Текст книги "Стрингер"

Глава 2

Горячее душанбинское солнце загнало в тень всё живое. Было около пяти часов пополудни, до начала спада жарищи оставалось не меньше двух часов. На солнце термометр зашкаливал, а в тени показывал явно больше тридцати градусов.

Николай Горячев сидел на кровати с панцирной сеткой в одной из комнаток альпинистской гостиницы на базе альплагеря «Варзоб», сжав ладонями голову и отрешённо глядя перед собой. Перед ним на двух сдвинутых стульях, застеленных газетой «Коммунист Таджикистана», стояла ополовиненная бутылка «Московской» плохого душанбинского разлива, пиалка с отколотым краем, половина арбуза с воткнутой в мякоть алюминиевой ложкой, остатки разломанной лепёшки-кульчи, в тарелке – зелёное яблоко и наполовину ободранная кисть чёрного винограда.

У двери на полу лежали две смаркированные верёвки-сороковки, четыре ледоруба, стоял в бачке-футляре примус «шмель». В тесной комнатушке находились ещё две такие же кровати, застеленные синими армейскими одеялами. Рядом с ними на полу стояли четыре неразобранных рюкзака.

Несмотря на духоту и жару, Горячев сидел на кровати в олимпийке, надетой поверх футболки (сброшенная пуховка лежала рядом) и в тяжёлых ботинках «вибрам» с шерстяным носком внутри – даже не распустив шнурки. Он не замечал ничего: ступор и оцепенение. Иногда менял позу и, закрыв глаза, то ли мычал, то ли постанывал. Плескал в пиалку водку, какое-то время держал её в руке, потом крестился, выпивал, закидывал в рот две-три виноградины, давил их языком, чтобы заглушить во рту противный водочный вкус, и снова застывал в очередной позе отчаяния. Водка не брала.

За дверью, выводящей на балкон-галерею, и за тонкими переборками стенок из соседних номеров доносились голоса, откуда-то со двора, где под крытым навесом были сколочены добротные двухъярусные нары, слышались гитарные аккорды. Альпинистская база жила свой повседневной жизнью. Кто-то кричал:

– Леонов где? Мужики, Леонова Костю не видели? Куда вся КСС [2]2
   КСС – контрольно-спасательная служба.


[Закрыть] подевалась?

– Леонов ещё из морга не приехал, – сказал кто-то, стоящий на балконе – судя по голосу, совсем неподалёку от его номера. – Пока документы выправят, то да сё…

Парни ещё о чём-то переговаривались, уже не столь громко, а Николай, услышав про морг, словно очнулся от наркоза, с перекошенным лицом саданул кулаком по колену, внезапно обмяк и заплакал.

– Витя, – крикнули снова во дворе, – глянь, там баня нагрелась?

– Моется тот, кому чесаться лень! – прокомментировал какой-то остроумец.

– Больше грязи – толще морда, – добавил другой.

– Не, ну я ж серьёзно!.. Мы первыми очередь на баню забивали.

– Забей себе окурок под каблук! Там уже две девчонки из Красноярска. Минут с полчаса как зашли.

– Ну, кырско-сибирские бабы!.. И меня ведь не позвали!.. Это ж свету конец!

Посыпались оживлённые едкие комментарии. Николай вытер слёзы, снова плеснул в пиалку. В открытое окно был виден кусок каменистой дороги, шумливая горная речка Варзоб в валунных берегах. В ней они купались перед отъездом в альплагерь. Всего-то восемнадцать дней назад! Обматывали валун верёвкой, на другом конце вязали петлю и, для страховки схватившись за неё, заходили в реку выше по течению. Когда поток начинал валить с ног, отдавались его ледяным обжигающим струям. От холода и удовольствия сводило челюсти, каменели суставы и мышцы. Главная задача была – не поломать руки-ноги, когда неумолимая сила горной реки крутит и волочёт по каменному скользкому дну. Купались одни парни. Люська тоже было сунулась – показать бабье геройство, но он остановил её: «Застудишь одно место – рожать не будешь».

Вон он, тот валун, на котором она сидела…

Колька тяжело, со стоном выдохнул воздух и быстро выпил содержимое пиалы. Колупнул ложкой арбузную мякоть.

