Текст книги "Тривиа. История жизни Иоанна Крестителя"

Тривиа
История жизни Иоанна Крестителя
Ян Горский

На перекрестке судьбы, сердце подсказывает верный путь, но даже зная его, мы отступаем, лишенные отваги.

© Ян Горский, 2017

ISBN 978-5-4485-1440-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

***

^{Книга является художественным произведением. Ссылки на имена, названия, события, и местности упоминаются исключительно для того, чтобы придать чувство реальности и используются вымышлено. Все иные герои, события и диалоги в романе – плод авторского воображения.}

ТРИВИА – богиня в древнеримской мифологии. Считалась покровительницей распутий и изображалась с тремя головами, глядящими на три дороги. Древние римляне использовали слово «triviae» для описания места, где одна дорога разделялась на несколько.

Одновременно, тривиа – от «тривиальный» используется для обозначения незначительных жизненных мелочей.

***

Сказал также Иисус ученикам: невозможно не придти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят; лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею и бросили его в море, нежели чтобы он соблазнил одного из малых сих. Наблюдайте за собою.

Лука 17:1—3

***

После смерти грозного и противоречивого царя Иудеи Ирода Великого в 4 году н. э. Рим решил разделить святые для иудеев земли – между тремя его сыновьями: Архелаем, которому достались Иудея, Самария и Идумея, Антипой, получившим Галилею и Перею, и Филиппом, которому отошли Итурея и Трахонитида.

Не прошло и двух лет как Архелай, претендовавший на титул царя, не смог сдержать гнева людей и, проявив себя как несведущий правитель, потерял доверие императора Августа. На его место в Иудею был послан римский прокуратор Копоний.

Пролог

Еще совсем недавно Иоанн, прозванный Крестителем, был одним из самых почитаемых и уважаемых людей во всех окрестностях Палестины, и даже властные саддукеи побаивались его, а народ любил за прямоту и простоту. Слова, пробуждающие и увлекающие даже самых разочарованных в жизни и выводящие их из состояния мертвоты пустынной, ключом били из Иоанна. Эти откровения небесной премудрости народ с упоением разносил по городам и селениям Палестины. Отцы повторяли их своим сыновьям, крестьяне обсуждали их за трапезной беседой в деревнях, а многознающие купцы – на привалах в пути и на рыночных площадях. Да и учителя закона, просвещая в галереях на Храмовой горе, не могли игнорировать разумность Крестителя, бросающую вызов их опытным сердцам. Та жизнь, что дарили его проповеди, резонировала даже по просторам Ассирии и Малой Азии, воскрешая дух иудейских диаспор от египетской Александрии до Вавилона и Коринфа.

Благочестивые мыслители, подобные Иоанну, посылаются Небесами нечасто – раз в десять, а то и в двадцать поколений. В нем воплощались надежды того божественного, что живет в каждой сущности. Ведь даже в самой гнилой, исчерненной отвратительными пороками душе он отыскивал то небесное мерцание, что есть в каждом из нас. Прежде, силой своих изречений, юный пророк вызывал расщелину в покрытой пороками поволоке, затем хватался за луч божественного света, что пробивался из нее, и болезненно, страстно вызволял его наружу, отчего многие, впервые улицезрев в себе частицу Бога, начинали вдруг верить в себя. Верить в то, что и они не лишены святости и не покинуты Всевышним. В такие мгновенья тяжесть пережитых страданий сгорала в этом небесном луче, и чем больше было в сердце накопленной боли, тем ярче окаймляло его пламя, сжигая все прошлые беды и окрыляя надеждой. А выбравшись из телесной темницы, этот луч, словно ручей, рвущийся с гор к огромной реке, вновь устремлялся к своему источнику, туда, где когда-то родилось бытие. И все, что оставалось воскресшим душам, так это не сместить русло потока какой-либо грешной препоной.

Даже самый маленький и ничтожный человек, не верящий в себя, ненавидящий себя и считающий недостойным, начинал думать, что и он не безразличен ангелам, что где-то там, высоко на небе, кому-то есть дело до его порочной души. Да, появлялся страх, но разве не он до сих пор двигал ту самую душу по перекресткам искушающих выборов?

