Текст книги "Настоящие сказки братьев Гримм"

Снегурочка согласилась и поехала с ним, и их свадьба была сыграна с большим блеском и великолепием.

На это празднество была приглашена и злая мачеха Снегурочки. Как только она принарядилась на свадьбу, так стала перед зеркальцем и сказала:

 
Зеркальце, зеркальце, молви скорей,
Кто здесь всех краше, кто всех милей?
 

Но зеркальце отвечало:

 
Ты, королева, красива собой,
А все ж новобрачная выше красой.
 

Злая баба, услышав это, произнесла страшное проклятие, а потом вдруг ей стало так страшно, так страшно, что она с собою и совладать не могла.

Сначала она и вовсе не хотела ехать на свадьбу, однако же не могла успокоиться и поехала, чтобы повидать молодую королеву. Едва переступив порог свадебного чертога, она узнала в королеве Снегурочку и от ужаса с места двинуться не могла.

Но для нее уже давно были приготовлены железные башмаки и поставлены на горящие уголья… Их взяли клещами, притащили в комнату и поставили перед злой мачехой. Затем ее заставили вставить ноги в эти раскаленные башмаки и до тех пор плясать в них, пока она не грохнулась наземь мертвая.

Диковинная птица

Некогда был на свете такой волшебник, который принимал на себя образ бедняка-нищего, ходил от дома к дому и просил милостыню, а при этом похищал красивых девушек. Никто не знал, куда они исчезали, потому что никто их потом уж не видывал.

Однажды явился он перед домом человека, у которого были три дочки-красавицы; на вид он казался жалким нищим, и за спиной у него был привязан большой короб, словно бы он собирал подаяние. Он молил о том, чтобы ему вынесли чего-нибудь поесть, и когда старшая дочка к нему вышла и собиралась подать ему кусок хлеба, он только прикоснулся к ней – и она уже очутилась в его коробе.

Затем он поспешно удалился и зашагал со своею ношею к дремучему лесу, где у него построен был дом в самой чаще.

В доме этом все было очень роскошно; и волшебник дал красавице у себя все, чего она только пожелала, и сказал: «Сокровище мое, тебе у меня полюбится: у тебя здесь под рукой все, чего твоей душеньке угодно».

А затем, по прошествии двух дней, он ей заявил: «Мне надо на время уехать и тебя здесь оставить одну; вот тебе ключи от всего дома; и всюду ты можешь ходить и все осматривать, не заглядывай только в одну комнату, которая отпирается вот этим маленьким ключиком. Я это тебе запрещаю под страхом смерти».

При этом он дал ей еще яйцо и сказал: «Это яйцо сохрани мне и лучше уж постоянно носи его при себе, потому что если оно потеряется, это приведет к большому несчастью».

Она взяла и ключи, и яйцо, и обещала все соблюсти как следует. Когда волшебник уехал, красавица пошла по всему дому и обошла его снизу доверху и все в нем осмотрела. Все покои в нем блистали серебром и золотом, и ей показалось, что она никогда еще не видела нигде такого великолепия.

Наконец, пришла она и к запретной двери, хотела пройти мимо нее, но любопытство не давало ей покоя. Осмотрела она ключик, видит – он ничем от других ключей не отличается, сунула его в скважинку и чуть только повернула – дверь распахнулась настежь. И что же она увидела, войдя в тот запретный покой? Посреди него стоял огромный таз, полный крови, и в нем лежали тела людей, разрубленных на части, а рядом с тазом поставлена деревянная колода и около нее положен блестящий топор.

Увидев все это, она так перепугалась, что и яйцо из руки в этот таз обронила. Она его опять из таза вытащила и кровь с него стала стирать, но тщетно старалась: кровь на нем через минуту выступала вновь. И как она ни терла, как ни скоблила – уничтожить кровавые пятна на яйце она не могла.

Вскоре вернулся и волшебник из своей поездки и прежде всего хватился ключа от запретной двери и яйца.

Она подала ему то и другое, но руки ее при этом дрожали, и он по кровавым пятнам тотчас угадал, что она побывала в запретном покое. «Так как ты против моей воли побывала в этом покое, – сказал он, – то теперь против твоей воли должна направиться туда же! Простись с жизнью!»

Он сбил ее с ног, за волосы потащил в страшный покой, отсек ей голову топором, а все тело ее изрубил на куски, так что кровь ее стала стекать в таз. Потом и все куски ее тела побросал в тот же таз.

«Ну, теперь пойду добывать вторую дочь-красавицу», – сказал волшебник и опять в образе нищего пошел к тому же дому и стал просить милостыни.

И вторая дочка вынесла ему кусок хлеба, и вторую он похитил, одним прикосновением заставив ее очутиться в его коробе. И с нею случилось все точно так же, как и со старшей сестрой; и она тоже, поддавшись любопытству, отворила кровавый запретный покой, заглянула в него и должна была по возвращении волшебника домой поплатиться жизнью за свое любопытство.

Затем он отправился и за третьей дочкой, которая была и поумнее, и похитрее сестер. Когда волшебник отдал ей ключи и яйцо, а сам уехал, она сначала тщательно припрятала яйцо, затем осмотрела дом и наконец зашла в запретный покой.

Ах, что она там увидела! Обе ее милые сестрицы лежали в тазу убитые и разрубленные на части. Но она, не смущаясь, собрала все разрозненные части их тел и сложила их как следует: и головы, и руки, и ноги, и туловища – все на свое место. И когда все сложила, члены начали двигаться и срослись по-прежнему, и обе девушки открыли глаза и снова ожили. Очень все они обрадовались этому – целовались и миловались.

Когда волшебник вернулся, то потребовал тотчас ключи и яйцо, и когда увидел, что на яйце нет никаких следов крови, то сказал: «Ты выдержала испытание, тебя и возьму я за себя замуж».

С этой минуты уж он терял над нею всякую власть и должен был выполнять все ее требования. «Ладно, – сказала она, – но прежде ты снесешь моим родителям полнешенек короб золота, и снесешь его сам на спине, а я тем временем тут все подготовлю к свадьбе».

Затем побежала к своим сестрам, которых припрятала в маленькой каморочке, и сказала им: «Настало время вас спасти: этот злодей должен будет вас отнести домой; но как только вы к дому прибудете, тотчас высылайте мне помощь».

Она их обеих посадила в короб и засыпала их сверху золотом так, что их и видно не было; потом призвала волшебника и сказала: «Ну, теперь неси короб; но смотри, в пути не останавливаться и не отдыхать – я буду за тобой из моего окошечка следить».

Волшебник взвалил короб на спину и потащился с ним по дороге; но короб был так тяжел, что у него пот градом катился со лба. Вот он и присел было, и хотел немного отдохнуть, но тотчас же одна из красавиц в коробе закричала ему: «Я смотрю в свое окошечко и вижу, что ты отдыхаешь, – ступай сейчас же далее!» Он подумал, что это его невеста ему кричит, и поплелся далее.

И опять задумал было сесть, и опять услышал: «Смотрю в свое окошечко и вижу, что ты отдыхаешь, – сейчас же ступай далее!»

И чуть только он останавливался, раздавались те же возгласы, и он должен был опять брести далее, пока наконец, кряхтя и окончательно выбившись из сил, не донес короб с золотом и с двумя дочками до их родительского дома.

А между тем у него в доме его невеста готовила свадебное пиршество и позвала на это пиршество друзей своего будущего мужа-волшебника.

И вот взяла она череп с оскаленными зубами, украсила его головным убором, надела на него цветочный венок, снесла его на чердак и выставила в слуховое оконце. Справив это, она сама залезла в бочку меду, потом вспорола перину и выкаталась в перьях так, что ее можно было принять за какую-то диковинную птицу; но никто бы ни за что не мог ее узнать.

В таком виде вышла она из дома и на пути повстречала многих из числа свадебных гостей, которые ее спрашивали:

 
– Предиковинная птица, откуда взялася?
– Из диковинного дома сюда доплелася.
– А невеста молодая – где она девалась?
– В доме мыла, убирала, сама наряжалась:
Вон в оконце сверху смотрит в венке и в уборе.
 

Наконец, повстречался ей на пути и жених, который еле-еле тащился обратно к своему дому. И он спросил у нее так же, как все прочие:

 
– Предиковинная птица, откуда взялася?
– Из диковинного дома сюда доплелася.
– А невеста где ж моя, где она девалась?
– В доме мыла, убирала, сама наряжалась:
Вон в оконце сверху смотрит в венке и в уборе.
 

