Текст книги "Космополис архаики. Готические стихотворения"

«Мертвым нечего Богу дарить…»

 
Мертвым нечего Богу дарить,
Всех венцы неисцветные жалки,
Не могли нас алкеи смирить,
Хоть обрящем чудные фиалки.
 
 
Тяжела сих лазурная кровь,
Лишь сотроньте – круги разойдутся,
И Господняя тяжка любовь,
Паки мертвые нощно ведутся.
 
 
Мы цветочки Христу поднесем,
Вденем их о решеты бетона,
И венечных еще упасем,
Всяк предстанет во крови бутона.
 

«Только пурпур любили мы в смуте мирской…»

 
Только пурпур любили мы в смуте мирской,
Им лишь были до времени живы,
Не собили его ни мечом, ни клюкой,
Днесь во пурпуре наши курсивы.
 
 
Но преложно и царствие горних теней,
Расточилось веселие черни,
И теперь ангелки нас влекут меж огней
По, Господе, небесные терни.
 
 
Перед Смертию нищи музыки Твое
И страстные дороги в тернице,
За псаломом псалом – истекло житие,
Нет и круга на мертвой водице.
 
 
Воспретят горемык на Кресте истязать,
Загорятся нощные церкови,
И тогда разрешат нам глагольно сказать,
Пурпур все и прольем вместо крови.
 

«Созвездий рассыпаются колье…»

 
Созвездий рассыпаются колье,
Возложенные августом алмазы
На очи нам – летят в небытие
И злато цедят флоксовые вазы.
 
 
А далее гортензии точат,
Сандаловые льются ароматы,
Сынки цезарианские молчат,
Бьют патиною чурные стигматы.
 
 
Скорей поидем в августовский сад,
Еще нас ожидают ворогини
И эльфии призрачный свой наряд
Увешивают желтью, как богини.
 
 
Что панночки со вишнями во ртах,
Оне ль певцов умерших испугают,
Смотри, смотри: о мраморных вратах
Нам граффити сонорные слагают.
 
 
Не могут эти балы, Иоганн,
Сейчас иль вековечно прекратиться,
У Маллера ищи белесых панн,
Вольно им нынче маком золотиться.
 
 
А стены, каталонский этот штиль
Фернальные печали навевает,
Что вечностью отнесено в утиль,
Что с временем небрежно порывает.
 
 
Одна лишь и сохранна параллель,
Там ангелы темничные струятся,
Над мускусным шелейфом вьется хмель
И карлики бастровые роятся.
 
 
Сих вижу: и Расин, и Кальдерон,
И где они оставили Корнеля,
Твердят царевнам спящим, их ли сон
Грознее, нежли изыски Равеля.
 
 
Для мертвых танец боя о свечах
Басмовых за стенами не священен,
Лишь замковые люстры в тех очах,
Свет коих меццонитами восценен.
 
 
Сколь холоден у вечности коньяк,
Им биты грозди крохкого фаянса,
Вспоем ли – хоть бездонный этот зрак
Слезой увьет соцветенье романса.
 
 
И дороги исчадные цветки,
И нет кровавей княжеской слезинки,
Давай о золотые ободки
Гранить две наши мертвые тростинки.
 
 
О нежности со мной поговори,
Лицо мое ожги своим дыханьем,
Но все ж на звездный пепел не смотри
Пред этим смертоносным полыханьем.
 
 
Ты помнишь хороводов кружева
И травень, и монашек в чернобальном?
А ныне царедворная листва
Горит на мрачном ложе погребальном.
 
 
И днесь благоухать не перестал
Сад Господа, как светочей призора,
Нас вынесут еще на пьедестал
Всеславия иль столпного позора.
 

«От седмицы до черной недели…»

 
От седмицы до черной недели
Мы Христа не могли пресвятить,
Втуне крови избытки сордели —
Стали ей купола золотить.
 
 
Только мало бывает и крови,
Где цветки и терницы сплелись,
Но темно житие без любови,
Мы за это сполна разочлись.
 
