Текст книги "Космополис архаики. Готические стихотворения"

«Не отнимут у мертвых цветов…»

 
Не отнимут у мертвых цветов,
Ледяные сии, ледяные,
А и взняти ли чад от крестов,
Сколь преложны юдоли иные.
 
 
Будут эльфы пурпурно летать,
Будут кровию ангелы виты,
Как Господь нас хотел испытать,
Удались на всеславье испыты.
 
 
Под мерцанием рдяной Звезды
Мешковины кровавые снимем,
И собились у мертвой воды —
А лилей яснобелых не имем.
 

Дубль
Исчезновение

 
Возлил он кровь свою в закат,
Но уцелело отраженье.
В зеркальном холле автомат
Теней дублирует движенье.
 
 
А в небесах горящий крест
Все тяжелее нависает,
И чаши млечные Гефест
Огнем холодным обжигает.
 
 
О, ледяное пламя дней,
Неспешное теченье Леты!
Чем бездны ближе, тем ясней
В них блещут наши силуэты.
 
 
И кровью срам не искупить,
С млынами весело сражаться,
Кому из вод летейских пить —
Кому в их нетях отражаться.
 
 
Гиады плачут об иных
Единородных младших братьях,
И угли шпилей именных
Кроят узор в их черных платьях.
 
 
Не все ль равно, зачем ушли
Мы некогда во мрак смертельный,
Когда любить еще могли
Хотя б за сребреник поддельный.
 
 
Неважно, смертью смерть поправ,
Пропавшим не дано вернуться,
Возможно разве с переправ
Загробных молча оглянуться.
 
 
Пирамидальные кусты
Плывут в астрале отраженном,
И снег-сырец из темноты
Кропит парадники озоном.
 
 
Запомни, Райанон, снега,
Изнанку черную и зимы.
Их равнодушны жемчуга,
А мы тоскою уязвимы.
 
 
Любить декабрьский мрамор здесь
Вольно под бременем упадка.
Свою бессолнечную смесь
Всяк выпьет залпом до осадка.
 
 
Кипит и пенится она
Слезою яда золотого,
Но кубки допиты до дна
И на устах кровавых – Слово.
 
 
Ты дождалась прощальных ласк,
Сквозь огневой вертеп к «Савою»
Прорвался не звонок, а лязг
Чувств, оголенных теплотою.
 

«Во зерцале, Господь, золотом предстоим…»

 
Во зерцале, Господь, золотом предстоим,
Во зерцале кроимся из мглы,
Червоимные раны в серебре таим,
Хоть и вретища будут светлы.
 
 
Шли ко немощным лицам страстные цвета,
Мы и чтили церковную злать,
Всё хотели серебром завесить Христа,
Всё кричали Ему – исполать.
 
 
Лишь спасутся благие Твое ангелки
И багряную тьму обойдут,
Мы вознимем чрез Смерть юровые цветки,
Нас оне так и мертвых найдут.
 

«На пире смертушка гуляла…»

 
На пире смертушка гуляла,
Как звали сами – все не шла,
Теперь с косой приковыляла
И на порог наш забрела.
 
 
Перстами змеек возвивает,
Из них венец един плетет,
Порожец сирый обивает
И зазывает, и гнетет.
 
 
Не оттого ли все страшнее
Чадится Божия Звезда,
И в кельхах смерти пречернее
Точится мертвая вода.
 
 
Ах, припасали мы волошки,
Чтоб их на тризну заплести,
Да окаянной хлебной крошки
И не сумели припасти.
 
 
Красив отбельный тот веночек,
Идет и Смерти он к лицу,
И кровь течет из наших очек
По червозмейному венцу.
 

«Как завидим коней под звенящей дугой…»

 
Как завидим коней под звенящей дугой,
Огнедышащих черных коней –
И поймем, что сегодня Господь всеблагой
Нас венчает на царство теней.
 
 
Буераки нагорные полны мокриц,
Мертвых царичей поздно спасать,
Под рогожками днесь укрывают цариц,
Волокут с мешковин воскресать.
 
