Текст книги "Истории для взрослых и не очень"

«Вот и хорошо, – сказал он с нескрываемым облегчением. – Тебе незамедлительно надо открыть счет в банке», и он даже назвал предпочтительный, разумеется, свой… Сережа покупал у меня все, любую почеркушку. И вот недавно он меня спросил, не хочу ли я посмотреть коллекцию его картин. «Хотелось бы взглянуть».

«Мне нравится твоя снисходительная интонация, – сказал он. – Она тебе подходит и, пожалуй, скоро тебе понадобится. Да, вот еще что. Настал момент кое-что поменять в наших взаимоотношениях». И он ушел.

– А ты в его галерее был? Как они там смотрятся, твои работы?

– Почему мои?

– Да я просто уверена, что его галерея состоит из твоих картин.

– Ты знаешь, я никогда не был у Сережи – ни дома, ни в его галерее. Я даже не знаю, где он живет. Конечно, посмотрю. Может быть, вместе сходим?

– Нет, не вместе. У меня есть идея. Я приду сама по себе. Проведем эксперимент (если ты, конечно, не против).

– Люба, у меня одно условие. Твой эксперимент не должен никаким образом навредить Сергею.

– Боже сохрани.

– Тогда я с ним договариваюсь?.. Сережа! Привет. Помнишь, с месяц назад ты предложил мне познакомиться с твоей галереей? Сегодня я в Москве. Да, у меня же есть адрес. Хорошо, договорились.

– Ну вот, Люба, завтра в шестнадцать часов. Вот адрес его банка.

В банк меня впустили не без церемоний.

– Прошу Вас, проходите сюда, присаживайтесь. Сергей Александрович просил подождать. Чай, кофе? – Приятный молодой человек подвел меня к дивану и столику около затейливого фонтанчика в зимнем саду, на крохотном зеленом газоне. Пока я пил кофе и оглядывался, появился Сережа, простой, свой и в дорогом костюме. Мы обнялись, похлопали друг друга по спине.

– Ну что, пойдем или подождем здесь твою обворожительную подругу?

– Ты разве ее знаешь?

– Знаю; между прочим, мы с ней родственники.

– Вот те на. Я ничего не понимаю…

– Поймешь. Ну, вот и Люба.

К нам шла невероятная, модная красавица.

– Люба? С ума сойти! Да что происходит?

– Здравствуй, Ваня. Давно не виделись. Может, ты меня поцелуешь? Пойдем, посмотрим твои картины. Ну очень хочется…

Сережа плутовато улыбался.

– Пошли, пошли… Ну как, Иван? Что скажешь?

– Не знаю, может быть, освещение, развеска… Я просто балдею. Вполне приличные работы. Люба, давай уж колись, вы что, договорились? А то я за себя не ручаюсь.

– Иван, только без бандитизма, – забеспокоился Сережа. – Походите, посмотрите, поговорите, а потом, – он сделал паузу, – вон в ту дверь, на банкет-с…

Из шестидесятилетнего банкира Сергея Александровича вдруг высунулся и показал язык Серега, «Серый», – мой друг, отличник и головная боль директора и педсовета нашей школы: «Ты что застыл? Замолчал? С тобой все в порядке?»

– Ну вы, собаки, мне за все ответите, а ты, Люба, сегодня же. Да я вас… Шутники, негодяи, секретные агенты…

– Вань, Ваня, Ванюшка, а ты мог бы меня снова полюбить?

– Такую? Да ни за что, на тебя же без слез не глянешь… Ты же ослепительная красавица, смотреть больно. Нет, я тебя недостоин. Ну кто я? «Большой», но очень скромный художник. Нет, полюбить такую… Но я попробую. Сразу же после банкета…

Стол был сервирован так, как это наверное, принято у банкиров. Всего, в том числе и изысканной закуски, было предостаточно.

