Текст книги "Ленин. Человек, который изменил все"

Как видим, у Ленина появились деньги. Их успел завещать племянник Саввы Морозова Николай Павлович Шмидт, молодой большевик и бизнесмен, спонсор боевиков и «Новой жизни», умерший в тюрьме. Сестра его – через фиктивный брак с боевиком Игнатовым – тоже передала свою долю наследства большевикам. Это доля насчитывала ¾ миллиона франков, на что имеются ленинские расписки. Плюс акции, которые Ленин держал, в частности в Национальном учетном банке Парижа, и распоряжался ими⁵⁴⁰.

Ленин съездил в Лондон. «Ильичу надо было достать некоторые материалы, которых не было в Женеве, да и склочная эмигрантская атмосфера здорово мешала Ильичу работать, поэтому он поехал в Лондон, чтобы поработать там в Британском музее и докончить начатую работу». Теперь он был вооружен для критики эмпириокритиков. Вскоре по его возвращении, 24 июля, состоялся пленум ЦК. Было решено ускорить созыв партийной конференции. «Организовывать конференцию поехал в Россию Иннокентий, – писала Крупская. – К этому времени ярко уже стала выявляться и крепнуть линия ликвидаторства, охватившая широкие слои меньшевиков»⁵⁴¹.

«Ликвидаторством» большевики нарекли идеи правого, потресовского крыла, делавшего упор на легальную деятельность: публицистику, работу в профсоюзах, в Государственной думе, на превращение в социал-демократическую партию западноевропейского образца для отстаивания экономических интересов рабочего класса реформистскими методами. Ленин видел в этом исключительно стремление «уничтожить революционную партию нового типа». И требовал в своей газете «не допускать и духу господ потресовых и прочей швали».

Незначительная часть меньшевистской фракции во главе с Плехановым продолжала отстаивать идеи усиления борьбы с либерализмом, сохранения нелегальных структур, за что получила название меньшевиков-партийцев. С ними Ленин готов был сотрудничать. Впрочем, замечал он, «даже среди плехановцев нет обвинения более страшного, ужасного, нестерпимого, чем обвинение в “помощи большевикам” или в работе “на большевиков” и т. п.»⁵⁴². «Примиренцами» внутри меньшевистской партии выступали Мартов, Аксельрод, Дан, да и Троцкий, который с небольшой группой своих сторонников с 1908 по 1912 год издавал в Вене внефракционную газету «Правда». Именно за свое «примиренчество» он заслужил тогда от Ленина ярлык «Иудушки».

Чего же хотел сам Ленин? Он образно объяснит: «Мы научились во время революции “говорить по-французски”, т. е. вносить в движение максимум толкающих вперед лозунгов, поднимать энергию и размах непосредственной массовой борьбы. Мы должны теперь, во время застоя, реакции, распада, научиться “говорить по-немецки”, т. е. действовать медленно (иначе нельзя, пока не будет нового подъема)»⁵⁴³. Сочетание легальных и нелегальных методов – ключ к успеху.

Ленин закончил работу над «Материализмом и эмпириокритицизмом» в сентябре 1908 года (в книжном виде она выйдет только в мае 1909 года). «Поработал я много над махистами и думаю, что всех их (и «эмпириомонизма» тоже) невыразимые пошлости разобрал», – сообщал он сестре. Ленин ставил задачей разыскать, «на чем свихнулись люди, преподносящие под видом марксизма нечто невероятно сбивчивое, путаное и реакционное»⁵⁴⁴. Результатом стал самый необычный ленинский труд.

Ленин писал, что «за гносеологической схоластикой эмпириокритицизма нельзя не видеть борьбы партий в философии, борьбы, которая в последнем счете выражает тенденции и идеологию враждебных классов современного общества. Новейшая философия так же партийна, как и две тысячи лет тому назад. Борющимися партиями по сути дела, прикрываемой гелертерски-шарлатанскими новыми кличками или скудоумной беспартийностью, являются материализм и идеализм. Последний есть только утонченная, рафинированная форма фидеизма, который стоит во всеоружии, располагает громадными организациями и продолжает неуклонно воздействовать на массы, обращая на пользу себе малейшее шатание философской мысли. Объективная, классовая роль эмпириокритицизма всецело сводится к прислужничеству фидеистам в их борьбе против материализма вообще и против исторического материализма в частности»⁵⁴⁵.

