Текст книги "Быть русским художником"

Пейзаж[4]4
  Опубликовано: Любитель природы. Экологический сборник, 1996.


[Закрыть]

Я знаю одного довольно известного художника, который легко расправлялся с экзотическими пейзажами, будь то тропические заросли с кактусами и пальмами, огнедышащие вулканы Камчатки, пирамиды гор или причудливый урбанизм современных городов, но ни разу не изобразил березку! Это был мастеровитый художник, он смело пользовался цветом, остро видел, лихо рисовал, однако набора всех этих средств было недостаточно, чтобы передать неуловимую красоту и особую интонацию окружающего его с детства мира. И я подумал, что, может быть, березка является пробным камнем или своеобразным камертоном для многих художников России, берущихся за пейзаж.

Думая так, я вовсе не умаляю другие жанры живописи: портрет, натюрморт, картина или интерьер, в которых, кстати, часто присутствует пейзаж, но пейзаж, как самостоятельный жанр, в русском искусстве в большой степени обладает способностью соединить в себе музыку, поэзию, философию и передать самые сложные чувства и мысли.

Вероятно, я пристрастен и, безусловно, субъективен в своих рассуждениях, более того, эти мои размышления касаются только реалистического направления в искусстве, живые и неугасимые примеры которого без принуждения возникают в памяти любого человека, однажды побывавшего в Третьяковской галерее, Русском музее или в любом небольшом музее провинциальных городов России.

Почему в наше тревожное время я взялся говорить именно о пейзаже, а не о жанровой картине, которая лучше или яснее может выразить отношение художника к происходящим событиям? Прежде всего, делаю я это потому, что сам люблю пейзаж и отдаю ему предпочтение в своей живописи, а главное, потому, что убежден: именно сегодня мы нуждаемся в целебных свойствах искусства… А пейзаж обладает самыми разнообразными, таинственными средствами по пути исцеления. Потому что именно сейчас нам нужно уйти от временных страстей, причиной и объектом которых является сам человек, и обратиться к вечным истинам Божественного мира, частью которого нам следует себя осознать. Я употребил слово «Божественный» с большой буквы, потому что нет точнее и красивее по смыслу слова, выражающего высшую красоту и гармонию.

Вы обратили внимание, уважаемый читатель, на то, что, входя в лес, каждый из нас в какой-то мере становится художником, поэтом, певцом, писателем или композитором. Эта сопричастность с искусством происходит оттого, что вы ощущаете близость природы, одновременно ощущаете себя частью ее, а это и есть духовное творчество, когда рациональный взгляд на мир уступает место созерцанию храма природы.

Бог создал мир, художник создает образ мира… И если природа – образец гармонии и совершенства, то и художник, по-моему, должен стремиться к совершенству образа своего мира – а это и есть созидание.

Наверное, здесь я сильно расхожусь с теми художниками, для которых главная цель – самовыражение, а природа – это экспериментальная лаборатория. Гордыня художника в условиях искаженной системы ценностей, когда размыта граница добра и зла, пагубна. Разрушительные процессы все чаще становятся объектом искусства, а формы распада предстают критериями красоты. Как не вспомнить при такой подмене пророческого смысла слов Достоевского о спасительной миссии подлинной красоты.

Русская пейзажная живопись изначально содержала в себе эту красоту, потому что всех ее художников объединяло православное мировоззрение, а приверженность к реализму, как способу выражения, вовсе не означала стремления в точности перенести на холст реальный мир – это было стремление возвыситься до божественной красоты природы, создавая, отображая ее образ. Восторг перед природой, пожалуй, – основная отличительная черта русской пейзажной школы.

 
Но брезжил над нами
какой-то божественный свет,
какое-то легкое пламя,
которому имени нет.
 

(Георгий Адамович)

Для меня пейзажная живопись настолько слилась с поэзией, что я с трудом удерживаюсь от упоминания имен поэтов и художников, подтверждающих это единство.

«Мне не нужно ни богатой природы, ни великолепной композиции, ни эффектного освещения, никаких чудес, дайте мне хоть лужу грязную, да чтобы в ней правда была, поэзия, а поэзия во всем может быть, это дело художника…», – писал художнику А.А. Риццони Павел Михайлович Третьяков.

