Текст книги "Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века"

Илл. 3. Р. Ф. Френц. Великий князь Владимир Александрович на охоте за волками (1890-е годы). Image copyright Lebrecht Music & Arts

Из источников, упомянутых ранее, особое внимание я уделю стилизованному под охотничьи мемуары сочинению малоизвестного современника Толстого, Егора Эдуардовича Дриянского (1812–1872), «Записки мелкотравчатого» (1859)2323
  Это сочинение было переиздано в 1930 и 1985 годах. Из вступительных статей к этим изданиям я заимствовал сведения о литературной деятельности Дриянского, а также немногочисленные известные факты его биографии. См. [Щеголев 1930; Гуминский 1985].


[Закрыть]. Дриянский, который был на полтора десятилетия старше Толстого (1828–1910), родился на Украине, но зрелые годы провел в России и в 1850–1860-е годы публиковался в основных российских журналах, пользуясь покровительством драматурга А. Н. Островского. Несмотря на замечательный писательский талант, его карьера оказалась неудачной – отчасти из-за тяжелого характера, приводившего к разногласиям с издателями и другими литераторами; поэтому, несмотря на принадлежность к дворянству, последние годы жизни он провел в нищете. Фрагменты его самого значительного произведения, «Записок мелкотравчатого», первоначально публиковались в журналах «Москвитянин» и «Библиотека для чтения». В 1859 году, всего за два года до освобождения крестьян и примерно за полдесятка лет до начала работы Толстого над «Войной и миром», «Записки» были выпущены отдельным изданием в качестве приложения к недавно основанному ежемесячному журналу «Русское слово».

Литературными достоинствами не уступая сочинениям более известных авторов того времени (например, С. Т. Аксакова), писавших автобиографические очерки об охоте, полные ценных наблюдений и размышлений о дикой природе, «Записки» Дриянского тем не менее оказались надолго забыты; нам они помогут понять, каким образом охота способствует характеристике и взаимодействию общественного, домашнего и дикого начал в романе Толстого. В сочинении Дриянского, насчитывающем около 200 страниц, повествование ведется от лица провинциального помещика, который начинал как ружейный охотник, но под влиянием состоятельного друга – графа, как и Николай Ростов, – познакомился с псовой охотой. Он описывает, как постепенно постигал тонкости этой кровавой забавы, вместе со своим наставником, графом Алеевым, и его товарищами охотясь на волков, лис и зайцев в одной из губерний Европейской России. Со временем он хорошо усвоил охотничий жаргон (например, термины, означающие волков различного возраста), который объяснял читателю, а также до мелочей разобрался, как дрессировать гончих и борзых, успешно организовывать охоту на волков и определять достоинства как собак, так и ловчих, которые их дрессируют и сопровождают дворян на охоте. Использование Дриянским специальной охотничьей лексики создавало трудности даже у его современников и подготовленных читателей более позднего времени, однако это придает его сочинению атмосферу подлинности и дарит читателю чувство открытия2424
  На это указывает Гуминский в [Гуминский 1985: 14].


[Закрыть]. Толстой прибегает к специальной лексике более умеренно, но, как мы увидим, его текст свидетельствует о столь же глубоком знании псовой охоты. У современников и последующих поколений сочинение Дриянского считалось чрезвычайно точным и достоверным источником сведений по псовой охоте.

Наш сравнительный анализ дополнят три руководства по псовой охоте, которые касаются более широких вопросов, связанных с рассматриваемой темой. Одно из них написано Н. М. Реуттом, редактором того самого «Журнала коннозаводства и охоты», где в 1842 году был опубликован очерк С. П. Жихарева о схватке бригадира Борятинского с волком. Работа Реутта «Псовая охота» увидела свет в 1846 году2525
  В рецензии, появившейся в том же году, это сочинение удостоилось похвалы как первая на русском языке серьезная работа о псовой охоте. Анонимный рецензент особо указал на знакомство Реутта как с классическими, так и современными западноевропейскими сочинениями об охоте, а также на огромный личный опыт автора [Псовая охота 1846].