Иоанн и сам поражался тому, как Божья благодать вскипала в нем. Подавить ее было не проще, чем удержать поводья дикого, необъезженного скакуна. Но зачастую человеческий разум просто не мог вместить бесконечность благодати Всевышнего и, в своем малодушии, начинал ожидать неминуемого падения. Однако Креститель верил в себя, верил в ниспосланное ему предназначение. Всю жизнь Иоанна преследовало таинственное чувство, будто кто-то на Небесах направляет его, ведет и даже как-то специально подстраивает события под него. Порой стыд пробирал его за такие мысли, и все же ощущение, что сам Всевышний влияет на судьбы людей вокруг него, лишь бы Иоанн не свернул с пути своего предначертания, было ему вовсе не чуждым. Однако с тех пор как жизнь привела его к провиденциальному выбору, эти чувства угасли и не возвращались. Теперь же, он не был способен никого вдохновлять и никому помогать, хотя, как учил сам, помощь другим – лучшее лекарство от дьявола.

Сейчас его душа была запутана в сетях, подобно карпу из Тивериадского озера. Как несчастная рыбешка, чешуя которой обсохла под палящим зноем, жадно хватает воздух губами, борясь за жизнь; так теперь и душа Иоанна, связанная лабиринтами небывалых мечтаний, судорожно пульсировала. Она задыхалась в ауре увядающих и уже теряющих всякий смысл ожиданий. А ведь именно они питали его несокрушимую решимость и веру в себя. И где же она сейчас, Боже?

Лежать на берегу, подобно тому самому запутавшемуся в сетях карпу, и смотреть на воды озера, знать, что оно есть, оно рядом, – ведь еще недавно он там был, – но не суметь вернуться в его прохладную умиротворенную глубину. Вот чего искала его душа – покоя!

Иоанн проснулся от боли в спине. Горло пересохло, отчего дыхание отдавало хрипотой.

– Они даже не дают мне пить, – проскользнула мысль в голове. – Почему Антипа так поступил со мной? Неужели решил идти по стопам своего отца?

Креститель приподнялся и посмотрел через проржавевшую замаранную решетку в надежде, что охранник принес воду. Не увидев кружки, он оперся спиной о стену и, расслабив шею, наклонил голову к плечу.

– А может, Бог мстит мне через Антипу? Или это дьявол решил уничтожить меня, пока я слаб? Боже, я уже окончательно запутался, почти с ума сошел. Ненавижу! Дайте возможность, и я покончу с этим!

Наверху слышались музыка и похлопывания в ладоши. Саломея11
  Саломея – иудейская царевна, дочь Иродиады, падчерица Ирода Антипы. Танец юной Саломеи на праздновании дня рождения последнего привел к тому, что она потребовала убить пророка Иоанна Крестителя, и после казни ей была принесена на блюде его голова.


[Закрыть] уже приковала внимание званых гостей танцем.

Часть I – Семя

Потрясенный тем, что поведала шесть дней назад мать, Иоанн, смирившись с волей родителей, собирал вещи. Юноша готовился отправиться в Иерусалим к старому знакомому своего отца, священнику Аарону.

Похороны мамы Иоанн пережил достаточно спокойно. Он и сам удивился тому, как просто отнесся к смерти самого близкого человека. Возможно, повлияло то, что Елизавета смогла подготовить его к своему уходу, а может, он выстоял благодаря поддержке Аарона. Так или иначе, за последние дни парень значительно повзрослел и стал относиться к жизни более вдумчиво.

Еще недавно Иоанн был простым подростком из Хеврона, города южнее священного Иерусалима на сто семьдесят стадий22
  Единица измерения расстояний в древних системах мер многих народов, равная примерно 190 метрам.


