Текст книги "Десять заповедей"

Есть ли Бог, с достоверностью неизвестно; есть извечное желание знать, есть ли Он, это известно с достоверностью. И есть понятие «Бог». Всё, что о Боге известно, заключено в этом понятии. Оно неопределённо и противоречиво. Но больше человек ничем не располагает, никаким иным знанием о Боге, только этим понятием, которое он сам же и придумал. Немыслимо, что это понятие может быть адекватно своему предмету.

Философ не поможет тут человеку. Бог сам мог бы помочь, но не делает этого. А если верен постулат, что Ему до человека нет дела, то и странно было бы, что Он человеку ни в каком другом деле помогать не хочет, а в этом бы захотел. Чего ждать и на что надеяться человеку? На новые открытия своей мысли? Но если и есть истина в его мыслях, как узнать её? «Бог есть». «Бога нет». Только одно из этих утверждений истинно, и только одно и нужно знать человеку. Какое? Переходя логически от одной мысли к другой, рассудок ищет ответы на свой самый великий вопрос в законах собственного мышления, в законах логики. Но какие несовместимые вещи – Бог и законы логики! Открыла ли логика когда-либо хоть что-то живое, реальное?

Разум заключён в свои границы, его понятия порождены им же, они не предмет и даже не отражение предмета, а мысль о нём. Размышляя, как он полагает, о Боге, человек размышляет лишь о мысли, порождённой его же мышлением. Всякое понятие о Боге есть мысль. Даже исчерпав все свои возможности, рассудок не выйдет за пределы законов логики и своей способности мышления. К какому выводу его приведёт этот путь, такой он и примет. Но этим путём он не придёт к живому Богу. Человек, спрашивая себя, каков Бог, подобен слепому, который спрашивает себя, как выглядит предмет, который ему недоступно видеть. В само понятие «выглядит» он вкладывает иной смысл, чем зрячий. Непонятно даже, какой смысл он в него вкладывает. Этого он нам так же не сможет объяснить, как мы не сможем объяснить ему, какой смысл мы вкладываем в это понятие. Не будучи способным знать ни об одной, даже о самой ничтожной вещи, какова она сама по себе, человек хочет знать, каков Бог (!) сам по себе. Никогда человеку не постичь рассудком Высшее существо. Или всё же скажем «Высшую сущность»?

Разбираясь в ответах, которые дают философы и богословы по рассматриваемому предмету, поражаешься их разнообразию, хотя именно разнообразия здесь не должно было бы быть. Но люди различны; от этих различий проистекают различия в религиозных представлениях. Простому человеку Бог важен как опора для души, а не как отвлечённое Первоначало. Гораздо лучшая опора для души – когда верят не в одного, но во многих богов, как их ни называй. Простому человеку трудно провести различие между Первоначалом и теми началами, что рангом ниже. Что святой не может быть Первоначалом, для него не так важно. Важно для него, о чём можно попросить святого. Многобожие больше соответствует целям и надеждам простого человека. Если поклоны бить сразу многим, можно и на результат надеяться на лучший. Чем больше их, кого просишь, тем скорее будешь услышан – так мыслит простой человек. Иное отношение к Богу у философа. Он не просит Его, а если просит, то о другом, о чём даже философу просить не зазорно. Он в Боге принцип ищет, объединяющий в себе всё. У философа свои цели и основания для веры в Бога, и вопросы у него к Нему иные – высокие, духовные. Потому и творят они себе разных богов – человек толпы и философ. А причина опять же – внутри человека. В каждом берёт начало его бог; только того бога каждый и может знать, которого он сам сотворил себе. А похож ли его бог на Того, не им сотворённого – вообще не сотворённого, – этого человеку не узнать никогда.

Правда может быть нежеланна. Следует ли стремиться к такой правде? Поставив этот вопрос, мы ставим и другой: всегда ли правда – добро? Правда узнаётся не по тому, что её делает добром, но по тому, что её делает правдой. После этого она узнаётся как правда-добро или правда-зло. От меня требуют не лгать, не объясняя, почему это плохо, не объясняя даже смысл этого понятия. Если лгать – это говорить не то, что человек думает, или говорить не всё, что он думает, то каждый человек – лжец. Неслучайно это моральное предписание было объектом критики философов чаще, чем все другие. Не предпочтительнее ли по прагматическим соображениям заменить его на противоположное – лги? Но к чему такая замена, если в результате ничего не изменится и по-прежнему лишь в ничтожном числе случаев будут следовать заповеди известной и ставшей привычной, а в остальных случаях будут лгать? То есть этой заповеди все же следуют? На каком основании?