[Закрыть]. Реутт жил и охотился в Костромской губернии, примерно в 300 верстах к северо-востоку от Москвы. С самого начала он заявил, что его цель – описать и объяснить лучшие методы псовой охоты, учтя недостатки подобных руководств, существовавших к тому времени на русском языке. Его работа состоит из двух томов, более чем по 200 страниц каждый. Первый посвящен разведению, оценке и содержанию борзых. Второй – лошадям, гончим и способам охоты на лис, зайцев и волков. Двухтомник Реутта – справочник по псовой охоте, наиболее близкий по времени к произведениям Дриянского и Толстого, – содержит многочисленные отсылки к античным сочинениям об охоте от Аристотеля до Плутарха, средневековым охотничьим трактатам и новейшим западноевропейским работам соответствующей тематики. Позиционируя себя как англофила, Реутт тем не менее с гордостью говорит об обширных лесистых пространствах и девственной природе России, не идущих ни в какое сравнение с окультуренными ландшафтами и ухоженными парками Англии [Реутт 1846, 1: 25].

Ровно через тридцать лет после «Псовой охоты» Реутта, в 1876 году, в качестве приложения к «Журналу охоты» вышли «Записки псового охотника Симбирской губернии» П. М. Мачеварианова (ок. 1804–1880)2626
  В 1991 году вышло переиздание книги [Мачеварианов 1991]. Я опираюсь на послесловие к нему, где представлен емкий обзор деятельности Мачеварианова [Семченков 1991].


[Закрыть]. Мачеварианов, богатый землевладелец, после выхода в отставку поселился в имении примерно в 450 верстах от Москвы. Заядлый охотник и состоятельный человек, он держал 300 собак и прославился благодаря охотничьему опыту и достоинствам своих борзых, которые постоянно удостаивались призов на выставках (впрочем, некоторые современники отмечали, что его борзые обычно не отличались свирепостью и больше подходили для охоты на лис и зайцев, нежели на волков). В предисловии к «Запискам» Мачеварианов сетовал, что его современники не разбираются в разведении борзых и методах охоты, и одобрительно отозвался лишь о сочинении Дриянского [Мачеварианов 1991: 11]2727
  Предисловие Мачеварианов написал в 1860 году (через год после выхода отдельного издания «Записок» Дриянского).


[Закрыть]. Работа Мачеварианова считается единственным в XIX веке высокоавторитетным источником, посвященным русской борзой. Кроме того, книга отражает сугубо дворянское отношение автора к вопросам классового и национального самосознания после освобождения крестьян и проникнута убежденностью, что русские борзые и псовая охота на волков составляют квинтэссенцию национальной идентичности, о чем свидетельствует цитата, вынесенная в эпиграф к этой главе. Истинную «русскость» Мачеварианов ассоциирует с охотничьей сноровкой, а особенно – с умением побороть матерого волка и заколоть его кинжалом или захватить живьем. Эти качества он противопоставляет иностранным влияниям, воплощением которых стали российские столицы – Москва и особенно Петербург. Проявления архетипического маскулинного национального характера он напрямую связывает с русским ландшафтом и дикой природой.

Третья крупная работа, к которой я обращусь для создания контекста, – «Полное руководство ко псовой охоте в трех частях» П. М. Губина, опубликованное в 1890 году. Из всех трех руководств по псовой охоте именно у Губина уделено наибольшее внимание охоте на волков: опираясь на собственный тридцатилетний опыт, автор посвящает этой теме десятки страниц [Губин 1890, 1: III]. Он четко определяет роли и требуемые качества различных участников охоты, от ловчих до борзятников, перечисляет, какие сигналы и команды должны использоваться (в том числе приводит нотные записи), и в мельчайших подробностях рассматривает все аспекты псовой охоты. В то же время Губин, подобно Мачеварианову, хотя и несколько в ином плане, демонстрирует глубоко укорененные классовые предрассудки, а также выражает этическую озабоченность целым рядом вопросов, от нарушения границ частной собственности до использования стрихнина, против которого он категорически выступал. Так, он постоянно обвиняет крестьян, что они сами способствуют уничтожению скота волками, позволяя своим животным выходить за пределы пастбищ; это, по его мнению, делает скот легкой добычей для волков, а также показывает пренебрежение крестьян к границам частной собственности2828
  Некоторые из этих проблем Губин излагает в заключении к своей книге [Губин 1890, 3: 148–152].


[Закрыть].

