Текст книги "Три цвета белой собаки"

Глава четвертая

Без двадцати семь проснулся – открыл глаза, и мгновенно сна как не бывало. Это не было то тревожное пробуждение, когда тебя словно кто-то ударил изнутри в живот, это было резкое, но приятное вхождение во что-то новое и интересное. Я чувствовал себя бодрым и отдохнувшим.

Поднял Сашу, которого оставил ночевать тут же, на вилле.

Утро переливалось ярким солнцем, подсвечивало стены, отражалось в зеркале, плясало зайчиками на поверхности кофе. Я пустил воду в душе на полную мощность, струя ударила в солнечное сплетение, потом в лицо, я, захлебнувшись вспененной, словно газированной, водой, стал отплевываться. В голове всплыла знаменитая фраза Олеши «Он поет по утрам в клозете». Сто лет не перечитывал и не вспоминал, а вот сегодня пришло на ум. Петь не стал, с удовольствием растер себя полотенцем, затем с еще большим удовольствием позавтракал.

Допивая вторую чашку кофе, подумал, что вот такое утро близко к идеальному, чего давненько не случалось. Приподнятое настроение, радостное предвкушение дороги, жизнь моя, в общем – грех жаловаться, а все тревоги от разгулявшихся нервов, не я один такой, вон американцы вообще нация прозака давно, а я только на снотворных сижу, никаких транквилизаторов и антидепрессантов, молодец, Марк, сам справляешься! Эйфорию слегка портило непонятное молчание Оксаны, в глубине души противно шевелилась ревность – словно укусил большое сочное яблоко и увидел внутри, между зернышками, розового червяка. Ну хорошо хоть целого увидел, не половинку. Если Оксана будет молчать и дальше, червяка я съем. Хотя это ведь исключительно вопрос моей реакции, червяка создает мое воображение, не думай, что он в яблоке, кусай на полную силу, пусть сок брызжет на подбородок, наслаждайся жизнью! Но нет – червячок шевелился. И это была цель Оксаны – поселить его туда, в яблоко. Чтоб жизнь медом не казалась.

В девять выехали из города и покатили на Кобеляки. Несмотря на скорость, мне удавалось рассмотреть пейзаж за окном. Удивительно, но мои глаза словно обрели новые опции, а мой мозг после ночи будто перезагрузился. Я замечал детали, острее чувствовал запахи, а краски воспринимал ярче и отчетливей. Как будто разрешение моей внутренней камеры стало мощнее, добавив пикселей жизненной картине.

Вдоль дороги встречались вербы, осиновые деревья, иногда березы. За селами – хвойный подлесок, редко попадались молодые дубки. В селах вдоль дороги в пыли барахтались воробьи и что-то клевали рябые куры, в тени заборов лежали, высунув языки, разморенные мохнатые псы – родственники, что ли? Словно у них один папаша. А, может, так и есть.

Один раз мелькнул пруд с белыми утками.

Жара набирала силу. Я отчетливо видел, как от горячего асфальта вверх поднимаются столбики испарений, сверкающие на солнце, как маленькие стробоскопы. Кондиционер еле тянул.

Стали встречаться женщины в платочках и с корзинками яблок в руках. Я спохватился: так это же они идут после утренней службы и освящения фруктов! Сегодня ведь Яблочный Спас, праздник Преображения Господня. Тут я призадумался: мы с партнерами строили церковь Преображения Господа, вчера мы с Ниной молились в Спасо-Преображенском соборе… Явный знак! Пора преображаться, напросилось на ум, но на небеса не тянет и я далеко не свят. Моментально проявился мой внутренний циник, закрутились стихи Окуджавы:

 
…Иветта, Лизетта, Мюзетта,
Жанетта, Жоржетта,
Вся жизнь моя вами,
Как солнцем июльским, согрета,
Покуда я с вами,
Клянусь, моя песня не спета…
 

Солнце было августовское, но смысл от этого не менялся. Я даже немного помурлыкал под нос эту песенку, с удовлетворением отмечая, что настроение становится все лучше и лучше, а мозг никак не хочет переключаться на духовное очищение души и полное покаяние. Во мне бурлила радость жизни, и это мешало раскаяться. Ну и прекрасно, подумал. Вокруг такое буйство сочного лета, такая витальность – в этих яблоках, этих селах, этих курах, этом зное – что каяться это как-то… Грешно. Не радоваться жизни – грешно. Потому что это уныние – не радоваться в такой чудесный день. Придумав этот стройный аргумент против раскаяния, я развеселился.