Послышался шум въезжающей во двор альпинистской базы машины. По звуку мотора, это был явно УАЗик. Хлопнули дверцы. Послышалось:

– Костя! Ну, наконец!.. Мужики, Леонов приехал!

– Константин Николаевич, помните, что я вам вчера говорил, что мы сегодня собирались…

– Ребята, потом, позже. Я скажу, когда буду свободен, – послышался голос Леонова.

Николай напрягся в ожидании: сейчас войдёт Костя, Серёга с Виталиком – и ему придётся опять встраиваться в ту реальность, из которой он два часа назад как бы выпал, – протекающую, пробегающую и пролетающую вокруг и мимо маленькой кубической капсулки – гостиничной комнатушки в посёлке Лучобе, на окраине Душанбе.

Голос начспаса вывел его из состояния полуанабиоза, которое пришло на смену отчаянью, когда они переступили порог душанбинского морга, куда внесли Люсино тело, завёрнутое в палатку и перетянутое сплетённой в «гамак» верёвкой. Люсю положили на плиточный пол. Серёга с Виталиком начали распутывать узлы верёвки. Санитар-таджик что-то спросил у Николая. Не расслышав и не поняв вопроса, Колька поднял глаза, поводил у его носа пальцем:

– Только не надо!.. Понял?

Санитар вряд ли сообразил, чего «не надо», однако согласно кивнул и отошёл, заглянув в Колькины глаза. Горячев вдруг представил, как санитары разворачивают палатку, снимают с Люси изодранную камнями салатного цвета пуховку, тёмный свитер, футболку, ботинки, облегающие брюки из эластика, кладут на секционный стол для осмотра и описания смертельных травм, потом перекладывают на каталку и увозят в холодный подвал, к мертвякам… В иное царство-государство, откуда нет уже возврата, откуда никто ещё живущим не прислал весточки, не подал знака. В небытие.

Он отвернулся и, пошатываясь, вышел на раскалённый, пропитанный солнцем воздух. Водитель лагерной машины ГАЗ-66, на которой они приехали сюда, что-то рассказывал немногочисленному персоналу по-таджикски, энергично жестикулируя. Заметив Николая, все повернулись к нему и смолкли.

– Э-э-э, на закури, – сказал водитель, протягивая мятую пачку «Космоса». – И садыс в машина. Костя сказал – сам все бумаги сдэлает. Садыс, я тебя в Лучоб отвезу, на базу. Меня Субхон зовут, если помнишь…

Горячев молча кивнул и полез в открытый кузов.

– Э, садыс в кабина! – крикнул Субхон, но, поскольку Николай не ответил, махнул рукой и сел за баранку.

На базе он помог Николаю занести на второй этаж рюкзаки Виталика и Серёги, свой и Люсин рюкзак Николай занёс сам.

– Чой зелёный заварить? Извини, что спрашиваю…

– А водка есть?…

– Найдём, – кивнул Субхон и действительно минут через десять принёс непочатую «Московскую», пол-арбуза, большой кусок лепёшки, немного фруктов. Постоял у двери, не зная, что сказать и надо ли что-то говорить, неловко потоптался, затем молча вышел.

Пересменок в альплагере «Варзоб» только начинался, поэтому народу на базе было негусто: с десяток тех, кто спустился с гор, отходив трёхнедельную смену, и десятка полтора – из следующего заезда, по разным причинам приехавших заранее: чтобы просто отдохнуть на базе, пошерстить душанбинские рынки, познакомиться с достопримечательностями гостеприимного города. О подробностях ЧП лучше знали спустившиеся, поскольку некоторые из них сами участвовали в транспортировке. Вновь прибывшие – пока разрозненные и неосвоившиеся – владели короткой информацией: из «Варзоба» спустили труп – девушку из Новосибирска убило камнями на спуске с Варзобской пилы.

Распахнулась дверь, вошёл невысокий жилистый Леонов с кожаной папкой подмышкой, за ним – товарищи Горячева по скорбному восхождению. Сели молча на кровати. Костя раскрыл папку, стал выкладывать на стол документы:

– Так, паспорт… альпинистская книжка, свидетельство о… значит, свидетельство. Та-ак… Коля, Коль, возьми себя в руки, послушай, это надо. Директор лагеря собирается ехать – заказывать цинковый гроб и договариваться с «Аэрофлотом»…

– Не надо, скажи ему.

