Текст книги "Только для личного ознакомления"

За угловым столиком у кассы, на другой стороне зала, пухленькая блондинка с чувственным ртом сказала, обращаясь к мужчине, лицо которого в настоящий момент было соединено с тарелкой с помощью толстой макаронины-спагетти:

– Улыбка у него довольно-таки жестокая. Но вообще-то он очень красив. Шпионы обычно такими не бывают. Ты уверен, что он – шпион, mein Taubchen <Мой голубок (нем.).>?

Мужчина перекусил макаронину, вытер рот уже испачканной томатным соусом салфеткой, рыгнул и ответил:

– Сайгон никогда не ошибается в этих делах. У него особый нюх на шпионов. Именно поэтому я и выбрал его следить за этим ублюдком Кристатосом. Да и кому еще, кроме шпиона, придет в голову проводить вечер за одним столиком с этой свиньей? Впрочем, мы скоро все проверим.

Он достал из кармана одну из тех дешевых оловянных прищепок, которые во времена карнавалов раздают вместе с бумажными шляпами и свистульками, и щелкнул. Сразу же с другой стороны зала, бросив все свои дела, к нему быстрым шагом направился метрдотель.

– Да, хозяин.

Мужчина сделал ему знак наклониться и шепотом дал какие-то указания. Метрдотель коротко кивнул, повернулся и, пройдя через зал в сторону кухни, вошел в комнату, на которой висела табличка “Служебный вход”, и закрыл за собой дверь.

Началось заранее расписанное по минутам действо. Сидевший за столиком у кассы мужчина продолжал есть спагетти, придирчиво наблюдая за каждой стадией операции, как за ходами шахматной партии.

Метрдотель вышел из комнаты с табличкой “Служебный вход” и, обращаясь к своему помощнику, громко приказал:

– Поставить еще один столик на четверых. Быстро! Помощник пристально посмотрел на него и кивнул. Вслед за метрдотелем он встал рядом со столиком, за которым сидел Бонд, махнул рукой официантам, взял два свободных стула от соседних столиков и один, с поклонами и извинениями, от стола Бонда. Четвертый стул уже нес сам метрдотель из комнаты с табличкой “Служебный вход”. Он присоединил его к трем другим, а официанты поставили между стульями столик и быстро расставили на нем приборы. Метрдотель нахмурился.

– Вы накрыли столик на четверых, а я сказал – на троих!

Он как бы случайно взял стул, который принес сам, и поставил его за столик, где сидел Бонд. Затем махнул рукой своим помощникам, и они тут же разошлись по своим делам.

Эта безобидная круговерть заняла не больше минуты. Почти сразу после ее завершения в ресторан вошли трое итальянцев. Метрдотель сам встретил их и с поклонами провел к только что накрытому столику.

Гамбит был разыгран.

Бонд практически не обратил на все это внимания, потому что к этому времени за столик вернулся Кристатос, официант принес их заказ, и они принялись за еду.

Во время трапезы речь шла обо всем понемногу, но не о делах. Они обсудили шансы итальянских партий на выборах, последнюю модель “альфа-ромео”, сравнили качество итальянской обуви с надежностью английской. Говорить с Кристатосом было интересно. Он, казалось, знал всю подноготную любого вопроса. Информацию он выдавал как бы между делом, и она звучала поэтому особенно достоверной. По-английски Кристатос говорил бойко, изредка вставляя словечки или междометия из других языков. Иногда получалась весьма забавная мешанина. Бонд был доволен:

Кристатос на поверку оказался очень полезным человеком, знающим и уверенным в себе. Неудивительно, что американская разведка считала его своим ценным приобретением.

Подали кофе. Кристатос закурил тонкую черную сигару и продолжал говорить, не выпуская ее изо рта, в результате чего она прыгала то вверх, то вниз относительно линии тонких прямых губ. Кристатос положил обе руки на стол и, разглаживая ими скатерть и не глядя на Бонда, негромко произнес:

– Теперь это тело. Я сыггаю с вами в пате. То сих пог я иггал только с амегиканцами. Вам я скажу то, чего не сказал им. Впгочем, они в этом и не нуждались. Этот аппагатус с Амегикой не габотает. Зтесь все четко гегулигует-ся. Этот аппагатус габотает только с Англией. Та? Capita <Понятно? (ит.)>?