Россия – величайшее месторождение талантов. Я пришел к этому убеждению не только на основании всего того, что сделано нашими предшественниками, но и хорошо зная современное русское искусство и многих художников по всей России. Я имею в виду то искусство, которое узнается в лицо, как, скажем, китайское или французское, и которое, вопреки всем разрушительным процессам XX века, созидательно.

В пейзаже художник может выразить многие чувства, он обнажается перед зрителем, и всякая неискренность, поверхностность непростительны и столь очевидны, что вряд ли такое произведение переживет своего творца. Но уж если случится художнику, преодолев гравитацию мастерства, возвыситься до совершенства природы, – свершилось чудо, потому что природа и есть самый большой храм, всегда и для всех открытый.

Лорд[5]5
  Опубликовано: Любитель природы. Экологический сборник, 1998.


[Закрыть]

Нам нравилось ходить в ту сторону Борисоглеба, где стоял большой ухоженный дом лесника, у которого все лето до глубокой осени мы брали молоко.

То ли неожиданное для борисоглебского посада, разросшегося вокруг древнего монастыря, сплошь засаженного огородами, присутствие сосен в сочетании с верандами, то ли особый уют домов, подтверждаемый самим названием улицы – Дачная, – делали этот поход за молоком привлекательным. Даже когда теплые, светлые летние вечера сменились быстрыми прохладными сумерками и в полной темноте под зонтом приходилось перешагивать через лужи, мы с удовольствием отправлялись на самую окраину поселка, где за последним огоньком тусклой лампы над крыльцом лесничего дома начинался жутковатый мрак леса.

Казалось бы, неплохо отправляться в такой путь в сопровождении собаки, которая у нас есть, но мы никогда не брали нашего Брума с собой. Во-первых, это переполошило бы всех собак в округе и без того провожающих нас лаем, а во-вторых, наша собака из тех, что приносят гораздо больше хлопот, чем пользы, – это замечательно подметил Джером Джером, сделав ее одним из главных героев своей книги «Трое в лодке (не считая собаки)».

У нас пятое поколение фокстерьеров, и тот, кто знаком с этой своеобразной породой, может не только упрекнуть нас в странной привязанности к этим хвостатым хулиганам, но и оценить наше терпение. Я не знаю, чем объяснить нашу привязанность к этой породе охотничьих собак, тем более, что среди нас нет ни охотников, ни рыболовов, но точно знаю, что во избежание неприятностей лучше всего держать задиристых фоксов подальше от собак всех иных пород, а тем более от дворняжек.

Поздним осенним вечером мы возвращались с молоком, и в тот момент, когда прыгающее пятнышко карманного фонарика в руках Антона высвечивало в темноте едва различимую тропинку, неожиданно появилась огромная рыжая собака. Она бесшумно догнала нас и, забежав вперед, принялась сопровождать. Неожиданным было и то, что этот невесть откуда взявшийся пес был великолепным экземпляром колли, и мы невольно обернулись в ожидании появления хозяина. Но никого не было, а колли, придерживаясь темпа нашего хода, всем своим видом давал понять, что сопровождает именно нас. Пёс изящно бежал впереди, покачивая роскошной гривой, мерно виляя лисьим хвостом, постоянно оглядываясь и как бы удовлетворяя наш интерес, продемонстрировал свое мужское достоинство на первом попавшемся столбе.

Наконец мы остановились возле своей калитки, остановился и пес, ожидая, когда мы отопрем ее, и первым, без стеснения, направился к крыльцу. Прежде, чем открыть дверь, по другую сторону которой уже громко внюхивался в пришельца наш Брум, мы попытались выпроводить незванного гостя за калитку, но, уступив его настойчивости, решили все же показать своим домочадцам. Для этого Антон «просочился» в дом и эвакуировал Брума на веранду.

Красавец колли бесцеремонно вошел в кухню, внимательно изучил стоящие на полу миски хозяина и направился в комнату, где стол был накрыт к чаю, давая всем нам понять, что при его внешности не важны манеры.