– Не-е понял! А родственники?…

– Она детдомовка. Пускай здесь и похоронят. Если можно, конечно…

Леонов помолчал, постучал пальцами по столу, обдумывая что-то, потом встал:

– Ладно, схожу к Машкову, он сейчас как раз здесь. Если он поможет – будь по-твоему.

Николай кивнул: «Давай».

Когда Костя ушёл, ребята подсели к нему. Виталик молча разлил оставшуюся водку в извлечённые из рюкзаков кружки, Николаю налил в пиалу. Встали, помолчали, выпили не чокаясь. Пустую бутылку поставили на пол – примета: пустая посуда на столе – к неприятности или к несчастью. Горячев машинально отметил этот жест Виталика, подумал: уж сегодня-то на такую примету можно бы и плюнуть: хуже того, что уже случилось, не случится.

Постучав, вошёл высокий, крепко скроенный человек в белой рубахе, шортах и тапочках-стланцах на босу ногу. Седая курчавая шевелюра, такого же цвета шкиперская бородка, умные серые глаза. С порога представился:

– Владимир Сергеевич Машков. Прошу прощения, кто из вас Николай Горячев? Пройдёмте в административное здание, там есть телефон.

Когда они вышли, Виталик и Серёга стали обсуждать возможности «Сергеича» в решении выпавшей на него нелёгкой задачи.

– У Люськи ж ни прописки тут, ни родственников. И вообще, это другая республика.

– Да ладно тебе! Сергеича тут каждая собака знает.

– Если б ещё от собак что-то зависело…

– Республика другая, а страна-то одна. При чём тут – «республика»? А Сергеич когда на Фирновом плато обгорел, то ему не только душанбинцы помогали – со всей страны письма шли: в чём нуждается, что надо достать, какие лекарства? Посылки с облепиховым маслом, алтайское мумиё и прочие снадобьями присылали. Кстати, врачи тогда сказали, что он не выживет: слишком сильно обгорел. У них, у медиков, какая-то формула есть: площадь ожога в процентах плюс возраст – и сумма этих цифирей не должна превышать, по-моему, цифру девяносто. А у Сергеича было за сотню! Ты понял?…

– А что случилось-то?

– Да ты что, не знаешь?! Они стояли на Памирском Фирновом плато, высота 6 100, и в палатке рванул примус: пробка на заливной горловине подвела – резьба сносилась. Окатило горящим бензином. А на нём ещё и штаны из синтетики, в облипочку… Парни говорили, что он был похож на освежёванного лося, когда эти штаны по кусочкам отодрали вместе с кожей – голое мясо. До поляны Сулоева, куда вертолёт может сесть, – почти два километра по вертикали: как транспортировать? А Машков – он же сам врач. «Промедол есть? Колите. Я на своих ногах дойду». И дошёл, представляешь? Вкололи промедол, сделали «усы» из верёвки, чтоб сверху вдвоём страховать, – и вниз. Ребро «Буревестника» – пятая категория сложности, спускались по нему. Только по леднику его парни тащили, а так – сам шёл. – Сергей восхищенно цыкнул зубом.

Виталий покачал головой:

– Ни хре-ена себе, вот это мужи-ик! Живёшь и не знаешь, что рядом такие люди ходят… Так ты думаешь, он всё устроит?

– Самое первое – это захотеть помочь. А он уж стольким людям помог по всему Союзу… Так что сейчас ты видел живую легенду альпинизма, Виталик. Вспоминать потом будешь, мемуары напишешь.

Виталий потянулся к пластиковому пакету.

– Давай, пока Николы нет, приберёмся маленько, жратву выставим. Молодец Костя, что через рынок поехал: «Вы-то живые, есть всё равно захотите».

Через полчаса пришёл Николай – один, без Машкова.

– Ну что, Коль?…

Горячев тяжело сел на кровать, протяжно и шумно втянул воздух.

– Завтра хороним, – быстро сказал, словно отдавал приказ, и резко выдохнул через рот. Обвёл глазами товарищей: – Спасибо, парни, за всё. Наливай, давайте помянём Людмилу Степановну Никитину, которой не суждено было стать Горячевой…

Кажется, в ту ночь они так и не заснули. Раньше, днём, выправив «похоронные» документы, Леонов завёз Виталика и Серёгу на рынок «Баракат» в центре города и сказал:

– Затарьтесь жратвой и чем там ещё… Живым – живое… Если денег мало – я подброшу.