Столпами советского материализма станут бессмертные ленинские мысли: «Материя есть то, что, действуя на наши органы чувств, производит ощущение; материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении… Материя, природа, бытие, физическое есть первичное, а дух, сознание, ощущение, психическое – вторичное… Картина мира есть картина того, как материя движется и как “материя мыслит”… Мозг является органом мысли».

«Богданов утверждал, что по прочтении «Материализма и эмпириокритицизма» Плеханов сказал о его авторе: «Первоклассный философ. – И после паузы: – То есть еще в первом классе»⁵⁴⁶.

Рожков тоже был не в восторге: «Критические замечания и собственные взгляды автора в большинстве случаев надо признать совершенно неосновательными». Ленин «бессильно пытается соединить несоединимое – наивный реализм с научным материализмом»⁵⁴⁷. Лозовский писал, что «Богданов добивался, после выхода книги Ильича, публичной с ним дискуссии, на что Ильич отвечал: «О чем я с ним буду дискутировать? Не о чем. Пути разошлись настолько, что не стоит время зря тратить»⁵⁴⁸.

Ильичи, казалось, уже обустраивались в Женеве. Подтягивалась молодежь, которая занимала место в очередной ленинской команде. «Приехала моя мать, и мы устроились по-домашнему – наняли небольшую квартиру, завели хозяйство. Внешне жизнь как бы стала входить в колею. Приехала из России Мария Ильинична, стали приезжать и другие товарищи… Приехали из России Зиновьев и Лилина. У них родился сынишка, занялись они семейным устройством. Приехал Каменев с семьей. После Питера все тосковали по этой маленькой тихой мещанской заводи – Женеве».

Однако и в этой «заводи» Ленин и Крупская не задержались. «Хотелось перебраться в крупный центр куда-нибудь. Меньшевики, эсеры перебрались уже в Париж. Ильич колебался: в Женеве-де жить дешевле, лучше заниматься. Наконец, приехали из Парижа Лядов и Житомирский и стали уговаривать ехать в Париж. Приводились разные доводы: 1) можно будет принимать участие во французском движении, 2) Париж большой город – там будет меньше слежки. Последний аргумент убедил Ильича»⁵⁴⁹. По иронии судьбы этот аргумент прозвучал из уст известного нам Житомирского, работавшего на спецслужбы. Им, наоборот, было удобнее следить за руководством большевиков именно в Париже, где существовала более разветвленная агентурная сеть, чем в Женеве

В конце осени руководство большевиков потянулось в Париж.

Париж, Инесса…

Ленин сообщал 19 декабря 1908 года Анне Ильиничне: «Нашли очень хорошую квартиру, шикарную и дорогую: 840 frs. + налог около 60 frs. + консьержке около того в год. По-московски это дешево (4 комнаты + кухня + чуланы, вода, газ), по-здешнему дорого. Зато будет поместительно и, надеемся, хорошо. Вчера купили мебель для Маняши. Наша мебель привезена из Женевы. Квартира на самом почти краю Парижа, на юге, около парка Montrouris. Тихо, как в провинции. От центра очень далеко, но скоро в двух шагах от нас проводят metro – подземную электричку, да пути сообщения вообще имеются. Парижем пока довольны»⁵⁵⁰. Квартира на улице Бонье, недалеко от парка Монсури, замечала Крупская, «была большая, светлая и даже с зеркалами над каминами (это было особенностью новых домов). Была там комната для моей матери, для Марии Ильиничны, которая приехала в это время в Париж в Сорбонну, учиться языку, наша комната с ВИ и приемная»⁵⁵¹.

В Париже в ленинском антураже закрепился Лозовский: «Мы (Ленин, Зиновьев, Каменев, Семашко, Владимиров, Владимирский, пишущий эти строки и др.), как руководящая группа парижских большевиков, часто собирались для того, чтобы предварительно обсуждать все вопросы. Собирались мы не раз на квартире доктора Якова Житомирского, который впоследствии оказался провокатором»⁵⁵².