Мы любовались на этого большого, изящного пса, сделавшего вдруг самую просторную комнату с камином маленькой. Он же милостиво разрешал нам гладить себя по шелковистой голове и проявлял особую ласку к маленькой трехлетней Ксюше.

Прежде всего мы решили покормить «гостя», и для начала предложили ему миску парного молока с хлебом. Пёс был голоден, потому что первую миску опустошил с шумом и скоростью насоса, так же быстро он разделался со второй и лишь третью ел так, как мы привыкли видеть. Было ясно, что собака домашняя, и хотя на ней не было ошейника, можно было предположить, что этот молодой кавалер, влекомый любовным инстинктом, сбежал из дома и теперь возвращается со свидания. Поэтому мы предложили явно насытившемуся гостю продолжить путешествие, подталкивая его к открытой калитке, но никакие уговоры не возымели действия. Поспешно справив свою нужду во дворе, он решительно вернулся в дом, а как только его впустили, уютно разлегся возле растопленного камина.

За чаем каждый высказывал свои предположения относительно пришельца. И в то время как он наслаждался теплом очага, мы думали, как лучше с ним поступить. Все сошлись на том, что утро вечера мудренее.

Пёс был удивительно ласков с нами и послушен: он садился по команде, давал лапу и держал себя так, будто давно всех знает и нигде прежде не жил, как только в нашем доме. Ксюшка, видавшая такую собаку по телевизору, не задумываясь, назвала ее Лесси, а мы, пытаясь угадать имя, перебирали клички знакомых нам колли, как будто им принадлежит определенный набор имен. Однако ни на какие клички гость не откликался. Внешне он был очень похож на собаку наших друзей и соседей по Борисоглебу – Рычковых, у которых были собаки этой породы. Но Лорис, так звали их колли, уже умер, да и Рычковы перебрались, к нашему огорчению, из Борисоглеба на новую усадьбу за Вощажниково, где Валентин Петрович работал главным врачом.

Любуясь псом, Млада неожиданно сказала:

– Кажется, я знаю, как его зовут. Его наверняка зовут Лорд.

Удивительнее всего было то, что он сразу откликнулся на это имя и подошел к Младе, радостно виляя хвостом и подбрасывая большим влажным носом ее руку – требуя поглаживаний и издавая при этом негромкий, жалостливый свист.

Оставив у себя Лорда, мы предполагали, что нам предстоит беспокойная ночь, потому что Брум не терпит заточения, да и гость на новом месте вряд ли сразу уснет. Но вопреки ожиданиям все спали спокойно.

Проснувшись и лежа в постели, я прислушивался к обитателям дома. Все еще спали, а я, раздумывая о предстоящем дне, рассматривал на потолке нашего старого бревенчатого дома созданное самой природой изображение головы собаки. На потемневших от времени тесаных досках потолка сучки и плавные линии текстуры дерева образовали рисунок головы колли. Я это заметил давно – поделился увиденным с Младой, признавшей в изображении схожесть именно с этой породой. Удивительным было не только то, что срез сучка передавал выражение глаз собаки, но и то, что черное, прогоревшее, скорее всего от керосиновой лампы, пятно своим силуэтом и местом в точности соответствовало кожаному носу пса.

Видя, что я рассматриваю изображение собаки, Млада, склонная отыскивать в случайных совпадениях тайный промысел, обреченно произнесла:

– Значит, судьба!

Утро было пасмурным – сыпал казавшийся бесконечным мелкий дождь. Наша невестка Оля, смерив взглядом гостя от носа до хвоста, поинтересовалась, чем мы собираемся его кормить. А когда решили сварить геркулесовую кашу с мясной тушенкой, – достала самую большую кастрюлю.

Лишь после того, как были накормлены обе собаки, мы отважились их выпустить вместе во двор. Как и полагали – Лорд не удостоил Брума вниманием. Зато Брум был непредсказуем. После бесцеремонного обнюхивания и уверенности в отсутствии угрозы своей жизни, он принялся танцевать на задних лапах, опираясь передними на Лорда и пытаясь всячески унизить достоинство высокого гостя. Лорд немедленно пресекал домогательства однополого коротышки. Это вызвало у Брума одновременную вспышку злобы и безрассудной любви. Оля решительно приняла сторону явно уступающего в столкновениях Брума, усматривая в этом ущемление прав хозяина дома, и страстно поддержала наше намерение поискать владельцев Лорда.