Купили лепёшек, зелени, фруктов. «Чего там ещё» взяли четыре бутылки.

Опять водка не брала, но немного расслабила. Присутствие друзей теперь не давало Николаю уйти в глухое отторжение от мира. Наоборот, захотелось говорить, вспомнить детали злополучного траверса многовершинной горы с точным образным названием Варзобская пила. Виталик шёл в связке с Серёгой, Николай – с Люсей.

– Помнишь, когда на третий «зуб» подъём начали? Вы на площадке внизу, я пошёл, Люся меня страхует… А попался участок – метров пять мраморных скал – как шлифованных, и зацепки все вниз смотрят…

Томительно ныло под ложечкой, когда он произносил её имя, вспоминая её ещё живой, и ребята, сидящие напротив, дополняя его воспоминания, тоже говорили о ней, как о живой. Все трое словно прокручивали в обратную сторону плёнку происшедшего, на которой они запечатлены ещё вчетвером.

– А-а, это когда ты чуть не «загремел»?…

– Ну да! Стою на правом носочке на какой-то микрозацепке, левая нога на трении, для левой руки – вот такусенькая полочка – и та наклонная, пальцы съезжают. Долго так не простоишь… Нахожу трещину, отстёгиваю крюк, вставляю его аккуратненько в трещинку, чтоб не вывалился, и тянусь к бедру за молотком…

– А, я помню: когда молоток у тебя выпал.

– Ну!.. Выпал – и висит на репшнуре. Я пальцами репшнур перебираю, молоток подтягиваю, а он, зараза, мыском заклинился в какую-то щель – и ни в какую!.. Надо б рукой подёргать его туда-сюда, а какой там подёргать, если я на «соплях» вишу: две точки опоры – да и те одно название. Чувствую, правая нога уже подрагивать начала: стою-то на самом кончике носочка. И левая рука – медленно так, по миллиметру, начала с зацепки съезжать. Падать до ближайшего крюка – метров пять, не меньше, то есть, в итоге – десять, как минимум. А Люся ничего не поняла, спокойно так, даже с какой-то скукой в голосе, будто в очереди стоять надоело: «Коль, ну ты что там застрял?» А я не то, что ответить – губой шевельнуть боюсь, чтоб равновесие не потерять.

– Ну, а как ты его выдернул?

– Да сообразил, что если ослаблю реп, то молоток под собственной тяжестью может сам из щели вывалиться. Секунд десять прошло – и точно вывалился. Замолотил я крюк, прощёлкнул верёвку, стою и думаю: из-за такой случайной мелочи мог запросто «полинять»!.. Ещё б несколько секунд – и всё.

– Коль, а ведь Люся-то… тоже случайность! Ты-то хоть сообразил, что надо делать, а она что могла?…

– Да в том-то и дело, что ничего…

– Вот и я говорю: судьба.

– С-судьба-а!.. – зло протянул Николай и повторил уже тише, глядя на заоконные крупные звёзды: – Судьба, стало быть…

Закончив траверс, они уже спускались с последнего «зуба» горы по разрушенному скальному гребню. Ближе к леднику гребень стал заметно положе, до ледника оставалось спуститься какие-то двести метров – пять верёвок, не больше. Скальный крюк крепко вбит, от него вниз уходит спусковая верёвка-сороковка. Серёжка быстро ушёл вниз, волоча с собой другую верёвку – страховочную, конец которой был в руках у Виталика. Люся, стоя на удобной широкой площадке, обратилась к Николаю:

– Слышь, Коль, может быть, ещё одни «перила» навесим – и хватит? Смотри, дальше уже почти совсем полого. Свободным лазанием спустимся, а? Чего время зря терять.

– Давай наперёд не загадывать, – чуть раздражённо ответил он. – Там видно будет.

Серёга внизу – хорошо было слышно – забил крюк, прощёлкнул в карабин самостраховку, крикнул:

– Площадка хорошая, перила свободны!

– Ну что, я пойду? – обернулся к Николаю Виталик.

– Да нет, пускай Люська. Серёга её примет.