Мы ехали быстро, между селами жали больше 120 километров, но скорость не чувствовалась. И я по-прежнему рассматривал подробности пейзажа, уже не удивляясь четкости своего зрения.

«На белом коне сидел черноусый всадник и держал пику…»

Внезапно справа я увидел удивительного всадника на белом коне: высокий черный головной убор, коричневая безрукавка, синие шаровары, невысокие остроносые сапоги. Мощный торс, скульптурная мускулатура. Роскошные усы. У стремени бежал крупный волк.

Кто это?! Я поразился. Священник? Казак в папахе? Берендей в черном клобуке?

Кино снимают – первое, что подсказал мозг. Но я не заметил никаких машин и камер. Сон? Мираж? В жару миражи вполне возможны, но такой отчетливый?

– Саша! Саша! Ты видишь их?!

– Кого, шеф?

– Волка и всадника! – Мой ответ звучал фантастически нелепо.

– Какого волка? Видел, когда в Днепр ехали, – того серого.

– А сейчас? Видел?

– Извините, я за дорогой слежу!

Пока мы вели этот диалог, живописная группа исчезла. Я с бьющимся сердцем опустил стекло, высунул голову в окно. Никого нет. Привиделись! Неужели мозг стал выдавать галлюцинации от жары? Покосился на Сашу, но тот, как всегда, невозмутимо смотрел на дорогу. Машины встречные попадались очень редко: воскресный день, церковный праздник.

Неожиданно я ощутил знакомое покалывание в позвоночнике и кончиках пальцев. Приятное пощипывание, как разряды слабого тока, давало понять: это не мираж и не галлюцинации. Я знал, что это не сон, а явь – откуда-то знал!

На ум пришел Булгаков. Наш офис в Киеве располагался в здании, где писатель жил после первой женитьбы. Мой кабинет – как раз на месте спальни Михаила Афанасьевича и его супруги. Несмотря на то, что квартирование в булгаковских местах никак не объясняло появление всадника и волка по дороге в Кобеляки, я успокоился. Значит, так надо, шепнул голос в моей черепной коробке.

– По церквям ездим, а вокруг блуд и чертовщина! – шутливо проворчал я.

– Что, шеф? – не расслышал Саша.

– Да ничего, ничего, – махнул я рукой.

Потер лоб, помассировал виски. Залпом осушил поллитровую бутылку воды. Правильная привычка: всегда возить в багажнике упаковку минералки. Тотчас же захотелось пи́сать.

– Саш, тормозни за той березкой, выйду на минутку.

Остановились у кустов вербы, я взялся за ручку двери и вдруг обеспокоенно подумал: а что, если сейчас на меня набросится волк или тот суровый хазар на пику подымет? Было довольно странно и непривычно так думать: одна часть меня прекрасно понимала нелепость этих мыслей и потешалась надо мной, а вторая часть опасливо, каким-то первобытным чутьем старалась упредить неприятности.

Я замер в нерешительности. Не будешь же Сашу просить посигналить, чтобы отпугнуть волка! Да и в том, что этот волк не испугается ни автомобильного гудка, ни Бога и ни черта, я не сомневался. Сидел в оцепенении и в каком-то ощущении ирреальности, делая вид, что читаю сообщения в телефоне. В конце концов естество взяло верх над мистикой, и я выскочил из машины. И сразу попал в разогретую – жара за 30 градусов – и пахнущую травами тишину. Сухая трава потрескивала под ногами, воздух был густым и ароматным. Я застыл в наслаждении: все-таки мочиться на природе гораздо приятней, чем в четырех кафельных стенах. Если на улице не холодно, разумеется. И если не забрызгивать дорогие кроссовки – подумал, глянув вниз.

Всадник с волком никак не шли из головы. Наоборот, чем больше я думал о странном видении, тем реальней представала перед моими глазами эта парочка. Казалось, я даже улавливаю запах нагретой шерсти волка.

