Текст книги "Десять заповедей"

Моисей требует почитать родителей. Если бы он потребовал любить родителей, он бы потребовал того, что каждый и сам делает, по крайней мере, в младенческом возрасте. Ребёнок не может не любить свою мать. Он любит мать как лучшее, что у него есть. Позже он научится выделять другие приятные предметы и полюбит тоже их. Но первый такой предмет для него – мать. Возможна ли любовь к родителям в силу морального долга? В этом случае любовь была бы необходимостью. Но любовь и необходимость несовместимы, любовь свободно выбирает свой объект. Даже уважение невозможно в силу морального долга, потому что уважение заслуживается. Но из морального долга вытекает – может вытекать – необходимость заботы о родителях.

Положению «Должно любить мать и отца» не присущи общезначимость и необходимость, как, например, положению «Не должно поступать аморально». Что аморальные поступки не должно совершать, вытекает из значения понятия «аморальный»: аморальные поступки определяются как такие, которые не должно совершать. Но не вытекает из значения понятий «мать» и «отец», что необходимо любить мать и отца. Суждение «Аморальные поступки не должно совершать» априори истинно, суждение «Аморальные поступки должно совершать» априори ложно. То, что в данном случае одно модальное суждение истинно, а противоположное ему ложно, – это тот редкий случай, когда модальное суждение может быть истинным или ложным. Лишь за очень немногими модальными суждениями может быть закреплён статус «истинное с необходимостью» или «ложное с необходимостью». Все прочие могут быть приемлемы и неприемлемы, можно соглашаться или не соглашаться с ними, но истинность или ложность не присущи им. Примеры: «Должно любить ближнего, как самого себя»; «Должно любить Бога»; «Должно прощать врагов»; «Нельзя мириться со злом». Особый случай – суждение «Родителей должно почитать». Оно представляет собой образец аналитических суждений, когда смысл предиката включён в смысл субъекта и извлекается из него. Необходимым признаком понятия «родители» является то, что родителей должно почитать, поэтому суждение «Родителей должно почитать» истинно априори.

Сообразно известному логическому правилу, разделительные суждения со взаимоисключающими членами – такие, как «Бог есть или его нет», «Эта вещь красная или не красная» – истинны с необходимостью. Нечто или есть, или его нет, и оно либо красное, либо не красное – третьего не дано. Замечательно, что в отношении модальных разделительных суждений «Аморальные поступки должно или не должно совершать» и «Родителей должно или не должно почитать» это логическое правило недействительно, поскольку априори верно, что аморальные поступки не должно совершать, а родителей должно почитать.

При одинаковой внешней логической форме суждения «Аморальные поступки должно или не должно совершать» и «Родителей должно или не должно любить» различаются внутренней формой. Обе части последнего суждения, взятые сами по себе – «Родителей должно любить» и «Родителей не должно любить», – несостоятельны, потому что одних родителей (тех, которые заслуживают любви) должно любить, а тех, которые не заслуживают любви, – нет, а некоторых даже надлежит не любить. Что родителей не надлежит любить (или даже надлежит не любить), верно при определенных обстоятельствах, но что не надлежит совершать аморальные поступки, верно всегда, а что надлежит совершать аморальные поступки – всегда ложно.

Моисей требует почитать родителей. Но если почитание заслужено родителями, это требование бессмысленно, поскольку оно одобряется интуитивно. Оно бессмысленно и в том случае, если почитание не заслужено. Нет абсолютного долга почитания родителей, который належит выполнять даже в том случае, если родители не заслуживают почитания. Но все родители заслуживают почитания на высшем, метафизическом основании как начало, через которое человек связан с миром и жизнью. То, что этим началом человек таинственно связан с миром, делает необходимым особое, пиетическое отношение к родителям. Если родители образцово выполняют свой родительский долг, к этой высшей метафизической необходимости почитать их прибавляется необходимость почитания, обусловленная их отношением к детям. Есть безусловный долг почитать родителей и долг, обусловленный тем, выполняют ли родители свой долг по отношению к детям. Когда говорят: «Мои родители были плохие, мне не за что почитать их», имеют в виду, что нет оснований оказывать родителям приличествующие им как хорошим родителям знаки уважения и почитания, но нисколько не умаляется в этом случае для человека значение родителей как связующего звена между ним и миром. Бытие каждого проистекает от двух начал – от Бога и от родителей, первое стоит бесконечно выше второго, но второе стоит бесконечно выше всего другого.

