Текст книги "Муза, Муров и Мороз"

Жил да был молодой писатель

Два месяца… обыкновенных, земных. Разве много? Кому как. Для Бориса Васильевича Мурова двадцати пяти полных лет от роду два месяца значили – вечность! Наверное, это странно современный парень: средней комплекции, скорее светлый шатен, чем блондин, среднего роста – весь среднестатистических параметров, и таких же не самых выдающихся интеллектуальных способностей и вдруг – вечность. Ведь не философ, не «ботаник» забубённый, не сектант какой-нибудь, чтобы о вечности рассуждать. Хотя Боря вот именно слово «вечность» по отношению к самому себе даже мысленно не произносил. Просто он испытывал внутренний дисбаланс: то ли тоска, то ли неопределённость желаний, а скорее всего нереализованность способностей сбивали внутренний таймер, и поэтому привычные временные интервалы воспринимались им сильно растянутыми. Такое бывает, когда нужно обязательно куда-то ехать – вот позарез, а не на чем, и пешком никак не дойти.

Парень относительно недавно закончил институт… То есть – университет. Когда-то кому-то очень умному пришла в умище хорошая идея, что институт по статусу ниже, чем университет, а следовательно и преподавателям платить нужно меньше. И наоборот, университетский препод «обоснованно» обязан получать ставку выше. В связи с этим по всей стране массово прокатилась волна «улучшения» качества образования: в спешном порядке институты становились университетами, ПТУ – колледжами, обычные средние школы – и те сплошь и рядом получали статусы лицеев и гимназий. У нас в стране давно существует такая традиция, что если нет желания или возможностей поменять внутреннее наполнение, но стоит лишь изменить оболочку или даже только название, и все сразу начинают делать вид, что верят в проведённую реформу. На всех уровнях верят. Докладывают, рапортуют, гордятся…

Итак, Борис получил университетский диплом инженера… что-то по пожарной безопасности и, кажется, по защите информации – не суть, потому что ни одного дня не работал по специальности. Чтобы красиво выглядеть перед вышестоящим руководством в деканате незадолго до выпуска безапелляционно потребовали, чтобы все выпускники принесли справки о том, что пока ещё студенты уже обеспеченны работой. Здорово! ВУЗ палец о палец даже и не пытался стукнуть, а все выпускники «трудоустроены». Статистика – песня! Проверять никто не собирается – кра-со-та! Денежки капают, все довольны. А то, что родители у Бори всех знакомых «на уши» поставили, чтобы справку с круглой печатью добыть, про то «никто не в теме».

Как и многие его друзья, Борис Муров оказался дипломированным безработным, пропадающим в интернете и «сидящим на шее» у родителей. Не его в том вина, наверное. Одно несомненно радовало: чтобы «мальчик» мог устраивать личную жизнь, дед уступил ему свою квартиру в Воронеже, переехав на ПМЖ к Бориным родителям в загородный дом под Семилуками. И второе – в армию парня не призвали. В военкомат вызвали, как положено, предложили продемонстрировать для комиссии укромные и интимные места организма и… дали отсрочку. Причём всё легально, Муровы никому ничего на «заносили» – в этом можно не сомневаться. Служить – значит служить: и сам призывник так думал, и отец его, и дед. Но почему-то военные к себе на рандеву больше не вызывали: то ли подбирали Боре войска особенные, то ли сапог нужного размера не нашлось. Повезло ли – не ясно. А возможно такое, что папочка с документами куда-то завалилась – Борис специально не ходил выяснять.

В общем, вот уж три года Борис – фрилансер. Свобода выбора, минимум контроля, самоорганизация – лучше придумать сложно. Если бы ещё и платили за это хорошо, чего бы желать больше. Парень подрабатывал, где только мог: носил, грузил, строил, но в последнее время, как уже было сказано, переквалифицировался – начал писать. Обо всём. По заказу и инициативно, для студентов и газет… И ведь получалось. Платной работы, будем честными, находилось немного, но Борису понравился процесс и он «открыл» для себя группы «пишущих» в социальных сетях и раскрученные литературные порталы. А финансово родители подкидывали кое-что на поддержание штанов, пока стабильной работы не найдёт.