Среди перечисленных текстов наибольшей «литературностью» обладает сочинение Дрианского, но и остальные выходят за жанровые границы справочника или руководства, поскольку в них включаются истории из жизни и авторские отступления. Благодаря этому четко проступает классовая принадлежность авторов и обусловленное ею отношение к природе и культуре, что помогает лучше понять как роман Толстого, так и изменение представлений о роли и значении псовой охоты, происходившее в России на протяжении XIX века. В этом смысле перечисленные сочинения сродни очеркам С. Т. Аксакова о рыбалке и ловле птиц, в которых описаны приемы и навыки, полезные для рыбаков и птицеловов, но также уделено существенное место рассуждениям автора о природе, конкретных биологических видах и этических проблемах, за счет чего получают отражение его классовые чувства и зоологические познания2929
  О том, как путем слияния личного опыта, размышлений об исчезающей русской дикой природе и орнитологических наблюдений Аксаков создавал особый поджанр мемуарной литературы о природе, см. [Helfant 2006]. Я не буду подробно останавливаться на происходившей между литераторами той поры бурной полемике, какой метод охоты имеет больше преимуществ: охота со сворой борзых и гончих или охота на птиц с одной собакой (последнюю предпочитали Аксаков и его современник И. С. Тургенев). Одним из самых вдумчивых современных исследователей второй разновидности охоты в русском контексте является Томас Ходж. См., например, [Hodge 2005]. Я решил не включать в число основных источников этой главы важные работы Л. П. Сабанеева о борзых и других охотничьих собаках – отчасти из тактических соображений, поскольку значительная часть второй главы будет посвящена его чрезвычайно ценной монографии о волках.


[Закрыть].

***

Развернутое описание охоты на волков в «Войне и мире» Толстого представляет собой один из самых пространных фрагментов романа, посвященных взаимодействию человека с природой. Однако в четырех главах, посвященных охоте на волков и последующей погоне за лисой и зайцем, основное внимание уделено охоте как социальной институции, а также соперничеству, лежащему в основе взаимодействия охотников и с дикими животными (волками, лисами и зайцами), которых они преследуют, и с домашними (борзыми, гончими и лошадьми), выступающими посредниками между охотниками и их добычей. Для понимания этих взаимосвязанных аспектов толстовского повествования требуется знание всех аспектов охоты. В совокупности они проясняют образы старого графа Ростова, его сына Николая (страстного, но сравнительно неопытного охотника), своенравного ловчего Данилы, молодой графини Наташи – женщины, вторгшейся в эту сугубо мужскую сферу, и их соседей, вместе с которыми они охотятся, в особенности эксцентричного персонажа, именуемого «дядюшкой». Кроме того, выразительное толстовское описание старого волка обладает примечательной амбивалентностью, которая, возможно, служит предвестием будущего отвращения писателя к охоте, на чем я подробно остановлюсь в четвертой главе.

Охота, описываемая Толстым прежде всего с точки зрения Николая, также служит поворотным моментом для создания образа самого Николая – молодого дворянина, пытающегося восстановить и отстоять уязвленное чувство маскулинности. Наряду с военным опытом и катастрофическим проигрышем в карты та роль, которую Николай сыграл в кульминационный момент охоты, при захвате матерого волка, становится знаковой вехой в его собственном процессе возмужания. Он возвращается в родительский дом в промежутке между военными походами, после сокрушительного поражения за карточным столом, когда он проиграл 43 тысячи рублей своему сослуживцу, циничному шулеру и дуэлянту Долохову. Во время этого карточного поединка Долохов садистски манипулирует Николаем, пользуясь его наивностью и приверженностью аристократическим принципам, лежащим в основе таких понятий, как «долг чести»3030
  Подробное рассмотрение этой игорной сцены см. в [Helfant 2002].


[Закрыть]. Сдавая карты, Долохов почти открыто жульничает, подначивает пассивного и покорного Николая, забавляется с ним, «как кошка с мышью» [Толстой 1938а: 57]. В дальнейшем Долохов участвует в попытке соблазнения и похищения сестры Николая, Наташи. Он – хищник в самом широком смысле этого слова, и последующий триумф Николая над матерым волком можно рассматривать как символическое восстановление чести, задетой Долоховым3131
  Донна Тассинг Оруин сравнивает Долохова с партизаном Тихоном, а Тихона по свирепости уподобляет волку, а затем отмечает, что таким образом устанавливается связь между Тихоном и тем самым волком, на которого охотился Ростов. Я согласен с ней, но считаю столь же продуктивной и прямую параллель между Долоховым и волком, учитывая агрессию Долохова по отношению к Николаю и убежденность Николая, что он может восстановить честь, задетую Долоховым, если одержит победу над волком. См. [Orwin 2013: 114].