Люся, подмигнув им обоим, защёлкнула на верёвке карабин с дюралевой «восьмёркой» – приспособлением для торможения при спуске, и приставными шажками стала быстро спускаться. С уступа, где стояли они с Виталиком, её можно было наблюдать метров двадцать или чуть больше. Потом Люся исчезла за перегибом, натянутые и чуть подрагивающие верёвочные струны легли рядом на большой гладкий уступ – «бараний лоб». И вот тут… Тут и произошло то, чего никто ожидать не мог. Виталик резко дёрнул Николая за руку:

– Гляди!..

Огромная плоская плита, правее их и выше, с угрожающим хрустом лениво отделялась от материнской скалы, полетели мелкие камни, трещина отрыва ширилась словно нехотя…

Николай и Виталик нырнули, сжавшись, за скальный выступ и разом что есть сил заорали:

– Камни-и!!!

Крик их совпал с грохотом камнепада. Но и через грохот до них долетел неразборчивый, но явно отчаянный вскрик Сергея. Камнепад прошёл сквозь них, не тронув – их укрытие оказалось надёжным. Когда он, удаляясь, уже гремел внизу, оставив противный серный запах, оба альпиниста распрямились. Горячев похолодел, увидя, что обе верёвки – спусковая и страховочная – провисли: это означало, что на конце их никого не было. Люся не могла за эти секунды спуститься на все сорок метров. Он стрельнул глазами ниже и вдруг увидел её, катящуюся в кулуаре среди подпрыгивающих камней. Увидел, как бьёт её о скальные выступы – обмякшую, не сопротивляющуюся… Впереди неё катился рюкзак, который, по-видимому, в какой-то момент сорвало с Люсиных плеч. Вот камни, далеко опередив её, вылетели на снежник, наползающий на скалы, и застыли разнокалиберными тёмными пятнами, а тело Люси всё ещё безвольно катилось вниз, замедляя скорость. Вот она замерла в неловкой позе – головой и лицом вниз, правая рука откинута, левая неестественно далеко вывернута за спину…

Николай смотрел на неё неотрывно расширенными глазами, ожидая, что вот сейчас она шевельнёт рукой или ногой, подаст какой-то признак, что она жива! А то и… встанет. Он весь превратился в зрение. Кровь шумела в висках. Кажется, кисть руки шевельнулась! Нет. Хлестнула безумная мысль: отстегнуть самостраховку, спрыгнуть в кулуар и, прыгая с камня на камень, добежать-долететь до Люси, как-то её оживить, привести в чувство: пусть избита, изломана, без сознания, но она ведь жива. Обязательно – жива! Он не сомневался в этом.

– Парни, – сипло донеслось снизу, – Люська… вон, внизу!..

Серёгин голос не узнать.

– Видим! – таким же неузнаваемым голосом отозвался Виталик.

Николай очнулся: надо что-то делать. Взялся за верёвки, дал волну. Два слегка разлохмаченных конца плеснули змейкой на «бараньем лбу» и замерли.

– Понял?… – Николай повернулся к напарнику. Тот как-то испуганно помотал головой – «нет».

– Видишь концы? На «бараньем лбу» заканчиваются! Верёвки-то внатяг были. Камень и угадал как раз по ним в этом месте… Как зубилом по наковальне… Понял теперь?…

Виталик, глядя так же испуганно, согласно покивал головой.

Когда они спустились к ней, Люся действительно была ещё жива – слабо, с хрипом дышала. Через несколько минут хрипы прекратились…

Глава 3

…Траншея была вырыта в неполный профиль, притоптанный и поросший травой бруствер сгладился от времени и ополз. До траншеи надо было пройти ужом под «колючкой», натянутой между вкопанными столбиками наподобие панцирной сетки. Кое-где «сетка» провисала. Колька отметил это, перемахивая в три приёма через завал из крупных брёвен – не очень хлопотное препятствие, подумав, что такие «баррикады» могли построить для противника лишь тайные его друзья на вражьей стороне. Нырнул рыбкой к началу прохода. Мельком глянув на проволочный проход, сразу наметил путь: слева «сетка» чуть выше от земли, в середине везде – провис, затем она выше – справа, у самых столбиков. Вперёд!

