Текст книги "Космополис архаики. Готические стихотворения"

«Хватит злати пустым очесам…»

 
Хватит злати пустым очесам,
Соцветенья ночные кружат,
Где темно Циминийским лесам,
Наши белые кости лежат.
 
 
Богоразно – полыни алкать,
Запрокинуты лики иль ниц,
Время в царствии мертвых искать
След расписанных в кровь колесниц.
 
 
Каждый был и целован, и зван,
Приглашений тех сны тяжелей,
Мироволен всекрылый рыдван,
Днесь и девы под желчью лилей.
 
 
Во серебре червленом венки
Перебелят у Смерти снопы,
Горечь слез соберут в туески
И узрятся чрез пурпур столпы.
 
 
Ах, Господь, страстотерпцы молчат,
Разве ангелы знают одни,
По каким целинам расточат
Наших вежд золотые огни.
 

«Зачем долокопы готовят могилу…»

 
Зачем долокопы готовят могилу,
Без них я в земельку пуховую лягу.
Возьми, Господ-Бог, покаянную силу
И в душу плесни свою звездную брагу.
 
 
Всё роют и роют мне ямину братья,
Всё кличут кормильца вороны с погоста,
И розы лелеют в росе до распятья,
Ан руки прожгла родовая короста.
 
 
Скорей истреби мою душу живую,
А если она возжелает скитаться
За гробом, тогда, яко тварь цирковую,
Юлою заставь меня в смерть воплетаться.
 
 
Не знали мы здесь на земле, что изгои
Небесные кровушкой плачут и плачут,
И в дикие маки, и в чермны левкои
Стопы исколотые горестно прячут.
 
 
Противится тщетно землица Отчизны,
Пробьют ее глину кривыми ломами
Да справят по всем развеселые тризны,
Престол Твой всесветлый счернивши дымами.
 
 
И я принесу Иисусу гостинец,
Так много страдал Он и гвозди поныне
Сидят в Его дланях – вот мальчик-с-мизинец,
Пускай улыбнется распятый Твой Сыне.
 
 
Пусть губ Его белых коснется веселье,
С Креста низойдет Он хмельной да не пьяный,
И гроб мой на праздник великий по келье
Закружит, как лист хороводно-багряный.
 

Четвертый архаический этюд

 
Вот и грянула Смерть и, Господе, люта ж,
Нету жития в нас, а одно достигает
И премашет косой, и восходит в кураж,
В нощнозвездный Аид царичей низвергает.
 
 
Не отпели еще на крестах соловьи,
Наши очи темны да терницей не сбиты,
Что пред нами трясет персты черны свои,
Разлияши смурод, тащит чадов до свиты.
 
 
Трехгрошовых страстей уподобились здесь,
Тетрадрахмы равно отдали пилигримам.
Ах, раек золотой в нитях сиротных весь,
Новый красен был год – так восплачем по зимам.
 
 
Пир юрод заказал, на потеху гостей
Призвали, те макать руки в белые хлебы,
Чтоб темнела круха двоеперстных костей,
Дабы Ирод узрел кошель злаченой требы.
 
 
Вина льют в рукава, излетают со них
Утопленные в персть огнецветные вишни,
Их сбирали ан свар дождалися одних,
Буде чады мертвы, ихне детки всевышни.
 
 
Промелькнула в толпе, но тогда не признал,
Юродива одна, вот другая сгубила,
Весело Рождество, сирый тать не шмонал,
А юродная дщерь нимб Твой, Господе, сбила.
 
 
Ангелки, ангелки, деревянные ж вы
И наверно и в сне от нея не спасете,
Всеиные глушцы-ангелочки мертвы,
Вот ведь как без рожков агнцев Божьих пасете.
 
 
Ни любови алкать, ни взыскати зело
Не придется теперь, источился тот зарев,
В нищетлумных шляхах горемыков свело,
Женихов и невест, в терем въехавших царев.
 
 
И родных не позвать – испросити хвалы,
Виждьте, матерь-отец, лепоту предеяний,
Вас утешить желал: побирайте столы,
Мы с Христосе несем торбы гробных даяний.
 

«Как страстная неделя темна…»

 
Как страстная неделя темна,
Огонек и в четверг не засветит,
Истомила нас кровью она,
И за кровь ли Христос всеответит.
 