[Закрыть].

Кроме того, как мы увидим, Толстой напрямую сопоставляет ощущения и действия Николая во время сражения, описанного позже, с его поведением во время охоты на волка. Эти взаимосвязанные эпизоды показывают, насколько тесно семиотическая сфера псовой охоты была связана с другими областями, в которых проявлялось дворянское мужское поведение – например, с карточными играми и дуэлями. Каждая из этих поведенческих сфер давала молодому дворянину вроде Николая возможность усвоить (или же поставить под сомнение) понятия о чести и образцы агрессивной маскулинности, лежащие в основе мужского дворянского самосознания, которое на протяжении XIX века все чаще подвергалось критической переоценке.

Вместе с тем охота в «Войне и мире» функционирует и на совершенно ином уровне, по-новому раскрывая образы героев. Она позволяет персонажам и читателям Толстого ненадолго проникнуть или по крайней мере приблизиться к таинственному и завораживающему миру природы, лежащему за пределами человеческой культуры и социальных условностей. После окончания погони за зайцем Наташа пронзительно кричит от радости, что соотносится с восторгом, который испытывает Николай, когда его борзые загоняют волка. Ее крик, неуместный в любых других обстоятельствах, вызывающий ассоциацию с волчьим воем, хотя и непохожий на него, исполнен чувства освобождения от условностей и того восторга, который испытывают все охотники, когда их борзые настигают и хватают быстроногую добычу, а сами они скачут следом верхом на лошадях. Вторгаясь извне в этот природный мир, охотники тем не менее активно участвуют в его жизни при посредничестве лошадей и в особенности охотничьих собак, которые благодаря своему обостренному чутью помогают дополнить и усилить ощущения самих охотников, а с волками и другой добычей сражаются исключительно при помощи зубов. В ключевых эпизодах повествования Николай воспринимает мир как бы опосредованно, через чувства и ощущения своих любимых гончих и борзых – подобно тому, как Левин, герой написанной десятью годами позже «Анны Карениной», воспринимает болото и дичь через ощущения своего пойнтера Ласки3232
  В том же ключе, в соответствии с соображениями Марвина и Макхью о домашнем и диком началах, Гуминский отмечает в предисловии к «Запискам» Дриянского: «Здесь между человеком и зверем стоит по существу, еще один зверь, только в большей или меньшей степей прирученный, одомашненный и потому держащий сторону человека. Основная борьба разворачивается между представителями одного и почти одного мира, человек же – в первую очередь заинтересованный свидетель псовой охоты, а уже потом участник ее финала» [Гуминский 1985: 9].


[Закрыть].

Сам Толстой был страстным охотником и охотился на волков в 1850–1870-е годы, до того как примерно в пятидесятилетнем возрасте, вследствие глубокого духовного кризиса, пережитого в конце 1870-х – начале 1880-х годов, отказался от охоты и обратился к вегетарианству3333
  Более подробное рассмотрение перехода Толстого к вегетарианству см. в [LeBlanc 1997].


[Закрыть]. Несколько его писем, относящихся к 1859 году, когда ему было немного за тридцать, содержат описания охоты на волков, в том числе происходившей в фамильной усадьбе Никольское-Вяземское при участии И. П. Борисова, товарища Толстого по военной службе на Кавказе. Из этих писем выясняется, что Толстой, как правило, охотился на волков с собаками и почти не практиковал ружейную охоту. В письме к Борисову от 29 августа 1859 года Толстой упоминает, что только что вернулся из охотничьей экспедиции в Каширский и Веневский уезды, где он сам затравил двух волков и трех лисиц – из пяти волков и шести лисиц, затравленных всем охотничьим отрядом [Толстой 1949: 302]. В другом письме, от 1 октября 1859 года из Никольского-Вяземского к брату Николаю, после смерти которого в 1860 году Толстой унаследует эту усадьбу, он упоминает, что за последнее время затравил на охоте двух волков и одиннадцать лисиц, а Борисов – одного волка. «Кроме охоты всё это время ничего не делаю и тем доволен», – добавляет он [Там же: 306]. В письме от 24 октября 1859 года, адресованном поэту А. А. Фету и И. П. Борисову, Толстой благодарит Борисова за то, что тот одолжил ему гончих, ловчего и мерина. Также он добавляет, что намерен пользоваться ими «до порош» [Там же: 314]. Толстой охотился на волков вплоть до 1877 года, когда посвятил часть августа охоте на них в усадьбе Д. Д. Оболенского [Толстой 1952: 399].