[Закрыть]. Юноша любил проводить время со своим лучшим другом Матфеем, сыном левита с соседней улицы. С ним они часами могли пропадать на холме у старого фисташкового дерева, где собиралась местная молодежь. Оба были увлечены Египтом и Грецией и могли долго держать внимание собравшихся историями о них. Несколько переведенных пергаментов осталось в доме от отца Иоанна Захарии, другие же дорисовывало их воображение и обрывки рассказов купцов, которые шли с караванами из Египта в Сирию. Время от времени мальчики со своим соседом стариком Авдием ходили скупать шерсть, которую купцы собирали в дороге с линяющих верблюдов, там Иоанн заодно практиковал и свой греческий. Кроме того, парень раз в неделю помогал Авдию продавать на рынке инжир и финики – из уважения к умершему пять лет назад отцу Иоанна сосед Авдий предложил мальчику подрабатывать у него. Мать была не против, даже рада – ведь до болезни, приковавшей Елизавету к постели, она, хоть и была в преклонных годах, держала хозяйство в идеальном порядке. Будучи женой священника, Елизавета привыкла вызывать к себе уважение, однако прошли те времена, когда семья имела прислугу. Уже давно Елизавета с Захарией решили жить в скромности и простоте пред Богом, несмотря на то, что происходили из рода Ааронова и принадлежали к знатным саддукеям33
  Саддукеи – религиозно-политическое направление в иудаизме. Потомки Аарона, сосредоточившие в своих руках одновременно духовную, административную и светскую власть над народом. Благодаря доходам от религиозных налогов, саддукеи составляли не только родовую, но и денежную аристократию в Иудее. Отличались своим богатством и роскошным образом жизни. Обладая властью, вынуждены были иметь дело с иноземными элементами, отчего попадали под влияние культур Рима и Греции. От фарисеев и ессеев их отличало признание абсолютной свободной воли человека, отрицание бессмертия души и воскресения мертвых, отрицание ангелов и духов. Саддукеи утверждали, что Бог не имеет никакого влияния на человеческие деяния. Человек сам является ответственным за своё благополучие, равно как и за своё несчастье.


[Закрыть]. Может быть, поэтому Елизавета и не видела ничего зазорного в том, что юный Иоанн трудится. Иногда парня звал на помощь и один из местных торговцев рыбы, Оким. И хотя Иоанну не по душе было разделывать рыбу, он обожал лакомиться ею, а Оким неизменно благодарил за помощь парой живцов.

Возможно, все бы так и продолжалось, однако разговор с матерью изменил жизнь молодого человека бесповоротно.

***

Покидая родной Хеврон

– А посуду-то зачем? – спросил Аарон Иоанна, – заполняющего телегу вещами.

– А разве не стоит?

– Что ты, возьми только самое необходимое – у нас с Бейлой в хозяйстве есть все. А это что? – священник указал на деревянное ведро, накрытое женским потрепанным платком.

– Да там это… сандалии старые да ремни.

– Не стоит, оставь это! А тут что за мешок? – Аарон старался быть вежлив и деликатен с парнем, но в интонации то и дело проскальзывало давно уже позабытое Иоанном давление. После смерти отца юноша даже успел соскучиться по такому тону – Авдий-то был добрейшим стариком и никогда не позволял строгости, а Оким, если что шло не так, все шутил.

– Шкуры там… мама собирала, – последними словами Иоанн вмиг придал этим шкурам ощутимой ценности – ведь даже если бы это было что-то абсолютно ненужное, после такой ноты, Аарон просто не посмел бы отказать.

– Ладно, возьмем. Пергаменты непременно бери. Да и инструменты садовые, я приметил в сарае. Из вещей много не нужно, в Иерусалиме все есть. А это? – спросил он про сумку из верблюжьей кожи.

– Тут вещи отца, это я точно возьму.

– Хорошо. Что вы с этим Авдием решили?

– Он хотел, чтобы я продал ему дом – старший сын уже обзавелся первенцем и хочет жить отдельно. Но я решил повременить пока.

– Правильно, успеешь, если что.

– Вещи я уберу в чулан, а что надо – оставлю. В общем, я им разрешил пользоваться домом. За три месяца Авдий уже заплатил, сказал, что на Шавуот44
  В иудаизме – праздник дарования евреям Торы на горе Синай при Исходе из Египта.


[Закрыть] будет в Иерусалиме и добавит еще.

– Может, ты ему и утварь какую продашь? Тебе пока без пользы.

– Посмотрим, вечером они с сыном зайдут.

Несмотря на внешнее спокойствие, Иоанн безусловно чувствовал боль от утраты матери. В душе была грусть, и каждая вещь наполняла его эмоциями, а в памяти одно за другим всплывали воспоминания. Аарон же, понимал, что чем быстрее Иоанн покинет родительский дом, тем быстрее его сердце обретет покой.