Чтобы отогнать чертовщину, позвонил отцу Сергию – своему куму, поздравил с храмовым праздником и сказал, что еду в Кобеляки – хочу заехать в церковь, поискать корни родовые. Про аномальные явления промолчал, а то посоветует поститься и причащаться. Батюшка сразу же вызвался помочь.

– Вы идите прямо в церковь к отцу Василию, а я все организую, – сказал.

* * *

Через полчаса показались Кобеляки. Главная дорога привела к Свято-Николаевскому храму. Я знал, что он построен знаменитым мануальщиком Николаем Касьяном. Отец Василий радушно нас встретил и пригласил разделить праздничную трапезу. Мы с Сашей с удовольствием согласились: во-первых, отказать батюшке было бы некрасиво, а во-вторых, близилось обеденное время. За жареными карасями и наливкой я озвучил батюшке свое желание: найти на родине отца следы потерянных родственников.

– Да, я знаю, мне звонил насчет вас епископ Полтавский, – кивнул отец Василий.

– Как епископ? Я же отцу Сергию только сказал. – Я решил, что ослышался.

– А он, видимо, к епископу обратился: у вас в столице все ближе к руководству церковному и светскому. Хотя я вам и без звонков помог бы, богоугодное дело вы сделали, участвуя в строительстве храма. Вот вам телефон отца Алексея, настоятеля церкви в Бутенках, он вас ждет.

Мы поблагодарили за сердечный прием и направились в Бутенки. Ехать было недалеко, тринадцать километров, я позвонил отцу Алексею, и он вышел встретить нас на дорогу.

Очень высокий, худой, светловолосый. В отличие от своих коллег одет не по сезону: в плотную черную рясу. Для беседы батюшка любезно пригласил нас в свой дом, который точнее будет назвать хатыною: уже снаружи было понятно, что внутри чисто, уютно и пахнет травами и хлебом. Я удивился, заметив на крыше хаты небольшой купол с возвышающимся крестом.

Матушка Анастасия вышла нас встречать в компании нескольких кур и великолепного петуха с пышным хвостом. Я был поражен: она совершенно не была похожа на жену священника – в том смысле, как рисует нам воображение и показывает опыт. Матушка выглядела абсолютно как модель. Высокая, очень худая. Чистое миловидное лицо. Из-под легкой бежевой косынки выглядывали русые пряди. Длинная синяя ситцевая юбка, белая блузка с короткими рукавами, молочные «школьные» туфельки с круглыми носками и на застежках. Выглядело все это очень стильно, словно модель одевал стилист для фэшн-съемки и долго искал антураж в виде кур и петуха.

Матушка пригласила нас в дом – на чай. В хате было прохладно, пахло любистком и мятой. Стоял настоящий самовар и рядом – заварочный чайник в мелких сиреневых цветочках.

– Вот отведайте нашего чайного сбора, я сама его готовила, – приветливо улыбаясь, негромко произнесла матушка.

Мы с батюшкой перекрестились на иконы в красном углу и присели к столу. Пока матушка разливала чай, я осмотрелся: небольшая светлая горница, стол, покрытый кружевной скатертью, безыскусные деревянные стулья, у стены – лавка, окошки с кисейными занавесками. Все очень и очень простое. Даже чересчур простое, подумал. Не то чтоб я рассчитывал увидеть в хате евроремонт, но мне казалось, что внутри будет как-то зажиточней.

Чай был очень вкусный, я определил шалфей, но больше не мог разгадать.

– Что вы сюда положили? Какой секрет? Невероятный чай! – Я любовался попадьей, стараясь пригасить свое мужское любопытство, спрятать шарящий взгляд, отогнать грешные мысли.

– Ну что вы, ничего особенного. – Матушка Анастасия явно заметила мой интерес, потупила глаза, сложила руки на коленях и больше не проронила ни слова. Чтобы не смущать ее, я развернулся всем корпусом к батюшке:

– Знаете, отец Алексей, папа мой родился в этом селе. И отец рассказывал, что у его деда был здесь свой хутор. Вот я и решил поискать следы.

– Марк, напомните мне вашу фамилию, пожалуйста, – вежливо произнес батюшка. Мою фамилию вряд ли ему сказали, да и я не успел.