– Понимаю. У каждого своя территория. Так обычно и бывает.

– Правильно. Тепегь, пегет тем, как я там вам информации, мы, как хогошие тогговщики, тоговогимся об условиях. Та?

– Разумеется.

Синьор Кристатос еще более тщательно принялся разглаживать скатерть.

– Я желаю получить завтга тнем тесять тысяч толла-гов амегиканских. Маленькими бумажками. Когта вы газ-гушите аппагатус, я желаю получить еще тватцать тысяч.

Синьор Кристатос поднял голову и посмотрел Бонду в глаза.

– Я не жатный и возьму не все ваши сгетства. Та?

– Нас это устраивает.

– Buono <Хорошо (ит.).>. Втогое условие. Вы никому не говогите, откуда у вас мои инфогмации. Таже если вас бутут бить.

– Ну что ж. Справедливо.

– Тгетье условие. Во главе этого аппагатуса есть очень плохой человек.

Синьор Кристатос замолчал и уставился в потолок. Черные глаза заблестели, пересохшие губы выпустили наконец сигару, чтобы открыть выход рвущимся наружу словам:

– Он толжен быть destrutto <Уничтожен (ит.)> убит.

Бонд откинулся на спинку стула и уже новыми глазами посмотрел на сидящего перед ним человека. Значит, один большой замысел начал распадаться на более мелкие. Речь идет, скорее всего, о какой-то личной вендетте. Кристатосу понадобился наемный убийца. И этот наемный убийца должен был платать Кристатосу за удовольствие избавить его от личного врага. Не дурно, не дурно! На этот раз наводчик собирался сделать, видимо, очень крупную наводку, если хотел использовать Секретную службу для сведения своих личных счетов. Бонд негромко спросил:

– Почему?

– Чем меньше ответов, тем меньше лжи, – спокойно ответил Кристатос.

Бонд сосредоточенно пил кофе, раздумывая. Обычная история: когда начинаешь заниматься крупными преступными синдикатами, сначала видна лишь верхушка айсберга. Но какое дело до всего этого ему, Бонду? Ведь у него конкретное задание, и если от его выполнения выгадает кто-то еще, то никого, и в первую очередь М., это волновать не будет. Бонду приказали уничтожить преступный аппарат, а если главным звеном этого аппарата являлся тот, пока что безымянный человек, то, фактически устраняя его, Бонд лишь выполнял данный ему приказ. Бонд сказал:

– Обещать я вам ничего не могу, это вам должно быть понятно. Единственное, что я могу сказать с уверенностью, так это то, что, если этот человек попытается уничтожить меня, я уничтожу его.

Синьор Кристатос достал из коробочки зубочистку, снял бумажную обертку и принялся чистить ногти. Обработав одну руку, он поднял глаза на Бонда и сказал:

– Я не часто телаю ставки, когта не увеген в выиггыше. В этот газ я нагушу свое пгавило, так как не я плачу вам, а вы – мне. Так веть? Поэтому сейчас я там вам инфогмации, а тальше вы габотаете отин, соло. Завтга вечегом я улетаю в Кагаччи, гте у меня важные тела. Вам я могу только сообщить инфогмации. После этого вы сами себе хозяин и, – он бросил использованную зубочистку в пепельницу, – che sera, sera <Будь что будет... (ит.)>...

– Согласен.

Синьор Кристатос вместе со стулом пододвинулся к Бонду и начал тихо и быстро говорить. Он называл даты, имена, подкреплял их фактами, не тратя времени на второстепенные детали. Складывалась из всего этого короткая, но весьма поучительная история.

