Текст книги "Тривиа. История жизни Иоанна Крестителя"

***

Первая любовь

Утро было прекрасным. Иоанн, ощущавший душевный подъем от новых впечатлений, к которому, однако, примешивалась и легкая тревога от той же новизны, вышел во двор. Он был настолько исполнен энергии, что непроизвольно сжимал и разжимал ладони в кулак. Тело было как натянутая тетива, но это не доставляло дискомфорта, напротив, он чувствовал прилив сил.

Воздух был еще прохладным и своей свежестью приятно радовал кожу. Вдобавок в его свежесть вплетался тонкий запах нежно-розовых лилий, что придавали внутреннему двору ощущение не то чтобы уюта, а даже оттенок некой торжественности посреди покоя. Почуяв тепло с востока, цветы рады были обнажить свою прелесть, одновременно крича ароматом на всю округу. Шмель, облаченный ласковым пушком, заворожено парил над живыми вазонами, напивая им свои жужливые сонаты.

Два пестрых жаворонка неожиданно выскочили из-под тени гранатового дерева и, резвясь в воздухе, проскользнули сквозь каменную арку над воротами, запертыми изнутри небольшим металлическим крюком толщиной с виноградную плеть.

В тот же миг на ту же самую каменную арку приземлился сизый голубь, который, выбравшись из своего укрытия, гнался за лучами лениво поднимающегося светила, по которому он успел соскучиться за ночь. И вот, обласканный ими, он набрал воздух и так выпятил грудь, что разместил на ней голову, как на перине.

Женщины уже были на ногах, и вскоре настало время завтрака, после которого Иоанн с Иланой отправились на прогулку. В дорогу тетя Бейла дала им с собой воды и фиников. Дабы освежить дыхание, Иоанн, ожидая во дворе девушку, с которой ему предстояло провести целый день, жевал сорванные в саду фисташковые листья.

Илана вышла из дома в белой тунике с рукавами по локоть, поверх нее была надета еще одна безрукавная туника гранатового цвета с белым поясом на талии, а на груди висел узелок с миррой. На ногах сандалии из резной кожи с узорами, а на руке – серебряный браслет с греческим орнаментом – меандром. Иоанн растерялся – даже стало стыдно за свои простые одежды при виде такого наряда.

– Ну, пошли, – улыбаясь на его смущение, позвала девушка и направилась к воротам.

Иоанн расценил это как вызов и, не желая быть униженным, начал думать о реванше – он собрался поразить ее своими знаниями, которыми так гордился.

Пройдя по узким улочкам, они очутились у купальни, где толпилось много людей.

– Народ верит, что эти воды целебны, поэтому многие приводят сюда больных и ждут, когда вода забурлит, – сказала Илана с легкой иронией.

– А что, это не так? – озадаченно спросил Иоанн и тут же понял, что сглупил, поскольку, девушка ответила, лишь скривив лицо, выражение которого молчаливо сказало: «Ну ты и наивен!».

Когда они вышли на базарную площадь, к ним приблизился мужчина в болотной куфии, поддерживаемой эгалем, и начал навязывать глиняные свистки. Он, то и дело, свистел в один из них, а другой пихал Иоанну; типа держи, попробуй сам.

– Не надо! – грубовато отмахнулась Илана, потянув Иоанна за руку. Что-то в его мозгу будто щелкнуло – впервые в жизни молодая девушка прикоснулась к нему. Кровь прилила к голове, лицо покраснело, и сердце автоматически зафиксировало этот момент в памяти.

– Не обращай внимания на зазывал! Их тут море, ведь паломники постоянно приходят в город. Они всегда будут навязывать свои товары, поэтому учись вести себя как местный. Ладно, привыкнешь. Только сейчас не глазей, не позорь меня! – и девушка, задрав голову, важно пошла вперед.

Иоанн был поражен прямолинейностью Иланы – никогда еще девушки не говорили с ним так дерзко. «Ладно, – подумал он про себя, – что есть, то есть – я и правда здесь гость».

– Если честно, то я устала от них, – заявила вдруг Илана

– От кого? – спросил, очнувшись от своих мыслей, Иоанн.

– От паломников! От кого же еще? Город так спокоен и красив без них, но в праздники – это просто ужас. Их тысячи и тысячи. Мусор. Шум. Устаешь. Воды не найти. А у резервуаров иногда часами ждешь в очереди.