Чтобы окончательно закрыть вопрос с характеристикой нашего героя, необходимо отметить, что Муров являлся частым посетителем мероприятий, организуемых региональными разномастными союзами писателей и поэтов. В общем, официально числился литератором, и даже вступил в одно из обществ, правда его точного название не помнил. Когда его спрашивали, отвечал:

– Всекакой-то союз литераторов. Или писателей?

Несмотря на некоторую путаницу с членством в обществе творческих собратьев, с учетом всё же имеющегося, хоть и не так давно открытого дара к сочинительству и некоторых успехов от реального применения выявленных способностей, Борис не мог провести даже одного вечера, чтобы не сотворить какую-нибудь «нетленку», как он сам называл корявенькие и не очень стишки, а также небольшие рассказы естественно исключительно собственного сочинения. Идеи у Мурова фонтанировали неиссякаемым гейзером: то пару десятков строк лирики за один присест нарифмует, то шутку с двойным смыслом сочинит сразу же следом за этим, а то, смотришь, историю из личной жизни или из жизни знакомых изложит от чистого сердца, ничего не скрывая, да ещё и приукрашивая. По нескольку «шедевров» ежедневно на страницы в соцсетях выкладывал, получая «лайки», «плюсы» и другие знаки виртуального признания от незнакомых, невидимых, но таких желанных «поклонников таланта».

Это же наркотик – ожидание похвалы и её получение: если она есть – Борис думал: «так и надо», а если нет – начиналась «ломка неудовлетворённого тщеславия», и парень старался изо всех сил сделать нечто «выдающееся», чтобы получить «дозу». Не важно, что: фото выставить, стишок сбацать наскоро – всё равно какой, лишь бы выложить и увидеть, что кто-то неравнодушен к тому, что он сотворил. Поднятие личной самооценки через иллюзию признания посредством иллюзии действия.

Мурову нравилось, когда его хвалили, но в то же время, чтобы заработать порцию похвалы он не напрягался совсем; когда садился писать, ему казалось, что кто-то невидимый нашептывает ему на ухо нужные слова, оставалось лишь не тормозить и записывать. И даже иногда возникало ощущение, что рукой он не сам управляет, а словно диспетчер какой-нибудь или опытный оператор за ним наблюдает и координирует, настолько литературный процесс был лёгок. Сочинял парень практически без мук творчества, и иной раз получалось неплохо. Поигрался на клавиатуре пару часов, и вот вам – получите. Валяйте, хвалите за очередной «шедевр», улавривайте! А самое интересное в том, что через некоторое время Борис не мог вспомнить, как и под влиянием чего родилось то или иное произведение. Более того, он перечитывал вроде бы своё же и не понимал, откуда вдруг возникла фраза или целый оборот: с внутренним смыслом, в красивых выражениях – в быту он же так не выражался и специально в словарях не выискивал.

Почти год парень литературил, несмотря на время суток и, не соблюдая никакого режима, с одним желанием – лишь бы успеть выразить письменно сюжеты, появляющиеся в голове и по возможности красивыми словами. Сначала всё шло гладко, но потом стал Борис замечать, что действительно далеко не всегда он сам пишет. То, что казалось невозможным, существовало в реале.

Так вот, Борису Мурову даже две недели творческого бездействия показались очень долгими. А два месяца – это восемь недель! Персонально для Бориса это оказались сначала две недели усиливающегося день ото дня дискомфорта, неясного томления, а потом полтора месяца интеллектуальной пытки, когда голову словно распирает изнутри неизвестным давлением, а клапана, чтобы его сбросить, конструктивно не предусмотрено.