Не дожидаясь, когда прекратится дождь, мы с Антоном решили отправиться на поиски. Первым, к кому собирались зайти, был Саша Рыбников – реставратор борисоглебского монастыря, у которого жила колли-девочка по кличке Делли, полагая, что он лучше других знает всех поселковых женихов этой породы. Рыбникова не оказалось на месте, он уехал в Ярославль, и пока Антон забежал к Олегу, работавшему у Рыбникова, в надежде пристроить собаку хорошему человеку, я любовался под осенним дождем печальной красотой монастыря, мысленно выбирая место для этюда.

В России мужики не ходят под зонтами, и как бы в подтверждение этого от Сергиевской надвратной церкви двигалась по направлению ко мне сгорбленная фигурка мужчины в кепке и резиновых сапогах. Когда он приблизился, я узнал в нем плотника, некогда принимавшего участие в ремонте нашего дома. Окликнув, поинтересовался – не знает ли он, чья это собака? Безразличный к собакам, однако наблюдательный плотник, помедлив, сказал, что две такие собаки живут на Лесной улице в последнем доме. Мы отправились на Лесную.

Лорд бежал рядом без поводка, постоянно оглядываясь и сохраняя дистанцию, чтобы не потерять нас из виду, а мы в свою очередь наблюдали за ним – как он реагирует на то или иное место. Подойдя к дому на Лесной, он не проявил никаких эмоций. Я вошел в калитку ухоженного дома. Ровная цементированная дорожка, вымытая дождем, вела к узорчатому, выкрашенному в несколько цветов крылечку. На звонок, предварительно выглянув из-за кружевной занавески, вышла опрятная пожилая женщина городского вида. Извинившись, я спросил, не пропала ли у них собака породы колли? Женщина ответила, что прежде у них было две собаки этой породы, но одна из них дома, а другая погибла, и показала на могилку в углу палисадника, на которой росли флоксы. Она вышла со мной за калитку и, как почитатель колли, расцвела в улыбке, увидев прекрасного молодого кобеля. Вспоминая, у кого еще есть такие собаки, женщина вслух перебирала незнакомые нам имена. Тем временем из ее дома вышла пожилая пара, скорее всего супружеская. Они сообща принялись высказывать предположения и общими усилиями вспомнили медицинскую сестру борисоглебской больницы. Пожилая пара, спросив наш адрес, пообещала заехать к ней домой и направилась к стоявшему рядом «Запорожцу». Прежде, чем уехать, водитель открыл свое окошко и сказал, что, по его мнению, у хозяев Лорда есть машина, потому что он заволновался, когда они садились. «Запорожец», с шумом не по своему размеру, укатил.

Тем временем дождь прекратился, и мы побрели в направлении своего дома, намереваясь заглянуть в милицию: вдруг кто-то из дачников разыскивает того, кого мы называем Лордом.

Мы шли вдоль небольшого, заросшего тиной и запущенного пруда. Собака бежала впереди.

Первая смена школьников с яркими ранцами за спиной с шумом разбегалась по домам. Одну школьницу мы узнали, когда она вежливо поздоровалась. Это была соседская девочка Лена. Я спросил на всякий случай и ее – не знает ли она, чья это собака? Лена вначале пожала плечами, затем решительно сказала, что это собака их школьной библиотекарши. Надеясь ее застать, мы заторопились к школе.

Если говорить честно – я никогда не питал симпатии к школе. Учителя, уроки и отметки на всю жизнь сохранили во мне ощущения, соизмеримые и сравнимые с теми, которые я испытываю в стоматологическом кресле. А с годами, если мне изредка доводится оказаться в школе, большое количество школьников разных полов, собранных в одном месте, производят на меня впечатление умалишенных, потому что детство, с моей точки зрения, – это болезнь, вылечиться от которой – войти в ум можно лишь с возрастом. К сожалению, некоторые так и не выздоравливают. Ожидание гнусной картины дополнялось уродливым серым зданием трехэтажной кирпичной школы. У входа стояла стайка 12-13-летней шпаны. Не обращая на меня, незнакомого им человека с седой бородой, никакого внимания, они сыпали матом.