В декабре в Париже была созвана Пятая (Общероссийская) конференция РСДРП, где удалось наметить некоторую общую линию. По предложению Ленина было осуждено ликвидаторство, то есть попытки «ликвидировать существующую организацию РСДРП и заменить ее бесформенным объединением в рамках легальности во что бы то ни стало, хотя бы последняя покупалась ценою явного отказа от программы, тактики и традиций партии»⁵⁵³.

«Социал-демократ» должен был стать общепартийным органом. На пленуме, состоявшемся после конференции, сформировали его новую редакцию: Ленин, Зиновьев, Каменев, Мартов, Мархлевский. «В течение года выпустили девять номеров. Мартов в новой редакции был в одиночестве, но часто забывал о своем меньшевизме… ВИ с довольным видом говорил, что с Мартовым хорошо работать, что он на редкость талантливый журналист»⁵⁵⁴.

В том же декабре в Париже – «юнцом наивным и восторженным прямо из Бутырской тюрьмы» – оказался Илья Эренбург. «Утром приехал, а вечером сидел уже на собрании в маленьком кафе “Avenue d’Orleanes”. Приземистый лысый человек за кружкой пива, с лукавыми глазками на красном лице, похожий на добродушного бюргера, держал речь. Сорок унылых эмигрантов, с печатью на лице нужды, безделья, скуки слушали его, бережно потягивая гренадин. „Козни каприйцев“, „легкомыслие впередовцев, тож отзовистов“, „соглашательство троцкистов, тож правдовцев“, „уральские мандаты“, „цека, цека, ока“ – вещал оратор, и вряд ли кто-либо, попавший на это собрание не из „Бутырок“, а просто из Москвы, понял бы сии речи. Но в те невозвратные дни был я посвящен в тайны партийного диалекта и едкие обличения „правдовцев“ взволновали меня. Я попросил слова. Некая партийная девица, которая привела меня на собрание, в трепете шепнула:

– Неужели вы будете возражать Ленину?..

Краснея и путаясь, я пробубнил какую-то пламенную чушь, получив в награду язвительную реплику „самого“ Ленина… Ленинцы, т. е. „сам“, Каменев, Зиновьев и др., страстно ненавидели „каприйцев“, т. е. Луначарского с сотоварищами, те и другие объединялись в общей ненависти Троцкого, издававшего в Вене соглашательскую „Правду“. Какое же вместительное сердце надо иметь, чтоб еще ненавидеть самодержавие»⁵⁵⁵.

Отношения Эренбурга с Лениным явно не заладятся. Т. И. Вулих вспоминала: «В то время выходил в Париже журнал под названием “Les homes d’aujourd’hui” (“Люди сегодня”), издаваемый одним карикатуристом – поляком. По-видимому, Эренбург и К^о вошли с ним в соглашение на каких-то условиях, и те предоставили им своих сотрудников-художников. Помню, что на одно заседание Эренбург явился с пачкой настоящего журнала (по формату и вообще внешнему виду совершенно тождественного с французским) под заглавием “Les homes d’hier” – “Люди вчера”. Запомнила только сценку в школе Ленина.

Ленин вызывает Каменева и задает какой-то вопрос, на который Каменев отвечает не совсем в духе Ленина. Тогда Зиновьев вызывается ответить и отбарабанивает слово в слово по какой-то книге Ленина. Мы стали расхватывать этот журнал, тут же читать, раздались шутки, смех. Ленин тоже попросил один номер. Стал перелистывать, и по мере чтения все мрачнее и все сердитее делалось его лицо, под конец, ни слова не говоря, отшвырнул буквально журнал в сторону. Потом мне передали, что Ленину журнал ужасно не понравился и особенно возмутила карикатура на него и подпись. И вообще не понравилось, что Эренбург отпечатал и, по-видимому, собирался широко распространять»⁵⁵⁶.