– Иван! – Серега поднял бокал. – Ты меня прости. Предлагаю выпить за окончание серьезнейшего эксперимента. Удачного, слава богу. Надеюсь, ты все понял и меня простил. Несколько лет тому назад, когда у тебя были некоторые трудности, мне пришло в голову, что я тебя (принципиального и гордого) могу материально поддержать и заодно с твоей помощью провести один радикальный, интересный для меня эксперимент. Когда-то у какого-то французского литератора я прочитал рассказ о том, как известный критик искусства в компании себе подобных готов был с кем угодно держать пари, что за полгода сможет из любого, даже не имеющего никакого отношения к искусству человека, сделать сверхмодного критика, мнением которого будут дорожить как самые известные художники, так и коллекционеры.

Он уговорил своего приятеля взять яркий выразительный псевдоним, запомнить несколько почти ничего не значащих фраз, жестов и междометий, чтобы произносить их в определенной компании в нужный момент значительно и как бы между прочим.

Через какое-то время в культурных кругах появился некий амбициозный критик, ниспровергатель «Великих», иронически относящийся к традициям и авторитетам. О нем стали говорить, на него стали ссылаться. Но когда кто-то предпринял попытку познакомиться с его трудами по искусству, оказалось что трудов нет, как не было и критика как такого тоже. Но мне было проще. Задача моя состояла в том, чтобы ты, Иван, стал знаменит и, как следствие, богат. Я распознал в тебе настоящего художника. Все остальное было не так сложно. Теперь ты знаменит, относительно богат и, надеюсь, будешь счастлив с моей двоюродной сестрой Любой.

– Сережа, я не уверена в том, что Иван после твоего «эксперимента» не начнет копаться в себе, и неизвестно еще, что он отмочит. Иван, ну что ты голову опустил.

– Я не опустил, я подбираю слова. Какие же вы все-таки гады. Сережа, спасибо тебе за то, что с твоей помощью я приобщился к людям, испытывающим иногда минуты счастья, минуты парения. Может, сказал высокопарно. Простите. Спасибо за пирушку, но нам с Любой безотлагательно надо спешить.

– Если не секрет, куда?

– Не секрет. Мы с Любой смотрим фотки. За то время, что мы с ней не виделись, столько накопилось… Да, Люба?

– Ой, много, Ваня.

– Тогда, конечно, летите… Да и мне надо идти, продолжать богатеть.

Через полгода мы с Любой создали семью, съездили к ее дочери и уговорили Пауля отпускать ее к нам в Россию. Однажды Люба, наводя относительный порядок в моей мастерской, наткнулась на папку с текстами.

– Иван, это твое?

– Да, мои рассуждения о природе творчества, творческих амбициях. О том, как случайные, неудачные с моей точки зрения вещи приобретают значимость и банальную стоимость. Путевые заметки. Чужие мысли. И всякое прочее, что в определенный момент жизни казалось важным, нужным. Сны, ночные кошмары, дурацкие поступки. И всякое такое, что называется течением времени, ручьем, впадающим в Лету.

– Ты прости, я нашла это несколько дней назад и, представь себе, зачиталась. Твои взгляды на взаимоуничтожение полов показались мне невероятно свежими и откровенно честными. Твои каляки-маляки в конце текстов, на полях и в разных других местах непонятны, брутально непосредственны и очень уместны. Я тебя поздравляю, ты неплохой литератор и замечательный иллюстратор своих текстов. Это надо напечатать и без всякого редактирования… Поверь мне.

– Послушай, Люба, а еще я – замечательный композитор. Если ты случайно найдешь еще одну папку, ты не сможешь не оценить оригинальности моих импровизаций, смелости моих интерпретаций Малера и Шнитке, не говоря уже об Игоре Крутом и Диме Маликове. Я вообще удивительный человек. Мне не чуждо огородничество и моделирование женского пляжного оснащения. Я…

На Дмитровском направлении существует деревня Жопино. Сейчас эта деревня известна не названием, а тем, что в свое время в ней поселился «большой художник», «литератор», замечательный «композитор», а также его симпатичная муза.

– Не много ли для одной деревни, как ты думаешь? – спросил художник свою жену.

– Пусть будет, – сказала она.

Левитановский пейзаж

В невообразимо скучном районном городке дальнего Подмосковья, на чисто подметенной площади, перед зданием местной администрации, где устало тянул руку в направлении торговых рядов гранитный вождь мирового пролетариата, встретились мужчина и женщина.