 
Свечки ясные тихо снесем
Ко застолию тайному внове,
И расскажем Ему обо всем,
Пусть узрит ложеимных во Слове.
 
 
Были чаянья наши жалки,
Мы теперь обличающе ницы,
И со крови лиются цветки,
Ими красен лишь пламень седмицы.
 

«Изъявляется сын чрез томительный мрак…»

 
Изъявляется сын чрез томительный мрак
И молчит, и сбледневшие усны
Открывает, а молвить не может никак,
Ангелочки всегда неискусны.
 
 
Ах, он хочет поведать о бедах своих,
Только лиха довольно и в небе.
Будем жити и кровию жаловать их,
Забывать о вине и о хлебе.
 
 
Окропили самих во купельной реке,
Всё глядим, как сыночек играет,
Предержит расписную игрушку в руке,
А другою слезу вытирает.
 
 
Отмахнет Михаилка алмазным копьем
Изо смерти и жизнь мы искупим,
И венок со чешуйных ромашек довьем,
И Господний порог переступим.
 

«Летают Божии голубки…»

 
Летают Божии голубки,
Их осеним двумя перстами
И мертвых тягостные кубки
Сольем под ровными крестами.
 
 
Как нечем с Господом делиться,
И нечем вербницу преславить,
Мы будем тихо веселиться
И во спасение лукавить.
 
 
И станут кровию те вина,
О коих ангелы не мнили,
И всякой вербы сердцевина
Завьется пламенем из гнили.
 

«Много ль трачено слез на последний псалом…»

 
Много ль трачено слез на последний псалом,
Кровь ушла во письмо и счернились калики,
Только чезнем, Господь, за атласным столом,
Отходную Твои ныне грянут музыки.
 
 
Вянут наши цветы, страшно вянут оне,
Белы девы влекут мертвецов ко церкови,
А левконий и роз бутоньерки в огне,
Василечки темней царедворной любови.
 
 
Ровно лета горят доле смерти самой,
Всякий точится мир доле житий бесправных,
И пришли мы, Господь, каждый с нищей сумой —
Сквозь терницы узри нищебродов потравных.
 

Ноябрь, 1980
Звезды смерти

 
Слезы твои не собрать,
Коль цветники оголились,
И перед снегом опять
Раны созвездий открылись.
 
 
Северных ветров порыв
Древние высветил выси,
Золотом с чернью налив
Их – как во дни дионисий.
 
 
В мороке волковский сад,
Яблоконосные жерди,
Там лишь яснее горят
Звезды невидящей смерти.
 
 
Льдом раззолочен покров
Бездн, в коих ты отражалась
И пред зерцалом снегов
Вся, до костей обнажалась.
 

«Престанут рубища сочиться…»

 
Престанут рубища сочиться,
Благие голуби взлетят,
И нам положат не влачиться,
И всех именно освятят.
 
 
Мир куполам, святится Царство,
Те ж голубицы на вратах
Пеяют горькое мытарство
Сих, кто со немостью в устах.
 
 
Давно мы наги и разуты,
И слезы наши днесь пиют,
И звонари кровавой смуты
Во колокольный пепел бьют.
 

«Повенчавшись со мраком пустым…»

 
Повенчавшись со мраком пустым,
Утолят наши тени печали,
Поелику и старцам святым
На земле ничего не прощали.
 
 
Лишь хотели мы август встречать,
Огнецветие яствий несметных,
Всеблагими слезами венчать
Краснолепость ромашек соцветных.
 
 
Августовские вина еще
Диаменты прельют суремою,
Пепел звездный блеснет горячо
На графинах с кровавой тесьмою.
 
 
Как нельзя мертвых ангелов петь
И живых охранителей славить,
Раньше Господа туне успеть,
Станем рои демонов забавить.
 
 
Веселятся пускай их чреды,
Слезы наши алмазные гасят,
Четвергуют до новой среды,
Ржою бойные тернии красят.
 
 
Но кремниста и эта стезя,
Тще ли венчики горькие снимут,
Рай узреть мертвородным нельзя,
А убитые света не имут.
 
 
Потаенные взоры темны
И торжественны светлые речи.
В нас навечно теперь влюблены
Отлюбившие Бога предтечи.
 