Это подтверждает в своих воспоминаниях Зиновьев: «Нас “поливали” не только Мартов и Дан, но и сторонники Плеханова – вплоть до Эренбурга (его звали тогда Илья Лохматый, он не был еще известным писателем, а не так давно отошел от большевиков и пробовал теперь свои силы на издании юмористического журнала “Бывшие люди”, листков против Ленина и проч.)». «Эмигрантская публика, среди которой преобладала меньшевистская интеллигенция, относилась к нам злобно-враждебно. Она утверждала, что мы маленькая секта, что нас можно пересчитать по пальцам… Что-де полцарства предлагаем тому, кто назовет четвертое большевистское имя, кроме Ленина, Зиновьева и Каменева»⁵⁵⁷.

Теперь Ленин горел внутрипартийными склоками. Рассказывала Крупская: «Помню, пришел раз Ильич после таких разговоров с отзовистами домой, лица на нем нет, язык даже черный какой-то стал. Решили мы, что поедет он на недельку в Ниццу, отдохнет там вдали от сутолоки, посидит на солнышке. Поехал, отошел». В Ницце, где Ленин пробыл с 13 по 23 февраля (26 февраля – 8 марта) 1909 года, и в конце зимы действительно светит солнце.

В мае после выхода книжки «Материализм и эмпириокритицизм» Ленин по ее мотивам прочитал в клубе «Пролетария» реферат на тему «Религия и рабочая партия», а также отметился серией статей на эту тему. В июне в Париж стали съезжаться делегаты на расширенную редакцию «Пролетария». Так «назывался по сути дела Большевистский центр, куда в то время входили также и впередовцы». Именно на этом совещании редакции Ленин уже официально отлучил от фракции большевиков всех «отзовистов». Произошло это после обсуждения вопроса о Каприйской школе – социал-демократической пропагандистской школе для рабочих, – которую организовали Богданов, Алексинский, Горький, Луначарский, Покровский, Менжинский. Совещание осудило школу как попытку создать новую, антибольшевистскую фракцию. «Богданов заявил о своем неподчинении решениям совещания и был исключен из большевистской фракции. На его защиту встал Красин. Большевистская фракция распадалась».

Нервов опять потрепали друг другу достаточно. Очередной раж, сменившийся очередной депрессией. «Совещание взяло немало сил у Ильича, и после совещания необходимо было поехать и ему куда-нибудь пожить на травке, туда, где не было эмигрантской склоки и сутолоки, – зафиксировала супруга. – Ильич стал просматривать французские газеты, отыскивая объявления о дешевых пансионах. Нашел такой пансион в деревушке Бомбон, в департаменте Сены и Марны… В Бонбоне Ильич не занимался и о делах мы старались не говорить. Ходили гулять, гоняли чуть не каждый день на велосипедах в Кламарский лес за 15 километров. Наблюдали также французские нравы»⁵⁵⁸. Интересно, какие?

В это время Ленин увидел возможность укрепить свои позиции союзом с Троцким, однако безуспешно. «Мы ему предложили идеально выгодные условия, самым искренним образом желая блока с ним: содержание ему, покрытие дефицита “Правды”, равенство в редакции, переезд сюда; он не соглашался, требуя большинства в редакции (два троцкиста и один большевик!), – поведал Ленин в сентябре Томскому. – Понятно, что содержать не партийную, а троцкистскую газету в другом городе мы не в состоянии. Троцкий хочет не партию строить вместе с большевиками, а создавать свою фракцию». И далее Ленин выступил как пророк: «“Своей” фракцией он отобьет кое-кого у меньшевиков, немного у нас, а в конце концов неизбежно приведет рабочих к большевизму»⁵⁵⁹.

Отдохнув весь август и первую половину сентября в Бонбоне, вернулись в Париж. Мария Ильинична уехала в Россию, квартира показалась слишком большой. Осенью переселились на улицу Мари-Роз – две главные комнаты, окна в сад. «“Приемной” нашей теперь была кухня, где и велись все задушевные разговоры. С осени у ВИ было рабочее настроение. Он завел “прижим”, как он выражался, вставал в 8 часов утра, ехал в Национальную библиотеку, возвращался в 2 часа. Много работал дома. Я усиленно охраняла его от публики». Той осенью Ленин вновь оказался в одном рукопожатии от Маркса, встретившись с его дочерью и зятем. «Лафарги встретили нас очень любезно. Владимир стал разговаривать с Лафаргом о своей философской книжке, а Лаура Лафарг повела меня гулять по парку».