– Молодой человек, если Вам не трудно, напомните мне, какой у нас век, – спросила нездешняя блондинка молодого человека из местных преуспевающих. У женщин так устроены глаза, что таких молодых людей они определяют легко.

– Подождите, дайте подумать. Похоже, все же двадцать первый, если судить по Вашему Пежо, припаркованному с милым неприятием знака о том, что стоянка здесь запрещена.

– Странно, а я только что разговаривала с городничим, от которого нюхательным табаком несет.

– Вас кто-нибудь достал?

– Достал. Вчера я застряла посреди деревни, приехала, видите ли, к бабушке в гости. Из колдобин меня вытянул какой-то парень. Не человек – ангел. Прицепил к своей Ниве, выдернул из грязи и исчез, здрасьте-пожалуйста.

– Девушка, а Вы…

– Нет, я не психопатка, не пугайтесь.

– А сюда Вы приехали, чтобы…?

– Совершенно верно. Чтобы сказать главе вашей администрации все, что я о ней думаю. Да Вы посмотрите вокруг. При царе Додоне было так же. Дорог нет, освещения в деревне нет, какой-то кошмар.

– Разборка? На Вас это не похоже.

– Да откуда Вы знаете. Вы меня видите первый раз в жизни.

– Это верно, первый, но я вижу женщин насквозь, это особенность моей натуры. Увижу женщину и сразу все про нее знаю.

– Не морочьте мне голову.

– Я не морочу. Хотите, я попробую Вам кое-что про Вас рассказать? Одно условие – посмотрите мне в глаза минуту, а я, соответственно, в Ваши, так мне легче Вас «увидеть». Итак…

– Ну, знаете!

– Да, Женя, кое-что. Я, например, уверен, что Вашу бабушку зовут так же, как и Вас. Деревня, где Вас выручил несчастный малый, называется… Так, секундочку… Саврасино, так? Приехали Вы к нам до конца недели. Нашему району в связи с этим невероятно повезло.

– Скажите, откуда Вы все это знаете – и про деревню и про бабушку?

– Женя, Вы так обворожительны, а Ваша ярость так мила, что я могу предположить только, что Вы просто встали не с той ноги и я смогу что-нибудь сделать для того, чтобы Ваше представление о нашей провинции стало немножко другим.

– Молодой человек, это не ответ на вопрос.

– Хорошо, хорошо, но объяснить Вам технологию моего ясновидения все же было бы удобнее в более подходящем месте – ну не на площади же под палящим солнцем. Есть тут небольшое кафе, рядом с заправкой. Как Вы насчет мороженого? Заодно, пока Вам моют и заправляют машину, я попытаюсь заступиться за городничего и за всех, кто испортил вам настроение.

– Интересно, правда, посещение кафе не входило в мои планы, но от мороженого не могу отказаться. Вы что, здешний дон Корлеоне?

– Обо всем за мороженым, с Вашего позволения.

Молодой человек достал мобильник.

– Сережа, минут через семь подойди к кафе. Ну что? Поехали?

– Поехали, – удивленно улыбаясь, согласилась блондинка.

У кафе их встретил Сережа, еще почти мальчик, в опрятном голубом комбинезоне.

– Сережа, займись машиной, помой и заправь.

– Хорошо, Артем Алексеевич, будет сделано.

– Совсем неплохо не переставая удивляться, – сказала блондинка, усаживаясь за столик, накрытый свежей в мелкую клетку скатертью и притрагиваясь носом к колокольчикам, стоящим в гладком стакане. – Предполагаю, что это уютное заведение – Ваша собственность.

– Да, и заправка, и супермаркет и школа искусств, которую я содержу. Все моя собственность. Говорю не похвальбы ради, а в упреждение ваших вопросов.

– Ну так давайте, поведайте уж, откуда Вы про меня знаете?

– Для установления доверительных между нами отношений мне следовало бы сказать: «От верблюда», но мне сообщили оттуда, – молодой человек поднял к потолку глаза. – От него.

– От кого?