Понятия «уважать» и «почитать» соотносятся как родовое с видовым. Почитание предполагает уважение, как быть яблоком предполагает быть плодом: если вещь не плод, она не яблоко; но из того, что вещь плод, не следует, что она яблоко. Так же обстоит дело с почитанием: если нечто почитается, оно достойно уважения, но из того, что нечто достойно уважения, не следует, что оно должно почитаться. Можно уважать определённые душевные качества человека, но почитать душевные качества невозможно.

Очевидно, что плохие родители не могут рассчитывать на уважение детей. Это выводимо уже из значения понятия «плохой». Плохи те родители, которые плохо выполняют свои родительские обязанности. Этого достаточно, чтобы они не могли по праву рассчитывать на уважение со стороны детей. Словом «плохой» предмет не только обозначается, но и предписывается определённое отношение к нему. Не может быть предписано иное отношение к плохому, чем то, которое с необходимостью следует из значения этого понятия. Ко всему, что плохо, относятся с опаской и недоброжелательностью. Сказать «Не уважай того, что плохо» или «Не люби того, что плохо» значит сказать нечто абсурдное, поскольку сущность плохого в том и состоит, что невозможно уважать и любить его.

Почитание родителей возможно на двух основаниях: в силу того, что они родители, и дополнительно к этому – в силу того, что они хорошие родители. Первое основание имеет место всегда, второе – не всегда, соответственно, и почитание второго рода не может быть обязательным всегда. Нет моральной обязанности почитать плохих родителей, но неустранима никакими доводами высшая, метафизическая обязанность почитать родителей на том основании, что они родители. Это особый случай, когда почитание необходимо, даже если нет оснований для уважения. Тут возможно такое возражение: «Но я не хотел быть произведённым на свет, не мог хотеть этого. Этим актом мои родители выполняли не моё, но своё желание». Но и мир не хотел быть сотворённым, но разве менее велико от этого значение акта творения, разве он не есть величайшее событие, какое когда-либо имело место? К Богу не может быть иного отношения, кроме пиетического; Высшее существо априори не может не быть достойным почитания. Потому что если оно не достойно почитания, то либо ни одно существо не достойно почитания, либо какое-то иное существо достойно почитания, а высшее – нет. Но если мы представим себе Высшее существо злым и несправедливым, а какое-то могущественное подчинённое ему существо – справедливым, любящим и активно творящим добро, в наших глазах уважения и почитания будет заслуживать это существо, а Высшее существо мы осудим за его любовь к злу. Но осуждено оно будет за эту любовь, а как Высшее существо, оно по-прежнему будет заслуживать почитания.

Мысль и оценка сообразуются не с реальными предметами, но с понятиями. Неизвестно, есть ли Высшее существо, а если есть, любит ли оно зло, но из понятия такого существа, если оно любит зло, вытекает необходимость его осуждения независимо от того, существует ли оно реально. Из понятий и взаимоотношений между ними на логическом основании проистекает наше отношение к реальным предметам, отражением которых понятия являются. В случае Высшего существа, даже если оно злое, как и в отношении родителей, если они плохи, невидимым образом присутствует необходимость почитания на высшем, метафизическом основании. Мы в таком случае сожалели бы о том, что Высшее существо – источник зла для мира, в том числе для нас, но не могли бы противиться необходимости почтительного отношения к нему на том основании, что оно – причина мира и причина нас. Что Высшее существо необходимо почитать, неотделимо от его понятия, как неотделимо представление о необходимости почитания на метафизическом основании от понятия «родители», каким бы ни было их отношение к детям.

С логической необходимостью из того факта, что некто – родитель, следует лишь то, что у этого человека есть по меньшей мере один ребёнок. Предложение «Он отец, но у него никогда не было детей» противоречиво в себе. Но не противоречиво в себе предложение «Он отец, но он не заслуживает ни уважения, ни почитания, ни любви со стороны детей». Чем не элиминируется в данном случае необходимость почитания на метафизическом основании. Она неустранима дурными качествами родителей, предмет такого почитания – физическое и духовное начало, породившее самое высокое и таинственное, что для каждого есть в мире – его жизнь.