Вскоре они вышли на маленькую площадь с фонтаном в виде трех рыб, соединенных между собой плавниками и имеющими почему-то один хвост на троих.

– Вот он, – кивком указала Илана на огромное строение, – то, ради чего все идут сюда.

Перед ними открылась западная стена Храмовой горы. Но за невероятно высокими стенами был виден лишь столп дыма, поднимающийся в небо от жертвенника.

– Если честно, то я бы хотела переехать на окраину города. Наш дом слишком близко к рынку и Храму… Но не мне решать, – с грустью промолвила она.

– Сегодня я не хотела бы идти внутрь. Все равно в Шаббат сходим. Давай лучше поднимемся вон на ту башню и оттуда посмотрим на город.

Иоанну оставалось лишь согласиться и последовать за самоуверенной дочкой священника.

Пройдя около двух стадий на юго-запад, они поднялись на башню в сорок локтей высотой. Лестница была крута, и запыхавшийся Иоанн едва поспевал за своей проводницей.

С высоты вид был куда красивей, чем внизу. Вдалеке виднелись тысячи людей, работающих с камнями. Краны, канаты, суета. Но больше всего завораживали здания. От Храма исходил мистический дух, дыхание перехватывало от величия столь масштабной конструкции. Издалека Храм выглядел еще более монументальным, чем вблизи, когда ты окружен толпою. Казалось, на всем белом свете нет ничего более потрясающего и прекрасного. К северному крылу горы прилегала крепость Антония с ее четырьмя башнями и смотровыми площадками. Илана, видя, что внимание ее спутника приковано к крепости, пояснила:

– Антонию Ирод построил для себя, одновременно с Храмом, – это был его протест против того, что сам он не мог войти в Храм, который возвел, он ведь не был иудеем.

– Протест? – удивился Иоанн.

– Может быть, но его можно понять. Он не хотел, чтобы его авторитет подавлялся священниками.

– Слышал, он был не особо набожным?

– О, это да, – легко согласилась девушка, вертя головой, – Храм-то он начал строить не из-за набожности, в принципе, как и все языческие храмы.

– Оно-то и ясно. Он же половину синедриона66
  Здесь имеется в виду Великий Синедрион в Иерусалиме – высшее государственное учреждение и высший судебный институт иудеев, состоявший из 71 члена, во главе с первосвященником.


[Закрыть] за ночь перерезал, только бы уничтожить власть священства, – добавил Иоанн, однако Илана, ценящая заслуги Ирода, и желая уйти от неудобной темы, указала на север:

– Еще красивый вид вон с того холма, но мы туда сегодня не пойдем. А еще за верхним городом, вон там, к востоку, – Елеонская гора. С нее хорошо виден город. Так что как будет возможность, прогуляйся, не пожалеешь.

– Хорошо, конечно.

Девушка присела на каменную скамейку.

– Значит, ты из Хеврона?

– Да.

– Расскажи, какой он.

– А ты вообще бывала за пределами Иерусалима? – не то чтобы это было ему интересно, скорее, он решил осадить самоуверенную девушку своим вопросом. Пусть она из Иерусалима, но и он не из деревни. К тому же он как-никак мужчина. Чувство досады от того, что девушка годом младше поучала его, готово было вылиться в детскую обиду.

– Да, но недалеко, – ничуть не стесняясь этого, живо ответила Илана. – Ты ведь из Хеврона и наверняка видел Иродион77
  Древняя крепость на насыпной горе, похожей на вулкан. Одна из знаменитых построек Ирода Великого и предположительное место его захоронения.


[Закрыть], вот и я там бывала. Увидела и поразилась, как человек способен это сотворить. Люди ведь сами гору создали! А со стороны и не скажешь. Думаешь – природа, а вот и нет! Не знаю, что там египтяне понастроили, но Иродион не хуже. А вообще, я часто мечтаю о путешествиях. Мне очень нравится наблюдать за караванами. Купцы приезжают с товаром, заходят на рынок… Я им всегда завидовала. Вот подрасту и обязательно поеду в Египет!

– Ну ты даешь! – ухмыльнулся Иоанн.

– А что? Я и в Грецию поплыть хочу. И вообще, я люблю море!

– Ты же не видела его никогда!

– Ну и что? Мне Ровоам – муж Агиль рассказывал. У него дядя – морской купец, и он брал его с собой в Грецию. Ровоам говорил о греческих банях и о римских дворцах, об их искусстве и архитектуре. Я с тех пор по вечерам мечтаю, как мы с будущим мужем садимся на корабль и плывем с ним по морю в Грецию, и гуляем там, и гуляем… – девушка мечтательно взглянула в небо, на котором в этот день не было ни единого облака.