 
Осквернит ли реченье монгол,
Возвеличат презренные слоги
Скифы тьмы – поминальный глагол
Будет жечь троекрестье дороги.
 
 
В Рим ведут меловые пути,
Желтый Лондон блюдут англосаксы,
Дале некуда мертвым идти,
Всюду рдятся безумные Максы.
 
 
А розовие белое где,
Мы неспешно его преминули,
Вифлеемской холодной Звезде
Сколь пылать, ангелочки уснули.
 
 
Спят и видят чудесные сны,
Реверансами Бадри встречают,
Се оцветники райской весны
Зрят и демонов смерти не чают.
 
 
Только ангелы вспомнят одне
Покаянные тексты молений,
Во слезах отыграют оне
Марш неписанных тех посвящений.
 

«Изолгались волхвы и не видят Звезду…»

 
Изолгались волхвы и не видят Звезду,
Ирод-царь серебро по могильникам прячет,
Крови тратней слеза в иудейском роду,
Мертвый волче одно к царичам не доскачет.
 
 
Как нас били, Господь, и нельзя рассказать,
Богоматерь в цветках мы тризнили порядно,
Что ж теперь во уста венценосных лобзать,
И пеянье царей на века червоядно.
 
 
А венцы и горят, и чернятся Кресты,
Как на пир зазовут – и тогда не склонимся,
Перебили музык, их в серебре персты,
Мы и в смерти, Господь, векоприсно им снимся.
 

«Иль не Божия днесь лепота…»

 
Иль не Божия днесь лепота,
Ангелки с неба звезды крадут,
И червонный, и черный цвета
Одинаково мертвым идут.
 
 
Так у Смерти украли самой
Кровоточную жало-косу,
Время слезы чернить суремой,
Волошкам расточати красу.
 
 
Ах, горят юровые клины
Осиянным цветочным огнем,
И бесхлебные веси красны —
По тернице со них отвернем.
 
 
А и сами, Господе, в нощи
Все горим под иродный трезвон,
И Звезды провозвестной лучи
Нам во бельмы лиет Аваддон.
 

«Как ромашки тяжелые в снег упадут…»

 
Как ромашки тяжелые в снег упадут
И воспыхнут огнем, и засохнут, совившись,
Мы приидем туда, где теперь нас не ждут,
Удивим ангелочков, нежданно явившись.
 
 
Посплеталися змеи у нас в волосах
И набилась во белые усны крушница,
Ну и что же с того, в юровых небесах
Пусть встречает хоть смерть да зовется сестрица.
 
 
Все смеется она, веселится-поет,
Все на острую косу ногой необутой
Наступает, веночек извив, разовьет,
Но следит безотрывно за каждой минутой.
 
 
Ангелочки-цветки, не ищите Христа,
Были вы завсегда меж умерших своими,
Дайте миг продохнуть близ Распятья-Креста,
Не напрасно мы вас почитали святыми.
 
 
Ах, незваным гостям не дадут ничего,
Да мы сами давно ничего не просили,
Просто все провели до распятья Его
И остаток времен по ночам голосили.
 
 
Не печальтесь, крылатые чада, ужель
Не восплачете вы по юдольным кровинкам,
Нашей мертвою кровью разбавили хмель
Царской водки и слез, припасенных к поминкам.
 
 
Те ромашки пошли на венчальны венки,
Посвивалася желть в снеговые колечки,
Изукрасились гнилостно их лепестки
Во исчерную цветь, догорев, яко свечки.
 

«Любить и мертвые умеют…»

 
Любить и мертвые умеют,
А их ли славили в миру,
Они по житии немеют,
И каждый – свечка на пиру.
 
 
Цвет преглядим и содрогнемся,
Как биты чернью купола,
С распятий истинно вернемся
Чрез ось звериного числа.
 
 
Все амалтеи суть овечки,
Годна лишь вера для щитов,
И мы кровями нощно свечки
Востеплим: зрите лжехристов.
 

«Господь, отслужат литии по нам…»

 
Господь, отслужат литии по нам
И мертвые предъявимся к Тебе,
Что слезы наши ложным вещунам,
Пируют пусть и хвалятся в алчбе.
 
 
Суббота разливает чернь свою
И голуби летят за Ахерон,
Очницами хоть узрим кутию
В червонном серебре Твоих корон.
 