Из воспоминаний Надежды Константиновны хорошо видно, что парижское житие ее стало очевидно томить. «В Париже жилось очень тоскливо». Или: «В Париже пришлось провести самые тяжелые годы эмиграции»⁵⁶⁰. Не думаю, потому что у Ленина там украли велосипед около Национальной библиотеки. Если не для Ленина, то для Крупской уж точно наступали черные времена.

В Париже появилась Инесса.

Ленин скажет встречавшейся с ним – после революции – Софье Ивановне Аничковой (баронессе Траубе): «Для истинного революционера никакая женщина не может соперничать с революцией»⁵⁶¹. Похоже, для себя Ленин сделал одно исключение.

Крупская скупо сообщала: «В 1910 г. в Париж приехала из Брюсселя Инесса Арманд и сразу же стала одним из активных членов нашей Парижской группы. Вместе с Семашко и Бритманом (Казаковым) она вошла в президиум группы и повела обширную переписку с другими заграничными группами. Она жила с семьей, двумя девочками – дочерями и сынишкой. Она была очень горячей большевичкой, и очень быстро около нее стала группироваться наша парижская публика»⁵⁶².

Далеко не последним среди сгруппировавшихся был Ленин. Похоже, они встретились в декабре 1909 года (в литературе называются и другие даты и даже города) в том же кафе на авеню д’Орлеан, где Ленина слушал Эренбург. В Париже «уже были наслышаны о молодой энергичной “русской француженке”, ярко проявившей себя в недавней революции и побывавшей в царской тюрьме… Барышня из легенды оказалась хрупкой, изящной, с нежным лицом, что называется “тонкой работы”. Одевалась она по парижской моде – строго, но с большим вкусом. Пожалуй, только глаза, эти “окна души”, и выдавали пылающий в обманчивой оболочке костер мятежного сердца». Французский марксист Карл Раппопорт оставил зарисовку встречи: “Ленин не мог оторвать своих горящих монгольских глаз от этой маленькой француженки”»⁵⁶³.

Инесса Федоровна Арманд, урожденная Элизабет Пешё д’Эрбранвилль, была дочерью оперного певца, носившего сценический псевдоним Теодор Стефан, и комической актрисы и оперной певицы англо-французского происхождения, но русского подданства, Натали Вильд. В 15 лет Инесса с сестрой приехала в Россию к своей тетушке, которая давала уроки французского языка и музыки в семье текстильных промышленников Арманд. В 19 лет Инесса была уже замужем за Александром Армандом – сыном купца первой гильдии. А затем ее сестра стала женой его брата – Николая Арманда (советский кинорежиссер Павел Арманд – их сын).

Инесса прожила с Александром 9 лет и родила ему двух сыновей и двух дочек. Но в 1902 году резко с ним порвала и ушла к его 18-летнему младшему брату Владимиру, от которого у нее был еще один сын. Владимир Арманд был романтиком и симпатизировал эсерам, в среду которых и затянул уже не юную жену. Однако, начитавшись книги неизвестного ей тогда Ильина «Развитие капитализма в России», в 1904 году Инесса вступила в РСДРП. Во время революционных битв «в качестве агитаторши и пропагандистки она выступает сначала в Пушкино, потом в Москве. Те, кому приходилось ее видеть в Москве в 1906 году, надолго запоминали ее несколько странное, нервное, как будто асимметричное лицо, очень волевое, с большими гипнотизирующими глазами»⁵⁶⁴.

Она попала в ссылку в Мезень, оттуда в 1908 году бежала в Петербург, а затем с помощью эсеров по подложному паспорту – в Швейцарию. Там у нее на руках от туберкулеза скончался супруг Владимир. Инесса переехала в Бельгию, где за год успешно прошла полный курс экономического факультета Брюссельского университета и получила ученую степень лиценциата экономических наук. Инесса нисколько не стеснялась адюльтера. Лениным увлекались многие дамы с революционными взглядами и не менее революционным поведением. Только он никогда раньше не принимал предлагавшейся ему любовной игры. Поэтому неудивительно, что «Надежда почувствовала опасную соперницу в очередной прибывшей из России революционерке и феминистке не сразу… Почти невозможно было представить себе помешанного на работе сорокалетнего педанта и циника активно флиртующим с дамой сердца и по-юношески беззаботно наслаждающимся любовной романтикой – особенно если принять во внимание его вечную занятость, маниакальное стремление жить по строгому распорядку и душевную сухость. К тому же тридцатипятилетняя Арманд была многодетной матерью»⁵⁶⁵.