– От своего дяди, городничего. За минуту до нашей с Вами «случайной» встречи он мне позвонил и сказал, что в наш город навести порядок приехала очаровательная злюка, внучка уважаемой Евгении Анатольевны Крекшиной из деревни Саврасино.

– Ну конечно, могла бы и сама догадаться.

– Можно Вас спросить?

– Можно, Артем Алексеевич.

– Со мной мы разобрались, но почему Вы, Женя, именно меня остановили, а не кого-то другого?

– Вопрос смешной. Знаете, среди всяких ничего не выражающих физиономий, которые мне сегодня попадались, Ваше лицо мне показалось более-менее осмысленным.

– Я польщен, но не уверен, что такое из ряда вон выходящее событие, как Ваше появление в наших захолустьях, следует отмечать мороженым. Предлагаю выпить шампанского.

– Артем Алексеевич, это по меньшей мере забавно, и потом, Вы забыли, что на заправленной и помытой машине (спасибо Вам за это), я должна ехать к бабушке. Мне кажется, что Вы мало того, что Дон Корлеоне, но еще и Казанова, для слабой женщины перебор, согласитесь. Вы так любезны и в Вашей компании так приятно было полакомиться мороженым, что я должна извиниться за давешний мой эмоциональный наезд на Вас, простите, ради бога. И вообще у меня начинают меняться представления о состоятельных людях.

– Женечка, хочу Вам заметить, что деревня Саврасино от нашего столика в двенадцати километрах. Для современного французского автомобиля не расстояние, давайте посидим еще.

– Артем Алексеевич, во-первых, я за рулем, а во-вторых, мне действительно с Вами хорошо – и это главная причина, по которой я должна уехать.

– Вот те раз! Ради бога, не вставайте, главная Ваша причина оставляет мне надежду, что, если мы решим первую, то автоматически решится и главная. За руль не переживайте, Сережа нас отвезет.

– Кого это нас?

– Вас и меня.

– Однако.

– Женечка, да не напрягайтесь Вы так! Ну не могу же я Вас не проводить и не передать вашей бабушке в целости и сохранности. Признаюсь Вам, что мне еще утром не могло прийти в голову, что сегодня мне предстоит поменять планы на жизнь.

– Какие планы, Артем Алексеевич? Вы так зависите от обстоятельств?

– Нет, Женя, сию минуту, глядя на тебя, я прислушиваюсь к своей душе, она…

– О господи, мы уже перешли на «ты»? Неужели на Вас так подействовало мороженое, по-моему, уже в позапрошлом веке говорили проще, Вы что, признаетесь мне в любви?

– Кажется, но у меня нет слов, любовь лишает человека рассудка, сужу теперь по себе.

– Ладно, я выпью с Вами шампанского.

– Замечательно. А вот и оно.

– Ну, скажу я Вам! Ваша расторопность заставляет усомниться в вашей сумасбродности. Да не смотрите же так на меня, я начинаю Вас побаиваться.

– Постараюсь. Ну что, на брудершафт?

– Вовсе не обязательно, тем более что Вы уже перешли со мной на «ты».

– Женя, надо соблюсти традицию.

– Артем Алексеевич, хорошо, я буду говорить Вам «ты», традиции слишком громоздки.

– Женя, традиции и должны быть громоздкими. Это же ритуал, священнодействие. И потом, я теперь знаю, как выглядит посланная мне судьбой женщина.

– Артем, может быть, уже поедем?

– Женечка, послушай, с какими перебоями бьется мое сердце, оно может даже остановиться, если ему не оставить надежды.

– Артем, какая у тебя оценка по русскому и литературе, поди, пять?

– Да, пять. Между прочим, я два года проучился в Литературном институте.

– Тогда как называются малые дети гиппопотама, с первого раза?

– Гиппопотамята.

– Молодец, учиться бы и дальше.

– Нет, не мое…

– Артем, ты хороший, умный, милый человек. Проводи меня до бабушки, если не передумал, и давай остановимся.

– Сережа, ты готов? Подъезжай. Женечка, мы сядем на заднее сиденье?

– Хорошо, Артем.

– Сережа, в Саврасино.

Замелькали за окном среднерусские красоты.