 
Иисус, Он и мертвых жалеет,
Всё чрез смерть о любви говорит,
И венец Его немощный тлеет:
Это золото наше горит.
 

Эринии в августовском саду

 
Август, пленник астрийский, запел
Песнь свою перед мглою.
И колчан, полный огненных стрел,
Взял на хоры с собою.
 
 
Ах, Господнее лето цветет,
Дама-глория в цвете,
Разве темный сребрится киот
С образками о лете.
 
 
Страшно глянуть и бросить нельзя,
Не избыть, яко вина,
Искривилась земная стезя,
Где ея сердцевина.
 
 
Тяжелы эти иглы от роз,
Не иступятся кровью,
Кто ответствовал смерти всерьез,
Поплатился любовью.
 
 
А превратной любовь и была
О горенье нелепом,
Видишь, перстень мой держит игла
Диаментовым крепом.
 
 
Дале немость и глухость садов,
Раз не сталося брашен
И траурною ятью плодов
Зрелый серпень раскрашен.
 
 
Бледный мрак в череновом огне
И цветки засыхают,
Хоть сугатные эльфы одне
Пусть над сими порхают.
 
 
Весело им кружиться-летать,
Не услышат литаний,
Глухо кадиши станут читать
С багрецом листований.
 
 
И литании тонкий исток
Воспоит Лорелею,
Будет желтию всякий цветок
Бит ли, выкрашен ею.
 
 
Нож садовый отбросил я прочь,
Прячась, неосторожно
Куст задел: – Ты умрешь в эту ночь?
– Да, спастись невозможно.
 

«Высока твердь, но мало света…»

 
Высока твердь, но мало света,
У врат успенных царствий мгла,
А с кровью Нового Завета
И наша цветность истекла.
 
 
Сколь поздно смерти научаться,
Брести за мертвою водой,
В кармины станем облачаться
Пред ясной Божией Звездой.
 
 
Нагим и мертвым кров ли нужен,
Всецарский цвет на сих венцах,
Орфей и был со нами дружен,
Лишь он восплачет о певцах.
 

Второй архаический триптих

I

 
Даровали, Господь, мертвым чадам Твоим
Тесьмы красной мотки да сребряны сувои,
Боле таинств не ждем, а в рядне предстоим,
Перстов прячем искол за смарагдами хвои.
 
 
Серебро, серебро, много ж было его,
Так покрали шары с ёлок жалкие тати,
Снеже черный округ, тлумных звезд святовство,
Царичей неживых весело ль им венчати.
 
 
Сестры нас предали в новогодней гурме,
Девы белы влачат по адницам рамена,
Их и лядвий пронять здесь неможно Чуме,
Только розы горят в огне храмного звона.
 
 
Мы, Господь, образа неокладные чли,
Азазелей златых во тщете отпускали,
А свилися одно со змеями в угли,
Ах, Твое ангелы нас почто не искали.
 
 
Смерть царит на пирах, где юроды поют,
Держим все на замках мы языки предвестны,
Из серебра, Господь, в Рождество и сольют
Закровавленных чад – слезы наши бескрестны.
 

II

 
Подаяний, Господь, воздаяний одних
Нищи каистры полны, у порожца их скинем
Со кровавых рамен – много ж горечи в них,
Как святарный притвор благодарственно минем.
 
 
Торбам тем не вместить разве перстных иглиц,
О златой мишуре агнцев смерды тащили,
Розы выбила Смерть из точащих петлиц,
Свечки в битом сребре небовеи вощили.
 
 
А и сами теперь не царим, не поем,
И влачимся слезно в ризмановых ряднинах,
Буде кельхи дадут, за бытье изопьем,
Нету крыльев – горбы тлеют звездно во спинах.
 
 
Страстотерпные с глав посрывали венцы,
Стопы наши язвят черневые колючки,
Белы хлебы несли ко Тебе первенцы,
Обобрали, Господь, голодарные сучки.
 
 
Иль приидем в алтарь, ангелочки узрят
Струпья ран да пухи – кликни чад из притвора,
Бойной кровию, виждь, наши лики горят,
Енчит все у колод окаянная свора.
 