Однажды, засидевшись далеко за полночь, сочиняя очередную «нетленку», Муров всё же решил поспать на рабочем месте. То есть, не решил, а поймал себя на том, что печатает на клавиатуре вслепую: глаза закрыты, а пальцы самостоятельно клавиши нажимают. И всё бы ничего, многие печатают вслепую, но ведь не во сне. Мозги во время сочинительства выключаться не должны, как же иначе команды на мышцы рук подавать, и глаза… Им воспринимать результат – обратная связь необходима обязательно, в той или иной форме. Борис с удивлением осознал, что его голова почти уткнулась в стол, мыслей ноль – раньше, когда начинал страницу, были, а теперь нет – но кто-то руками командует: вон, как строчек добавилось.

Когда Борис, стукнувшись-таки о столешницу грудью, приоткрыл глаза, справа над своим плечом он заметил изящную женскую головку, напоминающую голограмму – вроде есть, а вроде и нет её – контуры заметны, но абсолютно прозрачная, лишь светилась голубоватым светом – от монитора подсвечивалась.

– Что это? – поморщился парень, одновременно стараясь за счёт мимики разлепить тяжёлые веки. Он и не проснулся ещё, глаза норовили закрыться, и приходилось прилагать усилие, чтобы их раскрыть, хотя бы один.

Пока Боря боролся со сном, его пальцы продолжали работать самостоятельно. Голографическая женщина внимательно вглядывалась в монитор и не сразу заметила, что её тоже пытаются рассмотреть. С лёгким испугом она расширила и без того большие глаза, приподняла удивлённо брови, губами сделала движение, будто сказала: «Упс!» – и растворилась в темноте. Руки молодого писателя безвольно упали на клавиатуру, и на экране напечаталось «аомкфкфкфкфкфкфкфкфкфкф» – полная бессмыслица, которая могла бы продолжиться, если бы Муров теперь уже точно по собственной воле не убрал пальцы с клавиш.

Парень замер перед монитором с приподнятыми над столом руками, словно собрался что-то поймать, и ещё не до конца очнувшись от дрёмы, смотрел на набранный текст. В комнате ощущался запах, раньше такого не было. Лёгкий, еле уловимый и очень знакомый. В голове у Бориса мелькали воспоминания: то ли так утром у моря пахнет, то ли после дождя в деревне, или… да, точно, в больнице, в детской, возле аппарата, на котором горло фиолетовым светом лечат – что-то непонятное, но с лёгким металлическим привкусом.

Сначала он подумал, что иллюзорная женщина – это обычный сон. Муров и раньше видел женщин во сне, разных, иной раз в очень пикантных положениях… А что тут такого, многие молодые мужчины, а уж холостые тем более, во сне женщин наблюдают, часто даже совсем незнакомых – это нормально. Однако, прочитав почти лист текста, который оказался дополнительно напечатан, пока мозги литератора спали – Борис хорошо помнил, до какого места им был продуман сюжет – Муров с удивлением осознал, что печатал не он. Не было у него задумки на такое продолжение.

Кто это была – прозрачная незнакомка, Боря понял не сразу, где-то на третью неделю. Выходит, что всё это время у него была помощница. Муза? Неужели, правда. Но ведь музы – это миф, выдумка успешных авторов, с целью поддразнить неудачников. Что же, выходит, сказка существует? Да какая сказка?

Боря причислят себя к людям, не верящим в мистическое, хотя, нужно признать, интересовался разным в этой сфере, любопытствовал для расширения собственного кругозора. Но с другой стороны… может, и сказка, ведь с той ночи, когда муза растворилась, не то, чтобы новый рассказ, парень не мог даже закончить уже почти готовый, который так и остался на мониторе компьютера с абракадаброй в конце. Пробовал начинать заново, но слова не складывались, и мысль мгновенно терялась; хоть план имелся, дальше тезисов не мог продвинуться.