Наличие морального основания для поступка узнаётся особой способностью души. Оно, как и логическое основание, содержит в себе принуждение, но не логического характера. Не следуя такому принуждению, мы совершаем ошибку, но не логическую. Это ошибка в поведении, её можно назвать «ошибкой неследования моральному велению». Но если логические ошибки легко обнаруживаются, поскольку законы логики известны и для всех одинаковы, ошибка неследования моральному велению узнаётся не всегда. Не потому, что законы морали для всех неодинаковы – они так же одинаковы для всех, как и логические законы, но потому, что в конкретном случае, возможно, имеют место обстоятельства, которые другим неизвестны, а данному человеку известны, и они-то и склонили его к его поступку. Исходя из того, что им известно, другие осуждают поведение этого человека справедливо. Но и он ведёт себя правильно, исходя из того, что известно ему.

Осознание необходимости морально должного поведения – в нашем случае почитания родителей – может вызвать постоянную склонность к такому поведению. В результате почитание родителей станет формой поведения, проистекающей исключительно из чувства долженствования. Задача философа состоит не в том, чтобы наставлениями побуждать человека вести себя сообразно с моральным долгом, но в том, чтобы открыть ему наличие такого долга, после чего человек сам выберет для себя, как ему поступить. Достойный сделает выбор в пользу достойного поступка, недостойный выберет недостойный поступок, осознавая это.

Можно описать человеку, задумавшему совершить дурной поступок, его ситуацию таким образом, что он откажется от задуманного поступка по моральным мотивам, либо обратить его внимание на отрицательные последствия такого поступка для него. Во втором случае он не совершит поступок, следуя внеморальному принуждению; в первом – подчиняясь моральному велению. Но моральным мотивам следуют не с необходимостью. Даже если удаётся пробудить в душе человека моральные мотивы, он может не последовать им: моральный закон не предполагает необходимости действия.

Повелительными предложениями можно побудить к действию, но не к моральному действию. Этика могла бы иметь своим предметом исключительно модальные предложения типа «Должно поступать так-то и так-то», содержащие повеление имплицитно. Такие предложения, как и предложения в повелительной форме, не предполагают необходимости следования им. Невозможно только предписаниями побудить человека к поведению, сообразному с долгом. Есть способы принудить человека к поступку; но такой поступок не будет моральным. Но невозможны вербальные прескрипции, обладающие принудительной силой в такой мере, что им невозможно противостоять. Предложению «Почитай родителей» истинность не присуща как повелительному предложению, а предложению «Ты должен почитать родителей» она не присуща как модальному предложению. Оттого, что мы заменим повелительные предложения на модальные, ничто не изменится в непринудительном характере моральных максим.

Истинно ли предложение «Если ты не убьёшь этого человека, он убьёт тебя», знать невозможно, но оно с необходимостью побуждает к действию. Ясно, как поступит человек, поставленный перед таким выбором. Он принуждается к своему поступку не моральным законом, но опасением за свою жизнь. Убивающий того, кто хочет его убить, не поступает нравственно или безнравственно, он поступает, как он должен поступить, но это «должен» иного, не нравственного порядка, оно не имеет отношения к моральному закону. Человек, возвращающий взятые взаймы деньги, тоже поступает, как он должен, но в этом случае мы имеем дело с поступком, проистекающим из морального закона и сообразным с ним. Когда моральные основания для поступка есть, но они не осознаются, человека можно подвести к пониманию необходимости поступка описанием обстоятельств дела. Цель в этом случае – побудить его к поступку, ближайшая цель – вызвать в его душе моральное веление, которое достаточно сильно, чтобы вытеснить другие побудительные мотивы.

По Канту, моральный закон проявляет себя через требование «непременно следует поступать определённым образом»[17]17
  Иммануил Кант. Критика практического разума. Соч. в шести томах. М. 1965. Т. 4(1). С. 347.