Впереди и справа внезапно возникли два тёмных силуэта. Две короткие очереди по ним – и они пропали. Перекат – и он у начала прохода. Привычно кинул автомат на предплечье стволом вперёд, нырнул под проволоку.

У конца «колючки» Колька заметил впереди чей-то смачный харчок и взял чуть левее под проволокой, чтоб не поганить гимнастёрку. Быстро скользя вперёд, он почувствовал, что берет смахнуло с головы и по темечку что-то царапнуло. Вывернув шею, увидел, что берет голубеет на «колючке». Пришлось ползком сдать назад и, шаря наугад, отцеплять берет, стараясь не располосовать тонкую шерстяную ткань.

В траншею съехал головой вниз, перевернувшись с опорой на левую руку и «пятку» АКМС, встал в полуприсед на ноги, рывком поправил сползший берет.

Автомат за спину, в руки – деревянный ящик, в котором покоятся два полных цинка патронов. Килограммов под двадцать. Или больше?… Или меньше?… Тащить эту «бандуру» приходится впереди себя, согнувшись пополам или в полприсядки. Поворот траншеи. Сразу за поворотом – яма: метра полтора шириной – можно ящик от края до края докинуть – и чуть больше метра глубиной. На дне ямы блестит жирная грязь. А, чтоб вам пропасть!.. Перед ямой траншея сужается почти до ширины плеч. Толчок «ядра» двумя руками не получится. Не докинешь – придётся ящик из грязи вытаскивать. А может, попробовать?… Да надо ли? Силы терять только. Прыжок в грязь, переброс ящика на другой конец, сам следом. Но сначала надо в яме постоять, хоть и грязь по щиколотки: можно выпрямиться в рост, сделать вдох-выдох, расслабить пресс, встряхнуть руками, прогнуться назад.

«501, 502, 503, 504, 505», – всё, пять секунд прошло, дальше!

Чёртова «бандура», все руки отмотала! И спина уже как каменная. Ага, конец мучениям: впереди траншея расширяется, но… вот же заразы! – глубина её чуть выше колена. Сбоку – ниша для ящика, туда его. Так, вползаем на этот бугорок, переворот на правый бок, штык-нож – из ножен, берет – за пазуху: голубой цвет издалека заметен, а нам это ни к чему…

Горячев сколупнул штык-ножом крышку ящика, откинул. Так и есть – два цинка патронов. Один вскрыт, в нём песок. Второй запаян. Поставил штык-нож стоймя, ударил основанием ладони по ручке. Хорошая жесть, так сразу и не разрубишь. «Сколько ж я буду с ним колупаться? – подумал он, – да ещё лёжа». Вспомнился сержант Бычков из Волгограда, который уже год, как уехал на дембель. Тот говорил так: «Чем отличается русский солдат от других-прочих? Правильно, храбростью, выносливостью и смекалкой!» Николай вынул из подсумка гранату Ф-1 без запала, поставил нож под острым углом и, методично ударяя «лимонкой» по спинке лезвия, повёл разрез. Совсем другое дело! Весь периметр вскрывать ни к чему. Отгибаем крышку на углу – лишь бы упаковки с патронами высыпались…

Снаряжаем магазин. Тридцать штук «маслят» надо забить в рожок как можно быстрее – время идёт. Патроны не обычные – зелёного цвета, а жёлтые – такие, с которыми в караул ходят, и номера на гильзах выбиты другие. Это для того, чтобы часовой в карауле если случайно – от испуга или по халатности – нажмёт на спуск (а это всегда ЧП!), не смог бы подменить патрон другим при сдаче караула, чтобы скрыть стрельбу: не я, мол, и всё тут! Слышал – да, где-то рядом кто-то пальнул, но «за время несения службы на моём посту никаких происшествий не случилось». А сейчас такие патроны – для учёта: сколько их он израсходует при стрельбе.