С вечера погрузив вещи в телегу, утром третьего дня они отправились в столицу. Путь был не близким, однако Аарон почти всю дорогу молчал. Иоанну оставалось лишь глядеть по сторонам, что его совершенно не удручало – дорогу он любил. Опыта путешествий почти не было, но зато жажда новых впечатлений, несомненно, обитала в нем. Он слышал, что где-то есть плодородная земля с цветущими полями и с холмами, заросшими зелеными высокими деревьями. Мама не раз рассказывала о том, какая там мягкая и черная, как ночь, почва. На ней можно выращивать цветы, названия которых Иоанн почему-то не запомнил, зато знал, что звучат они прекрасно и пахнут божественно. Маме как-то привезли луковицу из Малой Азии, но цветок зацвел лишь однажды, а потом высох, и сейчас Иоанн ехал в тряской телеге, пытаясь вспомнить его название.

Вскоре перед ними открылись просторы каменной пустыни, окунавшие в чувство бесконечной свободы – вольности, которая манит. Шаровидные кусты пустынной галлеты, мозаикой раскинувшиеся до самого горизонта, несмотря на свое однообразие, возбуждали в сердце смелость и даже решимость, стремление прорываться сквозь них, бросая вызов самому горизонту в жажде познать его секреты. Справа, неподвижной каменной змеей врезаясь вдаль, тянулся хребет возвышенностей, и казалось, ему нет конца. На запад уходила еще одна дорога, ведущая к гряде одиноко стоящих скалистых холмов, затушеванных до высоты в сто локтей темным, как грязь, песком и обросших кустами маквиса и гариги.

Вдоль пути пролегало устье практически высохшей реки, которая оживала лишь зимой, в период дождей. Теперь же водоем был лишен привлекательности и жизни. И лишь заросли прошлогоднего затхлого циперуса, гроздями свисающего то тут, то там, и десятки аистов, копошащихся в речном иле, напоминали о том, чем было это протяженное углубление, не тронутое ссохшимися кустами. О том, что неподалеку была река, свидетельствовали и все чаще сновавшие по дороге рептилии, вынуждавшие скакунов насторожиться, а то и вовсе притормозить.

Через несколько часов пути, устав от гнетущего зноя, они остановились на привал у каменного колодца. Вдали виднелся растянутый четками караван верблюдов. Судя по следам, еще недавно караван останавливался на этом самом месте, – в каменных корытах еще не успела испариться, не допитая кораблями пустыни вода. Наполнив ведро, Аарон в первую очередь пригласил испить юношу. Кони, устав ждать, когда хозяин добавит свежей, бросились допивать нагревшуюся в кормушках воду.

Южная сторона колодца, неподалеку от огромной отшлифованной тысячами прикосновений глыбы, что служила трапезным столом для многих путников, была окружена ничем не привлекательными зарослями полыни. С противоположной стороны стояли три достаточных, чтобы служить источником необходимой тени, сикомора. Молодой Иоанн издалека приметил их свисающие воздушные корни и с нетерпением ожидал момента, когда сможет окунуться в их спасительную прохладу. Деревья стояли особняком, вдали от скал и возвышенностей ничем не защищенные от вольного ветра, который был завсегдатаем этих бескрайних просторов. За долгие годы сикоморы и глубокий источник удовлетворили жажду сотен тысяч путников, наполнив их необходимыми силами, а главное – уверенностью, что они успешно доберутся до места своего назначения.

Перед тем как забраться в телегу после привала, Аарон набрал воды в мехи, продолжая молчать, как и на протяжении всего пути. Он словно боялся чем-то спугнуть юношу, с которым у него пока не сложилось понимания и открытости. Казалось, всю дорогу Аарон пребывал в том состоянии напряжения, в котором находится охотник, везущий домой пойманного живьем зверя, готового в любой момент сорваться и убежать; и все, чего хочет охотник, – как можно скорее добраться до своих владений – знакомых и безопасных. Иоанн только что пережил смерть матери, и никто не мог достоверно знать, что происходит сейчас в его юной природе, чем может обернуться то или иное слово. А вдруг парень сорвется и сбежит назад в родной, Хеврон?

