Текст книги "Старость аксолотля"

Поэтому, после короткого жизненного пути длиной в несколько сотен тысяч лет, исполненных величия и агонии, Семнадцатые Люди уступили место Восемнадцатым – как оказалось, последнему человеческому виду.

…Разумеется, только благодаря подобному трюку я смог обосновать, что все наше настоящее сознание является лишь предварительным и не очень удачным этапом первого эксперимента.

Олаф Стэплдон. Последние и первые люди

Июль – декабрь 2013

Агерре в рассвете
(Перевод Кирилла Плешкова)

1. Убийство в Агерре

Квинсианец опускается на колени, прижавшись лицом к полу, правый глаз исчезает в ковре, левым он смотрит на труп. Большие часы из железа, черного дерева и хрусталя отбивают в углу комнаты двадцать семь. При звуке первого удара хрустального сердца леди Амиэль роняет бокал с фиолетовым спьере, но вино и осколки стекла тут же взмывают с пола и возвращаются в непослушную руку: это входит Сцилла. Молниеносно становится темнее. Альбедо кожи ксенотика не превышает процента. Сцилла в белой рубашке и белых брюках, босиком. Волос у него нет. Черные ступни тонут в ковре. Он бросает взгляд на спину квинсианца, и у того путаются мысли. Не зная, что сказать, он поднимается и говорит:

– Прекрасно.

– Прошу прощения?

– Убийство.

Леди Амиэль ставит вернувшийся во времени бокал и наливает себе в новый. Чтобы не смотреть на тело мужа, выглядывает в окно. За городом, на северном горизонте, под кольцом, трещат горизонтальные красные молнии.

– Мы минуем Смерть Тато, – бормочет она в пространство.

Карминовые вспышки километровых молний отражаются в ее зрачках кровавыми ниточками. Она закрывает глаза и дышит, дышит, дышит. Боже. Что мне теперь делать? В Иллюзионе наверняка уже все кипит. Габриэль, чтоб тебя, зачем тебе нужен был в конституции этот де Квинси? У нее кружится голова, она прислоняется к бару. Крайст, какая пустота! Мышцы живота дрожат в нескончаемых судорогах.

Внезапно навалившаяся тяжесть вынуждает ее опереться о стойку обеими руками. Приходится поставить бокал.

Это вошел Агерре.

– Гритц.

– Гритц, фрай.

Он подходит к ней.

– Майгод, Карла, я в самом деле не знаю, что сказать. Я понятия не имел. Объявлю вендетту.

– Незачем.

– Я так хочу. Джииз, – он обнимает ее, сжимает за плечо. – Не понимаю.

Леди Амиэль чувствует, как проваливается в тело ксенотика. Стампа Примуса ОНХ нарушает градиенты гравитации. Вдова высвобождается, с трудом поднимает голову и смотрит в лицо Агерре. Маска сочувствия. Из-под глаз сочится отвратительная фиолетовая глия. Она предпочла бы, если бы Агерре был столь же равномерно черен, как Сцилла, по крайней мере, этого не было бы видно. Они иногда потеют глией, и та остается на предметах и людях, к которым они прикасались.

Агерре качает головой.

– Что угодно. Только скажи.

Леди Амиэль, похоже, даже не слышит. Она совершает неверный жест рукой.

– Мне нужно сесть, – бормочет она.

Вбегает стул. Агерре протягивает руку, и тот попадает в нее, свернув на лету.

– Пожалуйста.

Женщина садится.

Окно открывается настежь, внутрь врывается холодный воздух неземной ночи, заставляя дрожать пламя свечей, ероша белые волосы вдовы, шелестя бумагами на полке. Шевелится также рукав одежды лорда Амиэля.

Сцилла бесшумно обходит труп. Там, куда падает его взгляд, становится светлее. Когда он всматривается во взрезанное горло мужчины в кресле, рана начинает сиять белизной, от которой больно глазам.

Квинсианец стоит неподвижно и смотрит. Взгляд его полон наслаждения. На высоте его локтя вращается в воздухе венчик пыли, сплетенной в маленький октоморфический остаток. Квинсианец задумчиво делает полшага в сторону и шипит от боли, когда рука попадает в микроузел 4D.