Другой бы плюнул и забыл, хотя бы на какое-то время, но это не в характере Бориса – вот так сдаваться перед первой же трудностью. Час за часом он просиживал перед компьютером, стараясь сформулировать мало-мальски адекватную мысль – голяк! Ни прозы, ни стихов не получалось – пусто, как в космосе. То есть, понятно, что в космосе не абсолютная пустота, раз Земля и земляне существуют. Наверняка есть где-то ещё как минимум одна крупинка жизненной истины, возможно, новый непознанный мир, но до ближайшего достойного внимания объекта – многие парсеки и долгие годы лет полёта: тысячи лет, возможно. Тем более, что направления поиска никто не указал. Практически бесконечность, если сравнивать возможности человека с грандиозностью решаемой задачи; так что можно считать, что космос для человека – это пустота. Муров никакими сверх способностями не обладал, и уж точно тысячами лет оперировать не мог, так уж природа распорядилась, поэтому он ощущал, что оказался один на один против огромной пустоты, в которой, если и имелось нечто ему лично нужное, то этого никак сейчас достать нельзя.

Здесь опыт не поможет

Промаявшись восемь недель в невозможности хоть что-то сочинить, парень, наконец, решил обратиться за советом к более опытным и мудрым. Он поехал к Сенину.

Евгений Владимирович Сенин являлся известным автором в среде называющих себя литераторами любителей посочинять, которые были готовы напечататься в любом издании вне зависимости от его популярности и тиража, но чаще плодили самиздат, накопив деньжат на пятьдесят – сто экземпляров типографски оформленных литературных потуг сомнительного качества.

Евгений Владимирович числился знатоком поэзии и поэтики, знал и легко различал между собой различные стили и заковыристые, порой, рифмы, владел литературной терминологией и, при необходимости, вступал в долгие диспуты с любым, кто заявлял, что является знатоком в вопросах стихосложения; и если не побеждал в споре, то долго, убеждённо и несгибаемо отстаивал выбранную линию, то есть не проигрывал. Корифей, указывая авторство своих произведений, писал «Е. Сенин», что было чистой правдой, и звучало более благозвучно, чем, например, «Е.В. Сенин».

Несмотря на довольно солидный возраст и несгибаемый характер, Сенин позволял себе сдаться только одному сопернику – алкоголю, в связи с чем частенько употреблял крепкие напитки. Хотя «сдаться» – это неверное слово, скорее здесь применимо «поддаться». А это уже совсем другое дело. К примеру, в дзю-до тоже «поддаются», но чтобы победить. Борьба так и переводится – гибкий путь к победе.

– Алкоголь малыми дозами полезен в любых количествах, – любил повторять старый литератор где-то услышанную шутку и всегда подмигивал в этот момент.

Поэт был из тех, у кого в состоянии опьянения открывались особые способности. Евгений Владимирович, употребив спиртосодержащий «элексир», легко писал любовную лирику, да такую, что если бы Борис его лично не знал, то был бы убеждён, что пишет влюблённый юноша, настолько у старика были нежные и искренние стихи. Яркие, в чём-то наивные, но этим же и подкупающие.

Муров вошёл во двор дома, в котором проживал ветеран.

– А, это ты, – Сенин сидел на лавочке под золотистым клёном и наслаждался замечательным, тёплым солнечным октябрьским днём или, не исключено, слушал музыку засыпающей почти на полгода природы: шорохи, свист пичуг, а ещё: блики, краски… Сильно пьяным он не был, состояние его обычно называют «навеселе».

– Что-то спросить хочешь? Или пойдём… по семнадцать капель?

– Дядь Жень, тут такое дело, – и Борис рассказал про свои видения, про неоконченный рассказ и про творческий застой.

– Что ж, дело ясное, – выслушав парня, заключил старик. – Ушла.

– Кто?

– Ты уже и сам понял. Муза. Спугнул ты её.

– Муза? Да я… Я не пугал. Сам обалдел.

Селин поднял раскрытую ладонь в жесте «ша, стоять!»:

– Теперь-то что объяснять. Я тебе её не верну.

– Что же делать? – Борис обхватил голову руками. – У меня без неё катастрофа. Я ведь теперь не могу писать… чтоб хорошо, и не могу, чтоб очень плохо…

И тут же поправился:

– То есть могу, наверное. Да точно – могу. Но ведь хочется, чтобы было как минимум хорошо и чтобы так же как раньше – легко, без напряга.

– Жди или ищи.