[Закрыть] и воспринимается как безусловное веление. Это требование, выступая как основание нравственного поведения, само не сводимо к какому-либо основанию. Но именно для требования почитать родителей возможно обоснование. Это требование сводимо к принципу «За добро надлежит воздавать добром». Если поведение родителей сообразно с родительским долгом, поведение детей должно быть сообразно с сыновним и дочерним долгом. Должное поведение детей по отношению к родителям есть воздаяние добром за добро, заботой за заботу. Выполнение сыновнего и дочернего долга – это лишь возвращение детьми родителям того, что они сами получили от них. Это единственное из требований Декалога, которое сводимо к достаточному основанию. Справедливость общего принципа «За добро воздавай добром» никем не оспаривается. Он невыводим из опыта; напротив, опыт и отношения с другими людьми определяются этим принципом. Он представляет собой одно из тех неэлиминируемых моральных оснований, на которых зиждется возможность одинаковых нравственных оценок и поступков и единой для всех нравственности. Не нужно убеждать человека поступать хорошо по отношению к тем, кто поступает хорошо по отношению к нему, и бесполезно было бы убеждать его в обратном – что нет такой необходимости. Тот факт, что есть случаи, когда, оказывая человеку услугу, мы настраиваем его против себя, не опровергает достоверность самого этого принципа. Если человеку неприятны услуги другого человека, он может не оказать ему ответную услугу, но этим не нарушается этот принцип, потому что оказанные услуги не были восприняты как добро. Порой с оказываемыми ему услугами для человека связано представление об унижении и зависимости от другого, что сводит на нет моральную ценность таких услуг.

Моисей требует почитать родителей не на логическом основании, которого нет в данном случае, и не на нравственном, но из соображений пользы, что обесценивает эту заповедь. В основании логических выводов лежат посылки, а в основании моральных поступков – мотивы. Это особый вид следования, когда из моральных мотивов следует действие. Действие вызывается комбинацией аргументов, которые должны быть соотнесены таким образом, чтобы моральное веление не только стало возможным, но и воплотилось в поступок. Возможно исследование логических отношений, но недоступно исследованию то отношение, когда аргументами порождается чувство долженствования, которое, в свою очередь, порождает поступок. Тут неясно, проистекает ли из морального веления поступок с необходимостью (и в этом случае он не морален) или человек совершает его из свободной воли. В этом случае он мог бы и не совершить его.

Всякое моральное предписание, если бы оно восходило к принципу воздаяния добром за добро, разделялось бы всеми с необходимостью, но из всех заповедей к этому принципу сводима только заповедь почитать родителей. Для других заповедей невозможно столь же бесспорное обоснование. Но они могут быть сведены к этому принципу опосредованно. Заповеди «Не кради», если говорится «Не кради у того, кто любит тебя», человек последует. Но тому же запрету не следуют, если он обосновывается аргументом, что таким поступком причиняется зло другому. В первом случае запрет сообразуется с моральным законом. Он затрагивает моральное сознание и совесть. И самому неразвитому человеку ясно, что поступая против интереса того, кто любит его, он поступает подло. Но когда человеку говорят, что своим поведением он причиняет зло другому, запрет не обосновывается. Таким же образом может быть подведено моральное основание под любое требование, даже под требование «Не убей». Если, например, человек замышляет убийство другого человека, который не однажды спасал ему жизнь, но ему это неизвестно, он откажется от своего замысла, если каким-то образом узнает об этом.

Со справедливостью требования почитать родителей согласны в том числе дети, не почитающие своих родителей. В их сознании уживаются две взаимоисключающие максимы: одну они разделяют, другой следуют. Первая: «Родителей следует почитать», вторая: «Мои родители не заслуживают почитания». Не почитающим своих недостойных почитания родителей детям нельзя ставить в вину, что они не воздают добром за добро – они в таком случае не воздают добром за зло, на что они имеют моральное право.