– Глад-ко-ха-тый, – отчетливо произнес я.

– Знакомая фамилия, – откликнулся отец Алексей. – На нашем кладбище есть могилы с такими фамилиями. Можем сходить туда, и вы все сами посмотрите. А пока давайте помолимся за упокой родни вашей и свечку поставим.

Я повертел головой, не сразу сообразив, где ж тут молиться, а отец Алексей поднялся, пересек комнату, открыл двустворчатую дверь, и мы оказались в церковной зале. Пахло воском, ладаном, полевыми цветами – под маленьким алтарем стояло несколько букетов. Я такого еще не видывал: церковь была пристроена к хате, а, может, это была перестроенная хата.

Небольшая комната казалась залом, святые строго смотрели на нас. Тут я понял, что за купол был вверху. Батюшка дал свечку, зажег лампадку перед ликом Иисуса и, осенив себя крестом, тихо вышел.

Казалось, открылся портал в прошлое. Я стоял в этой то ли церкви, то ли хате и одновременно был в другом измерении: вспоминал папу, деда, бабушек, тетю, их скупые, словно неохотные рассказы о предках, которые жили на этой земле, тут любили, страдали, растили детей. По ощущениям было похоже, как если бы я стоял в центре огромного невидимого солярия, пронизывающего меня полезными лучами. Я купался в этих лучах, чувствовал их мощную энергию, и сила вливалась в меня. Сила моего рода, накопленная веками.

И я понял, почему мои родные так мало рассказывали о прошлом: боялись! Язык мой – враг мой. В годы репрессий выживали самые молчаливые. Они не хотели ставить меня под удар, а я по молодости интересовался больше школьными подружками и распитием «портюши» с друзьями. Теперь уже и спросить некого.

Лучи погасли. Кто-то отключил гигантский солярий. Однако мое лицо горело, и ощущение необычайного прилива сил никуда не делось. Может, давление подскочило, подумал я и решил не обращать внимания. Немудрено, что организм реагирует таким странным образом – все-таки не каждый день я пускаюсь в путешествия, чтобы разыскать своих предков.

Я вышел из церковной залы. Батюшка скользнул внимательным взглядом по моему лицу:

– Готовы ли идти на кладбище?

Как-то сразу было понятно, что на край села к кладбищу мы именно пойдем, а не поедем. Идти было далековато, я вспотел и устал. «Недолго же меня продержала сила рода», – подумал, переводя дух. Однако на погосте я забыл об усталости. Рассматривал могилы с моей фамилией. Некоторые были с гранитными стелами, но большинство с крестами – железными и деревянными.

Отец Алексей терпеливо ждал, пока я обойду все могилы. И лишь когда мы с ним отошли в тень старой груши и присели на отполированную временем лавочку, выяснилось, что он приготовил мне сюрприз:

– Марк, тут еще жив дед Лука. Только его фамилия Гладкахатый. Через «а», а не через «о».

– Ну, одна буква могла измениться с течением времени. – Я обнаружил, что волнуюсь больше, чем можно было ожидать в такой ситуации. Пульс участился, в висках застучало. Хотя, возможно, это жара действует.

– Поедем? Он живет на другом конце села.

Я согласно кивнул. Набрал Сашу, сказал, куда приехать за нами.

В машине я почувствовал себя уверенней и спокойней. Сердце перестало колотиться, в голове просветлело. Мы пересекли главную улицу – она же дорога на Кобеляки. Справа белело одноэтажное здание школы.

– Школа сельская, стоит на месте старинного храма, его большевики взорвали. Когда школу строили, много казацких могил порушили, находили и кресты, и ладанки, и серьги, – с горечью объяснил отец Алексей.

Через пару километров батюшка скомандовал:

– Стойте!

– Что, доехали?

– Нет, вам дальше – вон за те хаты.

– Так давайте проедем, – предложил я, хотя и пройтись был не прочь.

– Дальше сами, я возвращаюсь, – не соглашался священник.

– Как так? Я думал, вы меня рекомендуете деду Луке.

– Нет, сами, сами идите. Что вас рекомендовать, сразу видно, что солидный человек. – Еще совсем недавно обходительный и благожелательный отец Алексей стал уклончив и насторожен. – Мне надо вернуться, матушка ждет, дела приходские.