– Я знаю, что найду такого и смогу сделать его счастливым… – Девушка взялась за края платка, которым была покрыта голова. – Счастье ведь в том, чтобы найти человека, для которого постоянно хотелось бы что-то сделать, о котором бесконечно хотелось заботиться, так ведь? Главное – чтобы искренность была, верно? Я слышала, что даже Бог бессилен там, где нет полной искренности.

Иоанн совершенно не понимал, о чем она, а последние слова показались ему просто какой-то тарабарщиной, отчего он смутился и ощутил неловкость.

– А ты слышал, какая у них канализация? А медицина?

– Конечно, – живо ответил Иоанн, – я вообще раньше увлекался греческой культурой. Много греческих врачей и ученых переехали в Рим, чтобы обучать их там медицине.

– Хорошо, что римляне пришли сюда, да? – перебила его Илана. – Ведь мы у них можем многому научиться.

– Нет, это плохо, Илана! – пылко возразил Иоанн. – Они язычники и верят во всякий вздор. Илия показал, насколько наш Бог сильнее языческих. Это они у нас должны учиться!

– Глупый ты еще, Иоанн!

– Что?

– Да ничего! Не обижайся, но всегда есть чему поучиться у других, а римляне точно не глупее нас.

– Мы настрадались, поэтому слабы, но погоди, окрепнем – и выкажем им!

Илана засмеялась:

– Что? Что ты им выкажешь? Ты говоришь, как заклятый фарисей88
  Фарисейское движение сформировалось в борьбе против контролировавших храмовый ритуал саддукеев. В противоположность аристократам саддукеям, фарисеи были весьма популярны в народе, и их влияние на массы было очень велико. Помимо писаного закона Моисея, признавали также и «устный закон» – народные обычаи и постановления законоучителей. Стремились строго охранять иудаизм от влияния персизма и эллинизма.


[Закрыть]. Что плохого в том, что цивилизация развивается? Ты только посмотри, что сделал Ирод для Палестины! Заставил уважать нас, выстроил один из самых красивых городов мира – одна гавань в Кесарии чего стоит! Говорят, люди плывут через море, чтобы увидеть ее. Я очень хочу увидеть Кесарию и Сепфорис Галилейский. Жаль только, что Ирод бани не построил, как в Риме.

– Он не иудей! – отреагировал Иоанн. – Душа у римлян грязная, Илана, ни в какой бане не отмоешь!

– А Бог разве только душу нам дал? – возмутилась девушка. – Ведь тело тоже нам дано Богом, и о нем мы также должны заботиться.

– Но Богу это не нужно!

– Откуда ты знаешь, глупыш?! Как быть счастливым и чувствовать Бога, если ты умираешь от болезни или от жажды?! Мы должны учиться и искать, как придумать комфорт для тела – оно просит этого!

– Не смей меня так называть!!!

– Ладно, прости. Просто я чувствую любовь Бога, когда, например, принимаю ванну, когда Эмма делает мне массаж. Тело расслабляется и радуется.

От этой темы Иоанн совсем смутился и даже покраснел.

– Ты вообще знаешь, как выглядят римские термы? Говорят, что они публичные и любой может приходить туда. Ты представляешь, что они значат для бедняков, которые живут непонятно где, то на чердаках, то в подвалах без свежего воздуха и света? Что может быть важнее для них? Причем это не просто место для купания, люди там читают, делают массаж, знакомятся, общаются. Ты только представь, если бы такая баня появилась в Иерусалиме! Люди отдыхали бы там и душевно, и физически и уходили бы полные сил. По мне, так лучше бы несколько бань отстроили, чем столько денег в эту святыню вкладывать.

– Как ты смеешь, Илана?! Твой отец – коэн99
  Сословие священнослужителей в иудаизме, состоящее из потомков рода Аарона.


[Закрыть]!

– Вот поэтому и смею! Знаю как они доходы от Храма используют.

– Богу надо служить, а не телу! – настаивал на своем Иоанн. При этом нельзя сказать, чтобы в глубине души он был совсем уж не согласен с Иланой, нет, но поддаваться не желал, будто сам обязал себя во всем противостоять ей и со всем спорить.