То, что положение «Обязанность детей – почитать родителей, выполняющих свой родительский долг» справедливо, подтверждается тем, что никакое другое предписание Декалога не разделяется столь единодушно. Другие предписания не сводимы ни к принципу воздаяния добром за добро, ни к какому-либо иному общему принципу, в том числе к золотому правилу, которому и в малой степени не присущ тот дух обязательности, который присущ принципу «За добро воздавай добром». Что за добро должно воздавать добром, подсказывают человеку и рассудок, и совесть. Не согласиться с этим положением невозможно, хотя возможно – против своей совести – не последовать ему. Что же касается золотого правила, то оно не содержит в себе морального принуждения. Локк справедливо замечает по поводу этого правила: «Великий принцип нравственности – „поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобою“ – больше восхваляется, чем соблюдается»[18]18
  Джон Локк. Опыт о человеческом разумении. Соч. в трех томах. М.: Мысль, 1985. Т. 1. С. 119.


[Закрыть]. В отличие от этого принципа, принцип «За добро воздавай добром» и восхваляется, и соблюдается. На этом принципе благополучие общества зиждется больше, чем на всяком другом, включая принцип «Люби ближнего, как самого себя», который для вида могут признавать, но которому не следуют. Не соблюдая должным образом прочие заповеди, каждый (если тому не препятствуют обстоятельства) без принуждения, по собственной воле соблюдает заповедь «Почитай родителей».

Десятая заповедь требует не желать чужого. Желать можно только того, чего не имеешь, и зачастую это чужое; невозможно желать своего. Понятие «чужое» трудноопределимо. Моисей не пользуется им. В полном виде десятая заповедь выглядит так: «Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего»[19]19
  Исх. 20:17.


[Закрыть]. Легко показать, что в строгом смысле слова у человека нет ничего своего. Даже его жизнь принадлежит не ему, она в руках Бога. И жена не принадлежит ему, она тоже дана ему Богом, и ему не было даже сказано, на какой срок. И его мысли не принадлежат ему. Человек имеет мысли, но не владеет ими. Так, расширяя значение понятия «чужое», мы можем сдвинуть всю парадигму взаимоотношений между нами и другими людьми. Значение этого понятия базируется на конвенциональном определении, которое для разных людей различно. Поэтому невозможно одинаковое следование этой заповеди для всех.

Реально такого феномена, как чужое, нет до его определения. Бессмысленно пытаться определить чужое, каково оно само по себе. Мы получим тавтологию: «Чужое – это то, что не принадлежит мне», и нужно будет определить, что значит «не принадлежать» кому-то. Но может иметь смысл спор – в духе прагматизма – о том, каким определением удобнее пользоваться. Это будет спор не о предмете, но о понятии. Человек узнает больше не о вещи, но о том, что он о ней думает и что о ней думают другие. Сущности вещи нет до того, как она выделена мыслью и ей дано имя. Мышление тут оказывается в порочном кругу: желая образовать понятие «чужое», оно должно отнести его к чему-то внешнему, к тому, что для человека чужое. Но как узнать чужое, не имея понятия о нём? Это понятие уже каким-то образом должно иметься в рассудке, но оно не может возникнуть до того, как мы понимаем, что такое чужое. Порочный круг тут состоит в том, что чтобы обладать понятием, человек уже должен знать, к какой из внешних вещей это понятие относится, но чтобы знать это, он уже должен обладать этим понятием.

Видя, что другой владеет тем, чем он желал бы владеть сам, человек скорее спросит себя «Почему это не моё?», чем скажет себе: «Это чужое, я не должен желать его». Оно должно перестать быть чужим и стать его; это желание человеку близко и понятно, а мысль, что он не должен желать вещь, которой владеет другой, не затрагивает его сознание глубоко. Желают не чужого, но вещи. Желая чужой жены, мужчина желает не чужой жены, но эту женщину. Он желал бы её и в том случае, если бы она не была чьей-то женой. Разбираемая заповедь не в меньшей степени, чем другие заповеди Декалога, несообразна с природой человека, которая из века в век проявляет себя, среди прочего, в том, что сильные отбирают у слабых то, что те имеют. Лишь редко такие поступки сопровождаются угрызениями совести, тем более что слабые, становясь сильными, ведут себя так же.

Рационально обосновать требование не желать чужого невозможно. Никто не хочет, чтобы другой завладел его имуществом, но из этого не следует, что никто не должен хотеть завладеть имуществом другого. Естественны и совместимы с природой человека оба желания: желание владеющего имуществом не потерять его и желание другого завладеть его имуществом. Заповедь «Не желай чужого» основана на присущем всем желании – никто не должен желать моего. Если бы не было опасения, что другой может завладеть моим, не было бы основания для этой заповеди. Она несовместима с естественным желанием человека обладать той вещью, которой обладает другой, если эта вещь представляет для него ценность. Зависть проявляет себя через это желание. Являясь сильным движущим мотивом поведения, зависть поэтому – одно из важнейших чувств человека, и необязательно и не в любом случае это чувство заслуживает осуждения.

Что касается моральной сущности требования не желать чужого, оно может быть как справедливым, так и несправедливым, как может быть справедливым и несправедливым противоположное требование – желай чужого. Само по себе, безотносительно к обстоятельствам, желание чужого не морально и не аморально. Можно отобрать хлеб у голодного ребёнка, чтобы насытиться самому, а можно отдать ему свой хлеб. Взять чужое в этом случае – поступок аморальный, а отдать своё – моральный. Если отбирается хлеб в пользу голодающих у хлебного торговца, заблаговременно накопившего запасы, чтобы в благоприятный момент нажиться на беде других, кто осудит такие меры? В этом случае желание чужого сообразно с моральным велением. Но возникает вопрос – насколько в данном случае собственность по праву принадлежит её обладателю, не является ли она, сообразно изменившимся обстоятельствам, общим достоянием?

Если бы желание чужого было всегда аморально, эта заповедь признавалась бы и соблюдалась – в меру возможности – всеми. Но моральный закон не обязывает к её соблюдению. В тех случаях, когда имущество нажито неправедным путём, сообразно с должным может быть прямо противоположное требование – желай чужого. Способность желать чужого и неприемлемость для каждого такой ситуации, когда другие желают того, чем владеет он, составляют неэлиминируемые основания отношения к своему и чужому. Этим основаниям противостоит моральный закон. Человек способен, побуждаемый чувством справедливости, воздержаться от желания чужого и даже поделиться с другим своим.

Составивший своё состояние нечестным путём так же не желает лишиться его, как заработавший своё состояние собственным трудом. С украденным золотом расстаются так же неохотно, как с приобретённым законно. Желающему отнять у другого человека принадлежащую тому вещь, на первый взгляд, безразлично, каким путём он приобретена. Но если она приобретена нечестным путём, на его стороне моральный аргумент – «эта вещь принадлежит ему незаконно». Так вор подводит под свои действия моральное основание: «он украл». Если состояние приобретено добросовестным трудом, его владелец окружается особой аурой в общественном мнении: его уважают, а тех, кому состояние досталось случайно или незаслуженно, презирают. Лишить последних их состояния и лишить первого человека его состояния – очевидно нравственно неравноценные поступки.

В затруднительной ситуации оказывается философ-моралист, когда желание завладеть чужим справедливо. Это один из существенных недостатков Декалога – что отрицательное моральное содержание приписывается поступку на основании значения его понятия. Поступок при этом осуждается до того, как известны его обстоятельства. Но общее значение понятия лишь приблизительно передаёт содержание поступка, поэтому не может быть единой моральной оценки для всех поступков данного рода. Возможно, пересмотрев традиционное отношение к запрещаемым в Декалоге поступкам, поделить их на аморальные и моральные сообразно обстоятельствам. В результате запреты «Не убей», «Не укради», «Не желай чужого» получат такой вид: «Не убей и не укради, если это не сообразно с моральным законом, и убей и укради, если это сообразно с моральным законом; не желай чужого, если это не сообразно с моральным законом, и желай чужого, если это сообразно с моральным законом». Но в такого рода предписаниях нет надобности, поскольку человек всегда сообразует свои действия с моральным законом – в той мере, в какой это для него возможно.

В основании большинства поступков лежит желание, но желанию могут противостоять причины, препятствующие его выполнению. Желание обладать чужим может быть побеждено страхом наказания либо моральными соображениями. В эпоху развитых правовых отношений требование не желать чужого адекватно требованию не нарушать право другого на собственность. Человек не всегда ведёт себя аморально, отбирая чужую собственность, но он всегда нарушает при этом право другого. Довести последнее положение до общего сознания труднее, чем довести до него общепонятное «Не желай чужого». Это правовое по своей сути требование не восходит к моральным основаниям; из морального закона проистекает и противоположное требование – желай чужого, если это справедливо.