– Не понял, – Муров уставился на старого поэта. – Чего жди? Кого ищи?

– Чего кого? Что тут понимать? Вариантов немного: или сиди и не дёргайся, тогда, может быть, когда-нибудь вернётся сама или… Я вот, например, лет тридцать ждал. Хотя и не я спугнул, но она обиделась именно на меня. Может быть, потому, что не защитил, не старался, не приложил усилий. А может, потому, что изначально не искал, а после не сумел оценить подарок.

– Как это, искать? – недоумевал Муров. – Что она, как рукавичка что ли? Или котёнок убежавший? Ей же «кис-кис» не сделаешь.

Сенин вздохнул, покачал головой, причмокнул, чуть скривив щёку, и посмотрев взглядом «слушай, бестолочь, сюда», начал втолковывать молодому коллеге по перу:

– Я тебе уже, кажется, рассказывал, что когда-то давно, когда я был молодым, высоким и красивым,…

Боря непроизвольно хмыкнул на счёт «высокого» – рост Сенина вряд ли превышал метр шестьдесят даже на высоких каблуках. Про таких говорят: «метр в прыжке».

– …я уже начинал пописывать, – не отреагировал ветеран, – И ведь неплохо получалось. Само лилось. Пожалуй, две толстые тетради у меня на тот момент были заполнены… И вот с этим багажом пошёл я в «Союз Писателей»…

Борис раньше эту историю слышал, но из уважения к сединам решил послушать ещё раз про то, как в старые времена жёстко принимали новичков в писатели.

– Это тебе не сейчас,– продолжал Сенин, – заплатил денежку и вступай куда хочешь. Да и союзов понаделали, поди, десятка два уже. Писателей наплодили, а в слове из трёх букв по пять ошибок делают. Тогда всё по-серьёзному было, но не в моём случае.

Здесь старик сделал паузу, засопел, поджал губы, чуть прищурился и сжал левый кулак, словно готовился ударить невидимого противника.

– Сидит… уважаемый… писатель… Житков, – цедил Евгений Владимирович сквозь сжатые зубы. – Морда – тяпкой, зубы – редкие, железные. Я ему, мол, здравствуйте, я к вам, а он как рявкнет. Так отбрил, что… Поэт, ё… Про мать его не буду плохо… И ведь если бы по делу говорил, почитал бы хоть что-то, критикнул, а то даже толком не взглянул, гад, в записи.

Мэтр замолчал, переживая заново старый конфликт, который уже следовало бы забыть, но видимо удар по психике молодого дарования был настолько сильным, что даже прошедшие десятилетия не затянули душевную рану, не сгладили рубцы.

– Мне бы настаивать как-то, показать себя, – сам с собой рассуждал старик, – а я спасовал. Думал, раз он маститый, то имеет право судить. Повернулся я тогда и ушёл. Может, если бы к кому другому тогда обратиться, или ещё раз прийти. Но нет, не пошёл. Обидело меня отношение. И писать сразу же перестал. Напряжение внутри было – не сказать, распирало… А потом разом… Всё! Вот тогда у меня муза и ушла. Я почувствовал, что словно струна в душе лопнула, не пело ничего в сердце больше, никакой реакции на красивое. Видеть, конечно же, видел, но так, чтобы стих сочинить или песню, это увольте. То, бывало, чуть птица зацвиркала или первый снежок, сразу же рифмы появлялись. А здесь… Представляешь, как гитара без струн играет или скрипка? Вот так и я. Стал без искорки, как большинство. Звучал глухо и то если сильно постучать.

Муров молчал, давая возможность старику успокоиться. Сенин, имея от природы достаточно весёлый характер, обычно долго не переживал. И, может быть, был даже в чём-то благодарен тому жёсткому приёму. Ведь именно из-за него, тогда ещё Женя, начал углублённо читать классиков и штудировать учебники, что позволило выйти на вполне приличный, даже по сравнению с признанными поэтами, уровень, и второй раз прийти в Союз уже основательно подготовленным. Хотя и через много лет. Сомнительная получалась благодарность, с душком, поэтому, видимо, старик предпочитал отодвинуть её подальше назад, оставляя только негативные воспоминания, сочные и будоражащие нервы.