Близкое знакомство Толстого с охотой на волков повлияло на изображение охоты в «Войне и мире», чрезвычайно точное во всех отношениях: в нем правильно используется охотничий жаргон, детально описаны организация процесса охоты и состав охотничьего отряда, изложены функции различных участников охоты, а уровень охотничьей подготовки действующих лиц и их отношение к охоте, собакам и добыче становятся знаками внутри данного семиотического поля. Толстовское изображение охоты соотносится и в то же время расходится с мифическими архетипами, представленными в очерке С. П. Жихарева. Творческие отступления, допущенные Толстым, придают его описанию особую непосредственность, но также отражают тонкое понимание культурной институции, лежащей в основе этого описания, и глубокую привязанность писателя к природе и охоте как интенсивному и осмысленному способу взаимодействия с природным миром.

Первая из глав, посвященных охоте, открывается развернутым описанием изменений, которые осень придала флоре и фауне в имении Ростовых. Восприятие этих сезонных изменений Николаем напрямую связано с его представлениями об условиях, пригодных для хорошей охоты, в которой он, страстный, но еще сравнительно неопытный охотник, только начал разбираться. Этими природными изменениями вызваны и метаморфозы, происходящие со всеми тремя видами намеченной добычи:

Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко-зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло-желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко-красными островами посреди ярко-зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время [Толстой 1938а: 244].

Каждая деталь этого описания, пропущенная сквозь обостренное охотничье восприятие, свойственное Николаю, соотносится с конкретными методами, в соответствии с которыми проводилась псовая охота: обычно ее устраивали осенью, после сбора урожая, когда молодые волки уже были достаточно крупными и могли представлять самостоятельную угрозу, но еще держались рядом с родными логовами, чтобы находиться в одной стае со взрослыми волками. Голые, «выбитые скотом» поля, опустевшие после жатвы, Толстой противопоставляет лесистым «островам» и кустарникам, которые служат укрытием для будущей добычи. Разумеется, охотники, ездившие верхом, старались не топтать поля до сбора урожая, и охота чаще всего происходила в тот период, когда густая летняя растительность уже поредела, но еще не выпал глубокий снег, который усложнил бы погоню за добычей.

Если на волков Ростовы охотились преимущественно в собственном обширном имении, то лисиц и зайцев они преследовали далеко за его пределами в компании своих соседей Илагиных. В этой связи следует упомянуть, что, как указывает Мачеварианов, русские землевладельцы обычно с радостью разрешали охотникам-дворянам охотиться на своих угодьях. Эту их готовность предоставить свои владения для охоты другим помещикам, также имевшим землю в собственности, Мачеварианов противопоставляет западному обычаю строго соблюдать букву закона и считает доказательством русского патриотизма:

Наши русские землевладельцы совершенно чужды меркантильных расчетов, столь обычных у западных народов… В наших провинциях достаточно одного намека охотника, чтоб получить от владельца или управляющего местностью не только дозволение, но радушное приглашение; а потому русский охотник всегда гордится пред иностранцами правом свободной, раздольной охоты во всех концах России [Мачеварианов 1991: 18].

Экспансивность Мачеварианова выглядит чрезмерной (и вызывает иронию в контексте толстовского романа, между героями которого возникнет спор, на чьей земле была поймана лисица), к тому же из его слов напрашивается вывод, что патриотическая традиция предоставлять охотникам доступ в земельные угодья существовала только среди дворянства. Однако упоминание о ней показательно, поскольку свидетельствует, сколь огромные пространства неразработанной земли и лесов оставались в России по сравнению с Западной Европой.