Уже в вестибюле я спросил у девочек, где библиотека, и, преодолевая отвратительный запах, – непременный спутник школ – вбежал на третий этаж. Наградой для меня было лишь то, что сразу попал на библиотекаршу, молодую усталую женщину с серым мученическим лицом. Только после объяснения причин моего появления у нее появилась человеческая улыбка.

– Моя собака дома, – уверенно сказала она, а узнав, что пес у школы, с любопытством пошла на него взглянуть. Когда мы вышли, то увидели возле Антона двух собак. Лорд обнюхивался с какой-то колли, у которой спина была черной. Эта собака сопровождала молодую женщину с коляской, в которой, неуверенно держа голову, сидел малыш.

Библиотекарша, ласково погладив Лорда, сказала, что она не представляет, чей это пес, а молодая мама предложила нас проводить на улицу Белевцева, где обитал очень похожий на нашего Лорда колли.

Погода явно улучшилась, на сером невысоком небе появились прорывы, сквозь которые застенчиво светило осеннее солнце, и было приятно после школы в компании двух грациозно бегущих собак петлять по нарядным борисоглебским улочкам, усыпанным желтыми и красными листьями, рассматривая непохожие друг на друга дома с резными наличниками и мансардами.

В доме на улице Белевцева, к которому привела нас молодая мама, калитка была отворена. Я несколько раз кликнул хозяйку. Ответив мне откуда-то из глубины крытого двора, вышла, вытирая руки об фартук и поправляя белые волосы, очень приветливая, с благородными чертами лица, бабушка. Когда я рассказал ей уже отрепетированную историю с найденной собакой, она, после короткой паузы, медленно направилась с протянутыми руками к Лорду.

– Неужели это Нарик? Нарик ведь в Питере. Мои бы послали мне телеграмму, если бы он пропал. Ну прямо копия, – и позвала его:

– Нарик!

Лорд не шелохнулся.

– Да если бы это был Нарик, он бы облизал меня всю. Нет, не Нарик… Уж не Мишин ли это пёс? По-моему, его. Миша Вахромеев приходил с ним, а наш Нарик постарше будет.

– А где живет Миша? – спросил я.

– Да здесь же, на Белевцева. Только он сейчас в Ярославле, учится.

– Так, может, кто из домашних есть?

– Наверное, есть, они живут в двухэтажном каменном доме в конце нашей улицы. Вот номера я не знаю, но вы найдете, спросите, где Вахромеевы живут, и вам покажут.

Мы, поблагодарив молодую маму и бабушку, отправились искать Вахромеевых. Бабушка, выйдя на дорогу, долго стояла, глядя нам вслед и повторяя:

– Так прямо-прямо и идите. Дай вам Бог здоровья! Вот как болеют о божьей твари! Дай Бог здоровья!

Улица Белевцева, без сомнения, одна из самых длинных в Борисоглебе. Не мудрено бабушке не знать номера дома.

Чем дальше мы удалялись от центра поселка, то есть от монастыря, тем менее эта улица была привлекательной. Когда показался длинный двухэтажный дом из серого силикатного кирпича, мы решили узнать, не здесь ли живут Вахромеевы. Я заметил, как женщина, стоявшая возле дома напротив, внимательно следила за каждым нашим движением. И пока Антон обходил длинный коммунальный дом без палисадника в поисках Вахромеевых, я решил утолить ее любопытство. Женщина, не колеблясь, сказала, что в этом доме Вахромеевых нет, а когда объяснил, зачем они нам нужны, поведала, что у Хлаповых есть такая собака и что недавно эта собака у них убежала.