Жених-волшебник глянул вверх и увидел принаряженный череп; он подумал, что это и есть его невеста, и стал ей кивать головою и приветливо ей кланяться.

Но едва он со своими гостями вступил в дом, туда же прибыли и братья, и родственники невесты, посланные ей на помощь. Они накрепко заперли все двери в доме, чтобы никто из него не мог выйти, и затем подпалили его, так что и сам волшебник, и вся его братия должны были в том доме сгореть – и сгорели дотла.

О заколдованном дереве

Давненько уж это было – тысячи две лет тому назад. Жил да был на свете богатый человек, и жена у него была красивая и богобоязненная, и любили они друг друга сердечно, а детей у них не было. Очень им хотелось иметь детей; и жена молилась об этом и день, и ночь, а детей все же не было и не было…

Перед домом их был двор; среди того двора росло ветвистое дерево, и под тем деревом однажды зимою стояла жена и срезала ножом кожуру с яблока. Срезала да и порезала себе ножом пальчик, так что кровь закапала на снег. «Ах! – сказала жена и глубоко вздохнула, и, взглянув на капли крови, проговорила с грустью: – Вот если бы у меня было такое дитятко: как кровь румяное да как снег белое!»

И как только она это выговорила, у нее вдруг так полегчало на душе, как будто ее желанию суждено было действительно сбыться, и она пошла домой совсем утешенная.

Прошло с той поры около года. Жена все недомогала и, жалуясь на свое здоровье, не раз говаривала мужу: «Если я умру, похорони меня под тем деревом, что растет у нас среди двора».

В конце года она родила сына, белого, как снег, и румяного, как кровь, и когда она его увидела, то обрадовалась так, что с радости и умерла. Муж похоронил жену по ее желанию под тем деревом, что росло среди двора, и очень ее оплакивал; немного спустя он стал уже меньше по ней плакать, а там и совсем перестал; а еще сколько-то времени спустя взял себе в дом другую жену.

От второй жены родилась дочка, а от первой жены остался хорошенький сынок, румяный, как кровь, и белый, как снег.

Когда мачеха смотрела на свою дочку, она казалась ей милым дитятком, а как взглянет, бывало, на своего хорошенького пасынка, у нее так и кольнет в сердце – тотчас придет ей в голову, что он ей поперек дороги стал, и кабы не он, все богатство отца досталось бы ее дочери.

И стала она на своего хорошенького пасынка злиться, и стала его толкать из угла в угол: и тут щипнет, и там щипнет, так что бедное дитя жило в постоянном страхе. И когда он возвращался домой из школы, у него не было ни одной минуты покоя.

Однажды мачеха пошла в свою светелку, и ее хорошенькая дочка пришла к ней и сказала: «Матушка, дай мне яблочко». – «Изволь, дитятко», – сказала ей мать и дала ей чудесное яблоко из сундука своего; а у сундука-то крышка была тяжелая-претяжелая, и замок у нее большой, железный, с острыми зубцами. «Матушка, – сказала хорошенькая девочка, – ты и братцу тоже дашь яблочко?» Это раздосадовало ее мать, однако же она сдержалась и сказала: «И ему дам, когда он придет из школы».

И как раз в это время увидела из окошка, что пасынок возвращается домой; тут ее словно бес под руку толкнул, она отняла у дочки яблоко и сказала: «И тебе прежде брата не дам». Швырнула яблоко в сундук и закрыла его крышкой.

Когда пасынок вошел в дверь, нечистый наставил ее ласково сказать ему: «Сыночек! Не хочешь ли ты получить от меня яблоко?» А сама посмотрела на него искоса. «Матушка, – сказал мальчик, – что ты это так на меня смотришь? Хорошо, дай мне яблочко!» – «Пойдем со мной, – сказала она и открыла крышку сундука. – Вот, выбирай любое».

И когда мальчик нагнулся над сундуком, бес и толкни ее под руку – р-раз! – она захлопнула крышку с такою силою, что голова мальчика отскочила от туловища и упала среди румяных яблок. Тут она перепугалась и стала думать: «Как бы мне это с себя свалить?» И вот зашла она в свою комнату, вынула из ящика белый платок, опять приставила голову к туловищу, обвязала мертвому пасынку шею так, что ничего не было заметно, и посадила его на стул перед дверьми, а в руку дала ему яблоко.