Сам же Иоанн в эти мгновенья думал о том, как сотни лет назад молодой царь Давид так же приехал из Хеврона в маленькое селение на вершине холма, где он решил создать единую столицу всех колен Израилевых. Возможно, тогда он проезжал по этой же дороге, мимо тех же хребтов и лощин…

Телега Аарона приближалась к святому Иерусалиму. Об этом говорили маленькие деревушки, раскинувшиеся по обеим сторонам дороги, а также упорядоченно, словно римские когорты, тянущиеся ряды виноградников. На уступах холмов росли деревья – то ли смоковницы, то ли оливы, то ли яблони. Они были засажены террасами на искусственно вымощенных площадках, обнесенных стенами в четыре локтя высотой. Такие ступени позволяли местным земледельцам добиваться лучшего урожая даже на крутых каменистых холмах, на вершине и вовсе представавших монолитной скалой.

По мере приближения к великому городу, где он не раз бывал с родителями, юный Иоанн ощутил знакомое волнение. От одного взгляда на величественные крепостные стены, которыми был обнесен священный город, душу наполнили трепет и восхищение. Со всех сторон Иерусалим окружали высокие горы: с запада возвышался исполненный тайны Сион, Храмовая гора защищала город с севера, Масленичная – с востока, а на юге растянулся хребет у долины Еннома, который они сейчас пересекали.

На одном из западных утесов Иоанн приметил двух пастушков с отарой овец, голов в сорок. Один из них, совсем малыш лет шести, стремительно оббегал отару, перепрыгивая через кусты фригана и покрикивая на изнуренных овечек. Все это явно забавляло его, а размахивание посохом превращало во всемогущего героя. Старший же мальчик, лет двенадцати, ступал медленно, отставая от отары, и пронзительно вглядывался в кресты вдоль дороги внизу. Его словно что-то тревожило или будило какие-то воспоминания, хотя картина была для него обыденной, повседневной.

Иоанна, также еще юного, смутили обнаженные и окровавленные тела мужчин, что висели на крестах. Он тут же вспомнил, как маленьким проходил с матерью по этой самой дороге. Она тогда сидела на ишаке, как большинство пожилых женщин в их караване из Хеврона, а он шагал рядом, испытывая дрожь от приближения к столице. Тогда он спросил у мамы:

– Почему они голые?

На что получил ответ:

– Чтобы им было стыдно перед всеми за их грехи.

– А что с их телами?

– Перед крестом они получают тридцать девять ударов плетью.

– Тридцать девять?

– Римлянам можно бить сорок, но один они обычно оставляют в знак милосердия.

Однако, в этот момент, не только кресты вызывали внутренний страх – боязнь неизвестности, уход от привычного. Это был даже не страх, скорее, робость предвкушения, отчасти даже приятная: ведь она предвещала новизну, приобретение опыта, о котором юноша давно мечтал.

После откровений матери Иоанн знал, что Бог придет в его жизнь. И вот, глядя на помпезные строения Иерусалима, он вдруг почувствовал, что совсем не безразличен Всевышнему, тот явно наблюдает за ним. Иоанн ощутил некий загадочный взгляд с Небес, словно кто-то там имеет на него определенные планы и ожидания. Жизнь перестала быть скучной. Она наполнилась тайной. Сладкой тайной, которую молодой человек жаждал постичь.

При въезде в южные ворота города, Иоанн еще глубже ощутил в себе взрослость. В последнее время он вообще стал часто испытывать что-то впервые. А может, это детская беззаботность и защищенность сменялись пусть еще не осознанием долга и ответственностью, но уже легкой серьезностью.

Ощущение при въезде в город было непередаваемо. Монументальность Иерусалима перестала пугать, и даже появилась благодарность за то, что Господь привел его сюда. В сердце проступили ростки мечты о покорении Израиля, и мысли о временах царя Давида.

– В будущем город ждут перемены, – смело подумал он. И в центре этих перемен он видел себя. Внутри вдруг появилась безмятежность. Грусть о потери мамы ушла. Все будто встало на свои места, и душа окунулась в мир и спокойствие.