Принцип «не лги» предполагает, что лгать нельзя никогда. Но в жизни следуют принципу «лгать и недопустимо, и допустимо, а порой необходимо и похвально». Всё же философы и богословы учат тому, что противоречит их собственным наблюдениям: лгать всегда аморально. Показательна в этом смысле статья Канта «О мнимом праве лгать из человеколюбия», вызвавшая в своё время – и продолжающая вызывать – споры. Если доказано или очевидно, что ложь в каком-то случае предпочтительнее правды, в том числе и для того, кому лгут, лгать плохо только по моральным соображениям. Но может ли быть убедительна заповедь, в пользу которой говорят моральные соображения, если против неё говорят соображения прагматические? Каким соображениям тут следовать?

«Есть ложь во спасение». Во спасение своё или ближнего? Это два разных рода лжи. Но ложь во спасение ближнего также должна быть сообразна с моральным законом. В этом она не отличается от лжи, служащей собственному спасению. Ложь, которая вовсе не служит чьему-то благу, бессмысленна. Причина лжи – всегда благо, доставляемое ложью. Но то, что благо для лжеца, почти неизбежно зло для того, кому лгут. Лишь в редких случаях ложь является благом для человека, которому лгут. В таких случаях не солгать может быть неразумно и аморально. Последним основанием, по которому должно производиться деление на ложь допустимую и недопустимую, остаётся моральный закон.

Кажущийся неразрешимым конфликт между долгом правдивости и склонностью к нарушению этого долга разрешается легко, если подойти к нему как к семантической проблеме. Каждый знает, что мешает ему лгать. Лгать – особенно людям, которых мы уважаем и которые уважают нас – мешает особое внутреннее чувство; но лучше назвать его особым состоянием духа. Когда человека под пыткой заставляют оговорить дорогого ему человека, каких мучительных усилий стоит ему его ложь! Солгав, он испытывает новую боль: муки совести. Эта боль долговременная, в иных случаях от неё нет избавления до смерти. Абсурдно говорить человеку, которого пытают: «Не лги, не оговаривай ближнего». Если он выдержит пытки и не солжёт, последует ли он заповеди или внутреннему велению, которое окажется в данном случае даже сильнее боли пытки? Но вот что замечательно: он готов выдержать боль пытки, чтобы не солгать, а в других случаях ложь даётся ему легко, и он лжёт, не моргнув глазом. Тут тем же именем обозначаются разные состояния духа. То состояние духа, когда человеку трудно солгать, не идентично тому, когда он лжёт с лёгкостью. В обоих случаях высказывается суждение, не соответствующее положению дел, но только в первом случае имеет место осознанное неследование морально должному. Ложь – феномен более сложный, чем неправда, он несводим к высказыванию ложного суждения.

Есть ложь и похвальная, и низменная. Скрыть от умирающей старой женщины, что её сына постигло несчастье, нравственно. Осуждают не за высказывание ложного предложения, если в таком случае никому не причиняется вред, но за низменную ложь. Чем больший вред причиняется другому, тем более ложь аморальна. Ценность и моральный характер поступка определяются не его внешними признаками, но результатом для другого человека. Если ложь – благо для того, кому лгут, запрещать лгать абсурдно. Ложь выделяют из других феноменов прежде всего на основании внешних признаков. Они бросаются в глаза в первую очередь: человек говорит да, хотя следует сказать нет. Но намеренно высказанная ложь либо имеет отрицательные последствия для другого человека, либо нет, либо даже имеет для него положительные последствия. Учитывая это, логично было бы выделить три вида лжи и обозначить каждый особым именем. Либо, отвлёкшись от внешних признаков как несущественных, нужно исходить только из внутреннего чувства, которым сопровождается высказывание ложного предложения. Лгать тем труднее, чем более близок нам человек и чем большее зло мы навлекаем на него своей ложью. В какой-то момент мы почувствуем, что не можем солгать, и скажем правду, даже если поступим при этом против собственного интереса. Делением на ложные высказывания и ложь можно морально допустимые ложные высказывания отделить от морально недопустимых. И тем, и другим присущ признак «не соответствует положению дел», но только во втором случае человек лжёт.