 
Тот веровал, кто с башнями звенел,
На царствие мы ждали ангелков,
Кармин излит и пурпур исчернел,
Вся кровь слита во лепие венков.
 
 
Собиты мы, а демоны терзать
И мертвых не боятся для потех,
И некому двуперстно указать
На столпников замученных Твоех.
 

«Приумолкнут кукушки в зеленях нагорных…»

 
Приумолкнут кукушки в зеленях нагорных,
Смерть убельно пожнет свои черные хлебы,
Красовались они меж полосонек сорных,
Возрастали-цвели для сиротской потребы.
 
 
Не достало сироткам костяной горбушки,
Им и колоса нет с околдованной бели,
Посокрылися Авели в чермны задушки,
Забрели в цветяные овсы Азазели.
 
 
А и было темно от смертливых пеяний,
Свете белый сувоем тогда истончался,
Только Боже не знал, как в тщете вседаяний
Мертвый братец с юродной сестрой распрощался.
 
 
Господ-Бог еще узрит замученных чадов,
Премучения наши оплачут сестрицы,
И почтут нас червовые тьмы вертоградов
И вспоют в них во здравие мертвых зегзицы.
 

«Пойдем на Патриаршие пруды…»

 
Пойдем на Патриаршие пруды,
Сиреневый там дождь еще не хладен,
Каждят останки пляшущей Звезды
И дьявол темноцарственный безладен.
 
 
Пойдем, поидем, друг успенный мой
Иль мертвая подруга, будем вместе
И плакать над точащею сурьмой
В свечельном этом времени и месте.
 
 
А был я оглашенным ко святым
Хождениям и внесен в Божий список,
Мак в юности был алым, золотым,
Пускай дарит аромой одалисок.
 
 
Фаворским огнем требники горят,
Горят и наши тонкие крушницы,
А мертвых царичей ли укорят,
Глорийные, летите, колесницы.
 
 
Что это Новогодье, Рождество
С порфирными шарами, яко будем
Рыдать еще сиротски, о Его
Кресте явимся ль, мороки избудем.
 
 
Убойным стал алмазный сей венец,
Но Руфь меня восждет на Патриарших,
Стряхну при Божьих пильницах тернец,
Ответствовать черед за братьев старших.
 
 
Черед, пора и молвить, и препеть,
В миру любивших нас невест чудесных,
Не тщившихся ни жить и ни успеть,
Взнести до царствий истинно одесных.
 
 
Ах, счастие любое от беды
Невежества всегда проистекает,
Пойдем на Патриаршие пруды,
Бессмертие нас горнее алкает.
 
 
Не горько царю мертвому вино,
Пиют же вусмерть ангелы блажные,
Оне меня отпустят все равно
Сирени зреть и ели вырезные.
 
 
Декабрьская тяжелая игла
И снег, и меловатные сувои
Распишет бойной кровью, тяжела
У вечности иглица, паче хвои.
 
 
Не я ль играл с Чумою на пирах,
Не аз ли только вечности и чаял,
Боясь очнуться в снеженьских юрах,
Зане легко уснуть, где мак растаял.
 
 
Уснуть и видеть благостные сны,
Отпустят ангелки мя на мгновенья
Сюда, где прегорьки и солоны
Блуждающие звезды вдохновенья.
 
 
Вскричу, махну ль приветственно рукой,
Десницею бесперстой, дожидалась
Неясно и откуда, но такой
Руфь помнил я, со мной она скиталась.
 
 
С каких неважно темных берегов
Явлюсь, чтоб навсегда уже оставить
Юдоль, которой с кровию слогов
Любви и маков алых не прибавить.
 

I. II. Пурпур

«Четверг избыл и узы сентября…»

 
Четверг избыл и узы сентября,
Потир ополоснул от иван-чая
Слезами, ничего не говоря,
Простимся, а пепле губы различая.
 
 
Не молви, днесь печали велики,
С бессмертием прощается славянка,
Пииты облачились во портки,
Для ангелов накрыта самобранка.
 
 
Нужны ли революции в раю,
И речь о том – бессмысленная треба,
Владимиры в ямбическом строю
Маршируют пред остием Эреба.
 
 
С классической привычкою хохмить
Успеем хоть ко вторничной сиесте,
Чтоб мертвые тростинки преломить
Лишь в милом Габриэля сердцу месте.
 