Три года Иоанн не посещал этих мест. Последний раз он был здесь с Матфеем и его отцом, когда мать уже ослабла. Теперь же все воспринималось по-новому. Вокруг виделись возможности. В воздухе витала интрига. Да и город не был переполнен паломниками, как в дни праздника. Впервые Иоанн увидел улицы Иерусалима такими спокойными, отчего приближение к Храмовой горе было исполнено таинственности. И хоть неподалеку от города они сделали привал, чтобы лошади могли отдохнуть, теперь им было сложно тащить телегу в гору. Не помогали и большие каменные блоки, которыми была вымощена дорога внутри стен города. Копыта то и дело скользили, колеса повозки проворачивались назад, отчего священнику и юноше пришлось слезть с нагруженной телеги и даже подсоблять лошадям.

Вдоль дороги имелись дренажные канавы, что не позволяло скапливаться дождевой воде. Но по ним же текли и всякие отходы, наполняя воздух вонью. А выше по улице зловоние нечистот смешивалось с духом людской толпы и запахами рынка. Пряности. Специи. Рыбные лавки. Ладан, орехи, диковинные вещи и сувениры из Египта, Сирии и даже Греции. А люди-то! Люди! Самые разные, и одеты бог знает как, и разговаривают на всех языках сразу, галдят, кричат, торгуются! В Хевроне редко увидишь народ в таких цветных одеждах, а тут каких только не было: гранатовые, пурпурные, даже цвета моллюсков, да еще и разноцветными нитями расшитые!

– Это явно город богачей, – подумал Иоанн, – и я должен найти себя здесь, должен стать своим.

Вокруг Храма толпились паломники и сотни рабочих, которые обрабатывали камни прямо у подножья горы. И хоть большинство из них были рабами, работали многие с завидным мастерством и даже увлеченностью, будто и не невольники.

– Ох уж эти бараны, – наконец раскрыл рот Аарон, глядя, как двое мужчин впереди мучились с упрямым животным, волоча его, по всей видимости, в Храм для приношения. И добавил, направляя повозку по другой улице:

– Ничего, так даже лучше.

А Иоанну так еще хотелось побыть в районе рынка, понаблюдать за торговцами и артистами, что плясали на площади. Однако они продвинулись вглубь переулков. В какой-то момент дома перестали быть однообразными почти квадратными монолитными блоками, лишь слегка отличавшимися расположением и размером окон, и они оказались в более богатом районе.

Вскоре путники подъехали к резным деревянным воротам. Дом не выглядел слишком богато, но все же отличался от большинства домов, что не имели внутреннего двора за оградой. «Место, где мне предстоит прожить следующие несколько лет» – мелькнуло в голове Иоанна. Первое, что открылось за вратами, был небольшой, но уютный двор, ухоженный и украшенный цветами, увитый виноградом. Две колонны у арочного крыльца намекали, что в доме живут родовитые люди. Слева был загон для лошадей, рядом лавка с навесом, возле которой росли два гранатовых дерева, и стоял прекрасный дубовый стол с ножками в виде львов. У дерева сидела девушка и мыла посуду в каменном корыте. Справа от дома был еще один домик, видимо, использовавшийся как сарай, и небольшой сад с фруктовыми деревьями.

Увидев повозку, девушка закричала:

– Мама, они приехали! – она было хотела броситься к отцу и обнять, но остановилась в смущении, будто не зная, как себя вести.

Из дома вышла женщина в сером хитоне и платке такого же цвета. Уверенность – первое, что бросилось в глаза. Пухлые щеки плавно переходили в шею, оставляя лишь неглубокую складку под подбородком, кожа была гладкой, и лишь немногочисленные морщины у добрых и в то же время каких-то едких глаз говорили о ее немолодом веке. Такие же пухлые ладони, которые она усердно вытирала слегка почерневшей от смога тряпкой, блестели от масла и источали аромат ливанских специй.

– Добрались, мои родные! – громко сказала она и поспешила обнять Иоанна. – Мой бедный мальчик! Как ты себя чувствуешь? Бедняжка, мы позаботимся о тебе, не переживай. Я тетя Бейла, – она говорила искренно, однако юноша чувствовал некоторое смущение – видимо, в голове у нее вертелся одновременно хоровод разных мыслей. – Ты голоден, наверное? Аарон, отведи лошадей! Ты привез фисташек из Хеврона? Наверное, опять забыл. Ладно. Илана, иди сюда! – тараторила женщина, явно привыкшая верховодить в семье.