 
И не ссудит Господь серебра на помин,
И вплетут нам любовно в венки
Чермны розы и мертвенно-бледный жасмин
Во кровавом белье ангелки.
 

«Где пророки в гробах возлежат…»

 
Где пророки в гробах возлежат,
Черный воздух гранят агасферы,
Замогильные звезды дрожат
Над склепеньем поруганной веры.
 
 
Фарисеи и книжники к нам
Обращают прогнившие взоры,
Словно памятник сим временам,
Безучастно мерцают призоры.
 
 
Вот и вышел небесный графит,
Наклонились до смерти курсивы.
Одалиске речет неофит
И подложные слоги красивы.
 
 
Под анафемой царский престол,
Изгнан Ирод, не стало Алкея,
Время жечь бессердечьем глагол,
Лицезреть во порфире лакея.
 
 
Тем эфирный ниспослан был слог,
Кто в лжепраздности грезил палатной.
Кровью мы написали пролог,
Наша строфика в тяжести латной.
 
 
Вин пьянее ямбический строй,
Жгут червонный тезаурус буквы,
Аще умер последний герой,
Бойным хватит морошки иль клюквы.
 
 
Их ли участь равно высока,
Александр предпочел легковесность,
А у нас тяжелее строка,
Нежли Богом забытая местность.
 
 
Что по времени, други, скорбеть,
Веры нет и живого нет Слова,
Со дворцами неможно гибеть,
Заждался Петербург крысолова.
 
 
Превершили герои давно
Те пути, кои звезды иначат,
Чернозвездное горько вино,
А таким царей ангелы значат.
 
 
Стража тьмы, белый выбросив стяг,
Для блудниц, для их лядвий растленных
С мертвецов собирает посаг,
Со усопших и все ж вожделенных.
 
 
Всяк теперь возвышает чело,
Всяк скорбит в желтой патине смуты,
Только мы и молчим тяжело,
Ибо смертью гортани проткнуты.
 
 
Бледноогненный вечности вал
Рассечет еще слава иная,
Тени тех, кто нас не предавал,
В именную лазурь окуная.
 

«С белой лилией сумрак мирится…»

 
С белой лилией сумрак мирится,
Хоть и тяжка незвездная мгла,
Горний свет все равно воцарится,
Осветит все равно купола.
 
 
Но иным будут внятны свирели
И молебном отчествуют их,
Хорошо, хорошо мы горели,
До теней расточились благих.
 
 
Будут эльфы струиться в зелени,
Во лилейный глядеть окоем,
И тогда наши скорбные тени
Просияют кровавым резьем.
 

«Колье тебе дарствовал Бог…»

 
Колье тебе дарствовал Бог,
То – праведных слез ипостась,
Но ты пред распутьем дорог
Его обронила, смеясь.
 
 
Вольно ли смеяться, тогда
Как мимо летят ангелки,
Сияла, сияла Звезда,
А ныне темны маяки.
 
 
Сколь эта веселость мертва,
Сегодня молчи о венце,
Давно горловые слова
Стлели в кипарисном ларце.
 
 
Смарагды претмила зима
И нет украшений иных,
Одно драгоценней чума
Небесная пиров земных.
 
 
Уже я помочь не могу
Ничем на закате любви,
Быть может, одну сберегу
Жемчужную нитку в крови.
 
 
Поверь, только слезы горят,
Летейские крася брега,
Теперь лишь они золотят
Смертельные наши снега.
 

Летят ангелы, летят демоны

 
В сей май пришла вослед пылающей поре
Нагая осень вновь, и то предстало въяве,
Что умертвил Господь навеки в ноябре,
Что гнилью затекло, клубясь в посмертном сплаве.
 
 
Безумство – созерцать остудное клеймо
Упадка на церквях и славить ноябрины,
Иосифа читать неровное письмо,
Сколь ястреб не кричит и глухи окарины.
 