– Но прошу вас, батюшка, я хорошо отблагодарю! – поднажал я.

– Не в том дело, я и так с радостью вам помогаю. Но туда не готов следовать, – упорствовал отец Алексей.

– Да что ж такое? Что там неугодно? – Я недоумевал.

– Ну ладно, скажу вам. – Батюшка со вздохом широко перекрестился. – Там – бесовское место, ОН ЗНАЕТ!

– Что знает? Про семью мою?

– Про семью само собой. Он ВЕДАЕТ и может ПОДЕЛАТЬ, – прошептал вдруг мой поводырь.

Я опешил! Мне хорошо известно из бесед с кумом – отцом Сергием, что Церковь не признает подобные способности и приписывает себе монополию на чудеса, а тут служитель культа такое говорит. Вот те раз. Приехали, называется.

– Поделать – в смысле порчу навести? – Я не верил своим ушам.

Батюшка, видя мое изумление, стал оправдываться:

– Люди так говорят, сам-то я не верю.

– Так почему же не идете со мной?

– Дела у меня важные, матушка дожидается, – чуть ли не взмолился отец Алексей.

Да, матушка твоя тоже еще та скромница, вспомнил я красивые глаза Анастасии, опущенные долу.

– Что ж, не могу вас неволить, вы мне много помогли, – сдался я, и батюшка буквально выскочил из машины со словами:

– Благослови вас Бог!

Почти пропел.

– Погодите, Саша вас отвезет. – Я повернулся к водителю: – Подвези батюшку и заправься, на въезде была станция. Непонятно о чем думаешь, за всем я должен следить. Заглохнем по дороге! – Я выпускал пар, и Саша, верный компаньон, это понимал.

– А вы как же? Шеф? – забеспокоился мой Санчо Панса.

– Я сам пройдусь. Только смотри, чтобы бензин был хороший, тут запросто могут бодяжить. – Я не мог унять раздражение.

Саша эффектно развернулся и, поднимая пыль, быстро настиг отца Алексея, который на радостях, что его не принуждают идти к ведуну, припустил домой.

Я проводил их взглядом. Спохватился, что не взял из багажника бутылку минералки, и подумал, что первым делом попрошу у своего дальнего родственника (очевидно, что общая кровь у нас все-таки имеется) воды. И медленно направился к некрашеному покосившемуся забору деда Луки, который неясно чем так напугал отца Алексея.

* * *

Сделав пару шагов, остановился, достал из кармана телефон и, зачем-то посмотрев по сторонам, набрал Оксану. Шли гудки, и ее упрямое молчание здесь, на околице села, перед забором странного деда Луки показалось мне уже вызывающим, излишним. Видит же, что звоню третий день кряду – к чему эти капризы? Телефон в руке намок, стал скользким, я достал носовой платок и протер его. То ли от жары я вспотел, то ли от злости.

«Твоя Анастасия сама ведает», – ни с того ни с сего мысленно огрызнулся я на отца Алексея и торопливо перекрестился, гоня циничные мысли.

Приблизившись к калитке, увидел, что по двору носится, погромыхивая цепью, крупный черный пес. Заслышав чужого, пес перестал бегать, поднял голову, понюхал воздух и замер. Лаять не стал. Я тоже остановился, рассматривая подворье.

Кроме пса, никакой другой живности видно не было, хотя слева из сарайчика доносилось похрюкивание кабанчика, а рядом с сараем стояло деревянное корытце с крупно порубленными тыквами. Знакового обитателя колдовских жилищ – черного кота – в поле зрения не наблюдалось. Справа стояла слегка вросшая в землю хатка – свежепобеленная, с синими рамами, переднее окошко без занавесок.

Я сделал шаг к калитке и позвал:

– Дядя Лука! Ау!

Никто не отозвался. Покричал еще. Тишина. Только пес внимательно следил за мной. Хозяина, похоже, нет дома.

В нерешительности я затоптался у калитки. Что же делать? Идти до дороги хотя и недалеко, однако жарковато. Да и вообще это село – совсем не ближний свет. Когда еще попадем сюда! Ждать? Возвращаться?

– Вы к деду Луке? – Из соседнего двора показалась соседка: средних лет, круглолицая, белобрысая.

