Текст книги "Мысли вслух"

– А вам предлагали «заказуху»?

– Знаете, когда я был молодой и бедный, я, быть может, и пошел бы на это, но тогда мне никто не предлагал. А потом мне стало что терять. Репутацию, прежде всего, и когда стали поступать подобные предложения, я отказывался.

– Какой вообще должна быть зарплата журналиста, чтобы он спокойно мог заниматься своим делом, а не зарабатыванием денег на «джинсе» или на каких-нибудь подработках?

– Тут играет роль не только порядок цифр – рублей и копеек. Здесь как с учеными: ведь почему они уезжали за рубеж? Не потому, что им там платили больше, а потому, что там есть возможность заниматься наукой. Также и с журналистами. Разница зарплат в 20 тысяч рублей или в 100 тысяч рублей в «джинсоемкости» особой роли не играет. Человек, получающий 100 тысяч на скучной работе, будет думать: все равно я какой-то ерундой занимаюсь, так лучше я буду ею заниматься, но получать дополнительные деньги, размещая «джинсу». А если человек получает 20 – 30 тысяч, но при этом горит на работе, ему интересно, у него есть возможность развернуться – он не уйдет в «джинсу» и пиар. Любой заказной материал налагает какие-то ограничения, в рамках которых трудно написать хороший текст. И человек тогда затачивается на работе, на репутации, даже за сравнительно небольшие деньги.

– А политические взгляды? Я не имею в виду, что журналист либерал по духу своему или, допустим, консерватор. Но должен ли он выражать интересы или быть членом какой-то партии?

– Мне кажется, не должен. Естественно, любой журналист не такой белый и чистый, как бумага. Человек всегда является носителем каких-то определенных ценностей и принципов, но одна из профессиональных задач журналиста – это умение держать свои взгляды при себе. Не должны над журналистом довлеть стереотипы. Это нормально – иметь способность, в течение жизни менять свои взгляды и убеждения, и это не конформизм, а признак интеллекта. Если человек еще в детстве прочитал какую-то книжку и решил, что с этого момента он будет поступать именно так, как в книжке написано, и не сходит с этой позиции, – это клинический случай.

– Сегодня на факультеты журналистики огромные конкурсы. Дети, окончившие школы, идут туда с горящими глазами, мечтая реализовать себя в журналистике. А на выходе мы получаем нечто невообразимое. Что происходит? Студентам не хватает практики во время учебы? Даже короткую информацию они не в состоянии подготовить. Доходит до того, что первое, о чем слышат вчерашние студенты в любой нормальной редакции, – требование забыть все, чему «учились» в течение этих лет. Может быть, вообще отменить журфаки? Брать в редакцию всех желающих на стажировку и смотреть через полгода-год, что из человека получится?

– В приказном порядке журфаки, конечно, не закроешь, да и не надо этого делать. Но проблема есть, и появление моей книги «Реальный репортер» вовсе не случайно. Я сам окончил журфак МГУ и прекрасно знаю, что самое слабое звено в образовании – это профессиональные дисциплины. Никто не понимает, как именно их преподавать. Я ничего не хочу сказать про башкирский журфак, просто не знаю ситуации здесь, но в других регионах видел уровень деканов журфака, общался с ними, и мне просто страшно становилось – чему же они там студентов учат? Поэтому образование, которое дают факультеты журналистики, – это какой-то странный продукт.

Но самое ужасное, что можно подцепить на журфаке, так это всерьез верить, что тебя там учат журналистике. Научить писать человека невозможно. Чтобы человек умел писать, он должен много знать, многим интересоваться. Умение писать – это некое чудо, которое невозможно запрограммировать. И я в своей книжке не учу писать репортажи, мне хотелось бы, чтобы у человека просто пробудилось желание к творчеству.

В редакции «Русского репортера» 90 процентов журналистов – тоже не журфаковцы. И вообще, когда человек приходит с желанием сотрудничать и приносит свои тексты, мы не спрашиваем у него, что именно он окончил. Смотрим на текст. И если он прекрасен – берем.

– Даже если к вам придет механизатор или пэтэушник?