В стране сейчас находилось две тысячи американских гангстеров итальянского происхождения, осужденных американским судом и высланных из Соединенных Штатов. Вряд ли где можно найти больших мерзавцев, чем эти, фигурирующих в самых черных списках полиции и благодаря своей репутации пригретых местными заправилами преступного мира. Сотня самых отпетых бандитов из этих двух тысяч объединила свои капиталы и маленькими группами отправилась в Бейрут, Стамбул, Танжер и Макао – крупнейшие контрабандные точки земного шара. Еще одна часть этой сотни работала курьерами, а главари через подставных лиц получили доступ к легальному, хотя и не крупному, фармацевтическому бизнесу в Милане. Сюда и стекались от маленьких групп опий и его производные. Переправлялись наркотики на небольшом корабле, курсировавшем по Средиземному морю, через стюардов итальянских чартерных рейсов и с помощью транзитных вагонов “Восточного экспресса”, которые загружали в Стамбуле подкупленные гангстерами проводники. Миланская фирма – “Фармасия Коломба С.А.” – выступала в качестве и перевалочной базы, и перерабатывающей, где опий-сырец превращался в героин. А потом курьеры на машинах разных марок доставляли наркотик своим посредникам в Англии. Бонд прервал монолог:

– Наши таможенники прекрасно справляются с вылавливанием такого рода контрабанды. Вряд ли в любом автомобиле есть место для тайника, о котором они не знали бы. Где же эти тайники?

– В запасном колесе. В него как газ влезает пагтия нагкотиков на тватцать тысяч фунтов.

– Неужели они так ни разу и не попались? Ни при въезде в Милан, ни при выезде?

– Конечно, попатались. И много газ. Но эти гебятки вымупптованы как нато. Они знают, как себя вести, и они молчат. Если их сажают в тюгму, то за кажгый гот отсит-ки они получают тесять тысяч толлагов, а об их семьях как слетует заботятся. Если же все пгохотит ног-мально, то они телают хогошие теньги. Это – как коопегатив: кажтый получает свой кусок из общего котла, и только шефу положен еще и пгивагок.

– Ну, хорошо. Так кто же он, этот человек? Синьор Кристатос поднес руку ко рту и тихо сказал сквозь пальцы:

– Человека зовут Голубь, Энгико Коломбо. Это хозяин этого гестогана. Я потому и пгивел вас сюта, чтобы вы смогли на него взглянуть. Вон от ситит, толстяк, гятом с блонтинкой. Столик у кассы. Она из Вены. Зовут Лизль Баум. Догогая шлюха.

– Значит, шлюха, – задумчиво произнес Бонд. Ему не было нужды смотреть на блондинку. Он обратил на нее внимание, как только вошел в ресторан. Наверное, ни один из мужчин-посетителей ресторана не мог не обратить на нее внимания. Она излучала как раз те самые веселье, шарм и очарование, которые, по идее, присущи всем жительницам Вены, но так редки на самом деле. Своим присутствием она как бы озаряла утолок ресторанного зала. У нее были невозможного оттенка пепельные волосы, вздернутый носик, широкий, улыбчивый рот, а шею обвивала черная шелковая ленточка. Джеймс Бонд знал, что взгляд ее не раз останавливался на нем в этот вечер. Ее кавалер произвел на Бонда впечатление богатого, жизнерадостного, старающегося брать от жизни все человека, любовницей которого она с удовольствием бы стала на некоторое время: она могла бы, при его щедрости, прекрасно пожить, а затем – расстаться без взаимных упреков и сожалений. В целом Бонд отнесся к нему даже с некоторой симпатией, так как вообще любил жизнерадостных, с широкой натурой людей. И уж если ему, Бонду, не судьба заполучить такую женщину, то пусть тогда она хотя бы попадет в хорошие руки. Так думалось Бонду, когда он впервые увидел эту парочку. А теперь что? Бонд искоса взглянул на них. Те чему-то весело смеялись. Мужчина погладил ее по щеке, поднялся и направился к двери с надписью “Служебный вход”. Войдя туда, он плотно закрыл за собой дверь. Значит, это и был тот самый человек, стоявший во главе цепочки, по которой наркотики переправлялись в Англию. Человек, голову которого М, оценил в сто тысяч фунтов. Человек, которого Бонд должен был убить по воле Кристатоса. Ну что ж, пора приниматься за дело. Бонд пристально, не отрываясь, стал смотреть на блондинку, а когда она наконец подняла голову и встретилась с ним взглядом, улыбнулся ей. Она отвела взгляд, но Бонд заметил, как она улыбнулась краешками губ, как будто чему-то своему. А когда она достала сигарету и, потянувшись, выпустила дым в потолок, повернувшись к Бонду боком, он понял, что вид еще более резко очертившихся форм предназначался только для него.