– Хмм, – с сарказмом ухмыльнулась она, – и как же делать это, если не заботиться о здоровье тела? Как ты будешь служить Богу, если твое тело будет слабым?

– Если душа сильна, то и тело будет сильным! Оно должно следовать за душой, а не навязывать свои нужды. Тело лишь о себе и думает, а душа – она всегда мыслит о других, о том, как Богу служить, как людям помогать!

– А мне все равно нравятся сильные римские солдаты, – неожиданно заявила дочь священника. – Ты посмотри на их торсы! У них все такие, не то что наши!

– Да как ты вообще смеешь, Илана?! Как тебя сердце не осуждает за такие глупости?!

– Ладно, тебя не переспоришь. Но все равно ты совсем глупыш еще, – и она, хохоча, помчалась по ступенькам вниз и уже оттуда закричала: – Идем к дворцу Ирода!

Спустившись вниз, Иоанн увидел, как она, подбежав к фонтану, плеснула воду вверх и резко закружилась, вытянув руки. Поведение Иланы насторожило юношу. Как ему казалось, вела она себя чрезмерно вольно, даже опасно вольно, до того раскованны были ее движения, а вместе с ними независимы и суждения. Свобода, что по природе своей свойственна лишь детям, удивительно совмещалась в Илане с ее острым умом и немалыми знаниями. Невероятное сочетание инфантильности и мудрости. И, что главное, – никаких предрассудков. Обычных, ничем не выдающихся людей жизнь с каждым днем все больше и больше засасывает в пучину суеверий и предубеждений, разум их утопает в страхах, и мысли о свободе быть собой пугают больше всего. Ей же страхи были совершенно чужды, они словно обходили ее стороной, побежденные ее стремлением к независимости и отвагой, с которой Илана об этом заявляла всем своим существом.

– Идем! – снова позвала она и, пританцовывая, направилась в сторону дворца.

Иоанн был обескуражен. Он не знал, как объяснить происходящее. В его представлении образ женщины сводился к домохозяйке, беспокоящейся лишь о быте. А тут мыслящее создание, такое юное, но уже мечтающее о том, о чем он никогда и не смел и думать. Никогда раньше он не имел дело с девушками, а тут сразу – такая… Удивительно.

Вскоре они приблизились к дворцу. При одном взгляде на изумительные здания со сторожевыми башнями Иоанна охватила гордость за свой народ, который некогда пришел на эти земли из Египта. Вспомнились времена единого царства, внутри всколыхнулись неясные мечты о возвращении былой славы. Однако юноша со стыдом признавал, что совсем еще мало разбирается в политике и истории своей родины.

Ограждения крепости украшали восемь симметричных четырехгранных башен, возвышающихся над основным массивом строения. Подобно стенам, по периметру они имели оборонительные зубцы. По видению Ирода, над стенами цитадели с северной стороны зодчий возвысил три башни. Первая, самая высокая, называлась Фасаэль, в честь родного брата Ирода. В ней находились шикарнейшие бани и покои, достойные самых почетных гостей. Вторая, Хипикус, названная в честь друга грозного царя, служила хранилищем для воды, а третья, с полукруглым куполом и украшенной колоннами смотровой площадкой, называлась Мариамна, в честь любимой жены основателя.

Очень красивы были оконные проёмы, которые необыкновенно отделаны намеренно разнообразными наличниками. Они были даже на тех фасадах, где виднелись слепые ниши, имитирующие оконные проемы. Каких наличников тут только не было: прямоугольные, стрельчатые, круглые, полуциркульные. Это вызывало неожиданные ассоциации и заставляло уважать зодчего.

Под стенами цитадели росло с десяток пальм, а под ними были разбиты клумбы с диковинными цветами, видимо, привезенными с ливанского побережья.

Преодолев стеснение, Иоанн все же решился спросить у Иланы о том, что она знает о этнархе Архелае. Она ответила, что не разбирается в политике – ей это не интересно. – А ты что, любишь капаться в чинах? – спросила она насмешливо.

– Да так… Разве это не занятно?

– И что?

– Что – что?

– Ну что ты знаешь?

– Тебе же не интересно!

– А вот уже стало интересно, – заигрывая, бросила вызов Илана. – Так что, ты знаешь что-нибудь?

Иоанн насупился, боясь опозориться. Может, она лишь прикидывается несведущей, а на самом деле хочет проверить его, чтобы в очередной раз доказать свое превосходство?