– Да ради бога! Ведь журналистика формируется и из таких качеств, как проницательность, например. Этому вообще нигде не научишь. Даже в школе милиции можно научиться делать репортажи потому, что там есть изучение основ оперативно-розыскной деятельности, которые вполне могут пригодиться при написании материала.

– И, скажем прямо, журналистика не предполагает привычного всем распорядка дня – с 9 утра до 6 вечера.

– Конечно.

– Дмитрий, скажите, если не в журналистике, то где вы могли бы реализовать себя еще?

– Если честно, я в журналистику случайно пришел. Я убежден, что когда человек приходит в профессию случайно, то плюсов тут гораздо больше, чем минусов. Есть такой синдром журфаковца – изначальная настроенность на успех и популярность. А это психологически все время давит: смогу или не смогу? И заставляет делать кучу лишних движений. А когда человек приходит в профессию, что называется, «на дурака», ему легче психологически. Не закабаляет его ничто… Учась на журфаке, я собирался заниматься литературной критикой, и если бы мне тогда сказали, что буду репортером, я бы сильно удивился.

Еще я писал стихи, но ровно до тех пор, пока не потерял для себя понимание – для чего оно мне нужно. Пока я разрабатывал какие-то темы литературные, мне было интересно. Если вновь возникнет ощущение, что мне это необходимо, возможно, все вернется. Еще я в детстве учился в музыкальной школе и страшно не любил данное занятие. А на первом-втором курсе у меня вдруг проснулся интерес к музыке, и я даже всерьез подумывал о том, чтобы уйти в эту область.

Еще иногда возникает желание заняться каким-нибудь бизнесом, не связанным с журналистикой. Но чем старше становлюсь, тем больше на все это нужно усилий. Я понимаю, что всю жизнь репортером быть невозможно – человеку с возрастом свойственно решать другие задачи и вопросы. И я тоже ищу для себя какие-то пути выхода из профессии, но пока не вижу их.

– Давайте подытожим. Итак, журналистика… Пациент скорее жив, чем мертв?

– На самом деле журналистика – это такой пациент, который всегда будет скорее жив, чем мертв. Никогда у человека не будет возможности самому везде побывать и самому все узнать и увидеть. А потребность ориентироваться в пространстве всегда будет. Вопрос только в том, чтобы журналистика нашла себя в этих новых, меняющихся условия. И она найдет, никуда не денется. Я уверен в этом.

Максимализм Чудова

Коллаж Дмитрия Файзуллина

Непривычно, согласитесь, встречать открытие биатлонного сезона без Максима Чудова. Все равно вглядываешься во время гонок в экран телевизора в надежде – вдруг мелькнет?

Пусть не на лыжной трассе и огневом рубеже, пусть на тренерской бирже, пусть хотя бы зрителем на трибунах. Не мелькает. Увы. В последних своих интервью федеральным изданиям наш великий биатлонист – легендарная «русская ракета» – заговорил о создании в Башкирии спортинтерната для юных спортсменов.

Однако чувствовалась в тех его интервью непривычная для обычно волевого и целеустремленного Чудова нотка недосказанности, разочарования и даже досады. Вот эта самая недосказанность и послужила причиной нашей встречи.

Мы предложили Максиму Чудову расставить все точки над i.

Чудов их расставил.

– Максим Александрович, недавно опубликованы рейтинги лучших биатлонистов СССР и России в личных гонках. Вы заняли там седьмое место, опередив многих, в том числе Александра Тихонова. С другой стороны, седьмое место – не первое. Не обидно?

– Нет, абсолютно не обидно. Напротив, горжусь тем, что сделал для своей страны, своей республики, своего города. Пусть седьмое, но это – мое место. Значит, это то, на что я был готов, на что был способен. Но необходимо учитывать, что это спорт, и здесь всегда побеждает сильнейший и, наверное, в чем-то более удачливый.

– Многих ваших болельщиков интересует ваш нынешний род занятий. И если можно, расскажите поподробнее про идею с интернатом.

– Я сегодня никак напрямую не занят в спорте. Что касается интерната… Понимаете, у нас есть категория очень способных детей, родители которых не могут себе позволить, в силу ряда объективных причин, купить тот или иной спортивный инвентарь. У них элементарно нет денег. А финансирование в республике для этих целей предусмотрено далеко не в том объеме, в котором хотелось бы.