– Я его знаю? – спрашивает через плечо вдова, приведенная в чувство страдальческим звуком.

Агерре – с головой в Иллюзионе – отвечает:

– Похоже, нет. Показать?

– Спасибо, не надо.

– Он убегает.

– Да.

Агерре оглядывается на Сциллу. Сцилла Миазо ОНХ, номер 16 по августовским рейтингам Лужного, 356.7 окт., двадцать два года без сна. Пес Агерре. В таких ситуациях слова между ними не требуются, ни в Глине, ни в GRI. Едва заметный взгляд, дрожь стампы, прожилка глии – этого вполне достаточно. Сцилла кивает, разворачивается кругом, проходит мимо сгорбленной леди Амиэль и выпрыгивает в окно с семидесятого этажа. Ночь беззвучно поглощает черно-белую фигуру.

Агерре массирует руки вдовы. Наконец от его прикосновения в ней что-то надламывается, и женщина издает первый крик отчаяния; пока это еще скорее шепот, вздох – но так высвобождается душа.

Он поднимает взгляд на квинсианца. Взгляд ксенотика чувствуют даже те, кто без сознания; квинсианец вздрагивает, нервно озирается и выходит.

Минута тишины. Труп стынет. Ночной ветер. Женщина в отчаянии. Запах глии.

Агерре читает в иллюзионной библиотеке конституцию убитого. В пятом пункте та ссылается на полный текст Лондонской декларации, включая ортодоксальный Закон Арте. Агерре спрашивает у библиотекаря указатель, и тот показывает ему примечания. Исполнение Закона требует установления эстетического статуса убийства. Поскольку Закон признает тот печальный факт, что объективная красота, хотя она и существует, не может быть оценена по ту сторону смерти, сюда прибудут двенадцать квинсианцев, которые вынесут решение. Информация уже помчалась по глиоводам, автозавещание Габриэля исполняется.

То есть убийца все же может подпасть под местную юрисдикцию – если преступление нарушило каноны красоты.

Агерре, массируя шею и плечи вдовы, открывает дверь в Сциллу и входит через Стража в его голову.

– Поймай мне этого артиста, – мыслит он.

В Глине, через две комнаты, все также продолжается бал по случаю пятой годовщины покупки планеты, слышатся музыка и сочный смех людей и ксенотиков.

2. Пес и Хамелеон

Сцилла Миазо выскакивает в окно, штанины и широкие рукава трепещут на холодном воздухе, в непроницаемой для человеческого глаза дрожащей белизне, он падает с убийственной скоростью, семидесятый, шестидесятый, пятидесятый этаж, молниеносно темнеют и светлеют проносящиеся мимо горгульи, барельефы, витражи, блестящие плоскости живокриста, складывающиеся на стене Агерре-тауэр в мозаики Пенроуза.

В окрестностях сорокового этажа ксенотик сжимает пространство над головой. Быстро переместив точку коллапса вверх, усиливает узел, пока гравитационный колодец не оказывается зажатым в двухстах метрах над землей, посреди уличного каньона между Агерре-тауэр и Замком Ордена. Колодец вначале должен быть глубоким, чтобы затормозить падение Сциллы. Прежде чем Миазо останавливается, а затем взмывает к местной точке псевдо-Лагранжа (восемьдесят второй этаж), от Башни и Замка отваливается несколько фрагментов внешних украшений. С угловой террасы Замка также срывает четыре больших знамени ОНХ, гигантские злобно-фиолетовые полотнища с нарисованными на каждом тремя серебристыми буквами. Знамена падают в гравитационный узел, опутывают его, длинные древка торчат из клубка под дикими углами, одно ломается… Шипастое фиолетовое солнце над головой ксенотика.

Сцилла, зависнув в точке невесомости, смотрит на Агерре-сити – астигматически, ибо одновременно находится в Глине и в Иллюзионе.