 
Была ль весенних дней томительная вязь,
Где малый ангелок со рдеющею бритвой,
Ямбически легла антоновская грязь,
Экзархам серебрить купель ее молитвой.
 
 
А мы своих молитв не помним, бродники
Летейские чадят и гасят отраженья,
Проемы тяжелы, где топятся венки
И ангелы следят неловкие движенья.
 
 
Ах, томных ангелков еще мы укорим,
Не стоят копий тех загубленные чада,
Стравили весело, а десно мы горим
Теперь за серебром портального фасада.
 
 
Антоновки давно украли вещуны,
Кому их поднесут, не мертвым ли царевнам,
Яд более тяжел, когда огни темны
И славские шелка развеяны по Плевнам.
 
 
Что русский симфонизм, его терничный мед
Отравы горше злой, архангелы пианство
Приветствуют быстрей, надневский черный лед
Страшнее для певцов, чем Парок ницшеанство.
 
 
Гори, пылай, Нева, цикуту изливай,
Рифмованную труть гони по Мойке милой,
Обводный холоди гранитом, даровай
Бессмертие певцам холодности унылой.
 
 
Я долго созерцал те волны и гранит,
Печалил ангелков, их лепью умилялся,
Доднесь алмазный взор оцветники темнит,
За коими Христос злотравленным являлся.
 
 
Забрали музы тень благую на Фавор,
Терновьем повели строки невыяснимость,
А чем и потянуть бессмертие, камор
Пылающих черед гасить хотя ревнимость.
 
 
На золоте зеркал горят останки лип,
Раструбы лиц и чресл и в пролежнях полати,
И, багрие разъяв, зрит цинковый Эдип,
Как мертвый Кадм парит в кругу фиванской знати.
 
 
В слепом альянсе зелень с чернью, а меж них
Кирпичные взялись деревья, и блистают
Их красные купы, да в небесех двойных
И ангелы, и демоны летают.
 

Архаические опусы
Шестой фрагмент

 
Отсиял и погас белый день Рождества,
Не услышит Господь наших слезных пеяний,
Ах, на елях черны возгорят кружева
И летят ангелки жалче гробных ваяний.
 
 
Нощно тризниться нам богохвальной гурме,
Индо лживо оне торговали крестами,
И к чему святковать при Царице Чуме,
Прикрывать образа костяными перстами.
 
 
Перед Смертию мы только стали жалки,
Паки страшно, Господь, убираться цветочно,
Во пирушках алкать горних струй роднички,
Блудных девок блажить, буде семя порочно.
 
 
Проиграны бои, тлеют в святках угли,
Век и нам истлевать да юдольно белети,
Возлюбили Христа, ан засим предали,
А и правда ловцы, яко малые дети.
 
 
Тесьмы скрали, в багрец обвели мишуру,
Разве пурпур сопрах, бойной кровию чтобы
Украшать алтари, розно цвесть на юру,
Царствий Божиих зреть и чертоги, и гробы.
 
 
Не сложилось бытье, виждь, колоды в пухах,
Ели красили что – вот себя загубили,
И натешились впрок, в потрошных ворохах
Прележим, так одно всех порядно и били.
 
 
Тщетно ж выбили чад пред начальной Звездой,
Под ряднами хлусы ныне сраму не имут,
Волочат нас к вирам со успенной водой,
Господь, Господь, сребро наше в смерти поднимут.
 

«И свечи в патине червонной…»

 
И свечи в патине червонной,
Сие не кровь ли запеклась
На тьме, к муару благосклонной,
С цветками перстными свилась.
 
 
Родят церковные чудовищ,
Вспеют под Божиим лучом,
И мы из утварных гнездовищ
Венец алмазный совлечем.
 
 
Алмазу-Слову не превиться,
Установлений и огней
Не внять, и время нам явиться,
Воспыхнуть – здравных свеч красней.
 

«Как распишемся в смерть и лоскут…»

 
Как распишемся в смерть и лоскут
Каждый выкрасим ей вопервые,
Эльфы светлые нас повлекут
Собирати цветы полевые.
 
 
Длится тягостный сон мытарей,
Где юродники звезды гасили,
Иудейских алкали царей
И лужки цветяные косили.
 
 
Будет медленный август гореть,
Будут золотом рдеться звоночки,
Не дали без крестов умереть,
Хоть виждите, где ныне сыночки.
 
 
Мировольные эти поля,
Наша смерть здесь одна и гуляет,
Лен отцветный темней ковыля,
Вельзевул в души морок вселяет.
 
 
Не ошиблись бы эльфы сии,
А с иными дорога немила,
Аще звездной глотнем кутии,
Упасет всех Господняя сила.
 
 
Что убийц в балахоны рядить —
Им вовеки теперь не сокрыться.
Белых лбов наших не остудить,
Гнус прогнать не дано исхитриться.
 
 
В сраме бровию не повели,
Относили достойно старизну.
Со холстинной сумой и пришли
На свою развеселую тризну.
 
 
Под Великдень в тенях расписных
Нас признав, пусть они посмеются,
И от судорог сих ледяных
Взоры Божия кровью нальются.
 

«Кровью мы истекли, но остались чисты…»

 
Кровью мы истекли, но остались чисты,
И цари в литаниях зашлись,
Всечервленые гвозди терзают кресты,
С коих мы до Суда не взнеслись.
 
 
Всюду черный осинник мерещится нам
И томительно длятся века,
Терневые короны остались лгунам,
Воля царская в смерти жалка.
 
 
Все собиты давно, что ж ироды хрипят,
Что младенчиков тризнят в нощи,
И над златом коронным трясутся-не спят,
Кровь лия на косые лучи.
 

«Во какой же душа пребывала извечной юдоли…»

 
Во какой же душа пребывала извечной юдоли,
Где скиталась она, яко странница, где обрелась,
Если в чадных огнях не восчувствует дьявольской боли,
За кровавым ребром вопиет, юродиво слезясь.
 
 
Либо свет-ангелки завлекали ея христарадно
Белы косточки мыть да плести голубые венки,
Либо звали ея, причащались-пытали нещадно
Дьяволиц череды, чье веселие паче тоски.
 
 
Забывали почто, а ведь ныне о плачущем Боге
И упомнили вдруг, всеболезно скитаясь в полях.
Василисушка, встань из могилки своей при дороге,
К воскресенью кажи хоть перстами костлявыми шлях.
 
 
Поздно слезоньки лить как скитанья блажные прервали —
И положит Господь на чело мне худую ладонь,
Кровью мы упились, во потеху одну раздували
Измогильной своей бездыханностью звездный огонь.
 

«Да, теперь я свободен, – промолвил Христос…»

 
Да, теперь я свободен, – промолвил Христос
И сладчайшие усны сомкнулись навеки.
Не успеявши слышать последний вопрос,
Волен Он и вокруг мя одни человеки.
 
 
Зрели мы, как рожениц срезали плоды
И диавол-исчад ставил бас фарисею,
Как чернили в аду пресвятые лады,
Забивали крушницею рот Моисею.
 
 
Не простили и слова нам, Сыне, с Тобой,
Напасли серебра да пустили на гвозди.
Сотрясают дорожия темной божбой
Ан гниют в вертоградах червленые грозди.
 
 
Бурлаками прошли мы до врат площадных,
Волочили кресты и садовые святцы,
Упасали в дороге младенцев грудных
Да за ними с удавкой бегли святотатцы.
 
 
Что за хищная стая теперь собралась
И толкует превратно высокие речи,
Богоматерь почто от Сынка отреклась,
Чье вино во трапезной алкают предтечи?
 
 
Где ж ловцы человеков – гибеют оне,
Объедают венцы их голодные козы.
Ах, Господь, красовался Ты в бледном огне
Как с Христом изливал я кровавые слезы.
 