Иоанн был слишком молод, чтобы сразу разобраться, как себя вести. Он то смотрел на дядю Аарона, то на тетю Бейлу. Священник был спокоен и молчалив. Он улыбнулся парню и, отстегнув лошадей, повел их в хлев. Девушка подошла ближе.

– Это моя дочь Илана, – сообщила тетя Бейла. Иоанн сразу вспомнил, как мама, уговаривая его отправиться к Аарону после ее смерти, рассказывала, что у него три дочери и нет сына, поэтому он с легкостью и согласился принять юношу и обещал позаботиться о нем.

Помнится, мама сказала, что дочек три, вспоминал Иоанн, и старшая уже замужем. Назвала по имени она только среднюю. Как же ее?.. Элла? Эмма? Да, вроде Эмма. Мама еще говорила, чтобы я обратил на нее внимание, хоть она и своенравна. Значит, это младшая.

– Помой руки и помоги гостю умыться с дороги, – обратилась Бейла к дочери и, уходя на крыльцо и продолжая обтирать промасленные руки, добавила: – Веди его в дом потом. А ты, Аарон, неси вещи мальчика!

Девушка взглянула в лицо Иоанну и, захихикав, тут же отвернулась.

– Идем, – кратко позвала она.

Илану нельзя было назвать симпатичной. Нос с горбинкой, да еще и кривоватый, портил лицо худощавой девочки, да и замашки у нее были мальчишеские, никакой женственности. Если бы не платок, покрывающий ее маленькую головку на тонкой, словно виноградная лоза, шее, и не скажешь, что это девушка. В ее возрасте любая особа, знающая, что в гости прибудет молодой парень, оделась бы поприличнее, дабы произвести впечатление, однако Илане, казалось, все равно, что подумает о ней юноша. Зато и вела она себя без робости, уверенно, по-хозяйски. Иоанн же, умываясь, не решился что-либо сказать, чувствовал себя скованно и стеснительно. Илана хоть и была более раскрепощена в движениях, тоже предпочла молчать, ограничившись простыми «давай» и «держи».

Иоанн с любопытством наблюдал за новой для него семьей. Интересно было подмечать, кто какие роли играет, у кого какие рамки и насколько они гибки. В ближайшие годы его жизнь будет связана с этими людьми, с теми традициями что живут в этом доме десятилетиями. И он пытался понять, нет ли здесь чего-то, что ему было бы сложно принять, или от чего ему пришлось бы отказаться ради пребывания в этом месте.

Войдя в столовую и видя суету тети Бейлы, Иоанн понял, что она ожидала мужа с гостем позже и была еще не готова, поэтому переживала. Уставший хозяин дома вошел и прилег у стола. Скамьи были покрыты шкурами. На полу красовалась мозаика с изображением оленя и птиц. Подобные юноша видал лишь в синагогах. Большая ваза в египетском стиле с яркими волнами-треугольниками была заполнена живыми лилиями, видимо, из дворового сада, отчего комнату наполнял приятный аромат свежих цветов.

– Проходи, – пригласил Аарон, – отдыхай.

Иоанну, привыкшему есть на полу, пришлось прилечь на скамейку.

Аарон был изнурен дорогой и немногословен. Он продолжал молчать, как и в дороге, лишь поглаживая кудри своей пока еще черной бороды. Вошла Илана и поставила на стол графин с сикером рядом с виноградом, что уже был там.

Из-за стены послышался голос тети Бейлы:

– Подождите немного, лепешки скоро будут.

Аарон вяло привстал и наполнил чашки напитком.

– Угощайся, – сказал он и прилег обратно.

Иоанн неловко пригубил. Чувствовалась скованность. Дом казался непривычно богатым, атмосфера – сухой. В Хевроне все было как-то проще, роднее.

Священник продолжал молчать, видимо, ожидая, когда все соберутся за столом.

– Вот, – сказала его супруга, внося вкусно пахнущее блюдо, – сегодня у нас чечевица с баранинкой.