Пауза затягивалась, и Борис решил вернуть разговор в нужное ему русло:

– Так ведь вернулась Муза к вам, дядь Жень. Сейчас-то грех жаловаться. Вон как выдаёте, молодые не угонятся.

– Что есть, то есть, – заулыбался старик. – Это потому что моя, та, первая вернулась. Навёрстываем за прошлые годы.

– Откуда вы знаете, что ваша прежняя?

– Чувствую.

– А что нужно было сделать, чтобы вернулась? Вот вы, что сделали, к примеру?

Евгений Владимирович озадачено скривил гримасу, потёр шею в раздумье и неопределённо развёл руками:

– Кто его знает. Вроде ничего специально не делал. Мне думается, что Муза моя, когда от меня ушла, не пошла к своим – где там они все живут? – а по миру бродила в растерянности, как собака бездомная. Искала, кто пожалеет и приласкает. Где пригрели, там и осталась бы. Думается, что специально меня тоже не искала. Она – не то, что я, она двигалась. Хотя нет, металась, пожалуй. Птицу в клетке представляешь. Суетится, выход ищет, а чуть дай ей волю, сразу же на ближайшую ветку сядет и не знает, куда девать всю ту волю, которую получила. Она у меня – умница, шустрая. А я, так, сучок сухой. Кстати, выпивал тогда, чтоб совсем не засохнуть в тоске, и не так, как сейчас. Так что то, что мы ещё раз встретились, это чистая случайность, вот как две пули во время перестрелки. Кстати она тоже изменилась.

– Да ну, – вскинулся Боря.

– Верно, тебе говорю, – замотал головой ветеран. – Она тоже бухать начала.

Муров недоверчиво хмыкнул.

– Говорю тебе, – убеждал Сенин. – Ну. Ладно, может, не бухать, но спиртное ей стало нравиться. Раньше я писал только по трезвяне. С пьяну только хренотень всякую рифмовал для смеха. А теперь пока стаканчик не приму – никакой поэзии. А ты думаешь, почему я всё время на поддаче. Нет, шалишь, я не алкаш. То я уже бросил. Это исключительно, чтобы с музой на одну волну попасть.

Боря от такой информации лишь хлопал глазами и еле удерживал норовящую отвиснуть челюсть.

– Вот, послушай, – говорил старик, – меньше ста грамм если принять, вообще ничего не напишется. А если накинуть сверху – тоже. Ну, грамм тридцать ещё можно, не больше. Девочка моя, видать, тоже переживала и за годы разлуки душевно пострадала. Теперь мы в мысленный резонанс входим на других частотах, не на тех что в старые времена. Полстаканчика глотну и часа три можно работать, такая теперь такса. И ещё ночью тоже перестал писать. Тут хоть пей, хоть не пей, как полночь стукнуло – всё, спать.

– Да, технология на уровне космоса, – только и смог выговорить Муров.

– А ты думал как, – подмигнул Евгений Владимирович, – принимаю исключительно по необходимости. Это как спецодежда для души, чтоб работала. Тут же не подтребы для, тут – во имя… (ветеран поднял палец). Но ты старайся, ищи. Напрягись и очень захоти. Обязательно будет подсказка, лишь понять нужно.

– Подсказку бы хорошо, – закивал Борис.

– Слушай, – оживился Сенин, – ты ведь выпиваешь иногда?

– Бывает, – согласился парень, – немного. Но сейчас как-то не хочется.

– А кому хочется? И вообще, кто тебе много предлагает, – поднялся со скамьи старик. – Пойдём-ка попробуем по моей методе. Да не маши ты руками, я ведь говорю, по чуть-чуть. Для подтверждения теории.

Сотоварищи по перу направились в квартиру ветерана, чтобы провести «научный» эксперимент. Реквизит был готов – в холодильнике, посуда тоже имелась, поэтому с опытом затягивать не стали.

– Ну, чуешь что-нибудь? – пристально вглядывался в лицо Мурова более зрелый во всех отношениях писатель.

– Не знаю, потеплело вот здесь, – парень провёл рукой по центру груди сверху вниз.

– Это понятно, – изучающее смотрел Сенин, – я не про тепло. Мысли есть?

Борис закрыл глаза, прислушался к своим ощущениям. Поднял лицо кверху, покачался немного из стороны в сторону, покрутил головой:

– Не-а.

– На-ка ещё чутка, – старший товарищ с самым серьёзным видом наполнил рюмку наполовину. – Давай разом и сразу в окно на клён смотри.

– Зачем? – притормозил ёмкость у самого рта Боря.

– Красиво. Смотри как золотится.

Муров проглотил катализатор вдохновения и выглянул в окно. Кроме того, что клён был шикарен в своём осеннем наряде, Боря ничего сказать не мог. Но и сказать он мог только прозой и то очень коротко, исключительно, как констатацию факта. А вот с рифмами… Он вообще не мог поэтически сформулировать увиденное.

– Красивый клён в окошке золотится,.. – начал он неуверенно.

– Ну, ну, дальше, – приободрил Сенин.

– Печальная осенняя пора, – выдавил из себя Муров и замолчал.

Несколько раз пробовал начинать, но больше двух строк дело не пошло.

После очередной попытки Евгений Владимирович не выдержал. Он плеснул себе в рюмку:

– Смотри как нужно, – выпил и закончил катрен:

«Красивый клён в окошке золотится,

Печальная осенняя пора,

Пришёл я к Сенину, чтоб горем поделиться,

Но выпили, теперь домой пора».

– Понял? И лирично, и про жизнь, – сам себя похвалил ветеран и тут же покритиковал. – Хотя «пора – пора», не очень, конечно, рифмочка. Ну да ладно, для экспромта сойдёт. Ещё попробуем?

– Нет, дядь Жень, я и так засиделся, – засобирался Борис, усмотрев в стихах намёк. – Пойду домой, отдохну, подумаю. Что-то не получается совсем.

Ничего конкретного не узнав у литературного аксакала, Борис направился домой.

Бомж Димыч

На следующий день Борис проснулся довольно поздно, почти к обеду. Полежал, рассматривая потолок, пощёлкал кнопками пульта от телевизора – ничего интересного: в Сирии окончательно побеждённые террористы снова активизировались, у геополитических соседей всё плохо – коллапс просто, доллар скоро сравняется с евро… – в рублевой стране без этой информации никак, и направился на кухню. Уже заканчивая завтракать, хоть по времени скорее подходило слово «обедать», решил для себя, что Сенин всё же в основном прав: чтобы почувствовать вдохновение, нужно смотреть на красивое. Впитывать, так сказать. От природы брать, от истоков. Поэтому парень решил побродить по городу, надеясь, что осенняя погода навеет… Что-то же должна, хоть немного. Другим же веяла, и не по-мелочи: Александру Сергеевичу, например.

Погода стояла по-летнему тёплой, и в связи с этим Муров наметил себе достаточно большой маршрут для прогулки пешком, проигнорировав транспорт в принципе. Проходя мимо парка, парень решил передохнуть и полюбоваться листопадом, и если повезёт, то посмотреть на белок, давно освоивших данную территорию. Литератор присмотрел скамью чуть в стороне от центральной аллеи, присел и осмотрелся. Белок однако не заметил. Голуби были, суетились мелкие пичуги, на воробьёв похожие, галки скакали, грачи деловито расхаживали, что-то выглядывая в листве, сорока не решалась спуститься с высокой ветки… По дорожкам несколько мамаш и бабушек катали детишек в колясках. Детвора постарше самостоятельно каталась на велосипедах и самокатах или носилась друг за другом с визгами и криками. Стайка подростков чуть дальше по аллее что-то сосредоточенно изучала в смартфонх друг друга, образовав круг и не обращая на окружающих внимания. На углу парка ярким пятном, вероятно последние дни, громоздился надувной аттракцион, нечто среднее между батутом и горкой. В общем, ничего необычного. Борис откинулся на спинку скамьи, поднял лицо к небу, прищурился, чтобы солнце не очень слепило, и расслабился.