Необходимый признак лжи – суждение не соответствует положению дел и высказывающий его знает это. Но этого признака недостаточно, чтобы считать поступок – высказывание такого суждения – аморальным. Следует считать ложью либо всякое высказывание, не соответствующее положению дел, либо только такое, когда другому этим высказыванием причиняется зло. В этом случае «другому причиняется зло» составляет обязательный признак лжи. Высказыванию должны быть присущи оба признака, чтобы оно могло считаться ложью. Если оно соответствует положению дел, но при этом причиняется зло другому, оно не ложь; но если оно не соответствует положению дел, но при этом не причиняется зло другому, оно не ложь, но лишь ложное высказывание.

Но это субъективный и произвольный критерий, его можно признавать или нет. Кроме того, непросто установить, причиняется ли высказыванием зло другому и существенно ли зло; если ложь безобидна, вновь возникает вопрос, ложь ли такое высказывание. Этот вопрос возникает и в том случае, если зло, причиняемое другому, очевидно велико, но не причинив его, мы причиним ещё большее зло этому или другому человеку или себе. Ложь всегда благо для того, кто лжёт, иначе бы не было лжецов. Это делает ещё более трудноразрешимым вопрос, в каком случае высказывание ложь и всегда ли недопустимо лгать.

Если человек, солгав ради блага другого, причиняет зло себе, нравственно ли он поступает по отношению к себе? Обязан ли человек быть нравственным по отношению к себе? Безнравственное поведение по отношению к самому себе невозможно; стало быть, невозможно и нравственное. Кант, правда, полагает, что самоубийца поступает безнравственно, поскольку, лишая себя жизни, он нарушает свой долг по отношению к самому себе, состоящий для него в том, чтобы заботиться о своём счастье. Но, не говоря уже о том, что счастье для самоубийцы состоит как раз в том, чтобы умереть, даже если есть такой феномен, как долг по отношению к самому себе, очевидно, что не то же самое – нарушить долг по отношению к другому или по отношению к себе. В первом случае поступок аморален, во втором – нет.

Цель и назначение нравственности – благо другого. По отношению к себе человек ведёт себя не нравственно или безнравственно, но следуя принципу «выбирай лучшее». Этот принцип не нравствен и не безнравствен, он морально нейтрален. По отношению к другому человек ведёт себя либо как эгоист, либо нравственно. Но и во втором случае его отношение к другому не свободно от эгоизма: поступок, сообразный с моральным законом, приносит моральное удовлетворение. Он лишь менее эгоистичен, чем в том случае, когда он безнравствен.

Невозможно достоверное знание о том, кому ложным высказыванием причиняется зло и в какой мере, поэтому нет объективного критерия, позволяющего надёжно различать между ложью и ложным высказыванием. Остаётся положиться на свидетельство интуиции. Но интуиция не подсказывает, когда высказывание – ложь; она лишь подсказывает, когда высказывание аморально, а считать ли его ложью, человек должен решить сам. Поскольку моральная оценка поступка может быть верна только при знании всех его обстоятельств, а такое знание невозможно, объективно верная моральная оценка поступка невозможна в принципе. Но это не мешает оценкам всех людей в большинстве случаев совпадать. В чём причина такого единодушия, вопрос особый. В любом случае это свидетельство того, что согласие всех при оценке поступка возможно.

Кант полагает, что не должно лгать даже бандиту, преследующему свою жертву, если мы знаем, где она укрылась. Несомненно, лгать даже бандиту безнравственно; но более безнравственно не солгать ему. Ложь морально допустима в тех случаях, когда не солгать безнравственнее, чем солгать. Логический закон тождества требует, чтобы с понятием всегда связывалось то же значение. Но ни один логический закон не нарушается так часто, как этот. Он не может соблюдаться строго уже потому, что значения понятий неопределённы. Из того, что два суждения утверждают противоположное, не с необходимостью следует истинность одного и ложность другого. В зависимости от того, как мы определим понятие «ложь», о человеке, который скрывает от умирающей старой женщины, что её сына постигло несчастье, можно с одинаковым основанием утверждать, что он лжёт и что он не лжёт. Если принять, что лжёт тот, кто утверждает нечто, что не соответствует положению дел, то человек, утаивающий от умирающей женщины, что её сына постигло несчастье, лжёт. Тем не менее мы одобрим его поведение и осудим этого человека, если он скажет правду. Если же считать, что лжёт только тот, кто говорит неправду в низменных целях, то этот человек не лжёт.

Но положим, что он лжёт. В этом случае поступок морально положителен по сущности, хотя его имени присуще отрицательное коннотативное значение. Чтобы разрешить это противоречие, нужно изменить коннотативное значение понятия «ложь» на положительное. Но негативное коннотативное значение понятий конституируется в опыте, оно сводимо к объективным причинам и не может быть по нашему желанию заменено на противоположное. Но мы можем произвольно решить пользоваться словом «ложь» для обозначения аморальных поступков, а выражением «ложное высказывание» для обозначения морально-нейтральных поступков, когда высказывание не соответствует действительности, но при этом никому не причиняется вред.

Как узнаёт человек, что он лжёт? Но гораздо важнее вопрос, как узнаёт человек, что лгать нельзя. Один человек не посмеет солгать, другой в той же ситуации солжёт. Ещё удивительнее, что человек, не посмевший солгать в первом случае, солжёт во втором, а второй человек не посмеет солгать во втором случае, и так же дело обстоит с соблюдением всех моральных требований. От меня могут потребовать в двух случаях ложного высказывания. В одном случае я с лёгкостью выполню требование, в другом внутренний голос скажет мне «не лги». «Отчего ты молчишь? – спросят меня. – Ты только что солгал, а теперь решил надеть на себя личину честного человека?» «Нет, – возражу я. – Моё первое высказывание не было для меня ложью, потому-то оно и далось мне так легко. Но сказать во втором случае то, что вы хотите от меня услышать, для меня значит солгать, поэтому я промолчу».

Если ложное высказывание не сопровождается голосом совести «не лги», человек вправе считать, что он не лжёт или что его ложь безобидна. Если считать ложью всякое высказывание, не соответствующее действительности, все люди большую часть своей жизни лгут – в большинстве случаев неосознанно. Когда выбирают себе невесту, заранее представляют себе, какими признаками она должна обладать. Выбирают не из невест, но из женщин, одной из которых предстоит стать невестой. Мужчине не скажут: вот четыре невесты, выбирай ту, на которой ты хочешь жениться. Ему скажут: вот четыре женщины, выбери себе из них невесту. Его невестой станет та женщина, которой он скажет: «С тобой я хочу связать свою жизнь!». То же самое имеет место при определении феномена «ложь». Человек не может знать, какой из данных феноменов – ложь, потому что ложью один из них станет в результате его выбора. Нужно сотворить ложь – словом, именем. Ложное высказывание становится ложью объективно после того, как за ним закрепляется это имя.

Универсальное определение для понятия «ложь» невозможно. Определение должно подходить к достаточно большому количеству случаев, поэтому оно изначально не может быть строгим. В чём-то оно будет спорным. Но только такое универсальное определение и представляло бы собой критерий лжи. Это был бы рассудочный критерий. Именно такой критерий невозможен. Невозможно вызвать реакцию неприятия лжи словом «ложь», но возможно вызвать такую реакцию описанием обстоятельств поступка. «Лжец в момент, когда он лгал, знал, что высказываемое им предложение ложно; он знал, что последствия для того, кому он лжёт, будут тяжелы; но ему это было безразлично, на первом месте для него стояла его выгода». Объясняя человеку таким образом, что такое ложь, мы в конце концов добьёмся того, что он воскликнет: «Теперь я знаю, что такое ложь, и знаю: ложь отвратительна!». То есть нам удалось получить рассудочный критерий того, что есть ложь? Нет. Нам удалось описанием конкретного поступка вызвать у нашего собеседника морально однозначную реакцию. Но это не было описание лжи как таковой. Но только такое описание и представляло бы собой критерий лжи.