 
Где ж царские девишники сейчас,
Кого их юный цвет увеселяет,
Пусть чернит полотенце хлебный Спас,
Мечты в отроков ханука вселяет.
 
 
Мы с Анною заглянем в Баллантрэ ль,
Поместия мистический владетель
Нас звал, но сталась цинком акварель,
Без соли и текилы мертв свидетель.
 
 
От Радклиф отчураются писцы,
Магического жертвы реализма,
А десть куда тьмутомные свинцы
И вычурные замки модернизма.
 
 
Витий сакраментальные тома
Бравадою пустою обернулись,
Восславил кулинарию Дюма,
Иные царским шелком совернулись.
 
 
Какой еще приветствовать роман,
Иль «Норму», иль черево «Амстердама»,
Предательство повсюду и обман,
И глорья – астеническая дама.
 
 
Засушен лес норвежский на корню,
Исчах над тронной краскою версалец,
Я в мире, Габриэль, повременю
И спутник будет мне Мельмот-скиталец.
 
 
Бог весть куда спешили и, дивись,
Успели на престольные поминки,
И сирины понурые взнеслись,
Рекут о них иные метерлинки.
 
 
Еще заплачем зло по временам,
Всемилости не знавшим патриаршей,
В подвалы доносившим разве нам
Златые ноты моцартовских маршей.
 
 
Поэтому во плесень погребных
Чернил, блюдя предвечные обряды,
Мы вдалбливали звезд переводных
Столучья и не чтили колоннады.
 
 
Они держать устанут потолки
Дворцовые, холодную лепнину,
Со мрамором ломаются в куски
Архангелы, месившие нам глину.
 
 
Возведен замок, статью и венцом
Равенствующий Божеским чертогам,
Гарсиа, пред началом и концом
Лукавостью хотя отдарим слогам.
 
 
Тезаурус наш кровию потек,
Суетно с горней речью возвышаться,
Там ангели уместны, им далек
Тот промысел, какому совершаться.
 
 
Геройство бедных рыцарей пьянит,
А песни гасят мрамором очницы,
Бессмертие к сиесте временит,
Несутся мимо славы колесницы.
 
 
Летите вкось и дальше, нам пора
Иные внять венцы и обозренье,
Высокая окончилась игра,
Предательство есть плата за даренье.
 
 
Веселый этот фокусный обман,
Быть может, близ расплавленных жаровен
В Тартаре наблюдал Аристофан
Печально, ход истории неровен.
 
 
И кто открыть потщился: золотой
Навеян князем сон, в кругах вселенной
Нет рая и чистилища, восстой
Пред адами, искатель славы тленной.
 
 
Нет счастия, но есть в иных мирах
Покой, небытия бредник садовый,
Заслуживает дичи вертопрах,
Обман ему венчается плодовый.
 
 
Ах, стоят света разве ангела,
Судить мы их отважились напрасно,
Вот слушай, литания истекла,
Ан жизни древо тучное прекрасно.
 
 
Улыбкой смерть встречают, здесь темно
В саду и Шуберт нем, пора ль уведать
Нам Плюшкина минувшее, вино
Корицею заесть и отобедать.
 
 
Чудесное успение – тщета,
Но сраму убиенные не имут,
Зальется кровью сей царь-сирота,
Когда венцы с нас выцветшие снимут.
 

«Мы хотели во злате одесном…»

 
Мы хотели во злате одесном
Красоваться и литии петь,
Но темно и в алтаре небесном,
До Христа не пришлось нам успеть.
 
 
Ах, высоко молчание это,
И серебром его ль заменить,
Иисуса двуперстие вздето —
Нощным брамникам время звонить.
 
 
Кровь слита, а не хватит и крови,
Мы добавим лазурных огней
К терням царствия вечной любови,
Чтоб восплакали днесь и о ней.
 

Толкование праздника

 
Растительность меняет ипостась,
И ряженые грубыми руками
Крестьянку украшают, веселясь,
Корой дубовой, листьями с цветами,
 
 
И девственница сельская к ручью
Бежит, к благоухающей поляне,
Чтоб песнь могли хвалебную свою
Пропеть живому дереву крестьяне.
 