Где находится дом Хлаповых я и сам знал, потому что второго такого в Борисоглебе нет. Хлапов – талантливый мастер, резчик по дереву. Мы неоднократно проходили мимо его причудливо украшенного дома, где каждый столб изгороди представлял собою сказочного богатыря в шлеме, латах со щитом и мечом, как бы охраняющего чудесный терем. Кроме того, я знал, что этот умелец организовал мастерскую по изготовлению старинной мебели. Видел я и образцы мебели, и хотя это не барокко и не ампир, а провинциальный модерн конца XIX – начала XX века, мне понравилось его интуитивное обращение к тому времени, когда уют русского дома отражал высокий уровень развития капитализма в России. Мне по душе, норовящие плыть против течения моды, сохраняющие корневую связь с прошлым.

Обходя украшенный резьбой дом Хлапова, населенный сказочными деревянными скульптурами, я вспомнил дом Виктора Михайловича Васнецова, напротив которого мне суждено было родиться и провести детство. В таком доме не сразу найдешь дверь, поэтому я долго постукивал в многочисленные резные ставни, оконца, покуда не распахнулась в неожиданном месте узорчатая дверца веранды. Вышел мальчик лет пятнадцати, очень похожий на молодого Есенина, и на короткий вопрос: не пропадала ли у вас собака, – показал мне на разукрашенный сарай, из которого доносился глухой резкий лай. Почувствовав себя почему-то заплутавшим посетителем музея, я спросил:

– Где у вас выход?

Наблюдательнице напротив я сообщил, что у Хлаповых собака на месте, и мы пошли дальше. Конец улицы являл собой «Воронью слободку». Было мало деревьев, зато дома гнездились вперемешку с многочисленными сарайчиками и штабелями дров. Бестолковость жилья определялась полным отсутствием всяких традиций сельской постройки и потребности красоты. Жизнь здесь была странным образом вывернутая наизнанку. Каждый попавший сюда становился невольным свидетелем и соучастником самых интимных сторон быта. Посторонний человек непременно оказывался в центре внимания обитателей этих жилищ. Мы с собакой словно вышли на сцену, хаотично заполненную картонными и фанерными домами, где фальшивыми были стены, окна, заботы. И лишь веревки с бельем были самой натуральной деталью, соединяющей в единое целое эту убогую урбанистическую декорацию. Ощущение инсценировки усиливала очень полная женщина на хилом балконе, которая, как по команде режиссера, стояла, опершись локтями скрещенных рук, когда мы появились, и не изменила своей позы, наблюдая за нами, когда мы покидали эту сцену. Под балконом сидел мужчина и, в отличие от женщины, не обращая на нас никакого внимания, стругал перочинным ножом какую-то палку. Не дожидаясь, когда ее о чем-то спросят, женщина сама поинтересовалась, кого мы здесь ищем и, узнав, что Вахромеевых, показала пальцем на двухэтажный коттедж, собранный из кривых бетонных блоков.

Вход к Вахромеевым был с противоположной стороны коттеджа-уродца, но в пределах видимости счастливой обладательницы балкона. Нам не пришлось ни стучать, ни звонить. Едва мы завернули за угол, как увидели возле двери сидящего на цепи рыжего колли. Переглянувшись, мы повернули назад, но вынуждены были доложить «Джульетте» о цели посещения Вахромеевых и столь быстром возвращении.

Реакция на наш рассказ была неожиданной: надо же, есть еще добрые люди, беспокоятся из-за собак.

– Люди что, – сказал я, – собака больно хорошая.

– В собаках я не понимаю, а вот в людях разбираюсь, – ответила женщина.

Мужчина, не поднимая головы, продолжал стругать палку…

Мы возвращались домой, потеряв всякую надежду отыскать хозяев Лорда и искренне удивляясь количеству колли в нашем небольшом поселке. По дороге встречали знакомых, спрашивали их, но никто не мог нам помочь. Последнюю точку в поисках решили все же поставить в милиции, вспомнив, что именно в милиции и помогли в свое время нашим друзьям Забелиным, когда у них пропал Чап, сын одного из наших прежних фокстерьеров.

Около милиции было оживленно. Несколько человек стояли у входа и сосредоточенно курили. Кто-то подъезжал на мотоцикле, кто-то садился в милицейскую машину и торопился по неотложным делам. Я был хорошо знаком с начальником отделения, после того, как в наш дом залезли и украли несколько икон, и поднялся прямо к нему в кабинет. Но Бориса Романовича не оказалось на месте, и я зашел в дежурную часть.

– Никто не искал убежавшую породистую собаку? – спросил я дежурившего лейтенанта и назвал породу.

Оказалось, такого заявления не поступало, но узнав, что собака здесь, все вышли на нее посмотреть. Неожиданно мы с Антоном сделались свидетелями дедуктивного метода работы борисоглебской милиции. Основой метода была полная осведомленность обстановки на вверенной территории. Одни высказывали версии, другие их тут же опровергали. После того, как отпали все варианты, лейтенант сказал, что видел вчера эту собаку в центре, где она бродила без хозяина.

Двое подростков, державшихся от нас на расстоянии, видимо, кого-то ожидавшие и наблюдавшие за происходящим, неожиданно позвали:

– Дик, Дик, иди сюда.

Лорд, угрожающе зарычав, лениво подбежал и облаял их.

– Вы его знаете? Чей это пёс? – спросил дежурный.

Я не разобрал, кого они назвали в ответ.

– Точно его? – переспросил дежурный.

– А чей же еще? – ответили пацаны.

Кто-то из милиционеров сказал, что это вранье, тот был серый.

Потеряв день в безрезультатных поисках, мы все же уточнили имя предполагаемого хозяина и спросили, где он живет. Нам назвали никогда прежде не встречавшееся и непривычное для этих мест имя – Вахид, и рассказали, как его найти. Несмотря на усталость, мы решили все же зайти и в этот дом, благо, он был неподалеку.

Милиция находилась на красивой, извивающейся, как речка Устье, улице, которая и носила название реки. Улица выходила на пересечение нескольких дорог, где было оживленное, по борисоглебским меркам, движение. Антон взял Лорда на короткий поводок – тот послушно шел рядом. Навстречу нам милиционер и сотрудник в штатском с резиновой дубинкой в руке вели под руки какого-то пьяного мужика. Задрав одно плечо значительно выше другого, он неловко полубоком семенил за ними. При встрече я узнал арестованного. Это был пожилой уже мужчина моих лет, холостяк, у которого сгорел по пьянке дом на нашей улице. Его признали виновным, и он отсидел пару лет. Выйдя и оставшись без дома, он постоянно слонялся в центре возле магазинов, добывая что-нибудь спиртное. Мужик он был добрый, но, лишившись дома, потерял стержень в жизни. Он знал меня и, как обычно, мы поздоровались. День подходил к концу.

В обоих направлениях широкой дороги, ведущей к мосту, двигались грузовики, тракторы и легковушки. После того, как разъехались машины, неожиданно против нас остановился красный «Жигуленок». И в тот момент, когда мы стали переходить, водитель открыл свою дверцу, как бывает, когда хотят что-то спросить. Из открытой дверцы на нас смотрел небритый полный человек кавказской национальности. В машине сидели еще двое мужчин и женщина. С первого взгляда было ясно, что компания гуляет. Вместо ожидаемого вопроса кавказский человек с легким акцентом сказал:

– Сними ошейник. Дик, пайди ка мнэ.

Растерявшись, я ответил, что в милиции нам сказали: хозяин собаки живет за мостом, и мы идем туда.

– Я хозаин. Дик, ка мнэ.

Собака явно заволновалась, но не стремилась с нами расстаться.

Мы сняли ошейник. Лорд стоял рядом, подобрав хвост.

– Пасади Дика, – скомандовал водитель женщине. Она вышла, вылез и хозяин, подавая команды собаке. Чтобы не провоцировать ее к неповиновению, мы с ошейником и поводком направились домой. Но, пройдя несколько шагов, оглянулись… Дик порывался идти за нами, однако общими усилиями компании его затиснули в машину. Машина дернулась, оставляя клубы вонючего дыма и пыли.

– Это, должно быть, и есть Вахид, – сказал я Антону, который всю дорогу молчал и только подходя к самому дому с грустью заметил: – Недолго он был Лордом…