Немного спустя пришла дочь к матери в кухню и увидела, что мать стоит перед огнем, а перед нею лохань с горячей водой, в которой она что-то полощет. «Матушка, – сказала дочка, – братец сидит перед дверьми бледный-пребледный и держит в руке яблоко; я было попросила его, чтобы он мне яблочко дал, но он мне ничего не ответил, и мне стало страшно». – «А ты ступай к нему еще раз, – сказала мать, – и если он тебе ничего не ответит, дай ему по уху». Дочка и точно пошла и сказала: «Братец, дай мне яблочко». Но он ничего не ответил ей. Тогда она ударила его по уху, и голова его свалилась с плеч.

Девочка страшно перепугалась и начала плакать и кричать, и побежала к матери своей. «Ах, матушка, я сбила голову моему братцу!» – и плакала, и плакала, и не могла утешиться. «Доченька, – сказала мать, – что ты наделала? Но теперь-то уж замолчи, чтобы никто этого не знал; ведь теперь уж этого не воротишь! Давай разварим его в студень».

И взяла мачеха своего мертвого пасынка, разрубила его на куски, положила его в лохань и разварила в студень. А дочь ее при этом стояла и плакала, и плакала, и все слезы ее падали в лохань, так что даже и соли в студень не понадобилось класть.

Вот вернулся отец домой, сел за стол и сказал: «А где же мой сын?» А мать принесла на стол большущее блюдо студня, между тем как дочка ее все плакала и плакала, и никак не могла удержаться от слез.

Отец между тем спросил еще раз: «Да где же мой сын?» Мачеха отвечала: «Он ушел в гости к своему деду; там хотел он некоторое время остаться». – «Да что ему там делать? Ушел, даже и не простился со мной?» – «О, ему очень хотелось туда пойти, и он у меня просил позволения остаться там эту неделю: его ведь все там ласкают». – «А все же, – сказал отец, – мне очень жаль, что он не простился со мною».

С этими словами он принялся за еду и сказал дочке: «Что ты плачешь? Ведь братец-то твой вернется же! – потом, обратясь к жене, добавил: – Жена! Какое ты мне подала вкусное блюдо! Подбавь-ка мне еще!» И чем более он ел, тем более хотелось ему еще и еще, и он все приговаривал: «Подкладывай больше, пусть ничего на блюде не останется!» И все-то ел, ел, а косточки все под стол метал – и наконец съел все дочиста.

А дочка его достала из комода свой лучший шелковый платочек, сложила в него из-под стола все косточки и хрящики и понесла вон из дома, обливаясь горькими слезами.

Выйдя на середину двора, она положила косточки в платочек под дерево, что там росло, на зеленую травочку, и у нее стало легко на сердце, и слезы ее иссякли.

И увидела она, что дерево вдруг зашевелилось – ветви его стали расходиться и сходиться, словно руки у человека, когда он от радости начинает размахивать руками и хлопать в ладоши.

Затем от дерева отделился как бы легкий туман, а среди тумана блистал и огонь, и из этого-то огня вылетела чудная птица и запела чудную песенку, и высоко-высоко поднялась в воздух.

Когда же она совсем исчезла из виду, тогда и ветви на дереве перестали двигаться, и платок с косточками, что лежал под деревом, пропал бесследно.

А у сестрицы на душе стало так легко и приятно, как если бы братец ее был еще в живых. И она вернулась домой веселая, села за стол и стала есть.

Птица полетела и села на дом золотых дел мастера, и стала петь свою песенку:

 
Меня мачеха убила,
Мой отец меня же съел.
Моя милая сестричка
Мои косточки собрала,
Во платочек их связала
И под деревцем сложила.
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!
 

Мастер сидел в своей мастерской и делал золотую цепь, когда услышал птичку, которая пела на крыше дома, и песенка показалась ему очень привлекательной.

