькими», или «баклажанами».

– Пить-то бросили?

– Да, какой там, бросили! Их жены бросили. Кому нужен синий муж? Может, от него дети синие будут?

– А кровь у них синяя, голубая?

– Ну, да, оттого и выражение пошло «голубая кровь», что кто-то из предков спирта опился? С органами консервированными.

– Да, нет. Кровь красная. Точно так же, как у негров. Кожа черная, а кровь красная.

– М-да, а если бы они начали размножаться, то положили бы основание новой расы – синих людей.

– Тебе такая баба синяя нужна?

– Да ну, на фиг! В темноте на мертвечину похожа! Да, и на солнце, думаю, что тоже не нужна мне такая!

– А по мне сейчас хоть синяя, хоть черная, желтая, красная – все едино. Только дай! И сейчас!

– Вот только о бабах сейчас не надо!

– А о чем? О еде?

– И про еду не надо!

– Об угрозе НАТО лучше. И сон проходит.

– Ну, да, ворваться бы на танке, как мой дед, в Берлин! Там и бабы, и шнапс, и жратва!

– Тьфу!

– Ладно, я пошел спать! К утру все выглажены, подшиты. Смотрите, не проебите фурнитуру! – я аккуратно сложил куртку и пошел в свою палатку.

В палатке кто-то уже спал, но основной массы не было, все подшивали форму. Точно также я аккуратно сложил брюки. Чтобы не помялись за ночь. И лег на свой матрас. Укутался одеялом с головой. Само одеяло лишь носит название. Оно вытерто, просвечивает. Но лучше такое, чем его отсутствие вообще. Так теплее, и так можно побыть в одиночестве, собраться с мыслями. На гражданке проще. Захотел побыть одному – ушел в свою комнату, и все. А тут не получится. Надо привыкать, что постоянно с людьми. И ты на виду, и люди перед тобой.

Казалось, только закрыл глаза, как дежурный по роте трясет за плечо.

– Вставай, через десять минут подъем! Форма номер два.

Одна из привилегий замкомвзвода – поднимают тебя за десять минут до подъема, и ты спокойно одеваешься, и не вскакиваешь со всеми, путаясь в штанах, куртке, не обуваешь сапоги со сбившимися портянками, а спокойно оделся. И спать укладываешься на десять минут позже всех. Смотришь, чтобы все улеглись. Можно спокойно, без очереди, суеты и толкотни умыться, выкурить сигарету перед сном.

Форма номер два – это когда ты с голым торсом. По пояс сверху раздет. Вышел. Туман. Зябко. Потираю плечи, руки. Сыро. Лето в Сибири быстро заканчивается. Всего две недели назад было за сорок градусов жары, а сейчас по утрам вместо росы, зачастую, иней серебрится.

Ничего хорошего!

Дежурный офицер посмотрел на свои наручные часы:

– Батальон – подъем! – заорал он.

– Сорок первая рота – подъем!

– Сорок вторая рота подъем!

– Сорок третья рота подъем!

– Сорок четвертая рота подъем!

Я тоже не отстаю от общего утреннего переполоха.

– Второй взвод! Подъем! Строиться!

Замкомвзвода командуют взводам. Командиры отделений – отделениям.

– Первое отделение – подъем!

– Второй взвод выходи строиться!

– Рота, строиться! – это уже старшина с перекошенной ото сна и жизни кривой мордой.

Рота быстро построилась. Быстрее всех. Отчего быстрее всех? Оттого, что больше дисциплины или лучше организована? Шиш! Точно также как и с утюгами, точно также и с туалетом. «Очков» на весь батальон не хватит сразу. А мочиться под березами не получится – светло. А в туалет уже охота. Холодно в палатке. Жидкости в организме уже много, кажется, что еще несколько минут и из ушей польется. Секрет прост. Когда меня и других «замков» поднимают, то мы поднимаем свои взвода, и те тихо одеваются и ждут команды «подъем». И выскакивают первыми, строятся первыми и в туалет бегут первыми.

– Рота, становись! Равняйсь, смирно! Замкомвзводам доложить о наличии личного состава!

– Первый взвод, незаконно отсутствующих нет!

И так все взвода по очереди.

– Разойдись! Оправиться! Через пять минут построение на физзарядку!