Что чувствовала Крупская? У историков не принято заглядывать в чувства действующих лиц. Зато это часто и порой мастерски делают писатели как знатоки человеческих душ. Как это сделал, к примеру, Солженицын: «Когда это все началось, даже раньше, когда студентка Сорбонны с красным пером на шляпе (как никогда не осмелилась бы ни одна русская революционерка), хотя и с двумя мужьями и пятью детьми за спиной, Инесса в первый раз вошла в их парижскую квартиру, а Володя только еще привстал от стола, – как от удара ветра открылось Наде все, что будет, все, как будет. И своя беспомощность помешать. И свой долг не мешать.

Надя первая сама и предложила: устраниться. Не могла она взять на себя быть препятствием в жизни такому человеку, довольно было препятствий у него всех других. И не один раз она порывалась – расстаться. Но Володя, обдумав, сказал: “Оставайся”. Решил. И – навсегда. Значит – нужна. Да и правда, лучше ее никто бы с ним не жил. Смириться помогало сознание, что на такого человека и не может женщина претендовать одна… А оставшись – осталась никогда не мешать. Не выказывать боли. Даже приучиться не ощущать ее»⁵⁶⁶.

Зима была теплой, располагала к прогулкам в Булонском лесу, к рождественскому веселью. «Вообще на праздниках мы загуляли: были в музеях, в театре… Собираюсь и сегодня в один увеселительный кабачок на goguette revolutionnaire [2]2
  Революционные песенки.


[Закрыть] к “песенникам” (неудачный перевод chansonniers). Жалею, что летом не воспользовался болтовней с французами для систематического изучения французского произношения, – теперь, взяв некоторые книги по фонетике, вижу, насколько я тут слаб», – сообщал Ленин Марии Ильиничне 2 января 1910 года.

С велосипедами в Париже Ленину очевидно не везло. Повадился он ездить в Жювизи, где был аэродром: любоваться на полеты самолетов, которые влекли его, как и все новое. Правда, сам в воздух Ленин так никогда и не поднимется. А смотреть, как это делают другие, любил. Так вот. Из письма матери в Москву в январе 1910 года: «Сужусь. Надеюсь выиграть. Ехал я из Жювизи, и автомобиль раздавил мой велосипед (я успел соскочить). Публика помогла мне записать номер, дала свидетелей. Я узнал владельца автомобиля (виконт, черт его дери) и теперь сужусь с ним (через адвоката). Ездить теперь все равно не стал бы: холодно (хотя зато хорошая зима, прелесть для прогулок пешком)».

В эти дни Ленин в очередной (и последний) раз был обуян объединительным пылом, решив, что наступило время вновь слиться в объятьях со старыми коллегами по РСДРП. Объединительный пленум ЦК проходил в Париже 2–23 января (15 января – 5 февраля) 1910 года. Ленин назвал его «долгим пленумом» – «три недели маета была, издергали все нервы, сто тысяч чертей!». С решающим голосом было 14 делегатов, с совещательным голосом присутствовала вся редакция ЦО. Плеханов не приехал, сославшись на нездоровье.

Ленин и Зиновьев подготовили проект резолюции: «Констатируя, что: 1) в широких партийных кругах без различия течений все более усиливается стремление установить фактическое единство партии и добиться уничтожения организованных фракций; 2) что ЦК единогласно принят ряд важных резолюций, определяющих характер предстоящей полосы партийной работы; 3) что представители большевистской фракции заявили о распущении ими своей фракционной организации, ЦК призывает и представителей меньшевистской фракции вступить решительно на путь восстановления фактического партийного единства и прекращения фракционной борьбы»⁵⁶⁷⁵⁶⁸.

Резолюция была принята единогласно. Ленин – можете себе это представить! – заявил о ликвидации Большевистского центра и роспуске большевистской фракции. Крупская объясняла: «Ильич считал, что надо было, не сдавая ни на йоту принципиальной позиции, идти на максимальные уступки в области организационной. Фракционный большевистский орган “Пролетарий” был закрыт. Оставшиеся пятисотки сожжены… Каменев был отправлен в Вену, где должен был являться представителем большевиков в троцкистской “Правде”»⁵⁶⁹. Передали в общепартийную кассу – под контроль «держателей» – свои денежные средства. Этими держателями выступали Карл Каутский, Франц Меринг и Клара Цеткин.

Сам Ленин расскажет Каутскому о принятых решениях: «Наша большевистская фракция заключила с Центральным комитетом договор о том, что мы распускаем нашу фракцию и передаем имущество нашей фракции Центральному комитету при условии, что все фракции сделают то же самое… Такой роспуск всех фракций был возможен при условии, что большевики отвергают “отзовистов” (т. е. тех, кто хочет отозвать рабочих депутатов из Думы и вообще бойкотировать III Думу), а меньшевики со своей стороны отказываются от “ликвидаторов”»⁵⁷⁰.

Разочарование наступило очень скоро. Партия приходила в упадок. В Россию были командированы Дубровинский и Ногин – «организовывать русскую коллегию Центрального Комитета». Но Ногин оказался примиренцем, а Дубровинского арестовали (он погибнет в ссылке). «С русским ЦК дело было в 1910 г. хуже не надо»⁵⁷¹. Ленин отмечал «громадный упадок организации повсюду, почти прекращение во многих местах. Повальное бегство интеллигенции. Остались кружки рабочих и одиночки».

За границей ситуация не лучше. Ленин с горечью писал Горькому 11 апреля: «Вот и выходит так, что “анекдотическое” в объединении сейчас преобладает, выдвигается на первый план, подает поводы к хихиканью, смешкам и пр. … Сидеть в гуще этого “анекдотического”, этой склоки и скандала, маеты и “накипи” тошно; наблюдать все это – тоже тошно… Вышел ребенок с нарывами. Теперь вот и маемся. Либо – на хороший конец – нарывы вскроем, гной выпустим, ребенка вылечим и вырастим. Либо – на худой конец – помрет ребенок. Тогда поживем некоторое время бездетно (сиречь: опять восстановим большевистскую фракцию), а потом родим более здорового младенца».

В таком настроении Ленин опять решил заехать к Горькому на Капри. Открытка матери 18 июня (1 июля): «Шлю большой привет из Неаполя. Доехал сюда пароходом из Марселя: дешево и приятно. Ехал как по Волге. Двигаюсь отсюда на Капри ненадолго»⁵⁷². На острове Ленин встречался у Горького с Богдановым, Луначарским и другими. Никаких признаков публицистической или иной деятельности не зафиксировано. «Касательно этого второго двухнедельного визита единодушны даже советские биографы: отпуск в чистом виде. Ленин поднимается на зловещий Везувий (Горький обычно цитировал приезжим Гёте: «Адская вершина посреди рая»), осматривает Помпеи, наслаждается замечательной инфраструктурой для пеших прогулок, загорает, купается»⁵⁷³. Уехал 1 (14) июля 1910 года. Сейчас недалеко от каприйской виллы Горького – между Садами Августа и тропой виа-Крупп – стоит памятник Ленину.

Затем Ленин с женой и тещей отдыхали во французском Порнике на берегу Бискайского залива. Писал оттуда Марии Ильиничне 28 июля: «Отдыхаем чудесно. Купаемся и т. д.»⁵⁷⁴. Крупская подтверждала: «Много купался в море, много гонял на велосипеде – море и морской ветер он очень любил, – весело болтал о всякой всячине с Костицыным, с увлечением ел крабов»⁵⁷⁵.

Отдохнув вволю, Ленин 10 (23) августа отбыл на VIII конгресс II Интернационала в Копенгаген. На одном из вокзалов его пути пересеклись с Троцким. «Нам пришлось дожидаться около часу, и у нас вышел большой разговор, очень дружелюбный в первой части и мало дружелюбный во второй». Перед этим Троцкий опубликовал статью с осуждением большевистских экспроприаций. «Ленин пытался добиться в российской делегации осуждения моей статьи. Это был момент наиболее острого нашего столкновения за всю жизнь. Ленин был к тому же нездоров, страдал от острой зубной боли, вся голова была у него перевязана»⁵⁷⁶.