– Женя, я люблю твою бабушку, люблю деревню Саврасино, твою машину и тебя.

– Твой перечень составлен в порядке убывания?

– Нет, в порядке хитрости, чтобы был повод загладить свою невоспитанность. Я люблю тебя больше машины, деревни Саврасино и твоей бабушки. Ты меня прости и в знак прощенья поцелуй. Ничего придумано?

– Здорово, Артем.

– Сережа, съезжай там, где бетонные плиты.

– Я знаю, Артем Алексеевич, я тут бывал.

За бетонными плитами гиблое место для машин было засыпано всяким хламом: битыми кирпичами, кусками старого асфальта, шлаком и песком. Через десяток метров съезд превратился в наезженную тракторную колею, петляющую под высокими облаками по бескрайнему лугу.

– Вот так и ездим, – с укором сказала Женя.

Колея стала глубже, блеснула среди кустов речка, и открылась на небольшом взгорке живописная деревня, украшенная гигантскими ветлами. Среди новых домов и красно-кирпичных теремов, воздвигнутых закарпатскими хлопцами, домик Жениной бабушки выглядел неважнецки, то есть убого. Но внутри оказался большим и светлым. Наверное, из-за веселеньких ситцевых занавесок на двух оконцах. Посреди комнаты на некрашеном полу, застланном домотканными дорожками, красовался стол, накрытый льняной скатертью с едва заметной выделкой. Его точеные ножки были надежны и уютны. На столе – традиционный, но слишком роскошный для скромного дома старинный серебряный самовар. Появилась бабушка. Евгении Анатольевне Крекшиной лет уже было не мало, скорее много, но все еще была видна стать, и улыбалась она ослепительно, не стесняясь своих белых зубов.

– Бабушечка, извини, ради бога, раньше не получилось.

– Не извиняйся, я вижу, приятные молодые люди. Кто они?

– Если позволите. Мы познакомились с Женей в одиннадцатом часу. Ваша внучка приехала «разобраться» с моим дядей из-за того, что застряла у вас тут на машине.

– А при чем тут ваш дядя?

– Меня зовут Артем, – сказал он запоздало. – Мой дядя – глава местной администрации.

– Так это ваш дядя? – заинтересованно сказала Евгения Анатольевна. – У меня к нему тоже есть кое-какие вопросы. А дороги-то у нас практически никакой. Спасибо Коле Сапунову, помог Женечке, вытащил ее машину из грязи. Она забыла, как тут у нас после дождя, ведь всю ночь лил. Ну что, молодые люди, может быть, чаю? Тогда не поленитесь принести из колодца воды.

Артем поискал глазами ведра.

– Они на крыльце. Колодец – из калитки налево, в полукилометре отсюда, увидите.

– Артем, не пугайся. Он в три раза ближе, бабушка так шутит.

Самовар ловкие парни раскочегарили быстро. Из сарая принесли маленький стол и скамейки. Устроились в саду (кто же летом пьет чай в доме!). Женя успела переодеться. В широкой длинной юбке и в горошистой белой рубахе мужского покроя она выглядела опереточной крестьянкой.

– Артем и Сережа, – сказала она торжественно. – Это моя бабушка, Евгения Анатольевна Крекшина, в девичестве Иевлева, праправнучка героя Отечественной войны восемьсот двенадцатого года.

Артем и Сережа неуклюже поднялись, боясь толкнуть стол с самоваром. Артем поклонился и бережно поцеловал Евгении Анатольевне руку. Женя с удовольствием наблюдала, как просто он держится.

– Женечка, мне очень приятно, что у нас в гостях такие галантные молодые люди.

Пахло яблоками, гудели пчелы, тонко пилили кузнечики, Артем смотрел на Женю, и самый обычный летний день казался ему необыкновенным.

– Артем, посмотри, какой у нас сад.

– Ваш сад прекрасен.

– А вот тот газончик у нас недавно, мы с бабушкой подстригаем его каждую неделю.

– И газон у вас замечательный, а ваши соловьи, воробьи и пчелы – лучшие в мире.

Сережа улыбался. В его телефоне зазвучал турецкий марш.