И вот наша рота, ломая кусты, несется мимо других рот. Которые только построились. Они переминаются с места на место, перекатывая жидкость в организме, с завистью глядя нам вслед.

Эх! Хорошо же все-таки жить на свете! Вот из таких приятных мелочей, например, как отлить первыми в батальоне и выстраивается жизнь!

– Рота, строиться! – слышен визг старшины.

Да и по приближающемуся топоту сапог мы понимаем, что нам на смену несется очередная рота страждущих. Теперь в проходе не столкнуться. Одни рвутся на волю из аммиачной душегубки, вторые мечтают туда попасть.

Вылетели. Свобода. И не так уж и холодно. Сквозь туман пробиваются первые лучи солнца. Я несколько раз взмахнул руками. Построились, побежали.

Теперь бежим, старательно обегая лужи. Скоро утренний осмотр, а после завтрака – строевой смотр, и не дай Бог, если ты сейчас грохнешься на влажную землю.

Правильно мой дед говорил:

– Весной – бочка воды и ложка грязи, а вот осенью – ложка воды и бочка грязи. За зиму земля высыхает, вот грязи нет. А за лето и осень она напитывается влагой, и маленький дождь делает ее вязкой.

Так держать темп, дышать! Раньше пытался бежать в ногу с теми, кто бежит впереди меня. Но построение по росту, и впереди меня бегут самые низкорослые из первого взвода. Я повыше буду. И где они делают два шага, у меня полтора получается. Не получается в унисон с ними бежать.

Весь батальон бежит по одной дороге. Первая рота старательно разбивает грунтовую дорогу, мы – за ней. А четвертой роте достается уже не дорога, а вязкий пластилин. В потом… Возвращаемся по той же дороге назад. Вот мимо нас несется назад сорок первая рота. Оно бы все ничего, но никому не хочется бежать по траве, по ямам, кочкам, прикрытыми травой. И встречный поток пытается вытолкнуть нас на траву, а мы не желаем этого, и крайние толкаются со встречными, еще немного и упадем в грязь. Злость вспыхивает внезапно. Ненависть. Хочется раскроить тупые морды этих орлов из сорок первой роты. И слышны маты с обеих сторон:

– Куда прете!

– В сторону, сучьи морды!

– Пидары гнойные!

– Не напирай!

– Сейчас в морду дам!

– Ну-ка, дай!

– «Давалка» еще не выросла!

Выстояли. Разминулись. И вот нужно разворачиваться! И мы бежим назад.

И вот уже сорок третья рота несется нам встречу. Первый взвод принимает вправо. И вот после относительно ровной грунтовой дороги мы бежим по кочкам, рытвинам, мокрой от росы и инея траве, ноги разъезжаются, как копыта у коровы на льду. Чувствую, что сапоги не то, что впитывают, а буквально всасывают росу. Сапоги, как два кирпича. Руки бы отгрызть тому, кто придумал такие сапоги! Ну, а портянки, чую, уже всосали всю жижу из сапог и вот-вот вылезут из голенищ сапог. Интересно, а немцы воевали, у них тоже были портянки в сапогах или носки? Эх! Где мои кроссовки? Любил же дома вечером пробежаться по лесопарку по асфальтированным дорожкам!

Добрались без потерь. Где стрелки на штанах-галифе, которые с таким трудом и тщанием наводил вчера ночью?

Умыться и построение на утренний осмотр.

Умывальник – две толстые трубы с вкрученными в них кранами-сосками. Для батальона – маловато. Некоторые бреются станком с холодной водой. Б-р-р-р! Морда потом – шкура ананаса. Шершавая, в коростах и ребристая.

Вот и утренний осмотр. Коль стрелки на штанах разошлись – бери две монеты и, зажав между ними след от стрелки, води вверх и вниз. Или расческу и между зубцами води, наводи стрелку.

У многих проблема. Пардон за столь интимные подробности – идешь в туалет, снимаешь штаны, зависаешь на «очком», а брюки-то пачкаются о тщательно начищенные голенища сапог. Вот и ходили некоторые в грязных штанах на заднице. Поэтому прежде чем усесться, необходимо в голенища сзади засунуть по куску газеты, которыми потом подтереться можно. Потому как с газетами были перебои.