Безусловно, я не знаю точно, на какие конкретно виды спорта и в каком именно объеме идет финансирование из республиканского бюджета. Ориентируюсь в данном случае на свой вид спорта.

Естественно, эту идею с интернатом я не смогу воплотить самостоятельно. Создать интернат – это полдела. Главное – содержать его, поддерживать. Я видел, как подобная схема работает в других регионах и городах, и не только в биатлоне. В частности, мне нравится система Латыпова в велоспорте: грамотный, шикарный подход, и дети с удовольствием занимаются.

– Планируете выращивать чемпионов?

– Не факт, что из ребенка вообще получится профессиональный спортсмен, но он, по крайней мере, будучи на гособеспечении и при помощи привлеченных спонсоров получит, как минимум, образование, максимум же – обретет спортивный и жизненный опыт. Даже если он не станет олимпийским чемпионом, то по-человечески будет благодарен и республике, и людям, вложившим в него столько сил и средств. И таких детей у нас, повторюсь, очень много. Я и сам вышел из такой же простой семьи, и мне хорошо знакома картина, когда у родителей просто нет денег, чтоб купить ребенку пару лыж. Сегодня мы собираем информацию, затем разработаем бизнес-проект, какую-то рабочую модель, и когда все это будет на руках, тогда пойдем в высокие кабинеты и будем там рассказывать о нашей идее и доказывать ее необходимость.

– С вашими титулами это будет несложно.

– Знаете, после завершения спортивной карьеры у меня был сложный период, связанный с последствиями травмы. Стоял вопрос по моему восстановлению, потому что огромное – для меня огромное – количество денег было затрачено. Москва не помогла мне по ряду причин, и я попал на прием к Рустэму Закиевичу Хамитову. После встречи с президентом республики вопрос решился. Тогда же он задал мне вопрос: «Максим, как долго ты будешь бегать и чем планируешь заниматься впоследствии?» Я рассказал, что после завершения спортивной карьеры намерен и дальше работать на благо республики, что отдал биатлону 25 лет своей жизни и никуда уезжать не собираюсь, хотя очень перспективные предложения были. В том числе и из-за рубежа.

Президент сказал: «Такие люди нам нужны, с такими людьми мы намерены идти и дальше». С тех пор прошел почти год.

– Вы видите себя тренером?

– Я человек разносторонний, могу заниматься, в принципе, любым делом. Но когда ты прошел такой огромный путь, а тебе некоторые спортивные функционеры заявляют, что ты непрофессионал – это такой удар ножом в спину…

– Кто именно заявляет?

– Давайте пока без фамилий. Я не из тех, кто придет в какое-то спортивное ведомство и скажет: «Возьмите меня на работу». Максимов Чудовых в республике не так уж и много. Ну не хотят люди признавать очевидного, не хотят дальше идти, по словам президента, вперед с человеком, столько сделавшим для продвижения республики и города – их дело. Но по мере сил и возможностей помогаю нашим начинающим биатлонистам.

– Максим Александрович, что вообще происходит с биатлоном в республике? Мы потеряли Вилухину, потеряли Жирного. Из перспективных спортсменов, способных отстаивать честь Башкирии на мировом уровне, остался один Бабиков.

– И он на грани.

– Судя по его репликам в СМИ, он тоже очень недоволен тем, как складывается у нас ситуация с развитием биатлона.

– Действительно, есть огромные проблемы. Вот построили мы шикарный, красивый биатлонный комплекс в 2001 году, запустили его. Год-два-три мы еще как-то продержались, а потом стали скатываться все ниже и ниже. Докатились уже до того, что первоначальные группы детишек не можем отправлять в лагеря за счет бюджета спортшколы, бюджета республики. Но если мы каждый вид спорта переведем на коммерческие рельсы, то где заниматься простым ребятам из обычных семей, таким, как я когда-то был?

Что касается тех, кто уходит из Башкирии. Здесь два варианта – люди уходят либо под занавес своей карьеры, если хотят переключиться на другой вид деятельности, чтобы подзаработать немного. (Некоторые ведь полагают, что биатлонисты заработали за свою спортивную карьеру миллионы, стали кем-то вроде олигархов. А это очень далеко от истины).