Он быстро переменил магазины: старый – в подсумок, новый, с жёлтыми патронами, примкнул. Выскочил из траншейки, натягивая одной рукою берет, отбросил складной приклад, взял автомат наизготовку. Метрах в пятидесяти слева внезапно поднялась мишень, Николай срезал её короткой очередью. Попал или нет?… Мишень должна стоять только пять секунд: может, сама упала? Маленько замешкался – усталость сильная после такой трассы. Прямо по курсу стрельбы поднялись три поясных мишени – эти простоят в два раза дольше, но и попасть в них труднее. Кажется, поразил все три. Ещё две – в полный рост, уже справа. Нате вам «строчку» подлиннее, справа – налево. Полегли…

Он зорко всматривался в дальние кусты, ожидая движущуюся мишень. Откуда пойдёт: справа или слева? Справа, слава те Господи! Сколько ни тренировался на стрельбище – всё равно чувствовал какое-то неудобство, если приходилось стрелять на опережение вправо. И мазал чаще. А если влево – милости просим, сейчас нарвётесь… «Бегущий кабан». Хорошо бежит, прямо летящий кабан, а не бегущий. Бабирусса наскипидаренная… Прицельная планка у него выставлена на сто метров, до «бабируссы», наискось удирающей от него, – раза в полтора поболе. Он не стал двигать планку – некогда, просто взял чуть повыше: снизу-справа – влево-вверх, опережение на три пальца. Жахнул одиночным, словно на охоте. «Кабан» пропал.

Снова переменил рожки: отстёгнутый магазин с жёлтыми патронами просто кинул на бруствер. Судьи потом подсчитают и гильзы, и оставшиеся в магазине неиспользованные патроны: все ли тридцать снарядил, не схимичил ли, чтоб сэкономить время?…

Указатель влево. Что ж там ожидает? А, вспомнил: ров с «живыми» брёвнами вместо моста. Это уже ерунда. Нет, перед рвом, кажется, метание гранаты. Правильно, избавиться б скорее от неё – лишняя тяжесть. Через сто метров – известковый круг: исходная позиция. Где цель, в каком направлении? Ага, вон красный флажок на поляне… Колька быстро выдернул из подсумка гранату – учебная, с дырочкой, а запал настоящий. Как говорил взводный, меньше трёх пальцев не отрывает, если рванёт в кулаке. Ввинтил запал, отогнул усики, рванул кольцо. Автомат в левой руке на отлёте – замах, бросок: «Получи, фашист, гранату, от советского солдата!». Метров на пятьдесят, кажется, улетела – нор-рмально, Коля!

Так, ров! Где он, ров? Ага, опять стрелка-указатель. Из веточек выложена. Вот он, родимый. За ним последний рубеж – и финиш. Гимнастёрка-«иркут» уже – хоть выжимай, в сапогах едва ли не хлюпает. Над сухой пятиметровой канавой были подвешены на верёвках два бревна: одно потолще, другое потоньше. Да что я, чокнутый, чтобы бегать по брёвнам! Как ни сохраняй равновесие – всё равно крутанётся. Бревно крутанётся – солдат навернётся. Николай закинул автомат за спину, сел верхом на край бревна, упёрся руками, расставил ноги коромыслом пошире, и мелкими равномерными толчками задрюкал по гладкой поверхности: упор на руки – подтянул «пятую точку» и опять по новой. Главное – не нарушить равновесие и сохранить выбранный ритм, тогда бревно не будет раскачиваться. Пока всё шло хорошо: зыбкая опора лишь подрагивала под ним и покачивалась вперёд-назад. Это ничего, лишь бы не из стороны в сторону.

Всё, соскок на другой стороне. Мельком глянул на часы – в «отлично» укладывается, и запас времени неплохой. У конкурентов, может быть, запас больший. Да и промежуточные результаты на дистанции у них могут быть лучше. Так что радоваться рано.

Придумал же комдив – первенство лучших специа-листов дивизии. Среди водителей-автомобилистов, наводчиков ПТУРСов, механиков-водителей БМД, БРДМов, АСУ-57, СУ-85, среди рядовых, сержантов и так далее. Сегодня – заключительный этап. До этого отбирали лучших на уровне батальонов и дивизионов. Так что хиляков на сегодняшней «тропе разведчика» не ожидается. Джиоев Саня, «крестничек», – один из очень серьёзных соперников. Полгода назад его перевели в разведбат, так что он сегодня за разведчиков выступает: среди их сержантов лучшим оказался. «Лоб» за метр восемьдесят, кулаком два кирпича ломает…