– Знаю, что Архелай крови много пролил, когда народ восстал. Император отправил его в ссылку, а сюда прислал прокуратора, и в царском дворце стали хозяйничать римляне.

Больше Иоанн ничего не знал, но ему жутко хотелось узнать побольше о Ироде Великом: за какие мудрые дела народ его уважал, а за что ненавидел, узнать о его сыновьях и о том, как Рим лишил Архелая трона. Все это он решил как можно быстрее выведать у дяди Аарона – уж тот-то должен был знать.

– Ладно, не надо мне все это. Ты лучше о себе расскажи, – просила девушка, присаживаясь на каменную скамейку под фиговым деревом напротив дворца. Позади нее росли еще молодые кустарники махрового олеандра, буроватые ветвящиеся стебли которого были усыпаны мириадами ароматных цветков.

– Наверное, скучаешь по родителям?

– Конечно.

– Ты так рано остался один!

– Ну, они и родили меня уже немолодыми.

– Тебе не трудно говорить о них?

– Нет что ты? Я их люблю и горжусь ими.

– Папа рассказывал много о твоем отце. Говорил, что редко можно встретить такого саддукея. А мама сказала, что твой отец очень любил свою жену. Ведь по закону мог бы развестись с ней из-за того, что у них не было детей, но не сделал этого. Наверное, мудрая женщина была.

– Мне кажется, что наши отцы во многом похожи, – промолвил Иоанн.

– Да, я тоже так думаю.

– Смотрю, ты очень любишь отца?

– Я у него любимица, – Илана улыбнулась, – мне всегда было интересно проводить с ним время.

– Наверное, он в тебе видит долгожданного сына.

– Наверное, – хмыкнула Илана.

– А с мамой у тебя не очень?

– Есть немного. Мама придирчива. Ее все раздражает, и все везде должно быть так, как хочет она. Причем это похоже на одержимость. Она видит проблему во всем и везде, – вопрос задел Илану за живое. Она говорила так, словно произносила эти фразы уже в сотый раз. – Что бы ты ни делал и как бы ты это ни делал, это не важно. Похвала? Забудь. Если не сделаешь, как привыкла она, ты враг. Если пытаешься делать что-то как она, она все равно найдет к чему придраться и сожрет тебя. Только человек с чувством юмора, как папа, может выдержать ее. У тебя, кстати, как вообще с этим? Потому что отец еще тот весельчак. Может, к тебе он пока… сам понимаешь… Но будь готов.

Иоанн улыбнулся.

– Я вообще после смерти отца мало смеялся, но попав к вам в дом, возможно…

– Папа простой и добрый, увидишь. Их в семье было много, поэтому он знает, что такое чувства другого, как важно понять и услышать.

– Да, мой был такой же.

– А вот мама… Ну, ты сам видел. Благо, отец мудрый, а то они друг друга загрызли бы давно. Папа не раз говорил: подумай, как сложно изменить себя, и поймешь, как не просто изменить другого. Как он мучился бедняга, а она все такая же.

Всех деталей в отношениях своих родителей Илана, конечно же, не знала. Однако осмеливалась судить и представлять, что ведает, какими мотивами те были движимы.

А ведь когда она родилась, Аарон, ожидавший сына, впервые взял ее на руки и так сильно прижал к груди, что все присутствующие перепугались. Помимо его воли в нем, вместо благодарности, что роды прошли успешно, всколыхнулись разочарование и злоба что не сын. Придя же в себя, он резко отдал девочку повитухе и тут же вышел, так и не приласкав измученную от боли и мокрую от пота жену.

На следующий день он должен был удалиться на полторы недели в Есевон, по приказу царя Ирода. И лишь прибыв туда, Аарон стал непомерно переживать за только родившуюся дочь. Сестра жены, обещавшая прибыть из Эммауса, так и не пришла, Бейла осталась с тремя детьми и с парой старых слуг, что достались им от родителей Бейлы. И хотя слуги были добры и служили преданно, какая-то тревога овладела тогда Аароном.

Ирод в те годы был по-особому ярым и, только приехав из Антиохии, где затеял очередное строительство, созвал на прием делегацию из Галии и Фракии. Там же должен был присутствовать и Аарон, в силу должности, что занимал во время строительства Храма. В Есевоне священник проведал слух о том, что совсем недавно Ирод убил своих родных сыновей Александра и Аристобула, повесив их в Самарии, которая тогда еще называлась Себастией. Впавший в оцепенение после таких известий и борющийся со своим эго, Аарон решил, несмотря на страх наказания, покинуть мероприятие и вернулся домой. А войдя в жилище, первым же делом в раскаянии бросился к малышке Илане и обнял ее так крепко, что слился с ней душою и поклялся любить эту девочку больше жизни, несмотря ни на что. О его рискованном поступке, к счастью, тогда никто не узнал.