«Возложи мне на вежды венки…»

 
Возложи мне на вежды венки,
Выбрось розы в могильную глину,
От своей желтозвездной тоски
Отдели через смерть сердцевину.
 
 
Желть капрейская станет гореть,
Хватит цветности этой с избытком,
Сколь одесным нельзя умереть,
Их упоят лазурным напитком.
 
 
И откуда эпистолы шли
Чермным шельмам, лишь Господ ответит,
Мало извергам зреть уголи
От церковных, диавол их метит.
 
 
Даже слово одно тяжелей
Молвить было, чем смерти иродской
Преответствовать, раи алей,
Нежли челяди яд малородской.
 
 
За альковины муз цветяных
Совлекают янтарные дивы,
Ткут хоругви из шелков земных
Кружевницы, лия перитивы.
 
 
С Ледой Гелла порхает, ярясь,
Вдоль обитых серебром оконниц,
Августовским вином умирясь,
Почивают череды иконниц.
 
 
Если это эдемский оплот,
Если маковый райский цитрарий
Нас хоронит, пусть Божий киот
Рдит абрисы колоновых парий.
 
 
Меццониты, летите ко мне,
Занимайте благие притворы,
Стали фурии злобны в огне,
Шапки тюрские бросили воры.
 
 
Злых камен, аонидовых лон
Мировольных немирных угодниц
Что со крысами чтит Аполлон,
Держит их, как меловых рапсодниц.
 
 
Нам ли белые яства делить,
Вина-корки пасхальные тратить,
Будем, Летия, гоев целить
Сех, которым днесь ангелей златить.
 
 
Ни колючки, ни ржавых гвоздей
Лишь Отчизна для нас не жалела,
Так и ты ни о чем не жалей,
Но пылай, яко смерть не горела.
 
 
Кровью выпалит или мольбой
Со слезами тяжелые веки,
И тогда я пребуду с тобой,
В звездный лед твердью вбитый навеки.
 

«Мы в чаду отмечали канун Рождества…»

 
Мы в чаду отмечали канун Рождества,
Лили слезы угарны по Божием Сыне
И вино проливали из усн в рукава,
А и сами легки на Господнем помине.
 
 
До звезды собрались и почием при ней,
Хорошо, тяжелы преподобные тени.
Только слезы одне сукровиц солоней,
Грохнем с ними потир о всевышни ступени.
 
 
Поелику не созданы мы для услад
И рамена свои в рукава не сопрячем,
Из надгробных каменей створим вертоград,
Над никчемной судьбой заюдольно поплачем.
 
 
Иисуса кровавая люлька страшна,
Здесь неможно гостей упасти от убою,
Ах, и яств не хотим, и не просим вина —
Что ж трапезничать-пити с самими собою.
 
 
Хоть избывны последние эти глотки,
Василиса косой злобной смерти грозится,
Но запомни, Господь нам подаст образки,
Черноцветы, в каких всевольно исказиться.
 
 
Предстоятелей сонмы сидят вкруг стола
И убожеством нищих царей поражают,
И разбитые Божьей рукой зеркала
Во осколках ледницу очес отражают.
 

«Как начнут валькирийские тьмы…»

 
Как начнут валькирийские тьмы
Рой за роем свиваться-блестеть,
И взалкаем: «Господь, это мы,
Желтолистная палая цветь».
 
 
Там и тут настигают оне,
Во кирасах железных снуя,
Наши тени влачат по стерне,
Биты, Господи, чада Твоя.
 
 
Лепо Смерти удобицы жать
И глумиться в тиши алтарей,
Дале немость, во ад ли бежать
От стоглавых огнистых зверей.
 
 
Мародеры венцы нам скуют,
Буде ангельских нет голосов,
Не в церковях птенцов отпоют,
А в кустовьях зарайских лесов.
 

«Ах, там не утолят печали…»

 
Ах, там не утолят печали
Цветки в преисподней пыли,
Где ангелы нас привечали,
А все ведь спасти не могли.
 