В Глине город сверкает дважды отраженным блеском – ночь (здесь всегда ночь), солнце за горизонтом, но золотисто-голубое кольцо планеты дает достаточно света, чтобы живокристная метрополия сияла на фоне старого вулканического плоскогорья, будто бриллиант среди шлака. Бриллиант шестигранный, причем передняя и задние грани непропорционально вытянуты идентичными отражениями перемещающегося района. В данный момент перемещается Торговый район, перед городом вырастают остроконечные Тройняшки Гуза, еще не упавшие с противоположной его стороны, сверкая хрустальным живокристом в авангарде Агерре-сити, перед районом Каббалистов. Поскольку центр и оси города постоянно движутся, причем в разных направлениях, в соответствии с тем, как меняется направление, в котором путешествует метрополия, узор ее улиц в силу необходимости обладает фрактальной структурой, всегда с несколькими фокусами, до которых можно дойти из любой точки, придерживаясь одного и того же алгоритма маршрута. Фокус, ближайший к геометрическому центру Города Хаоса, называют Большим Аттрактором. Агерре-тауэр и Замок ОНХ были скопированы две недели назад, и Сцилла, вися между ними и глядя в сторону фасада метрополии, видит перед собой четыре аттрактора, восемьдесят процентов Агерре-сити, а дальше – черную равнину, иссеченную неглубокими ущельями, восток кольца, огромный купол звезд, никогда до конца не блекнущих даже на дневной стороне.

В Агерре живет всего четыреста тысяч человек. Учитывая время, особого оживленного движения ожидать не следовало бы, но поскольку сейчас праздник, крыши и террасы, воздушные кафе и дансинги полны. Погруженные почти в полный мрак наземные дороги служат исключительно для безлюдного автоматического транспорта, в том числе живокристной перистальтики бродячего города. А поскольку в соответствии с распоряжением мэра воздушный транспорт над городом запрещен, вернулось забытое искусство пеших прогулок; Агерре-сити достаточно мал. С момента рождения города, создававшегося по принципам трехмерной архитектуры – где ни одно из направлений не подвергается дискриминации вследствие силы тяжести и несовершенства материальных технологий, – в нем сформировалась традиция путешествий по дорожкам, соединяющим две произвольные точки под его диффузионной полусферой. Узкие и широкие дорожки из самого быстрого черного высокоэнергетического живокриста растут между зданиями со средней скоростью три километра в час, и еще быстрее потом разрушаются, превращаясь в пьезоэлектрическую сажу. Фазу активности города можно определить с первого взгляда по тому, насколько густа сеть воздушных дорог. Более пристальный взгляд позволяет оценить точнее: точки сгущения, где сходятся опускающие и поднимающиеся аллейки, указывают – будто в структуре мерзлоты, в схеме полимера – на центры кристаллизации, места, где сильнее всего бьется пульс города. Теперь уже нет сомнений, что внимание метрополии сосредоточено на Агерре-тауэр: живокристный зиккурат окружают густо ветвящиеся черные ленты, некоторые еще растут, некоторые уже распадаются, в основном начиная с отдаленных от башни концов – гостей все еще прибывает больше, чем покидает палаты властителя планеты. Сеть эта здесь столь густа, что кажется чудом, что внезапно пробитая Миазо гравитационная дыра не разрушила конструкцию ни одной из аллеек. Одна из них прямо под ним, одна слева, одна на уровне фиолетового солнца – та ведет от Каланчи, самого высокого здания города, опускаясь к балкону шестьдесят второго этажа Агерре-тауэр (если еще до него не доросла). Остановившиеся на ней мужчина в белом костюме и женщина в синем платье топлесс смотрят на Сциллу, опираясь на поручень; женщина поднимает в его сторону асимметричный бокал-раковину, будто провозглашая безмолвный тост. Миазо не обращает на них внимания – он уже в Иллюзионе.