Вот и последний рубеж. Грамотно препятствия расставили командиры: когда ты словно из соковыжималки вылез, когда круги перед глазами и руки-ноги ходуном – ты должен собрать свои последние или предпоследние силы и показать высокий класс бесшумного снятия часового на дистанции. Вон и судейская коллегия: два полковника, наш комбат, старлей какой-то гладкий, полноватый не по возрасту – должно быть, из штабных, подполковник стройный, подтянутый – помнится, 9 мая он руководил «показухой» – показом горожанам на городском стадионе всяких трюков, которые умеет выделывать «крылатая пехота». Ну-ну, наблюдайте…

Офицеры стояли молча чуть в отдалении, только комбат жестом показал на часы и поднял большой палец, но один из полковников остановил его укоризненным: «Това-арищ майор!..»

В десятке метрах от Горячева были вкопаны два столба разной высоты, меж верхушками которых косой струной на фоне неба – туго натянутая проволока. Рядом с высоким столбом к проволоке на две петли подвешена мишень – абрис человеческого тела, вырезанный из многослойной фанеры и покрашенный в зелёный цвет. Судя по многочисленным ножевым отметинам, этот «часовой» много натерпелся на своём веку.

Не теряя времени, Колька, выхватив нож из ножен, встал в левостороннюю стойку. Секунду подумал и, выверяя расстояние, на короткий шажок приблизился к мишени, облизнул сухие от волнения губы.

– Готовы? – сухо спросил полковник.

– Так точно! – хрипловатым голосом ответил Колька, не отрывая от мишени взгляда, и стал поднимать руку с ножом. Расслабить пальцы, локоть, плечо. Кисть руки закрепощена и «поставлена»: нож – продолжение предплечья. В момент отпускания ножа в убийственный полёт ноготь большого пальца служит мушкой, а лезвие должно скользнуть по подушечке большого пальца. Сейчас скользнёт!.. Он почувствовал, что слился с оружием, и волнение тут же покинуло его.

Подполковник вынул из кармана небольшой перочинный ножик, быстро чиркнул им по невидимой нитке, которая удерживала «часового» на проволочном косогоре, – и мишень, слегка подёргиваясь, заскользила по наклонной к другому столбу. «Часовой» не проехал и полутора метров: тяжёлое лезвие штык-ножа от АКМа, выписав два с половиной оборота, впилось ему в область левой ключицы… Горячев тут же выхватил из кармана припасённую складную «наваху», одним движением отомкнул лезвие и, сделав в броске кувырок, на упругом разгибе тела послал «часовому» в область солнечного сплетения «контрольный» клинок…

– Эт-то ещё что?… Что вы себе позволяете? Откуда у вас второй нож? – громко спросил изум-лённый полковник, который перерезал нитку. – Товарищ сержант, что за самовольство?! Ничего подобного в условиях данных соревнований не предусмотрено!..

Выражения лица комбата Колька не мог описать даже под угрозой расстрела: на нём, как показалось, играли все цвета радуги…

– Извините, товарищ полковник, – Горячев не спеша поднялся с земли, отряхнул гимнастёрку, штаны, поправил ремень, берет, автомат на плече, но строевой стойки не принял. – Наш командующий ВДВ Василь Филиппыч Маргелов учит, что десантника пугать – всё равно, что хрен тупить. Поэтому не кричите на меня. Моя задача – бесшумно снять часового. Я его снял. Второй нож был контрольным, – и после этого принял строевую стойку.

– Ва-аш кадр?! – проревел полковник, обращаясь к комбату.

– Так точно, товарищ полковник! – комбат вытянулся в струну.

– Свободен, сержант! Я тебя снимаю с дистанции. Так, отойдёмте, товарищи офицеры, – раздражённо сказал полковник, но Николай, подавив волнение, громко сказал:

– Не имеете… даже морального права, товарищ гвардии полковник. А как русский офицер – тем более.

– Что-о-о ты сказа-ал, сержант?!

– Гвардии сержант Горячев. Вы не имеете права снять меня с дистанции, которую я честно прошёл до конца. Вы сами – тому свидетель.

Колька стоял бледный от внезапной собственной дерзости – перечить полковнику! – и от невесть откуда пришедшей твёрдокаменной решимости стоять на своём: он чувствовал свою правоту.

– Вы сказали «свободен». Разрешите идти?

– Идиот! П-п-пошёл на х…, сказал!..