– Артем Алексеевич, я поеду. Евгения Анатольевна, спасибо Вам за чай и варенье, и Вам, Женя. Мне было у вас хорошо.

– А как же ты поедешь?

– За мной Игорь едет.

– Артем, а ты? – спросила Женя.

– Женечка, мне стыдно признаться… Вот что у вас тут на небе?

– Луна.

– Вот. Именно из-за нее мне и нельзя ехать. Я, в некотором роде, лунатик.

– И что?

– Меня в такое время категорически нельзя никуда отпускать.

– Да-а? А почему?

– Чтобы я не сделал чего-нибудь такого. Мало ли чего может отмочить лунатик.

– Хорошо, Артем, я за тобой присмотрю, а ты старайся вести себя прилично. Может, пройдемся по деревне? Тут недалеко есть место, откуда видна речка, почти левитановский пейзаж.

Тропинка между старыми домами, крытыми серебряной щепой, вывела их на край покатого холма.

– Видишь? Артем, смотри вон туда.

– Туда не могу. Женя, ну какой пейзаж? Зачем смотреть туда, если ты здесь?

– Артем, я с детства не люблю, когда меня разглядывают.

– А я тебя и не разглядываю. Я тобой любуюсь.

– А ты разве не женат?

– Женат, у меня есть дочь Грунька, ей четыре года, и она знает песню…

– Одну?

– По-моему, да. «Среди долины ровныя». Поет как и положено – басом.

– Ты шутишь?

– Ты услышишь.

– Вряд ли.

– Все к тому идет, Женечка. Ты с ней споешься.

– Но я не пою басом.

– Женечка, посмотри на меня.

– Гляжу и вижу приятного на первый взгляд молодого человека, морочащего мне голову.

– А на второй?

– И на второй. Сам напросился, – извинительно сказала Женя. – Между прочим, я почти замужем.

– Как это – почти?

– Так. Я не совсем уверена в том, что мне это нужно.

– Растолкуй, не понимаю.

– Да чего тут понимать. Мой муж – папик.

– Кто?

– Папик – старый, богатый, иностранный муж.

– Ну и что? Ты ведь не совсем уверена в том, что это тебе нужно, и потом: моего отношения к тебе этот прискорбный факт не меняет.

– И со мной происходит что-то несуразное, – сказала Женя. Показала глазами на луну:

– Потому что она и на меня действует… Мне хочется плакать, каяться, просить у бога прощенья.

– За что?

– Меня всю трясет, я хочу тебя с того момента, когда мы сели на заднее сиденье. Вот, думай обо мне что хочешь.

Артем поцеловал ее закрытые глаза.

– Родная моя. Милая моя, когда я первый раз полетел на параплане, я ощущал себя ангелом. Это ни с чем не сравнимо. Когда ты рядом со мной, мне кажется, что я лечу и ты говоришь мне о чем-то совсем уж невероятном. Женя, ты плачешь?

– Да. Мне очень стыдно. Я банальнейшая дура…

Евгения Анатольевна, закрыв книжку Улицкой, посмотрела на фарфоровые (под гжель) часы, висевшие на стене, и прикинула, сколько надо прибавить к тому времени, которое они показывают, чтобы получилась полночь. Заглянула на кухню. Кухонные показывали одиннадцать. Елена Анатольевна вопросительно пожала плечами.

– А вот и мы, – сказала внучка, пропуская вперед Артема. – Бабуль, ты веришь в любовь с первого взгляда?

– Конечно, а как же иначе.

– Именно так и объяснил свое отношение ко мне этот человек. И я его не стала в этом переубеждать.

– Мне, Женя, всегда нравилась твоя самостоятельность, но ты, надеюсь, поинтересовалась у Артема из вежливости, есть ли у него семья?

– Нет, он сам сказал, что у него есть жена и дочка Груня, которая поет басом.

– Вон как, – сказала Евгения Анатольевна и посмотрела в окно на красную полоску заката.