– Илана, проверь хлеб! – неожиданно громко для Иоанна крикнула она. – Если готов, неси!

Хозяйка дома казалась громкой и прямой, Иоанн даже стал слегка побаиваться ее строгости. В руках у нее все кипело и летало. Мама была другой. Он вообще до сих пор не особо часто оказывался в мире женщин. В школе с мальчишками, игры – с мальчишками. Нет, совсем не было опыта, это был совершенно скрытый от него мир, отсюда и волнение.

Все уселись, и Аарон, благословив пищу, первым надломил пшеничную лепешку.

– Вообще-то я ждал рыбы, – сказал он с сарказмом, макая хлеб в чечевицу, – но, наверное, барашек так громко бекал, что вы решили избавиться от него.

– Ну вот, – обиженно протянула жена, – опять ты… Саддок принес из Храма, что ж ему – пропадать?

– Ладно, ладно…

Илана заулыбалась, переглянувшись с отцом. Казалось, между ними были особые чувства.

– А где Эмма?

– Ты знаешь, где. Уже вторые сутки сидит у Агиль. Не удивлюсь, если и в эту ночь останется.

– Иоанн, – сказал священник, – я тебе уже говорил, как мы с твоим отцом любили и уважали друг друга. Мы с тетей Бейлой решили позаботиться о тебе, открыв для тебя этот дом. Елизавета сказала, что и Захария желал этого. Ты был им очень дорог. Не знаю, каким ты станешь, но мой долг – опекать тебя.

– Спасибо вам, – очень тихо ответил Иоанн. Илана из уважения даже перестала жевать. Казалось, что, несмотря на юность, она очень тонко чувствует атмосферу.

– Пока разместишься в моей библиотеке, а позже мы вместе приберемся в домике во дворе, – там уже долго никто не жил, – перейдешь туда.

– Хорошо, – так же тихо согласился парень.

– Мы подумали, что завтра тебе не мешало бы расслабиться и набраться впечатлений. Поэтому сходишь в город с Эммой.

– Если она вернется, – добавила хозяйка с полным ртом.

– Ну, не вернется, так пойдешь с Иланой.

Девушка удивленно посмотрела на отца.

– Сама?

– Брось, дочка. Я знаю, как ты любишь такие вещи. Она у нас любитель истории, – объяснил Аарон, глядя на Иоанна.

– Да ладно, – засмущалась девочка.

– Ты бывал в Храме? – спросила тетя Бейла.

– Да, несколько раз, последний – три года назад на Йом-Кипур55
  В иудаизме самый важный из праздников, день поста, покаяния и отпущения грехов.


[Закрыть].

– Ну, с тех пор многое изменилось. На Храмовой горе полно строителей. Ты и не узнаешь. Под южной галереей такую мозаику выложили, что римляне и эллины завидуют. Даже священники обучались в каменщиков. Каждый камень там свят. Уверена, тебе понравится.

– Мам, то было при Ироде, – не удержалась Илана и поправила мать: – Уже не обучаются.

– Что ты знаешь, – ворчливо сказала женщина, – до сих пор…

– Сходите к дворцу, – перебил жену Аарон, глядя на Илану.

– Хасманейскому?

– Нет. Ирода.

– Хорошо, папа.

После позднего обеда Иоанна отвели в библиотеку Аарона, предложив отдохнуть с дороги. Он прилег, но спать не хотелось. Юноша был переполнен впечатлениями. Вокруг были свитки, какие-то – на греческом. В доме отца библиотека была маленькой, в основном отрывки «Пятикнижия» Моисея. А тут… Парень был восхищен. На кувшинах, в которых хранились свитки, были пометки: «Соломон», «Иеремия», «Иов» … десятки книг, и не надо идти в синагогу! А возле каменного, до блеска оттесанного стола с углублениями для чернил и тростниковых палочек красовался роскошный плетеный стул, на котором так хотелось посидеть! Оба оконных проема в комнате были просторными, приглашающими свет загостить в этих стенах, отчего на душе Иоанна также стало светло.

– Сам Бог заботится обо мне, – подумал юноша, – это лучшее место, куда я мог бы попасть.

Сердце наполнили покой и безмерная радость.