Либо от безысходности, как Александр Жирный. Я накануне связался с Сашей, пожелал ему удачи на Кубке мира, где он будет стартовать в составе сборной Украины. Как бы он там ни выступил, это все равно будет результат. И пусть посмотрят на него наши спортивные руководители и сделают хоть какие-то выводы.

– К каким именно выводам вы призываете?

– Функционеры, наверное, думают, что после строительства спорткомплекса их миссия исчерпана. А спортсмен будет сам себя одевать, сам себе будет инвентарь покупать. Нет! Если уж вырастили спортсмена, его нужно как-то дальше продвигать, помогать ему решать те или иные вопросы, бытовые и медицинские в том числе. За квартиру надо заплатить, у кого-то появляются дети, у кого-то супруга беременна – это жизнь! Руководители, вы очнитесь немного, соберите директоров школ, тренеров, узнайте проблемы каждого спортсмена, происхождение этих проблем. Может быть, человек домой приходит, если есть куда приходить, а ему спать негде, укрыться нечем!

– В позапрошлом сезоне мы прогремели на всю Россию. Губерниев тогда в прямом эфире заявил, что тренерам в Уфе несколько месяцев задерживали зарплату. История повторяется?

– Мне, например, не заплатили зарплату за два месяца. Есть, конечно, какие-то выплаты, транши. Взять тех же самых уборщиц, у них изначально зарплата мизерная, стараются в первую очередь им перечислять, на их плечи ложится тяжелая работа, вся грязь. Но почему, собственно, Александр Жирный ушел в украинскую сборную? Родился ребенок, а жить негде. Пытались решить вопрос о служебном жилье для него – безрезультатно. Я не поверю, что хотя бы комнату в 15 – 20 метров нельзя было выделить, хотя бы на первое время, чтобы человек не снимал.

Безусловно, я смотрю на эту ситуацию как спортсмен, и мне хотелось бы помогать спортсменам по максимуму. А делать это необходимо здесь и сейчас. Речь не идет о каких-то грандиозных «подарках», нужны элементарные вещи. Посмотрите, лыжные гонки вообще у нас умерли, потому что нет развития. Чиновники говорят: «Мы развиваем массовый спорт». Да не массовый спорт вы развиваете, а, скорее, туризм. Раскатать «Бураном» лыжную трассу, где смогут покататься мама, папа и сын – это здорово и классно, но это не развитие массового спорта. Это отдых горожан.

Если развивать массовый спорт, нужно создавать школы, как минимум. Нужно ездить по деревням, по селам – искать будущих чемпионов. У нас этого не делается. У нас сидят и ждут, что кто-то придет и запишется в какую-нибудь секцию.

Величие замысла – основа русской прозы
Игорь Савельев о себе, литературе и нашей с вами жизни

Игорь Савельев // Фото Альберта ЗАГИРОВА

Помяните мое слово – пройдет десяток-другой лет, и про Игоря Савельева мы будем говорить, добавляя к его имени эпитеты «знаменитый», «известный» и, может быть, даже «великий». Я в этом не сомневаюсь. Все, что выходит из-под его пера, вызывает самое широкое и живое обсуждение у читающей публики. Савельев сегодня в поиске самого себя и своего главного героя. Найдет ли? Найдет, уверен.

Итак, знакомьтесь

– Игорь, если брать субъективно, то последнюю из изданных вами книг – «Терешкова летит на Марс» – я встретил с неподдельным интересом. Мне очень близок ваш стиль и ваш язык. На мой взгляд, есть в «Терешковой» что-то от раннего Довлатова, что-то из Полякова, есть, по стилистике прежде всего, что-то из Минаева. Возможно, такие ощущения возникают из-за обстоятельств, в которых вы помещаете своих героев. Скажите, вы писали свою книгу в русле тех трендов, которые так очевидны и так характерны в современной русской прозе?

– Те имена, которые вы назвали, – это авторы совершенно разного плана. Тот же Довлатов – несмотря на то, что мне нравится, как он пишет, я не могу отнести его к своим любимым авторам. На мой взгляд, Довлатову не хватает величия замысла. А определяющий, для меня по крайне мере, критерий прозы – как раз величие замысла. Не стилистические моменты какие-то, подчеркну, а амбициозный и масштабный замысел. Это для меня гораздо важнее. Кстати, в вышедшей недавно в «Новой газете» рецензии на «Терешкову» сказано – не скрою, мне это польстило и понравилось, – что изображенные в книге герои – это попытка дать портрет эпохи. И вот такой подход, а именно ему я следую, как раз не в тренде. Хотя в последнее время молодые авторы все чаще и чаще следуют в этом направлении. И если говорить о книгах именно такого среза – от Довлатова до Минаева, то у этой литературы другие задачи. Понятно, что и они преследуют цель изобразить эпоху, но для них это все-таки не главное. Ну и я не говорю уже о том, что Минаева с Довлатовым нельзя даже сравнивать.

– Если мы заговорили о величии замысла вообще, давайте поговорим о величии замысла «Терешковой» в частности. Главный герой вашей книги – Павел – сначала влюбляет в себя, заставляет сопереживать ему. Но после того, что он сотворил с одной из героинь – Ольгой, – про него можно сказать лишь одно: скотина он последняя.

– Величие замысла – это, конечно, такая несколько расхожая формулировка, и звучит она отчасти высокопарно, но мне было интересно в данном случае изобразить – не эпоху, нет – метафору нашего времени. А герой развивается по своим законам. Я, честно скажу, именно такой финал не задумывал, он сам собой сложился. Мои герои вообще очень часто выступают ретрансляторами каких-то событий, которые происходят вокруг них или вокруг нас. Их черты я вижу у некоторых окружающих меня людей, своих друзей, например. Я не уверен, что у меня получаются какие-то цельные личности, но в перспективе мне было бы интересно создать такого героя, а не просто некий собирательный образ.

– Скажите, Игорь, это эпоха у нас такая, что трудно найти образ главного героя?

– Думаю, это скорее моя личная проблема как автора, чем проблема времени. Люди, которые претендуют, чтобы стать настоящим литературным героем, есть всегда. Хотя сейчас много дискутируют об этом. И ведь, правда, уже много десятков лет в нашей литературе такого героя, каким был, к примеру, Остап Бендер, не появилось. Но, мне кажется, его можно найти. Лично я представляю себе какие-то наброски и типажи, которые могли бы стать настоящим литературным героем и, вероятно, героями нашего времени.

– Президент страны предложил ввести в России звание Героя труда. Чем они не герои нашего времени? Вы, правда, уже успели постебаться над этой инициативой в своей колонке в МК, но все же?

– Знаете, я, правда, не очень хорошо представляю себе весь антураж, связанный со званием Героя труда в современных условиях. Мне непонятно, кто у нас этими героями будет. Я понимаю, согласно каким принципам люди становились Героями Социалистического Труда в советское время – тогда был единый социально-экономический механизм, был единый вектор развития. И те, кто приносил большую пользу обществу и государству, поощрялись. Но когда все разнонаправлены по своим интересам – есть частный бизнес, есть госпредприятия, каким образом оценивать труд людей? К тому же для общественных фигур существуют уже награды и звания – орден «За заслуги перед Отечеством», например. Хватает и существующих наград, я думаю.

– Раньше, в советское время, общество равнялось на писателей, чутко ловило их мнение по любому вопросу. Расул Гамзатов, Мустай Карим, Михаил Шолохов – их много, великих. И если в разговоре или, допустим, статье ты произносил «так считает Расул Гамзатов», то в любом споре можно было ставить точку. Поди поспорь с совестью нации! А сегодня, прежде чем упомянуть кого-то из современных литераторов, триста раз подумаешь. Если я, например, скажу, что «так считает Макс Фрай», меня попросту сочтут «голубым». Если я упомяну в качестве аргумента мнение Дарьи Донцовой – сочтут идиотом. А если я сошлюсь на мнение Игоря Савельева – меня поймет очень узкая прослойка интеллигенции. Тираж вашей последней книги – 3100 экземпляров. Вам не обидно?

– Мне не обидно. Я относительно хорошо представляю себе издательскую сферу, знаю, что книги сегодня издаются тем тиражом, который может разойтись. Если бы книгу издали тиражом 15 или 50 тысяч экземпляров, то она пошла бы под нож. Может быть, в будущем сложится так, что мои книги станут более востребованы и будут печататься более крупным тиражом.

– А мне обидно. Раньше хорошую литературу – и плохую, правда, тоже – печатали огромными тиражами. Расходилась она по библиотекам, по школам. Почему сегодня все по-другому? Нет у государства в этом вопросе никаких потребностей? Ну не может же рынок регулировать абсолютно все – даже идеологическую составляющую страны?

– Здесь я согласен только отчасти. Вообще, эта проблема – может ли быть госзаказ в литературе? – обсуждается уже лет пять. Литература не может регулироваться исключительно рынком, это понятно. Во всех государствах она имеет ту или иную форму поддержки как со стороны государства, так и со стороны общества. Но, честно говоря, я бы поостерегся сейчас говорить о госзаказе потому, что, в конечном итоге, это может вылиться… Неизвестно, во что это может вылиться. У нас ведь основной принцип какой? Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет, верно? Поэтому я не думаю, что именно сегодня госзаказ оправдан. Да и не самый актуальный это вопрос для страны. Но, с другой стороны, формы какой-то меценатской поддержки литературы у нас, как в других видах искусства, тоже не прижились. Сегодня распространением литературы не занимается ни государство, ни общественные институты, ни бизнес. Никто!

– Игорь, а что и кто для вас является жизненным и творческим ориентиром?

– Александр Исаевич Солженицын. Мне очень в последнее время интересна его проза. Я занимался ею немного и как литературовед – у меня вышла статья в «Новом мире» на ту тему. А самое интересное для меня произведение у Солженицына – «В круге первом». Да, имя Солженицына сегодня окружено со всех сторон разными негативными полями. Отношение к нему у читающей публики неоднозначное. Но мне он интересен, в том числе, и этой своей противоречивостью. А кому интересна фигура, вызывающая всеобщее одобрение?

– Философский у вас склад ума. Но философы, как правило, люди бедные. А книги, как я понимаю, вас пока не кормят. На что живете?

– Нет, книги не кормят. Думаю, что и не скоро будут кормить. Но я изначально не ставил целью превратить свои книги в средство существования. Конечно, если бы была такая возможность, я бы больше занимался литературной работой, но мне кажется, что все складывается так, как надо. Я видел примеры, когда талантливые люди занимались только литературой, но ничего хорошего из этого не вышло. Было бы лучше, если бы они писали свои романы, урывая на это какое-то время. Пока мне удается совмещать свою постоянную работу с литературной деятельностью.

– Вы хорошо себе представляете портрет своего читателя?

– Честно сказать, у меня нет такого портрета в голове. Когда я печатался в толстых журналах, то мог приблизительно нарисовать себе какой-то читательский образ. Когда вышла книга, круг читателей, естественно, расширился. Возможно, и за счет случайных людей.

– Не могу не спросить вас о творческих планах.

– Мои планы на ближайшие годы уже сложились. У меня сейчас написан новый роман. Правда, он вряд ли будет издан в ближайшие полтора года (таков долгосрочный план издательства) – разве что в журнальной публикации. Есть и некоторые другие замыслы.

– О чем этот роман?

– Трудно сказать в двух словах. Скажем, я попытался немного отойти от «молодежной прозы» и переосмыслить сегодняшний день через призму некоторых классических произведений ХХ века. Такой симбиоз сегодняшних литературных канонов и классических сюжетов. Что касается публикации, то есть проект издательства «Эксмо», с которым я сотрудничаю, – будет небольшая серия моих книг, которая увидит свет начиная с 2014 года.

– И в заключение, что бы вы могли посоветовать из своего жизненного опыта людям, которые прочитали это интервью. Какой у вас самый главный принцип в жизни, которому следуете неукоснительно?

– Порядочность. Необходимо всегда и во всем быть порядочным по отношению к окружающим людям и окружающему миру.

– Не отступаете от этого правила ни на шаг?

– Стараюсь.