Поскольку ложь воспринимается моральным сознанием как недостойный поступок, требование «не лги» бессмысленно. «Я сам знаю, что лгать недопустимо, и по возможности стараюсь не лгать», – скажет каждый. «Но вчера ты солгал!» «То была не ложь; то было ложное высказывание. Но я солгал позавчера, и с тех пор меня мучит совесть». Кто не испытывает чувства стыда за свои высказывания, тот не лжёт – например, авторы сказок. То, что Красной Шапочки не было, правда. А то, что она была, не ложь. Ложь то, что Красная Шапочка была безобразна и у неё был скверный характер. Такое описание Красной Шапочки вызовет возмущение у любящих эту сказку. «Это ложь!» – скажут они, и будут правы.

Я лжец или не лжец для себя в зависимости от того, определяю ли я свой поступок как ложь. Но я не свободен в выборе определения. В этом случае каждый мог бы по желанию вызывать или подавлять в себе отвращение к поступку, называя или не называя его «ложью». Я определяю поступок как ложь, если он вызывает у меня чувство неприятия, а влиять на своё чувство неприятия, вызывая или подавляя его по своей воле, я не могу. При этом мой поступок может не вызывать чувства неприятия у других, но для меня он и в этом случае будет ложью. Мыслим и такой случай: мой поступок возмущает всех, кроме меня. В этом случае он для меня – высказывание, не соответствующее действительности, а для других – ложь. Мне предлагают два определения лжи – какое я выберу? «Ложь – это высказывание, не соответствующее действительности и вызывающее всеобщее неприятие» или «Это высказывание, не соответствующее действительности и вызывающее твоё неприятие». Мне ближе и имеет большее значение для меня моё мнение. Я мог бы заключить из этого: следуй только твоим собственным критериям. Но это требование бессмысленно: иное поведение для человека невозможно.

Есть похвальная ложь, за которую другие благодарны человеку, и дурная правда, за которую все его осудят. В тех случаях, когда безнравственна правда, лгать нравственно. Безнравственно выдать человека, замыслившего свергнуть тирана, на пытки. Нравственно скрыть его замысел, солгать. Но ведь сказано: «Не лги!». Как поступит добропорядочный христианин в таком случае? Если ему дорога нравственность, он солжёт тирану: «Не было заговора против тебя!». После чего он оправдается перед собой: «То была не ложь, а высказывание, не соответствующее действительности». Ложь, убийство, воровство и прелюбодеяние плохи не сами по себе, но только если они воспринимаются как аморальные по сущности. Требование не совершать аморальные поступки бессмысленно, поскольку они и без того не совершаются в силу их неприятия, а если совершаются, то только под давлением обстоятельств и против желания. Отвращение к аморальному поступку может быть так велико, что человек не совершит его, даже если от этого будут зависеть его счастье или его жизнь.

От человека требуют не лгать независимо от того, будет ли вред для другого от его лжи ничтожен или велик, и даже в том случае, если от неё ни для кого не будет вреда или даже будет польза для того, кому лгут. Но не вербальные предписания, как показывает жизнь, определяют поведение каждого, но моральное чувство и осознание морального или аморального характера поступка. Вербальные предписания сами по себе не вызывают желания следовать им. Человек не стал благодаря заповедям более нравствен. Как и до Моисея, признаются и принимаются лишь те моральные требования, которые диктуются собственной совестью.

Критерий «Ложью является всякое ложное высказывание, вредящее другому», нужно отвергнуть. Ложью делает высказывание его аморальный характер, а не то, что оно вредит другому. Ложное высказывание, вредящее негодяю, может быть умело применённой против него хитростью и одобряется нашим моральным сознанием. Я солгал, рассказав тирану, что заговора против него не было. Я совершил высокоморальный поступок, опасный для моей жизни. Моему примеру философы призовут следовать других, не замечая, что учат их лгать. Один лжёт и поступает аморально; другой лжёт, но его поступок прославляется как достойный подражания. Один убивает и приговаривается справедливо к каторжным работам. Другой убивает и провозглашается справедливо героем нации. А если бы он не убил, может быть, было бы справедливо приговорить его к каторжным работам. Реакция на поступок, обстоятельства которого неизвестны, может быть морально верной только случайно: сын убил отца, отец убил сына, сын украл у отца, сын солгал отцу, муж тайком изменяет жене и тому подобное. Можно привести сколько угодно примеров, когда такие поступки, хотя они противоречат принятым моральным нормам, высокоморальны по своей сущности. Для этого достаточно примыслить к ним обстоятельства, делающие их таковыми.