Приближался вечерний час пик: в ближайшем кинотеатре вот-вот должен был закончиться сеанс. Метрдотель руководил уборкой незанятых столиков и установкой дополнительных. Зал наполнился шуршанием расстилаемых салфеток, звоном расставляемых бокалов и позвякиванием столовых приборов. Мельком Бонд заметил, как лишний стул перекочевал из-за его стола к соседнему, на шесть человек, потом – дальше, дальше, пока не скрылся в комнате с табличкой “Служебный вход”. Впрочем, какое значение имел для Бонда этот стул?..

Когда стул оказался в его конторе, Энрико Коломбо сделал метрдотелю знак оставить его одного и, когда тот вышел, запер за ним дверь. Он подошел к стулу, снял сиденье и положил его перед собой на письменный стол. Расстегнув “молнию” на сиденье, он извлек оттуда магнитофон “Грюндиг”, остановил и перемотал кассету, включил воспроизведение и прибавил громкость. Устроившись в кресле за столом, он закурил сигарету и приступил к прослушиванию, время от времени приглушая или увеличивая звук. Некоторые места он прослушал несколько раз. Наконец, когда глуховатый голос Бонда произнес “Значит, шлюха?” и наступила длительная пауза, прерываемая лишь посторонними шумами ресторанного зала, Энрико Коломбо выключил магнитофон и замер, уставившись на него. Так он сидел целую минуту. Лицо его не выражало ничего, кроме сосредоточенности на своих мыслях. Затем он оторвал взгляд от магнитофона и негромко сказал вслух:

– Сукин сын.

Он опять посмотрел на стоявший перед ним “Грюндиг”, еще раз, но уже с чувством, произнес “сукин сын”, вышел из кабинета и вернулся за свой столик.

Сев, Энрико Коломбо что-то быстро сказал блондинке. Та кивнула и перевела взгляд на Бонда, который вместе с Кристатосом как раз вставал из-за стола. Низким рассерженным голосом она сказала Коломбо:

– Вы – отвратительный человек. Все меня предупреждали об этом и были правы. Вы что, считаете себя вправе делать мне свои гадкие предложения только потому, что я согласилась поужинать в этом вашем паршивом ресторанчике?!

Она говорила все громче и громче. Резко схватив свою сумочку, она встала из-за стола и оказалась как раз на пути Бонда к выходу из зала.

Лицо Энрико Коломбо потемнело от гнева. Теперь он тоже был на ногах.

– Ты, продажная австрийская дрянь!

– Не смей оскорблять мою страну, жаба итальянская! Она схватила со стола бокал с недопитым вином и выплеснула остатки прямо в лицо своему кавалеру. Когда он бросился на нее, ей ничего не стоило сделать несколько шагов назад и уткнуться в Бонда, стоявшего в проходе и терпеливо ожидавшего возможности пройти мимо них.

Энрико Коломбо, тяжело дыша, вытирал салфеткой лицо. Дрожащим от злости голосом он бросил:

– Не смей больше показываться в этом ресторане. Он плюнул ей под ноги, повернулся и скрылся за дверью своего кабинета.

К их столику уже спешил метрдотель. Все посетители перестали есть и с интересом наблюдали за разыгравшейся сценкой. Бонд взял женщину под руку.

– Могу я помочь вам поймать такси? Она вырвала руку и все еще разгневанным тоном заявила:

– Все вы, мужчины, одинаковые свиньи!

Но тут же спохватилась и, сбавив тон, добавила:

– Вы очень любезны.

Нахмурившись, она быстро пошла к выходу. Мужчины – за ней.

Зал вновь наполнился гулом голосов и позвякиванием ножей и вилок. Посетителям теперь было о чем поговорить. Метрдотель, сохраняя внешнюю невозмутимость, открыл им дверь и сказал, обращаясь к Бонду:

– Примите мои извинения, мсье. Ваша помощь оказалась весьма кстати.

Мимо проезжало такси. Метрдотель сделал водителю знак остановиться, подошел к машине и открыл заднюю дверцу.

Блондинка села в машину. Бонд решительно последовал за ней и, закрывая дверцу, сказал Кристатосу:

– Я вам позвоню завтра утром, идет? Не дожидаясь ответа, он захлопнул дверцу и обратился к женщине, забившейся в дальний уголок заднего сиденья:

– Куда ему ехать?