 
Бытийный родник высыхает
И райских не слышно рулад,
Зеленым дождем полыхает
Капрейский огонь-вертоград.
 
 
И присно юдольные чады
Ссыпают нам в очи песок.
Мерцают пустые погляды,
Жгут кровушкой Божий висок.
 
 
Во смерти брачуются эти
Чреды и плодят мертвецов,
И сами попали мы в сети
Замирных Господних ловцов.
 
 
И ястреб взлетает над жертвой
И ждет, и точатся пески
В налитые кровью измертвой
Христа ледяные зрачки.
 

Шестой архаический этюд

 
Черен вторник, Господь, а и были в бытьи
Сиры чада-птушцы изовечно другими,
Всех воспотчевал князь, от его кутии
Стали петь мы хвалу голосами благими.
 
 
Стали мы претемны и почли различать
Разве клекоты птах, излетавших от рая,
Всякий тать и теперь с нами равно молчать
Волен, Господе свят, в отраженье играя.
 
 
Что цветочников звать на подмогу птенцам,
Клиновые пути в их пухах раскровавых,
И неможно чрез них пролететь первенцам,
Упредить ангелов, чтоб не выбили правых.
 
 
Друже, после рекут, кто славней запевал,
Кто и пребыл велик, мы лядаем в черноте,
Здесь порядно лежат херувимы вповал,
Что жалеть о худых, стави крест одиноте.
 
 
Иисуса узреть не могли, а Звезды
Не нашли и слегли, пряча бельные персты,
Где ж распятийный Крест – у измертвой воды,
Ах, вдохнем эту морь, буде усны отверсты.
 
 
Вот и утварь Тебе принесли, Господарь,
Серебряный оклад и потирную чашу,
Тот был нищ, а иной юродив, яко псарь,
Ты испей во вторых за усобицу нашу.
 
 
Разлетелись Твое голубки по садам,
Взмыли стеблями роз, и под благовест звонниц
Ихних проклятых душ не сыскати родам,
Требу празднует днесь череда похоронниц.
 
 
Собирай агнецов на шутейный собор,
Индо кажут оне кровяную терницу,
То ли девственниц бал, то ли Смерти побор,
Не щадили Сынка, не жалей и крушницу.
 
 
Кличешь, Господь, к себе, ну а мы всё молчим
Да жалкого словца тихо молвить не в силах,
Вот пожди, как вотще кровь-слезу источим —
И прейдем волошки на лядащих могилах.
 

«Во злате сирины летают…»

 
Во злате сирины летают,
Горят пухами небеса,
И сих в Нагории считают,
Чрез смерть их тлятся голоса.
 
 
Елико выпеклись юдоли
И небиенны ангелки,
Нам положат с цветами воли
Увидеть райские цветки.
 
 
Придем ко Божиим палатам
Чудные перышки считать,
Сколь не темниться бойным златам
И мертвым сиринам – летать.
 

«Что еще мне юдольному свету отдать…»

 
Что еще мне юдольному свету отдать,
Не осталось другого в смертливой придухе,
Как царей потешая, с сумой ковылять,
Бить поклоны костлявой всесущей старухе.
 
 
И тяжка ведь убойная эта коса,
По которой головушка век тосковала.
Вот поманит Господь во свои небеса
И вспомянешь, как мне василечки срывала.
 
 
Ан темны обходные Господни пути
И в твоем я венке дожидался распятья,
И сумел в струпьях крови иссохшей дойти
До тебя – раскрывай лихоимно объятья.
 
 
Покаянные чарки за встречу сомкнем
И присядем со Смертью на нищем пороге,
И терновые очи наливши огнем,
Неутешно заплачем о Господе-Боге.
 

«Убиенный апостол приидет…»

 
Убиенный апостол приидет
Ко царям, не распятым досель.
Ничего здесь уже не увидит
Кто на Божью воссел карусель.
 
 
Младших братьев зачем распинали,
Им неведомы тайны двора,
А иных царедворцы не знали,
Мертвородная их детвора.
 
 
Но мирские картины преложны,
Август падом гнилым и дарит,
Были сретенья наши возможны,
Только сжег очеса лазурит.
 
 
Исполать, велико обозренье,
То чистилище, то кайнозой,
Помраченное смертию зренье
Ангелок закровавил слезой.
 
 
Воском тем позалили кровати,
До костей опалили уста,
И в аду будем скорбно молчати —
Наша доля вовек золота.
 

Элегия

 
Зной, терпкий августа воздух заверчен пока что
Ветра фигурами, отблесками золотыми
Фей фьезоланских, впорхнувших в октавы Боккаччо,
Всех перед ними бредущих иль следом за ними.
 
 
И не успели еще нас предать полукровки,
Смерть далека и не тщится одесно рыбачить,
Что ж, возгорайтесь ромашек лихие головки,
Белым огнем ныне время архангелов значить.
 
 
Свой аромат нам отдарят цветки полевые,
С ядных столов занесутся и вина, и хлебы,
Темные эльфы вспоют: «Се елико живые,
Им уготовайте пурпуром витые небы».
 
 
Тягостных снов боле мы не увиждим вотуне,
Серебро в кровь и ковры со перстов изольется,
Щедрые дарницы плачут о красном июне,
Скаредных нив не исжать, а вьюнок ли упьется.
 
 
Даже в объеме, астрийским днесь залитом светом,
Пристальный взгляд так и не различает пробелы,
Краски горят, осязаема даль и предметы,
Рябь по воде убегает все в те же пределы.
 
 
Нети цезийские ждут нас еще и Вальхаллы,
Грешницы рая, иных областей одалиски,
Буде забудут кримозные сны и хоралы
Ангелы смерти, дадутся им красные списки.
 
 
Где ты, Рудольфи, мы с Дантом бредем не луговьем,
Третиим Фауст взялся бередить эти струны
Всемировые, а плакать над жалким сословьем
Наших временников станут пустые матруны.
 
 
Что Эривань виноградная, что лигурийской
Щедрой земли холодок на вечерней прогулке,
Нимфы пьянеют сегодня от крови арийской,
Завтра им южной Зефиры дадут в переулке.
 
 
Нимфы пускай нежат винами-кровью гортани,
Дуют в окарины, пьют молодые нектары,
Видишь, Летиция, встретились мы, Эривани
Града надежнее нет для брачующей пары.
 
 
Узких следов милых грешниц во бродниках райских
Туне искать, все хмельные сейчас, данаиды
К нам по цитрариям быстро влекутся, данайских
Сим угощений хватило в шатрах Артемиды.
 
 
Нам совенчать божедревок и цинний зеленых,
Темных эльфиров и трепетных милых нимфеток,
Кармного мрамора мало у вечности, оных
Только успенные могут найти меж виньеток.
 
 
Черных виньет, возгорящихся мелом траурным,
Кои таят в гефсиманских сандалах гиады
С грифами вечности, мы ж побережьем лазурным
Вечно и будем свои совершать променады.
 

«И когда нас найдут со свечами в руках…»

 
И когда нас найдут со свечами в руках
Ангелочки Господни во нощи,
Мы очнемся чудесно и в кровь-огоньках
Преломим залежавшие мощи.
 
 
Все узнает Господь и пожалует чад
Кутией, и тогда переступим
Тот привратный порог, за каким вертоград
Восцветает и очи потупим.
 
 
То же лихо поет в поднебесной дали,
Поприпали уродцы к корытам,
Ан мы сами рыдати и петь не могли,
Кровь одна и текла по ланитам.
 
 
Истекла она днесь – к ручейку ручеек
И слезами ея не разбавить,
Четверговые вина пошли нам не впрок,
Стали мы лиходеев забавить.
 
 
Начали на трапезе вино допивать
Да макать в него белые хлебы,
Гвоздевое серебро костями сбивать
Со Креста – для юдольной потребы.