Замечательно, что Моисеев Бог не требует от иудеев соблюдать эту заповедь в отношении иноплеменников. В этом случае, напротив, позволено желать чужого, и Бог даже готов оказать своему народу в этом деле необходимую поддержку.

«…введёт тебя Господь, Бог твой, в ту землю, которую Он клялся отцам твоим, Аврааму, Исааку и Иакову, дать тебе с большими и хорошими городами, которых ты не строил, и с домами, наполненными всяким добром, которых ты не наполнял, и с колодезями, высеченными из камня, которых ты не высекал, с виноградниками и маслинами, которых ты не садил, и будешь есть и насыщаться»[20]20
  Втор. 6:11.


[Закрыть].

Мы имеем тут дело с поведением, прямо противоположным предписанному заповедью. Желание чужого поэтически идеализируется, как и жизнь в изобилии и праздности за счёт другого. Что это: противоречие в мышлении Моисея? Нет, а именно по двум причинам. Ненарушение права другого на собственность не абсолютизируется Моисеем. Сфера действия морального закона ограничивается им пределами той этнической группы, к которой он принадлежит сам. В таком своеобразном толковании морали Моисеем часто видят проявление эгоизма иудеев; но иудеи как народ были не более и не менее эгоистичны, чем другие народы, с одной разницей: их эгоизм закреплён в их религиозном сознании, он провозглашён открыто в ригорозной форме в их религиозном законодательстве.

Если вещь, которая нам нравится, принадлежит незнакомому нам человеку, легко желать её, но трудно желать ту же вещь, если она принадлежит близкому нам человеку. В таких случаях желание подавляется сознательным усилием воли. Каждый разделяет своё окружение по основанию «свой – чужой». К своим иное отношение. Тут действителен принцип «Не желай чужого», в отношении чужих скорее действителен принцип «Допустимо желать чужого». Моисей кладёт этот принцип в основание морали иудеев, но в таком виде он лежит и в основании всеобщей естественной морали. На заре истории для всех народностей и племён посягательство на имущество и жизнь выходцев из других народов или племён было делом доблестным, почти моральной обязанностью. И поныне захват чужой собственности воспринимается нередко как поведение непредосудительное, но посягательство на собственность ближнего в пределах своего клана или общественной группы осуждается и наказывается. Не только отдельные люди нарушают заповедь «Не желай чужого», если наказание за это не следует или оно не неотвратимо, но и государства. В античных и средневековых войнах открыто провозглашаемой желанной целью был захват чужой собственности и территории. В наше время несколько изменилось содержание целей, а потому и характер войн. Войны стали менее прибыльны для воинов; мародёрство осуждается. Моральное чувство часто молчит в тех случаях, когда подвергается нападению и разграблению чужой народ, но оно пробуждается и заявляет о себе своеобразным патриотизмом, когда имеет место посягательство на интересы выходцев из твоего народа или твоего клана. Такова одна из причин возможности такой ситуации, когда посягательство на чужое не вызывает морального протеста.

Другая причина сводима к наличию аполлонического и дионисического начал в человеке, чтобы воспользоваться этим выражением Ницше. Желание порядка и гармонии уживается в человеке с желанием бунта и разрушения. Порядок претит свободолюбивому, такой человек хочет быть свободным и от порядка. Устоявшаяся гармония, ставшая привычной, не питающая чувства и воображение, в какой-то момент оказывается враждебной живому чувству жизни, и это чувство вырывается из души, сметая на своём пути всё и сокрушая порядок и гармонию. Но и состояние ничем не ограниченной свободы и хаоса может наскучить и стать непереносимым, и душа вновь устремится к порядку и гармонии. Между этими двумя началами и мечется дух, не находя окончательно того, что он ищет. Обладание, если это состояние продолжительное, оборачивается привыканием к тому, что имеешь. Наличие морального закона, задающего ориентиры, воспринимается как благо; но это благо враждебно свободе – другому благу, не менее ценному для каждого. И дух попеременно склоняется на сторону то одного, то другого блага. Неукоснительное следование диктату морального закона так же невыносимо для человека, как состояние беззакония, сопутствующее неограниченной свободе.