Он поднялся со своего места, и когда сошел сверху вниз, то потерял одну туфлю. Так он и на середину улицы вышел в одной туфле и в одном носке, опоясанный фартуком, с золотой цепью в одной руке, с клещами в другой…

А солнце-то так и светило на улице! Вот он и стал как вкопанный, и давай смотреть на птичку. «Птичка, – сказал он, – как ты славно поешь! Спой-ка мне еще раз свою песенку!» – «Нет, – сказала птичка, – я дважды даром петь не стану. Дай мне эту золотую цепочку, тогда я тебе и еще раз спою мою песенку». – «Вот, на тебе золотую цепь; только спой мне еще раз».

Тогда подлетела птичка, взяла золотую цепь в правую лапку, села против мастера и запела:

 
Меня мачеха убила,
Мой отец меня же съел.
Моя милая сестричка
Мои косточки собрала,
Во платочек их связала
И под деревцем сложила.
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!
 

Оттуда полетела птичка к башмачнику, присела к нему на крышу и запела:

 
Меня мачеха убила;
Мой отец меня же съел.
Моя милая сестричка
Мои косточки собрала,
Во платочек их связала
И под деревцем сложила.
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!
 

Башмачник услышал песенку, выбежал из дому в одном жилете и стал смотреть на крышу, прикрывая ладонью глаза от солнца. «Птичка, – сказал он, – да как же ты славно поешь! – И жену башмачник вызвал из дома: – Поди-ка сюда, глянь-ка на птичку! Вот так птичка, как отлично распевает!» Потом позвал он и дочь свою, и детей, и подмастерьев, и работников, и служанку, и все вышли на улицу и смотрели на птицу, и любовались ею.

А птичка была и точно красивая: перышки на ней красные и зеленые, а около шейки – словно чистое золото, а глазки у нее блистали как звездочки.

«Птичка, – сказал башмачник, – спой ты мне свою песенку еще раз». – «Нет, – сказала птичка, – дважды я не пою даром. Подари мне что-нибудь». – «Жена, – приказал башмачник, – ступай ко мне в мастерскую; там стоит у меня пара совсем готовых красных башмаков, принеси их мне сюда».

Жена пошла и принесла башмаки. «Вот тебе, птичка! – сказал башмачник. – Ну, а теперь спой мне свою песенку».

Птичка слетела, взяла у него башмаки в левую лапку, потом опять взлетела на крышу и запела:

 
Меня мачеха убила,
Мой отец меня же съел.
Моя милая сестричка
Мои косточки собрала,
Во платочек их связала
И под деревцем сложила.
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!
 

А пропевши песенку, птичка полетела: цепочку держала она в когтях правой лапки, а башмаки – в когтях левой лапки, и прилетела она прямо на мельницу, которая работала на полном ходу и постукивала так: плики-пляки, плики-пляки, плики-пляки.

Да на мельнице же сидело человек двадцать рабочих, которые обтесывали жерновой камень и выбивали молотками: тик-так, тик-так, тик-так – и мельница вторила их работе своим постукиваньем.

Птичка опустилась на липу, которая росла у самой мельницы, и запела:

 
Меня мачеха убила…
 

Один рабочий перестал работать.

 
Мой отец меня же съел.
 

Еще двое от работы отстали и прислушались…

 
Моя милая сестричка…
 

Еще четверо бросили работу…

 
Мои косточки собрала,
Во платочек их связала…
 

Уж только восьмь остались при деле.

 
И под деревцем…
 

Уж только шестеро осталось…

 
…сложила…
 

Только один продолжал работу…

 
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!
 

Тут уж и последний отстал и тоже стал слушать. «Птичка, – сказал он, – как ты славно поешь! Дай и мне тоже послушать, спой еще раз!» – «Нет, – отвечала птица, – дважды не стану петь даром; дай мне жернов, так я еще раз тебе спою». – «Да, – сказал он, – если бы жернов мне одному принадлежал, ты бы его получила». – «Да, – сказали другие, – если она нам еще раз споет, то мы отдадим ей жернов».

Тогда птичка слетела вниз, а все двадцать рабочих стали приподнимать жернов и покрикивать: «У-у-ух, у-ух, ухнем! ух!»

А птичка только продела голову в отверстие жернова, вздела его на шею, как воротник, и вместе с ним взлетела на дерево и запела:

 
Меня мачеха убила,
Мой отец меня же съел.
Моя милая сестричка
Мои косточки собрала,
Во платочек их связала
И под деревцем сложила.
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!
 