– Да, из Киева приехал.

– Вот на тебе! – отреагировала белобрысая. – К деду уже из самой столицы за помощью едут! – В голосе сквозила неприкрытая зависть.

– Какой помощью? Я родственник его. Ну, мне так кажется, – счел нужным уточнить.

– Так он людям помогает, порчу может снять, от сглаза защитить, болезнь отогнать!

Так я и думал. Не зря отец Алексей распсиховался и отказался идти к моему родственнику (почему-то мне было приятно считать загадочного деда Луку родственником).

Соседка пожирала меня любопытными глазами:

– Он на кладбище отлучился, наверное.

– Так я только оттуда, никого там не видел.

– Э, тут у нас еще одно, вот возвращайтесь по дороге и налево, оно там и будет – за хатами.

Перспектива торчать тут на жаре и точить лясы с соседкой меня не вдохновляла. Придется прогуляться на кладбище номер два.

– А вы, может, зайдете ко мне, чаю попьете, а там и дед Лука придет? – стрельнула соседка глазами.

– Спасибо, я тороплюсь. – Пить хотелось жутко, но идти к соседке на чай – увольте. Какая-то сценка из дешевого романа.

Я развернулся и побрел в указанную сторону. За моей спиной звякнула цепь, я обернулся. Пес с шумом бухнулся на землю в тенек и положил голову на толстые лапы.

Слева – невысокие заборы, справа – молодые осины, от солнца спрятаться было некуда. Дошел до поворота налево и направился по узкому переулочку вдоль кустов малины. Впереди виднелось несколько березок, а сразу за ними – холм высотой с десяток метров. Я удивился: тетка сказала – кладбище, а тут курган. Но ладно, пойду дальше.

Я прошел березы и увидел кресты: кладбище расположилось прямо на холме. Как же они тут хоронили, интересно? Нелегко ведь – крутой наклон. Я бродил между деревянными крестами – синими и белыми, рассматривал заросшие травой и полевыми цветами могилки. Гудели пчелы, а мне казалось, что гудит от напряжения воздух.

Здесь я насчитал семерых Гладкахатых, но ни одного Гладкохатого. Вокруг не было ни души. Только пчелы что-то разгуделись да воздух словно сгустился, как перед грозой. Я поднял глаза от очередной таблички на старом кресте – и обмер. Передо мной стоял волк с высунутым, истекающим слюной языком. На белом коне сидел черноусый всадник и держал пику с остроконечным красно-синим флажком. Черная шапка, синяя черкеска, широкие шаровары заправлены в мягкие сапоги.

Я застыл от ужаса. В момент стало тихо-тихо, даже пчелы перестали жужжать. Барабанные перепонки стали распухать от тишины и навалившегося страха. Я читал, что в Украине встречаются сельские кладбища прямо на курганах скифских или казацких. Может, это памятник воину, упокоившемуся здесь? Мозг лихорадочно искал объяснения невозможному, нереальному факту, а я с готовностью в эти неуклюжие объяснения верил. Памятник! Конечно, я вижу памятник, очень мастерски сработанный – как живой! Только вот почему у волка слюна капает?!

В глазах щипало от пота, стекавшего со лба. Я отер лоб и… никого не увидел! Видение бесследно исчезло. Только в воздухе явственно чувствовался запах перегретой шерсти. Или это нервы играют со мной злую шутку?

Что за черт! Неужели это попадья опоила меня своим снадобьем? Глазки она, видите ли, опускает! То-то батюшка деру дал от меня. Погоди, Марк. Погоди. Но ведь ты видел волка и всадника раньше, когда никакого чая от матушки еще и в помине не было!

Голова разрывалась от мыслей, тело было странно легким. Реальность подрагивала, будто в фантастическом фильме. Впрочем, летом воздух часто дрожит от жары. Надо возвращаться к деду Луке, а там и Саша, может, уже подтянулся. Поговорю с дедом – и домой. Довольно с меня здешней чертовщины, у меня своей хватает. Одна Оксана чего стоит. Нет, все, достаточно, я уже сыт по горло всеми этими волками, конями и всадниками.

От довольно сильного удара по плечу я подскочил. Не успел обернуться, как ощутимый толчок в спину чуть не свалил меня прямо на могилку.