– Здравствуйте, книгу купить не желаете, – раздался рядом негромкий, словно осипший от простуды, мужской голос.

Борис повернулся на звук. Возле скамьи стоял потрёпанного вида мужчина неопределённого возраста, но скорее пожилой, с небольшой бородкой, в длинной, почти до колен, светло-зелёной куртке и черной вязаной шапочке, натянутой по самые брови. «Или начинающий бомж, или неудачливый торговец», – подумал Борис. В другое бы время Муров мог навязчивого приставалу послать по известному адресу в одиночный пеший эротический тур, но подошедший держался с неким внутренним достоинством, не выглядел как ходячая помойка, хоть и был одет, мягко говоря, не модно. Неизвестный держал несколько книг, веером, как карты, и спокойно ожидал ответа.

Обычно Борис на улице с рук книги не покупал, предпочитая делать это в магазине или, в крайнем случае, на книжных развалах недалеко от центрального рынка, но в этот раз одна брошюра привлекла внимание. Вроде бы ничем особым не выделялась: бежевая обложка, небольшой формат… Книга явно не была только что из типографии, её скорее можно было охарактеризовать по разряду «букинистическая литература». В названии присутствовали «Ъ» и ещё несколько букв, которые уже давно не использовались в современном языке, но общий смысл названия оказался понятен: «Заговоры. Как вызвать духа или десять способов путешествовать между мирами». И бомж был какой-то необычный.

– Да нет, – подумал Боря, – не бомж, просто неудачник какой-то. Даже не хроник… кажется. И глаза умные.

Во всяком случае, отвращения к нему парень не испытывал. Муров взял потёртый томик и перелистнул несколько страниц, открыл титульный лист. Действительно, книга оказалась очень старая, края листов обтрепались, корешок надорван, на титульном листе год издания был закрыт странным бурым пятном, но начало «18…» внушало уважение. И что заставило Мурова заинтересоваться этой книжицей, сам не понимал, ведь мистикой раньше сильно не увлекался, не иначе ночное видение и потеря музы повлияли.

– Понравилась? – просипел продавец.

– Интересная книга, – кивнул Борис, удивляясь собственной сговорчивости. – А сколько она стоит?

Мужчина, чуть склонив голову набок и прищурившись своими почти бесцветными глазами, пристально вглядывался точно в зрачки Мурова, будто бы старался проникнуть в его мысли.

– Вещь редкая, – ровным голосом говорил неизвестный, – цены конкретной нет. Каждый, кому нужна, сам называет…

– Не-не, я, пожалуй, не буду брать, – запротестовал Боря, чувствуя, что происходит нечто странное. Он постарался отдать книгу, но с удивлением обнаружил, что не может этого сделать. Томик словно приклеился к рукам. Не буквально, а так, что из руки в руку переложить можно, но передать бомжу обратно никак не получается.

– Как это? – опешил парень. С ним явно происходило нечто странное: ни желание ругаться, ни уходить, ни тем более драться. С другой стороны не наблюдалось ни апатии, ни сонливости, голова ясная, но чувствовалось нервное дрожание по всему телу, не то, что расслабляет волю, а ожидание чего-то.

Тем временем продавец продолжал свой гипноз, и он явно собирался совершить выгодную сделку:

– Сам назови цену, на которую готов.

– Не знаю, может… – оставив малоэффективные попытки вернуть печатный раритет, Борис решил-таки откупиться. С одной стороны можно было бы предложить, вот, например, рублей триста… даже пятьсот. Но с другой, книга, даже исходя из года издания, стоила гораздо больше. Тысячу дать?

– Я знаю, что книга тебе нужна, – настаивал торговец и неожиданно быстро задал вопрос, почти крикнул. – Она тебе нужна! Нужна?

– Да, – мгновенно отреагировал Муров, потому что «она» прозвучало очень двусмыслено.