А пропев свою песенку, она расправила крылышки и, держа в когтях правой лапки цепочку, в когтях левой – пару красных башмаков, а на шее – жернов, полетела вдаль, к дому отца своего.

В доме за столом сидели отец, дочка и мачеха, и отец говорил им: «Что это значит, что у меня сегодня так легко, так весело на сердце?» – «Нет, – сказала мачеха, – мне что-то страшно, словно бы гроза большая надвигается». А дочка сидела и все плакала да плакала.

Тут как раз прилетела птичка и села на крышу. «Ах, – сказал отец, – мне так весело, и солнце так прекрасно светит, и на душе у меня так хорошо, как будто мне предстоит увидеться со старым знакомцем». – «Нет, – сказала жена, – страшно мне, страшно, так что зуб на зуб навести не могу, а в жилах у меня словно огонь».

Дочка же тем временем села в угол и стала плакать еще пуще, и прикрывала глаза руками, и ладони рук ее были совсем мокры.

Птичка между тем уселась на дерево среди двора и стала петь:

 
Меня мачеха убила…
 

Мачеха, услышав это, заткнула уши и зажмурила глаза, не желая ничего ни видеть, ни слышать, но в ушах ее все же был шум, как от сильнейшей бури, а глаза жгло, и в них словно молния блистала.

Птичка продолжала петь:

 
Мой отец меня же съел…
 

«Ах, матушка, – сказал отец, – там сидит такая славная птица и поет так прекрасно, да и солнышко так светит и греет, и благоухает тмином».

Птичка продолжала:

 
Моя милая сестричка…
 

Сестричка, как услышала это, уткнула лицо в колени и стала плакать навзрыд, а отец, напротив того, сказал: «Я выйду, посмотрю на птичку вблизи». – «Ах, не ходи, не ходи! – сказала жена. – Мне кажется, что весь дом наш в пламени».

Но муж ее не послушался, вышел из дома и взглянул на птичку, которая продолжала свою песню:

 
Мои косточки собрала,
Во платочек их связала
И под деревцем сложила.
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!
 

И, закончив песенку, птичка сбросила сверху золотую цепь прямо на шею отцу, и цепь пришлась как раз в меру.

Тогда он вернулся домой и сказал: «Посмотри, какая это чудесная птица, подарила мне прекрасную золотую цепь, да и сама-то на вид такая красивая». Жена же все по-прежнему бегала в ужасе по всему дому и места не могла себе найти.

А птица опять завела ту же песню:

 
Меня мачеха убила…
 

«Ах, если бы я хоть в самой преисподней теперь была!

Лишь бы не слыхать мне этой песни!» – проговорила мачеха в отчаянии.

 
Мой отец меня же съел…
 

Мачеха при этих словах в изнеможении упала на пол.

 
Моя милая сестричка…
 

«Ах, – сказала сестричка, – я тоже выйду и посмотрю, не подарит ли и мне чего-нибудь птичка». И она вышла из дома.

 
Мои косточки собрала,
Во платочек их связала…
 

Тут сбросила она сестричке сверху красные башмачки.

 
И под деревцем сложила!
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!
 

Тогда и у сестрички на сердце стало легко и весело. Она надела новые красные башмачки и стала в них плясать и прыгать. «Ах, – сказала она, – я была так грустна, когда выходила из дому; а теперь мне так легко и хорошо! И что за славная птичка – ведь она подарила мне пару красных башмаков!» – «Нет! – сказала ее мать и вскочила с места в ужасе, и волосы поднялись у нее дыбом на голове. – Мне кажется, что светопреставление наступило! Не могу вытерпеть: я тоже выйду из дома – быть может, и мне станет легче!»

Но чуть только она выступила за двери – тррах! Птичка скинула ей мельничий жернов на голову и раздавила им мачеху насмерть.

Отец и сестричка услыхали этот шум и выскочили из дома: из того места, где жернов упал, повалил клубами дым, потом показался огонь, вспыхнуло пламя, а когда все это закончилось, они увидели перед собою маленького братца, который взял отца и сестричку за руки, и все трое были счастливы и довольны настолько, что вошли в дом, сели за стол и принялись кушать.