III

 
Дале немость, Господь, остаемся молчать,
Пресеклись январи и святочные оры,
Вот и губы свела терневая печать,
Наши кельи пусты, чернь лиется в затворы.
 
 
Истекли во пирах слезы солью одно,
Упилися псари мертворожденных кровью,
Как накинут поверх плащаниц нам рядно,
Положится черта иродов суесловью.
 
 
А в миру всяк и был без пурпуры венца,
Сокрывали ж псалмы краснобаи конвертны,
И попросят сказать – не замолвим словца,
Баловство эта речь, от которой мы смертны.
 
 
И елико, Господь, чада трачены днесь
Лютой Смертию все, их встречать благонужно,
Нет родни и царевн, только ангелы здесь,
Серебряный потир князем пущен окружно.
 
 
И рядились в резье да старизну, хвалы
Воздавали Тебе, бессловесно гибели,
Пусть хотя бы теперь, прескорбя, ангелы
Осенят под Звездой первенцов колыбели.
 

«Горят ромашки золотые…»

 
Горят ромашки золотые,
Поидем во поле кричать,
Сколь опоздали к нам святые,
Их сами выйдем привечать.
 
 
В уголи-очи глянем ясно,
Хоть слезы горькие язвят,
Ах, как горят цветки всекрасно,
А мертв сегодня, кто лжесвят.
 
 
По нам и чайки откричали,
Кромсая пурпур истемна,
И нет светлее той печали,
Где солоней слезы волна.
 
 
Где мгла кровавее рассвета
И льются с каждого листа
Лишь крови Нового Завета
В двунадесятые цвета.
 

«Возбранят как рыдать, побезмолвствуешь всласть…»

 
Возбранят как рыдать, побезмолвствуешь всласть,
Раз молчанью у смерти училась.
Потому невозможно с коленей упасть —
Соль в послезную кровь проточилась.
 
 
Не смотри, истязателей взоры темны,
Вкруг пылают небесные фавны.
Мы распишемся ныне во цветь белизны,
Все мучения наши подавны.
 
 
Рои демонов хлеб именитства ядят,
Сомрачились Господние хоры,
На трапезе одне фарисеи галдят,
Чернь серебра лиют в разговоры.
 
 
Обойдется ль без пений грезеток чреда,
Заменят им литаньи нощные,
Пусть горит и горит ледяная Звезда,
Освещая дороги страстные.
 
 
Из перстов только черные вынут мелки,
Восцелуют бескровны ланиты,
Нас в посконном резье и найдут ангелки,
По каким эти слезы излиты.
 

«Вновь темно, а и мы не горим…»

 
Вновь темно, а и мы не горим,
И молчат колоколен верхи,
И узревшим пылающий Рим
Очеса закрывают мехи.
 
 
Тартарийские нети полны,
Так ворам ли в геенне сгорать,
Весело фаворитам Луны
Убиенных царей обирать.
 
 
Тесно вкруг мирового стола,
И юродствуют здесь, и ядят,
Наши образы вечность пречла,
Что хмельные музыки гудят.
 
 
Веселятся ль, юродствуют зря,
Им руками светил не достать,
Мы и в мраморной тьме декабря
Будем вечные книги листать.
 
 
Ах, виется декабрьский оклад
И картины мирские легки,
Звонари окликают гиад —
Братьям их несплетенны венки.
 

Концерт в записи
Приближение к зеркалу

 
Весна твоей жизни совпала с весною,
Венцы филармонии Бах осеняет,
И плачут над каждой органной трубою
Заздравные свечи, и воск их не тает.
 
 
Над пурпурной тяжестью бархатных кресел
В сребристо-линейном ристалище зала
Горящею радугой реквием взвесил
Электроорган векового накала.
 
 
Он помнит величье и свечки иные,
Ручейную сладкую негу вотуне,
Бессмертие любит изыски свечные,
Червовые искусы в черном июне.
 
 
Давно извели бедных рыцарей дивы,
Какие спасать их брались всебесстрашно,
Лишь фурьи меж нас, а белые Годивы
В альковах вкушают с принцессами брашно.
 