– Пойду, пожалуй, спать, – сказала она устало. – Знаете, в детстве я очень боялась конца света. «За грехи наши, – говорила мне няня, – Господь накажет нас концом света. Все живое помрет, а небо будет красным от последнего заката…» И каждый вечер, когда она укладывала меня спать, я ее спрашивала: «А завтра еще не конец света?» «Нет, не завтра. Перед концом мира Господь даст знак…»

– Бабуль, ты это к чему?

– Не знаю, закат, может быть…

Евгения Анатольевна ушла, а Женя потянула Артема за руку на чердак, где у слухового окошка ей с детства стелили «летнюю» постель – матрац, набитый сеном. Небо светилось.

– Артем, может, это передается по наследству? Я без тебя теперь жить не смогу. Так было с бабушкой. Она влюбилась в американца и три года была счастлива, она купалась в счастье…

– Это был твой дедушка?

– Да. Ему было пятьдесят лет, а бабушке двадцать два. Она была его переводчицей. Три. Три года счастья. Потом его отослали из Союза, у нее были какие-то серьезные проблемы, но никого больше она так и не полюбила.

– Она была, наверное, в молодости красивой.

– Еще какой. Я тебе покажу ее фотографию тех лет.

– Ты в бабушку такая?

– Какая?

– Красивая.

– Но ты же не об этом хотел спросить.

– Не об этом.

– Артем, ты о чем думаешь?

– Просто лежу, чувствую, как под рукой бьется твое сердце, и пытаюсь вспомнить твое лицо.

– Артем. ты меня считаешь легкомысленной, но моя голова идет кругом, я не знаю, как я переживу эту ночь. Мое желание тебя меня пугает.

Утром приехал Сережа. Ему неловко было смотреть на смущенную Женю и счастливого Артема.

– Женя, позвони мне.

– Позвоню.

– Евгения Анатольевна, извините, если что не так.

– Всего хорошего, молодые люди, – сказала та сухо.

Прошло недели полторы. По важным для своего бизнеса делам Артем отъезжал в ближнее зарубежье. Звонков от Жени не было. Отношения с женой поменялись с предупредительно вежливых на настороженно грустные. Трещина, появившаяся в них после того, как Артем признался жене, что в его жизни появилась другая женщина, стала с каждым днем увеличиваться. Артем ждал Жениного звонка, ему уже стало мерещиться, что с ней произошла серьезная неприятность, вроде разговора с мужем, поставившим ей какие-то непреодолимые для нее условия, или еще какой-нибудь заморочки. Самой ужасной мысли – что Женя по здравому рассуждению не хочет продолжения каких-либо с ним отношений – он не допускал,.

– Артем, тебе не кажется, что нам надо поговорить? – неожиданно спросила жена.

– Да, разговора нам не избежать, – сказал Артем.

– Ты же уже все решил. Зная твою порядочность, надеюсь, что свою дочь ты не забудешь. Если ты заметил, Грунька в тебе души не чает. Артем, мы ведь с тобой эти шесть лет не так уж плохо прожили, я любила тебя как умела, не знаю, кого больше – Груньку или тебя. Старалась быть хорошей женой. Может, я что-то делала не так, прости.

Артем сел рядом с женой, повернул ее лицо к себе.

– Светка, я знаю, что сейчас творится в твоей душе, и чувствую себя отвратительно. Я виноват перед тобой, но я ничего с собой не могу поделать, я пропадаю. Прости, зла на меня не держи. Насчет Груньки не переживай, я ее не оставлю.

– Артем, мне не так уж тяжело, как ты думаешь, я к этому готова была давно. Ты же сам мне признался, что сделал что-то не то, еще тогда, в день свадьбы. Скажи честно, ведь ты ни дня меня не любил? Артем, ну не плачь, хуже будет, если ты начнешь оправдываться, расстанемся по-честному, может быть, когда-нибудь станем друзьями.

Артем поцеловал ее. Поцелуй получился горьким.

– Артем, я тебя люблю, ты знай.

На следующий день Артем переехал в гостиницу ждать звонка от Жени. Потом позвонила Евгения Анатольевна.

– Артем, крепитесь. Женечки больше нет. Автомобильная катастрофа, два дня назад.

И через минуту, и через час, и через неделю абонент был недоступен…