Российская делегация на Копенгагенском конгрессе насчитывала 20 человек, среди которых 10 социал-демократов (Плеханов, Ленин, Зиновьев, Каменев, Мартов, Варский, Мартынов; с совещательным голосом – Троцкий, Луначарский, Коллонтай), 7 эсеров и 3 профсоюзных деятеля. На конгрессе, заметила Мария Ильинична, «резко выявились все раздражение и вся злоба представителей различных течений в русской секции конгресса против ВИ. Он был страшно одинок, но не хотел сделать ни шагу по пути соглашения со своими противниками, выступавшими довольно сплоченным фронтом. И это особенно выводило их из себя»⁵⁷⁷.

Итоги Копенгагенского конгресса устроили Ленина гораздо меньше, чем Штутгартского. Никакой эйфории в этот раз: «Разногласия с ревизионистами наметились, но до выступления ревизионистов с самостоятельной программой еще далеко. Борьба с ревизионизмом отсрочена, но эта борьба придет неизбежно». При этом в дни конгресса Ленин в очередной – последний – раз сблизился с Плехановым. Ленин сделал широкий жест, попросив Международное социалистическое бюро считать представителем РСДРП в этой организации не только Ленина, но и Плеханова⁵⁷⁸.

Договорились издавать за границей популярную «Рабочую газету» и, если получится, газету и журнал социал-демократической фракции в Государственной думе. Плеханов даже даст статью для первого номера «Рабочей газеты». Но затем кампанию против издания затеет Троцкий, объявив ее узкофракционным органом, из-за чего Каменев выйдет из редколлегии «Правды» Троцкого. Все опять жестко переругаются.

Из Копенгагена Ленин направился в Стокгольм, куда приехали и мать с сестрой Анной из Финляндии, где они проводили лето. Повидаться с матерью удалось с 30 августа по 12 сентября (12–25 сентября). «Обычно после партсъездов брат брал на пару недель отпуск, для отдыха в данном случае: кроме того, он использовал его и для занятий в Стокгольмской библиотеке»⁵⁷⁹. Ленин последний раз виделся с матерью. Предчувствовал ли он, что больше ее не увидит? Крупская скупо пишет, что «предвидел он это и грустными глазами провожал уходящий пароход»⁵⁸⁰.

Из Стокгольма вновь в Париж. В ноябре 1910 года Ленин жаловался Горькому на тяжелое финансовое положение: «У нас здесь все по-старому. Куча мелких делишек и всяческих неприятностей, связанных с борьбой разных “уделов” внутри партии. Бррр!.. А хорошо, должно быть, на Капри… В виде отдыха от склоки занялись мы давним планом издания “Рабочей газеты”. Собрали 400 frs. с трудом. Вчера вышел наконец № 1. Посылаю его Вам вместе с листком и подписным листом. Сочувствующие такому предприятию (и «сближению» большевиков с Плехановым) члены каприйско-неаполитанской колонии приглашаются оказывать всяческое содействие»⁵⁸¹.

Думская фракция эсдеков просила денег на свою прессу. 28 октября (10 ноября) Ленин отвечал Полетаеву: «Деньги (1000 р.) Вам посланы телеграфом через Лионский кредит на имя Чхеидзе в ту же среду, как было обещано… Пусть и он с своей стороны немедленно отправится в С.-Пб. Лионский кредит и похлопочет. Вторую тысячу от нас получите скоро, если дело пойдет хорошо»⁵⁸². Дело пошло. С декабря 1910 года в Санкт-Петербурге выходила легальная газета «Звезда» и философский и общественно-политический журнал «Мысль». «Звезда» считалась органом думской фракции РСДРП, и в ее редакцию входили большевик Бонч-Бруевич, плехановец Иорданский и депутат Покровский, сочувствовавший большевикам. Крупская помнила: «В связи со смертью Л. Толстого начались демонстрации, вышел № 1 газеты “Звезда”, в Москве стала выходить большевистская “Мысль”. Ильич сразу ожил»⁵⁸³.