В Иллюзионе/Open/Aguerre00 вчетверо теснее. На празднование годовщины прибыло свыше миллиона гостей, в основном с Земли, но также непропорционально много из колоний. Приглашены были в основном тем или иным образом связанные с ICEO или напрямую с ОНХ. Теперь они толпятся на видовых инсталляциях города, его каскадных террасах, живокристных воздушных дорожках, глинных и иллюзионных. Для иллюзионных гостей левитирующий ксенотик выглядит большей достопримечательностью: трое стоящих на аллейке позади пары в вечерних костюмах показывают на Сциллу пальцами, женщина с бокалом что-то им объясняет, оглядываясь через плечо. Миазо не обращает внимания, он уже в Иллюзионе/Open/Аguerre00/Personal/Track07.

Скачанная Стражем запись, сделанная четверть часа назад, накладывается на картинку в реальном времени. Убийца выскакивает в окно из Агерре-тауэр – но он не ксенотик, и искусство Ваяния пространства-времени ему чуждо, у него иная стратегия: выпрыгнул, развернулся в полете, прижался к стене, повис на пальцах. Миазо внимательно к нему приглядывается. Мужчина высок и худ, у него длинные руки и ноги, черные волосы заплетены в косу; прижатого к стене лица не видно. Светло-серый костюм морщится и скручивается – на коленях, на плечах, в поясе. Убийца быстро сбрасывает с ног кожаные мокасины, они летят в пропасть. Ноги ищут точку опоры. На нем нет носков, и теперь видно, что происходит с его пальцами – они удлиняются, искривляются, становятся толще. Сцилла замеряет темп метаморфозы – несколько секунд. Столь жестокая РНКдакция требует густой сети энергопоглощающих нановодов на клеточном уровне, солидных запасов быстрых аналогов АТФ… Убийца наверняка основательно нанокиборгизирован.

В Сцилле просыпается внезапная жажда – поймать этого артиста для Агерре.

– Это Хамелеон, – отвечает он своему суверену.

Хамелеон, убийца-метаморф, уже завершил оптимизацию фенотипа (генотип он оптимизирует молниеносно) и спускается по башне со скоростью этаж в секунду. Миазо смещает спектр воспринимаемых электромагнитных волн влево и видит оставляемую Хамелеоном полосу теплого воздуха, источаемый его телом жар. Температура организма убийцы держится чуть ниже порога денатурации белка.

На пятьдесят втором этаже Хамелеон сворачивает к балкону, разворачивается и прыгает в пропасть – там находилась живокристная дорожка, которой теперь уже нет. Миазо вызывает ее в Иллюзионе. Хамелеон бежит по ней в размеренном ритме неутомимого спринтера, на бегу РНКдактируясь заново. За ним тянется голубой термошлейф.

Естественно, если бы Сцилла хотел проследить за действиями убийцы лорда Амиэля в масштабе времени 1:1, он никогда бы до него не добрался, постоянно отставая на те самые четверть часа. И потому он ускоряет проекцию до 1:4, 1:10, 1:20. Он настигнет цель за минуту.

Миазо запускает НавигаторXG, и начинается погоня – Пес и Хамелеон в Городе Хаоса, под холодными звездами.

Раз, два, три; с каждым шагом новое Ваяние пространства-времени. Подобные скорость и точность уже недостижимы для голого разума, даже ксеногенетического. Миллисекунды, миллиметры, искривления гравитационного поля с точностью до одной стотысячной «же» – но все равно кажущиеся неряшливыми и поспешными по сравнению с крупномасштабным Ваянием, насущным хлебом неспящих. Здесь это поистине прогулка. Раз, два, три; каждый шаг – несколько десятков метров, по высоким аркам, среди путаницы черных дорожек, сквозь висящую в ночном воздухе толпу, глинную и иллюзионную, сквозь огни, музыку и смех, в трепетании белой ткани, в облаке тени, все время падая, все время «вниз», к очередному узлу, тут же развязывающемуся; и так от одного гравитационного колодца к другому, черный Пес в семимильных сапогах, только босиком. Куда он ни взглянет, там огонь, где ни пройдет – по невидимым мостам ночи, в сотне метров над землей – там вдруг все становится невесомым: оказавшиеся рядом глинные гости хватаются за поручни, разноцветные напитки текут из выроненных ими бокалов, их одежда морщится в полном несоответствии с дизайном. Раз, два, три; за духом Хамелеона через разноцветный Агерре-сити.