– Что за фигня! – вскрикнул от неожиданности, крутнулся, еле удержав равновесие. И весьма вовремя – какой-то старик занес над головой толстую отполированную палку.

– Стойте, стойте! Что вы делаете?! – заорал я.

– Что, что? А ну кыш отсюда, потрошитель!

Голос на удивление звонкий, молодой. Хотя самому лет 80, наверное.

– Какой еще потрошитель?! У меня тут родичей много лежит!

Палка опустилась.

– Родичей? – недоверчиво переспросил дед.

– Смотрите: вот могила Афанасия Гладкахатого, а вон Матрены Гладкахатой, а я тоже Гладкохатый, только через «о».

Дед внимательно осмотрел меня, сканируя темными живыми глазами, усмехнулся:

– Ах ты, вон оно как, ну ты прости, прости… Сторожу я здесь, всех наших родичей сторожу. А я – Лука Гладкахатый, через «а».

Вот это да, обрадовался я.

– А я вас ищу, был у хаты вашей, не застал, сюда наведался.

– Вижу, что родственник, – кивнул дед, не проявив интереса к моему сообщению, что я его искал. – Ты – вылитый Иван, брат мой двоюродный. Давай знакомиться.

Я пожал худую, загорелую, в глубоких морщинах и царапинах руку:

– Марк меня зовут.

– Вот и познакомились, родственничек. – Лука изучающе смотрел на меня со странной улыбкой.

Я тоже рассматривал его: летняя светло-серая кепка, салатовая рубаха с отложным воротником и накладными карманами, темно-синие сатиновые брюки и коричневые сандалии. Легкая седая щетина, небольшие усики, на голове седой ежик. Крепкий мхатовский старик, подумал я и улыбнулся неожиданному определению. Но почему вдруг у меня в мозгу выскочило это «мхатовский», я понимал: несмотря на простую одежду, Лука выглядел не сельским простодушным дедком, а хитроватым и мудрым опытным стариком, понимающим и знающим многое.

Паузу он тоже держал мхатовскую, позволяя мне рассмотреть его. Я сообразил, в чем странность его улыбки: рот улыбался, а глаза – нет. И были они удивительного темно-серого цвета – глубокого, почти асфальтового. Я и не знал, что серые глаза бывают такими темными.

– Припекает, пойдем, – негромко сказал дед, и я, словно очнувшись, оторвал от него взгляд. Немного кружилась голова, я поспешно согласился:

– Пойдемте, а то уже дурно становится.

Шел Лука слегка прихрамывая, опираясь на палку, отполированную временем и его руками. Он был высокого роста, может, и выше меня когда-то, однако сильно сутулился.

– Я вот пошел по совету отца Алексея на кладбище наших родичей поискать, а вы за мной пошли?

– Ну не совсем за тобой, – откликнулся дед. – Дежурство там у меня.

– Зачем же там дежурить? Маленький совсем погост, семейный, можно сказать. Покойники разбегаются?

– Язык твой дурной разбегается. Черные копатели повадились, все порыли, как кроты.

Так я и подумал, когда услышал от него про потрошителя.

– Археологи нелегальные, что ли?

– Ну да, нишпорят тута, – сердито буркнул Лука.

– Золото скифов ищут?

– Скифов сокровища еще при царях повыкапывали, – насмешливо ответил дед. – Все эти курганы могли и скифы насыпать, а потом наши казаки своих туда же хоронили, а позднее и сельский люд там могилки начал обустраивать…

– Так что же можно найти на кладбище? – удивился я.

– Вот я тоже не знал, а оказалось – монеты!

– Золотые червонцы? Или еще раньше: турецкие, польские?

– А вот и не угадал! – развеселился Лука.

– Неужели греческие или римские?

– Откуда им тут взяться, хотя казаки и чумаки разное тягали…

– Загадка тогда для меня. – Было видно, что дед Лука наслаждается нашим разговором и моим любопытством.

– Советские монеты! – воскликнул он. – Тут один студент приезжал к бабушке из Днепропетровска, все бродил вокруг с маленьким миноискателем. Люди смеялись над ним, а зря. Нашел монеты годов 60-х и уехал.

– Они разве ценные?