 
Безмолвствуя, на нивах и в садах
Обильный урожай дарят благие
Царицы, отражаются в водах
С кострами рядом девушки нагие.
 
 
Всей млечностью сверкают бедра их
Сквозь дымную вечернюю завесу,
Русалки волокут к реке одних
Топить, а мертвых тащит нежить к лесу.
 
 
Среди мохнатых рож лесовиков
Взирает божество иль гений дуба
На козни козлоногих мужиков,
Стремящих в поселянок злые губы.
 
 
Уж головы, как стонущий цветник,
В крови сухой садовника затылок,
К устам блажным, смеясь, сатир приник
Ртом горьким и похожим на обмылок.
 
 
Поверить чувство логикой конца
Нельзя, столь космополис этот узок,
Что кладезь бездны лавром близ лица
Возрос, чуть холодя угольник блузок.
 
 
Пугаясь, закрывая темный стыд,
Теперь и не приветствуя поблажки,
Красавицы смущают аонид,
Расплющив белорозовые ляжки.
 
 
В овине плодовитым будет скот,
И радовать начнет цветенье риса,
Блеск Троицы венчание влечет
И яблоко горит в руке Париса.
 
 
Гори, гори божественным огнем,
Земные освещай юдоли, блага
Сиянность эта праздничная, в нем
Таится наркотическая влага
 
 
Сандаловых деревьев, Елион
Дает огоню мускус и граната
Подземный аромат, и Аквилон
Сверкает где-то рядом, аромата
 
 
Нежнее и желанней вспомнить я
Теперь не стану браться, неги дивной
Забыть нельзя, колодная змея
Иль змей, невинной Еве и наивной
 
 
Свой искус предлагающий, они
Лишь жалкого плодовия вбирали
Гнилостную отраву кожей, мни
Себя хоть искусителем, едва ли
 
 
Возможно у Гекаты испросить
Нектарное томленье, вина, хлебы
Уже евхористические, пить
Нектар облагороженный из Гебы
 
 
Небесных кубков, яствия вкушать,
Преломленные тенями святыми,
Нет, это создается, чтоб решать
Могли певцы с царями золотыми
 
 
Вопросы и задачи, для мессий
Оставленные мертвыми богами,
Подвластные не времени, витий
И книжных фарисеев берегами,
 
 
Безбрежностью пугавшие, одне
Астарты исчислители иль школы
Какой-то авестийской жрицы, в сне
Пророческом великие глаголы,
 
 
Согласные и с кодом, и с ценой
Знамения таинственного, знанья
Частичного, увидеть могут, зной
Теперь лиет Зефир, упоминанья
 
 
О силах темных я б не допустил
В ином контексте, зноя благодатность
Навеяла сие, а Бог простил
Такую очевидную невнятность
 
 
Урочного письма, вино горит
Сейчас в любом офорте, в червной фреске,
Господь с учениками говорит,
Я слышу речь Его, на арабеске
 
 
Мистической является письма
Лазурного таинство, но шифровый
Еще неясен смысл, а сурема
Кровавая точится, паки новый
 
 
Теснят финифтью ангелы завет,
Серебряною патиной обрезы
Порфирные уравнивают, свет
Лиется Богоданный, паки тезы
 
 
Сознанье внять младое не спешит,
Окармленные кровию, но вера
Взрастает и привносится, вершит
Судьбу Христос-мессия, наша эра
 
 
Берет начало, ангелы блюдут
Дарованные альфы и омеги,
Апостолы на вечере восждут
Червленого вина и Слова неги,
 
 
И вот убойной кровию вино
Становится, а кровь опять лиется
В сосуд подвальный, буде решено,
Так бысть сему, о серебре виется
 
 
И царствует пусть Слово, исполать
Предавшему и славившему, вечно
Зиждительство такое, не пылать
И агнцам без реченности, конечно
 
 
Служение любое, но Ему
Служить мертвым и нищим положенно,
Елику мало крови, мы письму
Своей добавим, всякое блаженно
 
 
Деянье и томленье во Христе,
Нет мертвых и живых, конец началу
Тождествен, а на пурпурном листе
Серебро наше руится, лекалу
 
 
Порфировому равенствует мгла,
Прелитая в тезаурусы, темы
Не ведаем и слава тяжела,
И Господи не скажет ныне, где мы,
 