– Отель “Амбассадори”.

Какое-то время они ехали молча. Потом Бонд спросил:

– Не желаете ли сначала заехать куда-нибудь?

– Нет, спасибо. – Казалось, она колеблется. – Вы очень любезны, но сегодня вечером я чувствую себя очень усталой.

– Значит, в другой раз.

– Возможно. Но завтра я уезжаю в Венецию. – Удивительное совпадение. Я тоже туда еду. Так, может быть, завтра вечером вместе поужинаем в Венеции? Женщина улыбнулась.

– Я всегда думала, что англичанам полагается быть скромными. Вы ведь англичанин, да? Как вас зовут? Чем вы занимаетесь?

– Да, я англичанин. Меня зовут Бонд, Джеймс Бонд. А занимаюсь я сочинительством, пишу приключенческие романы. Сейчас я как раз пишу роман о торговле наркотиками. Дело происходит в Риме и в Венеции. Но беда в том, что я мало знаю об этом бизнесе. Вот и катаюсь, собирая разные истории на эту тему. Вы, кстати, ничем мне здесь не поможете?

– Так вот почему вы ужинали с этим, с Кристатосом. Я его знаю. У него плохая репутация. Нет, никаких таких историй мне неизвестно. Я знаю только то, что знают и все остальные.

Бонд принялся с энтузиазмом развивать беседу:

– Но это как раз то, что мне и нужно! Говоря об “историях”, я имел в виду разные великосветские слухи и сплетни, которые, впрочем, зачастую оказываются недалеки от действительности. Такие вот вещи для писателя равноценны бриллиантам.

Она рассмеялась.

– Вы, правда, их имеете в виду? Ну, бриллианты?.. Бонд сказал:

– В общем-то, конечно, одним сочинительством на них не заработать. Но я уже продал идею романа для использования в киносценарии. И если мне удастся наполнить канву правдоподобным содержанием, то, может быть, они купят и весь сценарий.

Он положил свою руку на ее руки, лежавшие на коленях, и она не убрала их.

– Итак, бриллианты. Вернее, бриллиантовая брошь от Ван Клифа. Договорились?

Вот теперь она убрала руки.

Они были уже у “Амбассадори”. Она взяла в руки сумочку, лежавшую до этого на сиденье рядом с ней, повернулась и посмотрела на Бонда. Швейцар открыл дверцу такси, и в озарившем салон свете уличных фонарей ее глаза засверкали, как звезды. Она с серьезным выражением лица изучала Бонда. Наконец сказала:

– Все мужчины – свиньи, но одни ведут себя менее свински, чем другие. Так и быть. Я встречусь с вами, но не за ужином. Место, которое я назову, довольно пустынное. Каждый день после обеда я хожу купаться в Лидо. Но не на модный пляж, а дальше – пляж Альберони, где английский поэт Байрон некогда любил кататься верхом. Это самая оконечность полуострова. Туда ходит пароходик. Вот послезавтра, в три часа дня, вы меня там и найдете. У песчаных дюн. В песок будет воткнут бледно-желтый зонт, – Блондинка улыбнулась. – Постучите и спросите фрейлейн Лизль Баум.

Она вышла из машины. Бонд последовал за ней. Она протянула ему руку.

– Спасибо, что пришли мне на помощь. До свидания.

– Значит, в три часа. Я буду там. До свидания. Девушка повернулась и начала подниматься по ведущим к входу в отель ступеням. Бонд проводил ее задумчивым взглядом, вернулся в такси и велел водителю ехать в отель “Национале”. Бонд сидел, глядя в окно на проносившиеся мимо неоновые вывески. Что-то все стало идти очень быстро, даже такси. Но как раз такси было пока единственным фактором, который Бонд мог контролировать. Он наклонился к водителю и попросил ехать помедленнее.

Лучший способ добраться из Рима до Венеции – взять билет на “Лагуна-экспресс”, поезд, ежедневно отправляющийся в Венецию в полдень. Бонд почти все утро провел на телефоне, ведя трудные переговоры со своей лондонской штаб-квартирой. Естественно, благодаря стараниям “Секции-1” подслушать эти разговоры было невозможно. Но вот на поезд Бонд еле-еле успел. “Лагуна”, конечно, вещь хорошая, но снаружи она выглядит гораздо более роскошной, чем является на самом деле. Сиденья в вагонах рассчитаны на тщедушных итальянцев, а официанты вагона-ресторана подвержены той же профессиональной болезни, что и их коллеги во всем мире: презрительное отношение ко всем путешественникам, а к иностранцам – в особенности. Бонду досталось место в проходе последнего вагона, и если бы за окнами мелькали даже райские кущи, он не обратил бы на них никакого внимания. Бонд пытался читать прыгающую в руках книгу, пролил кьянти на скатерть, без конца менял положение затекших ног и почем зря поносил про себя итальянские государственные железные дороги.

Но вот наконец поезд миновал Местре и вышел на идеально прямой отрезок пути, шедший по акведуку восемнадцатого века до Венеции. Потом открылся никогда не оставляющий человека равнодушным вид прекрасного города, и поезд стал спускаться вдоль Большого канала прямо в кроваво-красный закат. И наконец, как показалось Бонду, верх блаженства – лучший двухместный номер на втором этаже гостиницы “Гритти Палас”.

В тот же вечер, соря тысячелитровыми банкнотами в барах “Гарри”, “У Флориана” и “Квадри”, самом шикарном из трех, Бонд изо всех сил создавал о себе то впечатление, которое, для интересующихся, должен был оставлять преуспевающий литератор, которым он представился блондинке. Затем пребывая во временном состоянии эйфории, которое охватывает всех в первый вечер в Венеции вне зависимости от целей пребывания, Джеймс Бонд вернулся в гостиницу и проспал восемь часов кряду.

Лучший сезон для Венеции – май или октябрь. Днем ласково пригревает солнце, ночью – прохладно. Глаза меньше устают от созерцания прекрасных видов, а ноги – от бесконечного хождения по камню и мрамору, невыносимого в летнюю жару. К тому же и людей на улицах в это время меньше. Все-таки, хотя Венеция является, по сути, единственным в мире городом, способным растворить в себе как тысячу туристов, так и сто тысяч, – пряча их в боковых улочках, собирая в толпы на площадях, набивая ими пароходики и гондолы, – гораздо лучше, когда навстречу постоянно не попадаются ошалевшие тургруппы.

Следующее утро Бонд провел в прогулках по узким улочкам в надежде обнаружить за собой “хвост”. Он даже зашел в пару соборов. Не для того, чтобы полюбоваться убранством, а для того, чтобы посмотреть, не войдет ли кто-нибудь за ним через центральный вход до того, как сам он выйдет через боковой. Но никто за ним не следил. Тогда Бонд отправился к “Флориану”, где заказал “Американо” и выслушал болтовню двух французских снобов о несбалансированности ансамбля на площади Святого Марка. Поддавшись импульсу он купил открытку и отправил ее своей секретарше, которая когда-то была участником искусствоведческого общества, занимавшегося Италией, и постоянно напоминала об этом Бонду. На открытке он написал: “Венеция прекрасна. Пока удалось осмотреть вокзал и здание биржи. С эстетической точки зрения – очень удовлетворительно. Сегодня буду осматривать городской водопровод, а затем – старушку Брижит Бардо в кинотеатре “Скала”. Знаешь ли ты замечательную мелодию “О соле мио”? Очень романтично, как, впрочем, и все остальное здесь. Д. Б.”

Довольный собой, Бонд пообедал в ресторане и вернулся к себе в гостиницу. Он запер за собой дверь, снял пиджак и осмотрел свой “вальтер ППК”. Поставив его на предохранитель, попробовал, легко ли тот вынимается из кобуры, и остался удовлетворен. Пора было идти. Он прошел по набережной и купил билет на отходивший в двенадцать сорок на Альберони пароходик. Устроившись на одной из передних лавочек, он любовался зеркальными лагунами и пытался представить себе, что может с ним случиться.

Чтобы добраться от причала в Альберони, находившегося на ближнем к Венеции побережье полуострова Лидо, до пляжа Альберони на берегу Адриатического моря, надо было всего лишь пересечь пыльный перевал с километр длиной. Эта оконечность знаменитого полуострова – довольно странная пустынная местность. Всего в километре отсюда среди старых, с потрескавшейся краской домиков и многоквартирных домов, построенных давно уже обанкротившимися архитекторами, начинали появляться новые роскошные виллы, а здесь не было ничего, кроме крохотной рыбацкой деревушки Альберони, санатория для студентов, древнего экспериментального комплекса итальянских военно-морских сил и нескольких массивных, покрывшихся вдоль основания водорослями брустверов времен последней войны. В самом центре этой “ничейной” земли находится залив Лидо, разбитый на протоки останками древних фортификационных сооружений. Хотя немногие любители приезжают в Венецию, чтобы поиграть в гольф, тем не менее крупные отели все еще не отказались от мысли продать расположенное здесь поле для гольфа, где изредка резвились их снобы-постояльцы. Поле это было окружено высоким забором из проволочной сетки с угрожающими надписями “Прохода нет” и “Ходить запрещается”, как будто здесь находилось что-то архисекретное и таинственное. Пространство за забором, представлявшее собой нагромождение кустарников и песчаных дюн, еще даже не было очищено от мин, и кое-где рядом с проржавевшей колючей проволокой торчали таблички с надписью “Осторожно – мины!” и с грубо намалеванными черепами и костями. В целом это место выглядело странным и неуютным, особенно резко контрастируя со взбалмошным, карнавальным миром Венеции, находившейся всего лишь в нескольких километрах отсюда: меньше часа пароходиком, курсировавшим через лагуны.

К тому времени, как Бонд, пройдя километр, добрался до пляжа, он слегка вспотел и поэтому остановился передохнуть в тени акаций, окаймлявших пыльную дорогу. Чуть дальше, прямо перед ним, стояла деревянная покосившаяся арка, на которой поблекшей синей краской было написано: “Пляж Альберони”. За ней виднелись ряды обветшавших деревянных кабинок, сотни ярдов песчаного пляжа, а дальше – спокойная зеркальная поверхность моря. Внешне могло показаться, что на пляже никого нет, но, когда Бонд миновал арку, он услышал, как где-то неподалеку едва слышно играла неаполитанская музыка. Радио. Звуки его доносились из домика-развалюхи, на котором висели щиты с рекламой кока-колы и местных итальянских прохладительных напитков. У стен стояли пустые шезлонги, два педальных катамарана и лежал полунадутый детский плавательный матрас. Все это выглядело настолько запущенным, что вряд ли пользовалось спросом даже в пик туристического сезона. Бонд сошел с деревянного тротуарчика на мягкий выгоревший песок, обойдя домик, направился на пляж и остановился у самой кромки воды. Налево уходил, исчезая в дымке, в сторону Лидо широкий пустой песчаный пляж. Направо пляж тянулся примерно на милю и упирался в волнорез на оконечности полуострова. На волнорезе через равные интервалы стояли ветхие мостки для рыболовов За спиной Бонда пляж переходил в песчаные дюны, на верхушках которых стоял проволочный забор, огораживающий поле для гольфа. У подножия одной из дюн, примерно в пятистах ярдах от того места, где стоял Бонд, сверкал под лучами солнца желтый зонтик шезлонга. Бонд направился к нему.

– Ой!

Она быстро натянула верх черного купальника, когда в поле ее зрения неожиданно появился Бонд. Тень от зонтика закрывала только ее лицо, а тело – цвета густых сливок – нежилось под лучами солнца.

Едва приоткрыв глаза, она сказала:

– Вы пришли на пять минут раньше. К тому же я просила постучать...

Бонд сел рядом с ней на песок, укрывшись в тени зонтика. Он достал платок и вытер лицо.

– Похоже, вам удалось найти единственную пальму в этом пустынном месте. Поэтому я и не могу отказать себе в желании укрыться под ней. Чертовски странное место для встречи вы выбрали, однако.

Она рассмеялась.

– Я – как Грета Гарбо: люблю пребывать в одиночестве.

– Мы – в одиночестве? Она наконец открыла глаза.

– А почему бы и нет? Или вы думаете, что я привела с собой телохранителя?

– Ну, если вы считаете, что все мужчины – свиньи...

– Ах, да. Но вы – воспитанная свинья. – Она хихикнула. – Свинья-джентльмен. Впрочем, сейчас слишком жарко, чтобы обсуждать сей вопрос. К тому же у нас ведь деловое свидание, не так ли? Я должна рассказать вам всякие страшные истории про наркотики, а вы за это презентуете мне бриллиантовую брошь. От Ван Клифа. Или вы передумали?

– Нет. Все именно так и есть. С чего же мы начнем?

– Задавайте вопросы. Что бы вы хотели узнать? Она села, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Выражение лица утратило кокетливость, стало внимательным, даже чуть-чуть осторожным.

Бонд уловил эту перемену и, наблюдая за выражением ее лица, нарочито небрежно сказал:

– Говорят, ваш приятель Коломбо – не последний человек в этом бизнесе. Расскажите мне о нем. В моей книге он мог бы стать одним из главных персонажей, не под своим именем, конечно. Но мне нужны детали: чем он конкретно занимается, как ведет себя, ну и тому подобное, чего самому писателю никогда не выдумать.

Она закрыла глаза и произнесла:

– Если Энрико узнает, что я рассказала кому-то о его секретах, он будет ужасно зол. Он может сделать со мной что угодно...

– Он никогда об этом не узнает. Очень серьезно она сказала:

– Дорогой мой господин Бонд. Он знает почти все. К тому же об остальном он может легко догадаться. Я вовсе не удивлюсь, – она мельком взглянула на часы, – если он решил отправить сюда кого-нибудь, чтобы следить за мной. Он подозревает всех.

Она подняла руку и коснулась руки Бонда. Теперь она выглядела очень взволнованной.

– Думаю, вам надо уходить. Эта встреча была серьезной ошибкой.

Бонд посмотрел на часы. Половина четвертого. Он повернул голову и обвел взглядом пляж. Вдалеке, у кабинок для переодевания, слегка расплываясь в знойном мареве, были видны фигуры трех мужчин в темной одежде. Они шли явно в сторону желтого зонтика, ступая в ногу, как военный отряд.

Бонд поднялся на ноги, посмотрел на женщину, сидевшую с опущенной головой, и сухо сказал:

– Все понятно. Но все-таки скажите своему Коломбо, что с этого момента я начинаю всерьез заниматься его биографией. Я – писатель, я – очень настойчивый и любопытный. Так что до скорого свидания.

Бегом Бонд направился к оконечности полуострова, где, спустившись на другую сторону, он мог добраться до деревни и оказаться в сравнительной безопасности, затерявшись среди ее обитателей.

Вдали трое мужчин перешли на размеренный бег и стали похожи на тренирующихся стайеров. Пробегая мимо женщины, один из них поднял руку. Она ответила взмахом руки и перевернулась на живот. Либо она хотела теперь поджарить спину, либо просто не желала наблюдать за начинающейся охотой на человека.

Бонд на бегу сорвал галстук и сунул его в карман. Было очень жарко, и он уже здорово вспотел. Но тем троим, скорее всего, было не лучше. Вопрос в том, кто лучше тренирован? Бонд вскарабкался на волнорез и посмотрел назад. Расстояние между ним и преследователями практически не сократилось. Но двое из трех явно направлялись к полю для гольфа, собираясь срезать угол, не обращая внимания на устрашающие надписи и таблички с черепом и костями. Бонд прикинул расстояние и понял, что обогнать тех двоих, что побежали в обход, ему будет довольно трудно.

Рубашка на нем была уже совершенно мокрой, да и ноги начинали болеть. А пробежал он всего еще только чуть больше мили. Сколько еще? В волнорезе через определенные интервалы были проделаны ниши, где когда-то стояли древние пушки. Теперь здесь были кнехты, к которым рыбаки привязывали свои лодки, пережидая непогоду перед выходом в Адриатику. Расстояние от одной до другой составляло примерно пятьдесят ярдов. А сколько еще таких кнехтов до первых домиков деревни? Бонд насчитал больше тридцати, но, видимо, это не все. Значит, еще немногим более мили. Удастся ли ему уйти от преследователей, особенно от тех, что обходят его с фланга? Бонд уже начинал задыхаться. Теперь вся его одежда была мокрой от пота и мешала бежать. Сзади, ярдах в трехстах, за ним гнался один из “святой троицы”. Двое других то появлялись, то пропадали среди песчаных дюн справа от него. А слева – крутой обрыв, под которым бились волны Адриатического моря.