– Еще как! Бабуся его потом хвастала, что тысяч десять долларов заработал! Вот всякие желающие разбогатеть и повадились сюда, а сельчане меня попросили приглядывать. Так я тебя и выследил, еще и дрючком огрел, – улыбнулся довольно дед Лука.

– Я, дедушка Лука, банкир, а такого не знаю, что советские монеты имеют ценность большую.

– Ты, банкир, еще многого не знаешь, – очень серьезно произнес дед, и мне почудился скрытый смысл в его словах. – Не все монеты ценные, конечно, а только с особенной насечкой, вот они и стоят дорого.

Подумав, старик добавил:

– Можешь звать меня просто Лукой.

Я и сам почувствовал, что уютное «дедушка» отскочило от жилистого деда, как теннисный мячик от каменной стены.

За беседой быстро пришли к дому Луки. От жажды я умирал. Сейчас выпью бочку воды. Две бочки!

Черный пес, завидев нас с Лукой, коротко тявкнул и забил хвостом по земле: поприветствовал хозяина.

– Фух! Наконец-то! Дайте, будь ласка, водички попить, – попросил, следуя за дедом к хате. Пес залаял, косясь на меня сердито. Хозяин на пса не шикнул.

У стены хаты рядком росли мальвы – розовые и красные. Я очень люблю эти цветы, пытался их посадить в нашем с Аней доме, но не прижились: там почва – песок сплошной. За мальвами – три старые вишни и груша, рясно укрытая зреющими плодами – да так, что ветки провисали к земле. Почему он не ставит подпорки? Могут же не выдержать, подумал.

Пригнувшись, зашел в сени, увешанные пучками трав: узнал мяту, зверобой, шалфей, на этом мои знания ботаники иссякли.

– Садись, – дед указал на белый столик под голубой клеенкой, рядом стоял старый некрашеный стул. – А вон в углу ведерко под крышкой, там водичка из колодца. Пей на здоровье.

Я метнулся в угол, схватил с крышки ведра жестяную кружку. Воды в ведре на дне, видать, Луке все же тяжеловато набирать и носить воду из колодца, который, кажется, не во дворе его, может, вообще далеко. Наклонив ведро, зачерпнул кружкой, залпом осушил. Перевел дыхание, снова зачерпнул. Вкус – хрустальный! Надо будет спросить, где колодец, принести ему воды.

Вторую кружку я уже пил небольшими глотками, смакуя. Через дверной проем без двери была видна комната, я заглянул. Увидел фотографии на стене, лица совсем не знакомые. У другой стены – железная кровать, крашенная серо-голубой перламутровой краской, в изголовье и ногах по углам – металлические шары размером с кулак. Постель покрыта плетеным покрывалом из цветных полосок ткани – плетение крупное, с большими узлами и проемами в полотне. Над кроватью коврик, прибитый гвоздиками.

Присмотрелся к коврику: на нем Иван-царевич со стрелой в руках. У его красных сапог (сафьяновые небось) примостилась крупная ярко-зеленая лягушка с безмятежным выражением на морде и с короной на голове. Я тут же вспомнил волка с казаком и поежился. Слава богу, хоть тут их нет.

Над ковриком висела большая фотография красивой пожилой женщины: светлые, чуть раскосые глаза, выразительный рот, волосы с элегантной проседью зачесаны назад, прямой пробор. Траурная черная лента на рамке.

– Катерина моя, покинула этот мир пару лет назад, так один и живу, ничего не меняю в доме, – печально объяснил Лука, проследив за моим взглядом.

Кивнув, я выдохнул:

– Ох, спасибо! Так пить хотелось!

– На здоровье, – улыбнулся дед. – Пей еще, вода у нас вкусная.

Я опустился на стул и положил руки на голубую клеенку. Отметил с удивлением, что в хате прохладно, несмотря на жару. Или это мне после воды так свежо стало?

Дед Лука молчал, и это было странно. Обычно старики словоохотливы, расспрашивают о новостях, о ценах в столице, а мой родственник спокойно смотрел на меня. Не тащил альбомы с фото, не пускался в выяснение родства. Мы сидели друг напротив друга и, не сговариваясь, повернулись к окну. «Словно попутчики в электричке», – подумалось. Надо спросить его о чем-то. О Катерине его, что ли.