Странным был этот еще юный в ту пору священник. Бейла была строгой и прямой с первых дней семейной жизни, уже тогда позволяла себе многое и порой даже проявляла неуважение к супругу. Однако то, что она приняла в муже за мягкотелость, было силой его. Он и желал порой сорваться на нее, переспорить, указать на глупость ее мысли и надменную гордость мнимой мудрости, а временами и руку поднять хотел, тем не менее, по лишь ему ведомым мотивам, уходящим корнями в его детство, не мог он себе этого позволить. Это можно было даже принять за некую внутреннюю договоренность с самим собой. И тут уже дело было совсем не в Бейле, чтобы она там себе ни думала, а именно в нем – в силе не ее, а его духа, в терпимости и кротости, в которые он намеренно и осознанно заковал себя сам. И только Бог ведал, что побудило этого человека к таким заветам.

Илана же, как девушка юная, могла лишь полагать, и по своей юности даже позволяла себе быть абсолютно убежденной в истинности своих суждений, в уверенности, что она полностью понимает суть родительских отношений. Однако во многом ошибалась.

В силу всех названных причин, Аарон был одиноким человеком, который часто грустил и уже давно смирился с тем, что у него нет настоящих друзей и никто, по сути, так и не сможет его никогда понять. Единственным человеком, с кем он позволял себе делиться сокровенными тайнами души, был отец Иоанна Захария. Их дружба сохранилась с тех пор, когда они оба были еще холосты и вместе получали образование. В ту пору они сблизились так, что позволяли обнажать сердца до мельчайших деталей. Позже эта дружба, сохранившись, проявлялась в полнейшем доверии друг к другу, но поскольку виделись они, живя в разных городах, редко – пару раз в год, то уже не окунались так глубоко в одинокие души друг друга. После смерти Захарии Аарон уже совсем смирился с тем, что так и отдаст Богу душу, оставшись непонятым никем. Хотя что тут удивительного, разве мало таких людей?

– А твоя мама как? – спросила Илана.

Иоанн вздохнул, тень грусти пробежала по его лицу.

– Моя была удивительным человеком. Конечно, скандалили иногда, но… она знала, что значит «отдавать», как ты говоришь. Сердце безграничное. Отец привык к шуму, визитерам. Для него было обычным делом прийти с гостем без предупреждения. Маму это раздражало. Она любила покой, тишину. Зато они сходились в том, что в доме должен быть порядок. Что часто раздражало меня – мне было абсолютно все равно, в каком состоянии комната.

– Ну, тут мы с тобой похожи, – сказала Илана таким голосом, что парень обескуражился. Ее взгляд, ее губы… Опьяняющие, как вино из погреба. Сердце скакнуло и запрыгало, дыхание участилось.

– Папа хоть и коэн, и все такое, но знаешь, он никогда не любил зажиточность. Дом, где ты будешь жить, вообще-то для слуг, но у нас их давно нет. Уже лет десять там просто кладовка для хлама и инструментов.

– Ага… – невольно кивнул Иоанн, не понимая даже, о чем говорила девушка. Он словно попал под гипноз, наблюдая за движением ее губ.

– Ну что, пойдем домой?

– Илана достала из сумки финики и протянула Иоанну.

– Жалко, что инжир еще не созрел, – добавила она, подняв голову к дереву.

Парень пришел в себя, но все еще был под впечатлением.

– В другой раз я покажу тебе амфитеатр за городом. Кстати, скоро приедут артисты из Александрии с представлением. Они уже были в Кесарии, говорят, префекту Грату1010
  Валерий Грат – в 15 году стал четвёртым префектом провинции Иудея. Отличился частой сменой еврейских первосвященников, правивших всего по одному году.


[Закрыть] понравилось. Обожаю артистов, хотя сам знаешь, что фарисеи думают – эллинизация1111
  Широкое распространение греческого языка и культуры на территориях, вошедших в состав государств диадохов, которые образовались после смерти Александра Македонского на завоёванных им территориях, и взаимопроникновение греческой и восточных – в первую очередь персидской – культур.


[Закрыть] и все такое. По мне, так красиво.