 
Куда глядеть сейчас и на кого,
Ведет к благим ли зеленям дорога,
Спасет живых ли это баловство,
Зачтется ль откровение, у Бога
 
 
Престольниц будем истинно стоять,
Молчанье дорогого наше стоит,
И в мире мы не тщились вопиять,
И там реченье пусть не беспокоит
 
 
Спасителя и Сына, велики
Хождения, скупа вершинность цели
Миражной, аще косные жалки,
Так мы сие, но прочие ужели
 
 
Честно возвысить ложию хотят
Себя, а руки алчные скрывают,
Вина ли им и хлебов, освятят
Другие кровь четверга, пировают
 
 
Другие пусть над хлебом и вином,
Еще я помню праздников томленье
Освеченных, каким волшебным сном
Забыться, чтоб обрящить устремленье
 
 
К звездам и небам, истинно молчать,
Не речь опять с бесовскими шутами,
Безмолвствовать, как в церковях кричать
Начнут иродных толпы, и перстами
 
 
Ссеребренными только на крови
Зиждить хотя и суетные ямбы,
А мало станет Господу любви,
Креста и терний, кровью дифирамбы
 
 
Пустые с Ледой вместе отчеркнуть,
Летицией иль Цинтией, невестой
Названной и успенной, окунуть
В бессмертность и финифти за Авестой
 
 
Навеки прежелтевшее перо,
Свести багрицей тусклые виньеты
Нисану бросить горнее тавро,
Венчать ему надежней мраком светы,
 
 
Чем нам дразнить рождественских гусей
И выспренности тщиться прекословить,
Довольно требы этой, не для сей
Живой и мертвой ратницы лиловить
 
 
Разорные муары, а вино,
Дадим еще уроки фарисейству
И скаредности, втуне снесено
В погреб опять и присно, святодейству
 
 
Обучены мы небом, геть, чермы,
Коль праздники еще для вас не скрыты,
Нести сюда начинье, от чумы
Беречься чурной будем, лазуриты
 
 
Пускай себе мелованно горят,
Звучания и эхо умножают,
Нас ангелы одесные узрят,
Недаром Богоимные стяжают
 
 
И глорию, и лавры, волшебства
Законы им астрийские знакомы,
Облечь языки мертвые, слова
Никчемные в порфировые громы
 
 
И молнии, в тезаурусный чад
Кадящийся они еще сумеют,
Напудрить их слегка и на парад
Небесный ли, гранатовый, сколь млеют
 
 
От выспренних созвучий бредники
Аидовские, полные проказы
И жабьих изумрудов, ввесть полки
Ямбические, пурпурные стразы
 
 
Прелив на колонтитулы, гуашь
С финифтью вычурною верх линеек
Огранных снарядив, таким не дашь
Забыться меж пульсирующих змеек
 
 
Летейских, во сребристых неводах,
Свечном ли обрамлении карминном,
С бессмертием бумага не в ладах,
Но есть иные области, о винном
 
 
Церковном аромате будем тлесть
Еще мы неоднажды, вспоминанья
Нас пленные не бросят, паки есть
Визитницы иные, где признанья
 
 
Теперь и вечно ждут невесты, лад
Оне внимают стройный и высокий,
Алкают не сиреневых рулад,
А песней наших траурных, стоокий
 
 
Хромовник не страшит их, не ему
Царевен обучать и мироволить,
Нас девы дожидаются, сему
Воспомниться, духовников неволить
 
 
Посмеет разве иродный плакун,
Черемная окарина, гарпия
Тартарская, за праздничный канун
Содвинем кубки разом, Еремия,
 
 
Дионис и сиречный Златоуст,
Нам некому сейчас зело перечить,
Сад Капреи отцвел, Елеон пуст,
Архангелы молчат, блажным ли речить,
 
 
Когда налились кровью словари,
Немеют посвященные, о чаде
Нечистые слагают попурри
Юродствующих, это ль в дивном саде
 
 
Останется для праздничных теней,
Мы Ирода еще представим деткам
Успенным и сукровицу сеней
Затеплим винной аурой, серветкам
 
 
Кровавым доверяйте, други, то
Серебро, с воском литое по смерти
Из белых наших амфор, их никто
Не выбиет, ни бражники, ни черти.