Утром перед выездом Николай и его полные нетерпения борзые, которых до этого три дня намеренно продержали в бездействии, почувствовали, что для охоты сложились самые благоприятные условия:

Единственное движение, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито-мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканною грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками [Толстой 1938а: 493].

Когда Николай и две его борзые находились в саду, среди сырого и пахучего воздуха, из-за угла дома появился ловчий Данило:

– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из-за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по-украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё-таки был его человек и охотник.

– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы [Там же: 493–494].

Толстовское повествование, основанное на ощущениях Николая, тотчас же сосредоточивается на ловчем Даниле. Буйный независимый нрав, воплощенный в его богатом звучном голосе, выходит за рамки домашнего начала, которое символизируют дом и сад, принадлежащие Николаю. В робости Николая отражается переход власти от хозяина к крепостному, поскольку теперь иерархия начинает определяться ролями, которые предстоит исполнять участникам охоты. Дерзкое поведение Данилы, его украинская стрижка, черкесская шапка и охотничий хлыст в руке напоминают о вызывающе независимых казаках, описанных Толстым в повести «Казаки» (1863), и особенно о казаке-охотнике Ерошке. Подобно Ерошке, Данило представляет собой пограничную фигуру, которая служит для Ростова и других охотников посредником, облегчая их взаимодействие с природой, ра́вно как Ерошка выступает проводником для Оленина во время вылазок в дикие местности Кавказа3434
  Подробное рассмотрение роли казаков в русской литературе и культуры см. в [Kornblatt 1992].


[Закрыть].

Образ Данилы может показаться утрированным или чересчур своеобразным из-за подчеркивания Толстым его независимости и дерзости (ведь он всего лишь графский крепостной). Впрочем, если рассмотреть его в контексте изображения охотников в других источниках XIX века, он уже не будет выглядеть столь необычным. Функции и обязанности главного ловчего в крупном охотничьем отряде той эпохи были разнообразными и требовали существенных знаний и опыта. Особо умелые и испытанные ловчие несли ответственность за несколько десятков и даже сотен гончих и борзых; кроме того, в подчинении у него находились псари, выжлятники, борзятники и другие участники охоты, которые занимались собаками и следили за местной популяцией дичи, а также за возможностями для охоты в более отдаленных окрестностях3535
  В каждом из трех вышеназванных охотничьих руководств разъясняются функции различных участников крупных охотничьих отрядов, которые в менее многочисленных отрядах могли перекладываться на одного или нескольких человек. В число этих участников входят ловчий, на которого возложено общее руководство; доезжачий, чья основная обязанность состоит в том, чтобы осуществлять обучение и надзор за гончими, иногда при помощи псарей и выжлятников; стремянный, надзирающий за главными хозяйскими борзыми; и борзятники, ответственные за остальных борзых. Наиболее четкий обзор их различных, но иногда пересекающихся обязанностей дает Мачеварианов в своих «Записках» [Мачеварианов 1991: 19–20]. Дополнительное разъяснение различных охотничьих должностей и обязанностей см. в «Полном руководстве» Губина [Губин 1890, 1: 10–16]. Данило назван «доезжачим и ловчим» Ростовых. Это означает, что он несет общую ответственность и за гончих, и за борзых, а также руководит всей охотой.


[Закрыть]. Наконец, ловчий играл центральную роль в обучении гончих и борзых, хотя эта роль могла делиться между двумя или тремя людьми. Для этого требовалась целая совокупность качеств, которые высоко ценились и внушали уважение. Иногда таких людей нанимали за жалованье (это стало нормой после освобождения крестьян), но до отмены крепостного права они обычно набирались из крестьян, принадлежавших помещику. Впрочем, в обоих случаях все понимали и уважали первостепенную роль ловчего.

Мачеварианов, писавший свое сочинение в 1876 году, подчеркивал, насколько важно отбирать в ловчие способных людей, и особо предостерегал против использования в этом качестве домашних слуг. По его утверждению, лучше заплатить за умелого и преданного ловчего, чем проиграть деньги в карты или потратиться на дорогие подарки или женские украшения, поскольку охота лучше влияет на характер, чем участие в других мужских развлечениях [Мачеварианов 1991: 21–22]. Обязанности ловчего он определяет следующим образом:

ЛОВЧИЙ – главный смотритель всей охоты, отвечающий за все беспорядки. Он отличается примерным поведением, трезвостью, сметливостью и совершенным знанием езды доезжачего и борзятника. Все охотники находятся у него в полном повиновении [Там же: 19].