Благодаря различию обстоятельств то же действие может восприниматься как моральное либо как аморальное. Таков главный посыл ситуативной этики. Но что значит то же самое действие? Может ли действие при различных обстоятельствах быть одинаковым? Именно обстоятельства определяют моральное содержание поступка, делают его моральным или аморальным. Два действия одинаковы, если одинаковы все обстоятельства, определяющие их. Такие действия невозможны. Но даже если бы они были возможны, невозможно было бы установить их одинаковость. В принципе неопределимо, имеет ли место то же самое действие, если действия внешне одинаковы. Понятие «тот же самый» относится к видимым признакам поступка. Но главное для правильной моральной оценки поступка то, что невидимо – его мотивы и причины. Никто не назовёт два поступка одинаковыми, если они внешне неразличимы, но различаются мотивами. Аморальный поступок может сделать того, по отношению к кому он совершается, счастливым, и всё же он будет аморален, например, если кто-то подарит другому человеку вещь, нужную тому, но не нужную ему самому. Если он не скажет при этом, что вещь ему не нужна, он поступит как обманщик.

Есть много видов лжи: ложью являются почти все виды рекламы, большая часть заявлений политиков и тому подобное. Есть отвратительная и безобидная, вредная и полезная ложь. Всякий поступок, если он имеет целью достижение личного блага посредством причинения ущерба другому, аморален. Даже если нет такой цели, поступок может быть аморален. Аморальны не только лесть или оговор, унижение другого или пренебрежение его интересом, аморальным может быть всякое действие: смех и молчание, грубый взгляд и нежный взгляд, грубое слово и нежное слово. Неподобающими проявлениями радости или печали можно восстановить против себя общественное мнение так же, как бесспорно аморальными действиями. Традиционно предосудительные действия при иных обстоятельствах непредосудительны, а опять же, при иных обстоятельствах на них укажут как на образец, достойный подражания. Смех на похоронах неуместен, а на свадьбе уместен; печаль уместна на похоронах, но не на свадьбе. Нежные взгляды уместны между любящими, но неуместен нежный взгляд на чужую жену. Отчего не запрещены в Декалоге смех, улыбки, песни и нежные взгляды, хотя эти действия могут быть так же аморальны, как те, что традиционно запрещаются моральным законом и общественным мнением? Что, впрочем, одно и то же, поскольку общественным мнением запрещаются только те поступки, которые запрещаются моральным законом. Нет поступков, которые аморальны во всех случаях. И нет таких поступков, которые не аморальны никогда. Не от внешних признаков, а от сущности поступка исходит зло. Абсурдно поэтому деление поступков на аморальные и моральные по внешним признакам. Моисеевым заповедям можно противопоставить как морально равноценные заповеди «Убей!», «Солги!», «Укради!» с добавлением: если это сообразно с моральным долгом.

Правда может быть хуже для того, кому её говорят, чем ложь. Заповедь «не лги» воспринимается как правило, сообразно которому ложь всегда плоха, а правда всегда хороша. Так же воспринимаются заповеди «Не укради» и «Не убий»: сообразно их смыслу, воровство и убийство всегда плохи, а воздержание от того и другого всегда хорошо, даже воздержание от убийства бандита, напавшего на тебя, когда другого способа спасти свою жизнь нет. Неизбежно возникают вопросы по поводу таких предписаний, которые церковь одобряет, не будучи в состоянии их обосновать. Да и не пристало человеку обосновывать то, что от Бога. Философ тут свободнее богослова; но убедительных ответов на возникающие вопросы не даёт и философия. Для человека остаётся один путь к морально верному поведению – следование собственному здравому смыслу и интуиции.