 
Дались нам аркадии княжеских спален
Темнее, доныне мы там хороводим,
Невинников легкость дика, вакханален
Их танец, Рудольф, что и девиц изводим.
 
 
Коль всех отравили цветками граната,
Еще семенами и зернами, Коре
Вернем эти яства, за фугой соната
Звучит пусть, Алекто ль мила Терпсихоре.
 
 
Нам чистые ангелы шлют угощенья,
Нам розы свои ароматы даруют,
Свободней музыцы сии обращенья,
Царицы стонежные с нами пируют.
 
 
Серебряных эльфам гвоздей яко видеть
Не стоит и маковый рай неохранен,
Закажем убийцам армы ненавидеть,
Равно им терничник нектарный возбранен.
 
 
А что воровать друг у друга ауру,
Мы были велики и время лишь наше
Лелеяло пенье и нашу тезуру
Червленою строчкой тянуло по чаше.
 
 
Теперь из нее пьют эльфии нектары,
Летят ангелки на мрамор белладонны,
И нимфы златые влекут в будуары
Убитых царей, и алмазятся донны.
 
 
Нет маковых раев, а мы и не плачем,
Сон вечности крепок и белых альковниц
Еще мы успеем почтить, и сопрячем
Еще партитуры в охладе маковниц.
 
 
Когда лишь в партере темнеет от света,
Близ фата-морган усмиряются чувства,
На пленке миражной в слоях черноцвета
Сияет немая пластина искусства.
 

«Огни будут ровно клониться…»

 
Огни будут ровно клониться
И не попадать в зеркала,
И ангелу смерти приснится,
Что вновь ты судьбе солгала.
 
 
Клеймя восковую истому,
Червонную метку луча
По контуру выжжет двойному
Рябиновой ночи свеча.
 
 
Пробитые белые руки
В крови ниц воздень и молись,
Я знаю, не вынесут муки
Архангелы, павшие в высь.
 
 
Мы гвозди расплавим перстами.
И пусть в чернолунной тени
Над гиблыми светят мечтами
Наклонные эти огни.
 

«А собиты давно и ночные певцы…»

 
А собиты давно и ночные певцы,
Серебром их горит оперенье, Господе,
Так и мы премолчим, покладая венцы,
Каждый пурпур излил на еловой колоде.
 
 
Тяжело ль нас влекли по юдольным стерням,
Василечки-цветки не сминались ногами,
Но вернемся еще к фарисейским огням,
Чтоб и книжников жечь расписными слогами.
 
 
Персты наши в терни, деток ироды зрят,
Смерти черную тушь сами уснами ловим,
И не алчем Тебя, и серебром горят
Наши перья, Господь, – нощно как суесловим.
 

«Прекричат о любови живые…»

 
Прекричат о любови живые,
Отверзая во черни уста,
Их поныне хвалы даровые,
Не застигнуть рекущим Христа.
 
 
Мы и немы одни, буде Слово
Паче немости, лучше молчать,
И не нужно реченья иного,
И алтарникам туне кричать.
 
 
В Царстве Божием крови остались,
Василечков синей прахоря,
Мы сполна за любовь рассчитались —
Пусть Христос не печалится зря.
 

«Что еще у Царя-сироты испросить…»

 
Что еще у Царя-сироты испросить,
Всё считает он звезды в узилище тихом.
Разве ангелов смерти нельзя искусить
Ни зарайскою кущей, ни Божеским лихом.
 
 
Возлетают и денно, и нощно оне,
Рукавами пустыми с земли им возмашем,
Леденеть пусть испробуют, гнити в огне,
Повлачатся в худом одеянии нашем.
 
 
Здравой будь, лихоимная смерть-простота,
Посиди на поминках по Божием Сыне,
И всего мы хотели снять розу с Креста
И цветочек сухой припасти сиротине.
 

Памятник

 
Мы храм возводили из глины
И слезы гранили нам речь,
Но все превратила в руины
Осенняя черная течь.
 
 
Сиреневой кровью фиалки
Горят на распутье дорог,
Тенями влечет катафалки
Цирцея в загробный чертог.
 
 
Мы здесь ожидали извета,
Летали вверху ангелки,
У Господа белого цвета
Просили – светлить потолки.
 
 
И вот сей чертог неохранен,
И вот нас камены манят
В лазури, где тенник возбранен
И мертвых пиитов хранят.
 
 
Ах, поздно теперь веселиться,
Прельщать небодарственных муз,
Бессмертным не стоит улиться,
Тристийский стопрочен союз.
 
 
Но время речи и молчанье
Возвысить до маковниц сех,
Где красное Гебы венчанье
На царствие милует всех.
 
 
Тот дом на Щепке иль на Мойке
Иным нотодержцам вспевать,
Тесно в Малороссии тройке,
Тще мрамором смерть лицевать.
 
 
Алмазы нам здесь положенны,
Затем царствий маковых строй,
А сказки на крови блаженны,
А сами усладны игрой.
 
 
Летят меловые квадриги,
Камен мировольных несут,
Серебра коснутся вериги,
Уснувших царевен спасут.
 
 
Высока помазаний треба,
Притроновый чуден удел,
Розарьи и маки для неба
Вноси, кто Христа соглядел.
 
 
Покрытые славой, к Отчизне
Спешили мы, словно гонцы,
Так пусть не язвят хоть при жизни
Терновые эти венцы.
 
 
Исчезла святая опора,
И вечно все ж в лунном огне
Парить будет пепел собора,
Как памятник нашей весне.
 

Архаические опусы
Пятый фрагмент

 
Вот суббота когда воспредстала в черни,
Смерть белеет одна вдоль точащих оконниц,
Наши слезы топят и серебро терни,
А излито оно в лед-молчание звонниц.
 
 
Се молчанье царям осеняло уста,
До ступниц и костей раздевало царевен,
Чадов усны молчат, аль их доля злата,
Пусть уйдут со церквей те, чей промысел древен.
 
 
Ангелы, Господарь, надвигают столы,
Вижди этих балов сапфировую яву,
Как одесно стоим в бельной требе хулы,
Как приносят испить нам лихую отраву.
 
 
И Христоса агнцам услыхать не дают,
Заглушают Его терневые пеянья,
Буде сами в татьбе пирований вспоют
Юродивы нищи, их отрини даянья.
 
 
Много ж стоил, Господь, нереченный завет,
И парнасская персть оказалась маною,
Полетали птушцы да слетели в несвет,
Их кровавы пуха под гурмой площадною.
 
 
И на выях у нас от задушек следы,
И во периях мы, удушаясь, гибеем,
Наши персты в крови – не сыскали Звезды
И попадали ниц, и сукровично блеем.
 

«Уроним яхонты во снеги…»

 
Уроним яхонты во снеги,
Лежат пусть дарною тесьмой,
На всех в миру хватило неги,
Все благодарены сумой.
 
 
Ах, нам ли сиро веселиться,
Горчить уста свои вином,
Сколь крови боле не прелиться —
Тлести о цвете расписном.
 
 
Господь, и боем сладкозвонным
Кровинки эти не затрут,
Мерцая золотом червонным,
Их ангелочки соберут.
 

«Во зерцале истаяли темные свечки…»

 
Во зерцале истаяли темные свечки
И звезда Рождества окунулась в купели,
И волхвы с красной хвои скололи сердечки —
Не за ними ли ангелы нощно летели.
 
 
Налетали оне, опереньем играя,
Неумолчное пенье лилося небесно
И юдольное небо светлело от края,
И со мертвых тогда воскресали чудесно.
 
 
Обведут сонных чадушек сребром и мелом,
Покладут в изголовие снежны сувои —
Отразится Господь в нашем зеркале белом
Подле кровью Христа изукрашенной хвои.
 

«А и к Господу мы повлачились напрасно с тобою…»

 
А и к Господу мы повлачились напрасно с тобою,
В райских селищах нет для умерших целебной травы,
Но архангел зазвал-поманил вопиящей трубою,
Растерявши цветки со венчаной своей головы.
 
 
«И почто же пришли, – вопрошает Господь, – коли Сына
Оберечь не сумел, не просите успенной кутьи,
Нет и яств у меня, а забойная есть мешковина,
Так идите назад, выносите распятья свои».
 
 
Ни уйти нам нельзя, поелику мертвы плотогоны,
Ни обочь посмотреть, ни еще оглянуться, Отец,
Возлетаем, смотри, мы пред ясные очи Горгоны,
Видишь, змеи сплелись, голубой лобызая венец.
 
 
Потому и пришли, что нельзя меж людей оставаться,
Сволокли на кресты распоследних оне горемык,
Под Полынью-звездой напослед им вольно торговаться,
Тех не мучай, кого там огонь всеисчадный проник.
 
 
Так и будем стоять, а присадят на ветхи ступени,
Изойдемся в слезах, все и выплачем слезы тогда,
С кровью их изольем, поуткнувшись в Господни колени,
Ах, чернее они и юдольней, чем эта Звезда.
 

«Убийцам не снесть этих свечек…»

 
Убийцам не снесть этих свечек,
Оне благовестно красны,
Мерцают огранкой сердечек
И с вервием звезд сплетены.
 
 
Теперь не испытывать жажды,
Сколь мертвых криниц расплескать
Нельзя и убить ли нас дважды,
Пойдемся любови алкать.
 
 
И вот мы соняли короны,
И вот пред Господем стоим,
И рубища наши червлены —
В них звезды и свечки таим.
 

«Нас губители во сновиденьях настигнут…»

 
Нас губители во сновиденьях настигнут,
Мрак предвечный измерит очей глубину,
И тогда побежденным во славу воздвигнут
На крови храм и узрят и нем бездну одну.
 
 
Все звучали надрывные речитативы
И литании тяжки гнели алтари.
За торжественность мук и благие порывы
Нас в карьерную цвиль окунули псари.
 
 
Восскорби, ибо разве рыданья сохранны
Пред небесной свободой от псовых потрав,
И уже грозовые сады бездыханны
И понуры лучи гробовых переправ.
 
 
Здесь помимо снегов ничего не приметим,
На державных щитах, в латах смерти – как есть
Ледяными слезами позвездно осветим
Те истлевшие стяги погибших за честь.
 
 
Лишь успение неотделимо от славы,
Свято наше истленье, а в царстве теней
Не прожечь и каленою сталью державы
Вежд, налитых понтонною кровью огней.
 

«Гвоздей не станется кровавых…»

 
Гвоздей не станется кровавых
И мы двуперстия вознимем,
Нет о помине ясноправых,
А всё цвета благие имем.
 
 
Им весело глумиться в тризне,
Царя Христоса лихославить,
Багрец искати на старизне
И тще витийственно лукавить.
 
 
Но будет время – приидете
К столам, где нощно пировали,
И те явятся во золоте,
Кого шипами совивали.
 

«Давай в Его поправим волосах…»

 
Давай в Его поправим волосах
Терновые колючки и цветки.
Сколь жалки ангелочки в небесах,
Сплетающие кровью лепестки.
 
 
Почто Господе гнилостный венок
Надеть на Сына милого велел,
Спаситель на миру был одинок,
Никто Его тогда не пожалел.
 
 
Христос, Тебя споили беленой,
А смерть была красна да весела,
За Богом, как за каменной стеной,
Ты цвел, она Тебя и погребла.
 
 
И сами здесь давали мы зарок,
Сыночка восхотели отыскать.
Пресекся этой жизни ручеек,
Чего гнилой уж кровушкой плескать.
 
 
К прекрасному Христосу подойти
Решилась только смертонька одна.
Не мог ей никого Он предпочти,
И свадьба их всеприсная черна.
 
 
Но истинно измертвым говорю,
И сам я не дошел до алтарей,
Поднесли иудейскому Царю
Терницу за невенчаных царей.
 
 
И был венец безбрачия тяжел
И выплетен из розочек двоим,
И мальчик Иисус тогда пришел
За смертию своей в Ершалаим.
 

«За то – со тернием ходили…»

 
За то – со тернием ходили,
Были во муках высоки,
Нас в балахоны обрядили
И шутовские колпаки.
 
 
И где серебренные кольца,
И где нательные кресты,
Молчит серебро колокольца
И мы, как звоны, излиты.
 
 
Ах, это вервие сонимут,
Нас и пожалуют одних,
Цветочков мертвые не имут,
А мы воскреснем лишь о них.
 

Тупик
Золотое черногладье

 
Ростральных колонн, как у Биржи,
Здесь нет и порталы не те,
Что к золоту горнему ближе,
Чем к вежд роковой широте.
 
 
Сторонне горит Мариинка,
Плывет Исаакий в огне
Холодном, Большая Ордынка
В готическом рдится окне.
 
 
И кто из него Крысолова
Окликнет, кто ангельский хор
Узорчатым тлением Слова
Ожжет, яко бледный фарфор.
 
 
Цезурные невские волны
Испариной мертвой взялись,
Альковницы рейнские челны
Топят, сами все извелись.
 
 
Ищи гордеца-богомола
В лазури убойной, под ним
Пылает райская фиола,
Ероним сейчас не храним.
 
 
А невские злые граниты
Иных фиолетов бегут,
Вздыхают легко меццониты,
Орфеев и львов стерегут.
 
 
Лишь только уста открывали
Певцы, от румынских графинь
Парчи их немые скрывали,
Как письма династии Минь.
 
 
Винтовие челяди адской
Свинцами витыми грозит,
Се кадиши аднице блядской
Веселье несут и транзит.
 
 
Декором серпы повилики
Мерцают на пенной листве,
Когда полумертвые блики
В кровавой плывут мураве.
 
 
Углы и квадраты строений;
Из мраморной глуби двора
В смарагдовый обруч растений
Дохнуло, и стало «вчера».
 
 
Но формы хранили былые
Предметы, и суть не могла
Растечься, разлиться в иные,
Бежавшие тленья тела.
 
 
Абсурдные стены и ныне
Стоят в блеске вечных лучей.
Из каменной этой пустыни
Исхода нам нет, Моисей.
 

Пятый архаический этюд

 
В эту среду, Господь, мало праздновать нам,
Мало пить на миру и в красе умирати,
Прогуляться ль пойти к шпиленосным стогнам,
Там и звезды ярчей, и приметнее тати.
 
 
Что о райских перстях кровослезно жалеть,
Коль не выбрались мы за черту Людогощи,
Буде рок указал, так и будем белеть,
Зрят пускай косари залежалые мощи.
 
 
Не могли углядеть, где цветут волошки
В сих гробовых местах, да теперь и неважно,
Отлетали свое птахи с Божьей руки,
В их отбельных пухах Смерти царить куражно.
 
 
Зазывал белых дев на крутой бережок
Среброарфный Эол, но его не слыхали,
Повлачились оне под князевный рожок
В моротравную твань, где и мы не порхали.
 
 
Вновь декабрьский снегарь засыпает круги,
По которым сошли, всё ироды не минут
Кружных бельных стезей, не воротят долги,
Тщетно рыцари те у парадников стынут.
 
 
Проминем Рождество, а засим Новый год,
И без нас ангелы восприветствуют святки,
Обереги одно расточил родовод,
Столь мы нищи, Господь, негде ставить и латки.
 
 
В снах тризнили златых о других берегах,
Только бреги Твое сокрывают завесы,
Змеев будем кормить и лядати в лугах,
Нас из глины творить станут разве Зевесы.
 
 
Пусть хоть зрят на пирах все Твое ангелы
Бойных агнцев тяжких воскресенье из скверны,
Без венцов прележим, не поем и хвалы
И не кличем Тебя вскушать яства кошерны.
 
 
Запивают пускай родовые грехи
Ангелочков толпы, промышляя о чуде,
Сколь закланно тяжки агнецов потрохи
Мы легки по бытьи, источенном во блуде.