Губин также подтверждает, что ловчий обладал высоким статусом и широкими полномочиями. Кроме того, он подчеркивает, что ловчему важно иметь звучный и сильный голос обширного диапазона, слышимый на большом расстоянии и созвучный с «музыкой» гончих (это проясняет, почему Толстой указывает на особое звучание голоса Данилы). Он даже приводит подробную нотную запись различных охотничьих выкликов, используемых при охоте на волка, лисицу и зайца3636
  Полный набор примеров, включающий в себя повторяющийся отрывистый крик «улюлю», который охотники использовали, приободряя борзых, спущенных со свор, см. в [Губин 1890, 2: 138–148].


[Закрыть]. Дриянский в литературной форме описывает встречу нескольких ловчих, каждый из которых отличался особенными личностными качествами и умениями. Он особо подчеркивает, что ловчему для выполнения своих обязанностей необходимы страсть к охоте и дерзость; это заставляет вспомнить о занятиях, традиционно ассоциируемых с дворянами, а не со слугами, – например, об азартной игре и других видах рискованного времяпрепровождения. Пренебрежительно отозвавшись о тех, кто попадает в ловчие случайно, он восхваляет достоинства настоящего ловчего:

Но ловчий по природе, по призванию, по охоте – это другое дело, и дело новое, невообразимое для тех, кто не испытывал на себе и не видывал из примера, на что бывает способен человек и что может сделать он по увлечению, по страсти, по охоте. Ловчий по призванию – это абрек, сорвиголова, жизнь-копейка! человек на диво другим, человек, по воле, по охоте обрекший себя на труд, на риск, на испытание, на истязание… по натуре своей он должен быть не ровня другим людям: это – натура-особняк, это двужильный, железный человек! [Дриянский 1985: 84].

Эти портретные зарисовки, принадлежащие современникам Толстого, производят поразительное впечатление, поскольку ловчим в них приписываются такие качества, как удальство и независимость, которые обычно ассоциировались с дворянами, а не с крепостными крестьянами и наемными работниками. Эти описания и толстовский образ Данилы (как и более ранний образ казака-охотника Ерошки) указывают, что любовь к охоте, объединявшая дворян и ловчих, создавала основу для взаимного уважения. Кроме того, преданность своему делу и опыт, которые искусный и страстный ловчий мог предложить к услугам хозяина (до освобождения крестьян) или нанимателя (после отмены крепостного права), создавали для дворян-охотников опосредованную близость к природному миру, которой они не могли достичь самостоятельно.

По этой причине важнейшая обязанность ловчих состояла в наблюдении за местной популяцией дичи, что нередко предполагало взаимодействие от имени дворянства с сельскими жителями. От ловчих требовалось в течение лета отыскивать волчьи логова и наблюдать за ними до осени с целью убедиться, что волки не меняют местоположение. Губин подробно описывает, как отыскивать волчьи логова в период с 15 июня по 1 сентября. Он приводит перечень из семнадцати вопросов, которые ловчие должны задавать местным жителям, чтобы установить расположение логова. Тем самым он демонстрирует скептическое отношение и недоверие к личным побуждениям крестьян и их способности правильно оценить волчье поведение; Губин отчасти связывает это с их желанием отомстить волкам, уничтожающим домашний скот, которому крестьяне позволяют без присмотра бродить по соседским владениям. Поэтому, как полагает Губин, они сообщают ложные или искаженные сведения – например, заявляют, что волчье логово находится ближе к их деревне и выпасу, чем в действительности:

В большинстве случаев местные жители о волках всегда лгут, но опытный охотник никогда не должен этим смущаться, а наоборот обязан всегда тщательно повыспросить о волках, ибо если гнезда волков и нет вблизи селения, то всегда надо предполагать, что оно есть где-нибудь верстах в четырех, пяти от этого места при условии частой почти ежедневной «потраты» скотины волками в этой местности [Губин 1890, 3: 63].

Указания Губина представляют интерес в нескольких отношениях. С одной стороны, они подтверждают другие свидетельства, что в течение летних месяцев и до начала осеннего сезона охоты волчьи логова находились под надзором и не подвергались нападениям, пока волчата были маленькими и более уязвимыми. Это означает, что многие охотники-дворяне «резервировали» волков, чтобы впоследствии обеспечить себе хорошую охоту, а не убивали их сразу после обнаружения логова, и в известной мере опровергает их заявления, будто они защищают интересы крестьянства. Кроме того, в другом месте Губин утверждает, что сами крестьяне отчасти несут ответственность за потери среди домашнего скота, поскольку отпускают своих животных пастись без присмотра [Там же: 150]. Если принять во внимание разногласия вокруг права на выпас скота, возникшие между бывшими владельцами и крестьянами после отмены крепостного права и передела земли, рассуждения Губина представляют собой яркий пример дворянского самооправдания3737
  Обзор состояния помещичьих земельных владений после отмены крепостного права и в последующие десятилетия см. в [Emmons 1974].


[Закрыть].

Теперь вернемся к «Войне и миру», где продолжаются приготовления к охоте. Данило сообщает Николаю, что отправил своего помощника Уварку уточнить, где в настоящее время находятся волки: «Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в Отрадненский заказ перевела, там выли» [Толстой 1938а: 245]. Вскоре ловчий и его помощник являются к барину, чтобы обсудить окончательный план охоты:

Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как-нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из-под потолка под небо [Там же: 245–246].

К еще большему смущению Данилы и раздражению Николая, в кабинет вбегают его сестра, семнадцатилетняя графиня Наташа, и младший брат Петя, которые требуют взять их с собой на охоту. Наташа бунтует против традиционных гендерных ролей: она называет охоту своим «самым большим удовольствием» и приказывает ловчему присоединить к охотничьим собакам ее собственную свору [Там же: 246]. Это согласуется с дальнейшим раскрытием образа Наташи в сцене охоты, которая служит для того, чтобы подчеркнуть и особо выделить присущую Наташе особую русскую женственность, а также нарушение ею маскулинных кодов3838
  Орландо Файджес в начале своего «Танца Наташи» сосредоточивает внимание на изящном народном танце, который Наташа исполняет, когда они с Николаем после охоты посещают простое жилище дядюшки [Figes 2002: XXI–XXVIII]. По мнению исследователя, в этом эпизоде воплощена тоска Толстого по истинно русскому, не знающему классовых различий обществу, символом которого выступает Наташа.


[Закрыть]. Тот факт, что у Наташи есть личная охотничья свора, отражает масштабы охотничьего хозяйства Ростовых, поскольку собственных борзых держали только женщины из высшей аристократии и царской фамилии3939
  Описание царского охотничьего хозяйства на протяжении правления династии Романовых см. в [Туркин 1913]. Особой страстью к охоте отличались императрицы, правившие бо́льшую часть XVIII века [Там же: 71–85].


[Закрыть].

Когда охотничий отряд, возглавляемый Николаем верхом на рыжем донском жеребце, выезжает из усадьбы, становится понятна его полная численность:

Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми выехало доезжачими и выжлятниками 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130-ти собак и 20-ти конных охотников.

Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к Отрадненскому лесу [Там же: 247].

Губин в своем сочинении 1890 года приводит конкретные цифры, по которым мы можем оценить размеры охотничьего отряда Ростовых в исторической перспективе. Он указывает, что минимальная численность охоты составляла восемнадцать гончих с одним ловчим и двумя помощниками, а также не менее пяти свор борзых, по четыре в каждой своре. Самая крупная охота, продолжает Губин, должна была состоять не более чем из сорока гончих с ловчим и тремя помощниками, а также двенадцати свор борзых, по три в каждой своре. Впрочем, Губин упоминает, что в более раннее время охота иногда насчитывала до пятисот гончих, хотя обычно они разбивались на отдельные стаи [Губин 1890, 1: 8–9]. Реутт в своем руководстве, написанном почти за полвека до работы Губина, по времени значительно ближе к эпохе, описанной Толстым, приводит довольно любопытные рекомендации, не называя конкретных цифр, но уделяя основное внимание количеству гончих и их «голосам». Посоветовав читателю держать охотничье хозяйство по средствам, чтобы не остаться «без лесов, полей», он продолжает: