Текст книги "Шпирт"

Я подумала о том, какую все-таки правильную, в контексте последний открытий, кличку мы для него придумали. С фотографии улыбался чересчур белозубый Мелкий. Будто он хочет выставить весь свой рот напоказ. Просто смешно. Хотя, с загаром смотрится как надо. Держу пари, у него поклонниц больше всего.

«Привет, все ок. У тебя?».

«Все отлично. Закончили работать час назад. Ты говорила с Дори?».

«Конечно. Мы общаемся каждый день».

«Каждый день? Он тебе пишет?».

Что за идиотские вопросы он задает.

«Конечно пишет. И звонит. Мы говорим по Скайпу».

«Ты думаешь, что он к тебе что-то испытывает?».

От моей прежней усмешки оставался маленький след.

«Он в меня влюблен».

«Хахаха, поверить не могу, только не говори, что ты на это ведешься. Все, что он тебе говорил было лишь для того, чтобы с тобой переспать».

«Слушай, я прекрасно знакома с „правилами игры“, но сейчас все иначе. Я знаю, что у него была куча девушек, еще в первый же день об этом узнала».

«У него и сейчас куча девушек, и будет еще».

«Зачем ты мне это говоришь?».

«Потому что это правда».

«Неужели сам никогда не влюблялся?».

«Нет. Все равно, ты же не вернешься сюда. И уж точно не вернешься в ближайшее время. Девушки никогда не возвращаются. Мы просто спим, потому что они сами этого хотят. Они хотят потрахаться, без заморочек».

«И сколько же у тебя было девушек?».

«Ты думаешь, я помню? Новая девушка каждые две недели».

«И ты не чувствуешь себя шлюхой?».

Я хотела задеть его за то, что он пытается опустить Дори за его же спиной, но в то же время, испытывала к нему жалость. Я не верила в то, что ни одна девушка не затронула в нем что-то помимо гениталий.

«Нет».

«Катерина сказала, что Алекс просил ее вернуться».

Ненадолго, он перестал печатать.

«Алекс другой. Я не знаю, что у него в голове. А мы с Дори похожи. Он не любит тебя».

«Я верю, что любит».

«Ты чокнутая».

Я замолчала, а он прислал пару хохочущих смайлов. Я не поверила его словам. Ведь я изначально знала обо всех этих курортных связях, и была беспристрастной. Я пошла на это с некоторой расчетливостью. Мне тогда и не нужна была любовь, вовсе. Так уж случилось.

А этот, вот уж друг называется. Пожалуй, я не буду сообщать Дори о том, как поступил Мелкий. Иначе им будет неловко работать вместе.

7. Безумие

Чем крепче становилась абсурдная связь между нами, тем больше я понимала, что окружающим труднее меня понять. Абсурдность заключалась в том, что мы оба осознавали в какой тупик это нас ведет. Я знала, как это смотрится, и поэтому не произносила слов «мой парень», а родителей посвятила в свои приключения довольно поверхностно. Раскрасив отзывы о поездке курортным романом, я казалась бы им рыбешкой на крючке у загадочного, загорелого ловеласа. Нет, дочь инженеров не могла потерять рассудок за две недели (кхм, четыре дня).

Катерина продолжала уговаривать меня на отчаянное преступление – уехать на Крит на неделю, и сделать вид, что все это очень серьезно. И, стоило признать, с каждым днем, с каждым проведенным в общении с Дори часом, эта мысль переставала казаться такой идиотской.

У троюродной сестренки были другие мотивы. Алекс вел себя очень странно. Его зачарованность улыбкой моей кузины сменилась на замкнутое молчание, как только они провели врозь неделю. Весь сентябрь он практически не появлялся в интернете, отвечая ей лишь: «Мне некогда говорить, у меня проблемы в семье». Катерина переживала эти таинственные проблемы сильнее своих собственных. Она не раз говорила с Мелким в попытках найти ответ, что же у них случилось, и как она может помочь предмету всех своих мыслей.

– Они как будто в трауре там. А вдруг что-то и правда стряслось? Насколько я поняла, у них в семье только мама, и они за нее очень переживают, – как и любая нормальная девушка двадцать первого века, Катерина прошерстила все фотографии со странички Алекса и его младшего брата в интернете.

– Послушай, если бы стряслось что-то серьезное, то Мелкий сказал бы, так? – приходилось вжимать телефон в ухо, чтобы перекрыть шум университетского коридора.

– Не знаю даже. Задавал мне какие-то странные вопросы… Спрашивал, не пугает ли меня возраст Алекса. Я сказала, что не пугает, и что его брат мне очень нравится.

– Ты не говорила о том, что хочешь приехать еще раз?

– Говорила… Знаешь, что сказал Мелкий? Чтобы я взяла с собою тебя, якобы, «для него», и смайлик такой, подмигивающий.

– Что? Вот это муть! – воскликнула я, – Какой же он мерзкий!

– Он еще не самый мерзкий. Я сообщила тебе не все новости. Оказалось, что их трое – братьев. Есть еще старший, ему около двадцати трех, насколько я поняла. Так вот он, ни с того, ни с сего, стал мне писать сообщения, более, чем дружелюбные. Говорит, что нашел меня в друзьях Алекса.

– Их трое? А почему мы его не видели?

– Потому что он не живет на Крите. Он в Албании. Видимо в Греции живут только те братья, которые по документам еще учатся в школе, а он для школы староват будет, и легального способа перебраться туда у него пока нет.

– И что же он от тебя хотел?

– Да ерунда какая-то… Я знаю! У меня есть еще 2 минуты вообще-то! – Катерина прокричала кому-то, не пытаясь отдалить трубку, – Прости, у меня перерыв кончается, сейчас опять побегу подавать тарелки. Так вот, он писал, что Мелкий сказал ему, будто я собираюсь туда поехать. Говорит, как раз в этом время приезжает на Крит, и хотел бы со мной познакомиться. Видимо, узнать, какая у его братца подружка.

– Странно как-то. Почему он пишет тебе сам, напрямик, а Алекс не отвечает?

– Хотела бы я знать. В общем, мне пора, ты все-таки решайся, цены сейчас дешевле некуда. За пару недель заработаешь. Целую!

Я положила трубку и задумалась. Быть может, пора пришла сдаться, и делать безумства, подходящие мне по возрасту.

– Ты идешь? – голос Юры раздался из-за спины.

– Да… Да, иду. Какая у нас сейчас лекция?

– Твоя любимая, – он изобразил воздушные кавычки.

– А, опять. Я уже по горло сыта слушать о том, что все ненавидят Россию.

– Стоит признать, что многое из этого правда, – возразил Юрий.

– Да, но это не значит, что нужно говорить об этом на каждой лекции.

Дверь в аудиторию была закрыта.

– Опоздали. Ладно, я пойду первая, – я задержала дыхание, прежде чем постучать по дереву.

– Что, заблудились что ли, спустя три года?! – съязвила женщина за кафедрой. От раздражения ее выпученные глаза становились еще более круглыми.

– Итак, продолжим, – она сглотнула и стала говорить своим неприятным скачущим голосом, напоминающим манеру торгашей. – Армия НАТО и группировка УЧК боролись на одной стороне. Конечно же, вы не можете помнить ничего из этого в силу возраста, но это был ужасный кризис, от которого наша страна не осталась в стороне.

– Начинается! Эй, о чем речь? – шепнула я Саше, сидящей рядом.

– Про Косовскую войну. Тебе будет интересно, в свете последних событий, – подруга пихнула меня локтем.

Полтора часа мы слушали о том, с каким воодушевлением сербы встречали российских солдат на танках, о том, как несправедливо повели себя НАТО, и о том, что албанцы теперь стремятся говорить по-английски, в надежде стать членами «цивилизованного Запада».

В этот же день, во время позднего разговора с Дори, я не сдержалась, и сказала ему:

– Как ты относишься к Косово?

– Что значит «Как ты относишься к Косово»? Нормально, – сказал он.

– То есть, ты считаешь нормальным то, что какие-то головорезы напали не беззащитных сербов?

– Какого черта? – возмутился мой собеседник.

– Никакого. Я просто рассержена после сегодняшней лекции.

– Послушай, мы всерьез будем ссориться из-за Косово?

– Нет, просто мне хотелось узнать, что ты думаешь, как и я.

– Я албанец, я не могу думать про это плохо.

Я промолчала.

– Послушай, – продолжил он. Вас учили одним вещам, нас учили другим. Мне тоже жаль, что погибло столько людей, и я, например, терпеть не могу, когда мусульмане позируют с автоматами, будто это круто. Зарабатывают нам плохой имидж.

– Нам? Что это значит?

– Нам – мусульманам.

– Ты что, мусульманин? – я не на шутку удивилась. – Но ты же носишь христианский крест?

– Ну, формально, люди из нашей семьи относятся к исламу, и меня по этому поводу никто не спрашивал, но вообще, большинство наших родственников, в том числе и мои родители, просто не вспоминают о религии. А у тебя что, есть проблемы с мусульманами?

– Не то, чтобы… Ты сам сказал, что есть определенный «имидж». Ну, ты понял… Просто в России не раз происходили такие события, которые впечатывались на века.

– Ты хочешь сказать, совершенные мусульманами? – он приподнял одну бровь.

– Нет, я имею в виду только таких, радикальных. Знаешь?

– Да.

– Прости, что я так напала. Но мы с тобою из двух абсолютно разных мест, ты должен понять. Хотя Россия очень разнообразна, здесь проживает очень много мусульман. Даже в моем городе есть мечеть.

– Шпирт, я живу в туристическом месте, я прекрасно понимаю, о чем ты.

Мы договорились не ссориться из-за подобных вещей, и пожелали друг другу спокойной ночи.

Я уснула с мыслью, что в некоторые моменты он рассуждает несообразно своему возрасту и образованию. Мне стало чуть стыдно за себя, но в тот вечер я влюбилась в него еще больше.

На следующий день я сделала то, чего совсем не планировала – рассказала обо всем своей маме. Я должна была объяснить ей предстоящую поездку, и попросить, чтобы она прикрыла меня перед отцом. Тот должен был думать, что я отправилась к своей школьной подруге в Санкт-Петербург.

Мама была далеко не в восторге. Для пущего эффекта я соврала, что уже купила билеты на самолет.

Самое страшное было позади, и я решила рассказать об этом еще одному человеку. Я была на сто процентов уверена, что Саша меня поймет.

– Ты рехнулась? – сказала она, обворачивая вокруг шеи шарф. – Ты поедешь к нему, в Грецию? Я думала, что это уже должно было пройти!

– Тсс! – я обернулась по сторонам, высматривая не было ли поблизости преподавателей. – Я была бы очень тебе благодарна, если бы смогла сказать преподам, что я болею. Ну, если кто-то, конечно, будет спрашивать. Я выкручусь.

– Ладно. Послушай: я готова помочь тебе в чем угодно, но что ты будешь делать дальше? Ты запутаешься! Он живет в другой стране! Мы абсолютно разные люди – ты что, не поняла смысл той лекции?

– Да, а вы с Даниилом – не совсем разные?! – я вышла из себя.

– Откуда ты… Это Ксения?

– Если бы не она, я бы догадалась сама. Господи, вы с ним настолько не подходите друг другу, что… не знаю, даже сравнить не с чем. И, кстати, ты не собиралась мне об этом говорить, да?

– Не собиралась как раз потому, что знала, как ты отреагируешь. Он уже давно… Где-то полгода меня добивался.

– Я помню, но мне казалось, что все это было шуткой.

– Мы с тобой обе хороши, да? – хмыкнула подруга.

– Наверное, дело в том, что мы желаем друг другу лучшего.

– Ты права. Но раз так, ты должна меня понять также же, как себя.

Я кивнула. В тот день Саша и Даниил впервые взялись за руки в моем присутствии, а я сделала вид, что очень рада началу их отношений.

Меньше, чем через месяц, я снова улетела на Крит.

Саша сделала вид, что я не посещаю занятия, потому что болею.

8. Алкионидес

В этот раз мы не слушали, о чем говорила женщина с микрофоном. За окном потомки протуберанцев падали в воду, выныривали, чтобы вновь защипать глаза восхищенных туристов. Казалось, что здесь все было по-прежнему, и воспоминания о замерзших ногах и бессонной ночи на полке поезда ушли сами собой.

Всю дорогу до Сталиса Катерина смотрела в окно, предвкушая, но больше волнуясь. Алекс так и не вышел на связь, и я боялась все больше – а вдруг это было плохой затеей? Нет, глупая. Побег на Крит в принципе не может считаться идеей из разряда плохих.

Расположившись в двухэтажном отеле из белого камня, мы сдвинули кровати. Так было проще, привычнее с детства. Окна балкона выходили сбоку здания – между улицей и морским побережьем. Мы вышли туда, чтобы осмотреться. Пляж почти пустовал, но на расстоянии двух-трех зданий, все еще пылал темно-синий парашют со звездами.

– Посмотри, какой вид. – кивнула я Катерине. Присвистнула, если б умела.

Еще чуточку, и я расплавлюсь от этого мерзкого ощущения. Предчувствия беды.

– Все еще работают. Мелкий говорил правду, что до пятнадцатого они будут там, – ее длинные ногти выдали белокаменную дробь.

Признаться, в какой-то степени я специально старалась перекинуть волнение на проблемы сестры – так было проще не думать о том, что я скажу Дори.

Он и не знает, что мы приехали. Может, написать ему, что я тут? Просто «Привет. Я тут». Без какого-либо контекста. Я люблю, когда нет контекста, сразу схватывается вся суть, которую хочешь скрыть.

Улицы были гораздо тише, чем в августе. Но море… оно было таким же простым, шумело так же гостеприимно, и неизменно пахло свободой.

– Давай переоденемся? – в черных гольфах, натянутых по колено мне становилось жарко. – И выпьем.

За два месяца вне лета ее кожа, казалось, стала еще темнее и отсвечивала серебристым оттенком. Я застыла с бутылкой текилы в руке, наблюдая за тем, как свинцовые планы меняли ее милое личико на женское, настроенное на борьбу. В белой майке, на фоне белого камня, Катерина тонула загорелым пятном позади занавесок, пляшущих на ветру.

Таким был ее запретный плод. И вовсе не грехопадение, а смелость, готовность потерять все, и потерять рай вместе со своим возлюбленным. И до сих пор этот жест камнем падает на чашу смелости одной из двух человеческих половин, превращая слабость в силу, а после – наоборот. Девушки становятся женщинами не в обескураживающий момент посредине ночи, а тогда, когда они отправляются на край света за человеком, показавшимся им достойным.

«Когда стоят на морозе, сквозь слезы и боль в пальцах ног, да?»

Вот кто вершит судьбу, вот чьи названные безумством порывы истинно христианские – женщины. Они любят, принося себя в жертву, подставляя щеку, а не завоевывая.

– Ну что, напишешь ему? – через пару часов синий парашют, наконец, исчез, а Катерина немного расслабилась.

– Давай просто пойдем к большому отелю. Прогуляемся. Может быть, сделаем Дори сюрприз.

– А откуда ты знаешь, что он все еще там?

– Мы же каждый день разговаривали. Я знаю примерное время, когда он заканчивает. Еще долго.

– Ну да. Но сейчас-то октябрь, постояльцев раз-два и обчелся.

Редкие мужчины в белых рубашках все так же радостно улыбались и махали руками, когда мы проходили мимо прибрежных кафе. И если раньше это забавляло, то теперь я думала «Мы здесь уже не в первый раз, можно не обращать на это внимание». Катерина так и делала – когда ей казалось, что кто-то неподобающий оценивает ее не только как клиента, но и как девушку, в мгновение ока она превращалась в закрытую дверь, за которой не слышно как свиста, так и присвистывания.

Монолитная громадина с десятками балкончиков из прозрачного стекла, лишенная всякой греческой простоты и очарования, раскинулась посередине Сталиды.

– Чем я могу вам помочь? – за стойкой сидели две девушки-рецепшионистки. Такие причесанные, напряженные.

– Здравствуйте, – обратилась я, – А вы не могли бы позвать Дори?

Катерина неловко осматривала пустоту. Будто бы в этом дорогом здании не было совсем никого, и все эти кондиционеры работают почем зря.

Девушки в блузах переглянулись, посмотрели на меня. Вот они, темноглазые. Уже давно его знают, с другой стороны. Им, наверное, кажется, что я дурочка какая-нибудь. Да и к тому же, не понимаю курортных законов общения с мужчинами.

– Дори? Сейчас, подождите, пожалуйста.

Он появился спустя пару секунд. Своей уникальной походкой, в которой все тело стремится скорее идти вперед, но прямой позвоночник, вплоть до черепа, не дает пуститься в бег и испортить мужскую серьезность.

– Шпирт, – он обнял меня – крепко и не там, где надо. От волнения его рука прижала меня выше лопаток. Мне вновь показалось, что он вырос, а я стала ниже, – Ты все-таки здесь, ты приехала.

– Да, – меня слегка колотило. Это то, чего я хотела последние дни и ночи, это то, к чему я так стремилась. Так отчего меня заботит, что думают эти девушки в строгой форме, которые наверняка нас рассматривают сейчас.

– Привет, Дори! – крикнула счастливая Катерина, которая наблюдала за неловкими объятьями в стороне. Я видела, ей было радостно от того, что теперь как минимум у одной из нас есть кого подержать за руку.

– Пойдем отсюда, пойдем.

Мы не знали, что именно рассказать друг другу в первые минуты. О том, как мы добирались? О бессонной ночи в аэропорту и о том, как мы с Катериной добывали деньги на путевки? О том, почему же Алекс не захотел отвечать ей? Все не то.

– Я, пожалуй, посижу тут немного, в холле. Здесь есть интернет, – обратилась ко мне сестра.

– Ты уверена?

– Да. Иди уже, – улыбнувшись, она подтолкнула меня на выход из холодного здания.

Он пристально глядел мне в глаза, когда мы присели позади громадины, в которой он зарабатывал деньги.

– Ты очень красиво выглядишь, – крепко сжав меня в холле, он не решался даже коснуться моей ладони теперь, и трогал скорее глазами, чем пальцами.

– Спасибо, я думала, что буду выглядеть вялой. Мы не спали всю ночь.

– До какого числа вы останетесь здесь?

– По-моему, до восемнадцатого. Не помню точно.

– Понятно. Видишь, уже почти никого, – он окинул рукой бассейн. Вода стояла нетронутой, грустила, что нет людей, которые потревожили бы, заставили бы солнце пролиться брызгами.

– Да… И что же ты тут делаешь?

– Сейчас практически ничего. Страдаю от скуки. Смотрю за бассейном. А еще видишь, вот этот пляж? – он кивнул в сторону позади меня, зажигая сигарету, – Слежу за ним тоже – открываю и закрываю.

– Вроде как следишь за тем, чтобы все было аккуратно?

– Ага.

– А зачем же тебе это? – я указала на кончик антенны в его кармане.

– Это… постоянно звонят, если им что-то надо, – он снова мотнул своей высоколобой головой в сторону здания из стекла.

Я заметила, что Дори не привык указывать на вещи руками. Будто бы он не имеет права их задевать, да и они к нему все равно никак не относятся. Любая его деятельность была настолько не привязана к его жизни, что он был готов потерять работу или общение, будучи уверенным в том, что уже на следующий день пристроится к другой клетке праздничного и потного туристического вальса. Меня удивлял его взгляд на вещи, ведь Сталис был совсем узким, совсем крохотным. Куда бы ты не шагнул, твое новое место будет делить стену с прежним, а вид из окна будет и вовсе один в один.

– А где вы остановились? – после того, как я узнала его истинный возраст, привычка курить показалась мне ребяческой, как и многие другие его повадки.

– В Алкионидесе. Такое белое здание, три этажа.

– Кажется, я припоминаю. Напротив большой таверны, да?

– Да. Оттуда даже Скайдрайв виден немного.

– Ох черт, – Дори слегка закатил глаза.

– Ты так и не рассказал мне, что же случилось, – я не сдержала хохота, – Неужели такая уж серьезная ссора была между вами?

– Он просто козел. Не хотел его видеть, да пришлось возвращаться за обувью, представляешь? А он мне такой: «Чтоб я тебя здесь больше не видел!», и рукой своей толстой машет.

Было забавно представлять, как Дори ссорится с Большим Боссом. Словно шут и простофиля уходит из-под носа короля вместе со своим достоинством.

– Много он тебе не заплатил? А парни?

– Много. Сейчас полно мест, где не выплачивают зарплату, но я знаю, что у него деньги есть. Просто он врет. А парни… они хотят зацепиться, видимо. Молчат, не вякают.

– Понятно, – я опустила уставшие веки. От духоты клонило в сон.

Полминуты ветер переплетал мои тонкие длинные волосы. Потом никак не расчешешь. Ну что ж теперь, зато это так приятно. Так приятно, когда ты оторван от мира и никто не допрашивает тебя о серьезностях. Когда ты знаешь, что решать свое будущее надо потом, не сейчас. Когда Дори взволнованно прикасается пальцами к щеке, дальше – к шее. По-мужски нервничая, – заметно лишь через его дыхание – целует меня. Окончательно стирает воспоминания о московском дожде с умытых южной выпивкой губ.

И снова это «Пойдем». Куда он меня ведет? Или это я показываю ему дорогу до своей новой двери из темного дерева. Да, это я веду его через заднюю стену нашего небольшого отеля.

Еще и часа не прошло как мы встретились. Чувствую себя как-то неловко, будто красота, которую я старалась аккумулировать для него, сейчас расходуется на пошлости. Он целует меня, но двигается ради себя. Это неправильно, надо это прекратить.

– Что-то не так? – он заметил мою перемену.

– Да… Не знаю, чувствую себя… А, впрочем, все так. Все так.

Дори посмотрел на меня снизу-вверх.

Мне все время казалось, что за моей спиной кто-то стоит. Что кто-то стоит такой умный, такой рассудительный и говорит: «Ну, и зачем это все?». Он ведь не просил всего этого, твоих стараний. Ну да… но надеялся ведь? Он сам говорил, что за последние несколько лет никто так не задевал его сердце как я.

Нет, любит, любит меня, я же вижу в этих глазах. Так боится только влюбленный мужчина – боится, что потеряет.

Он лежал поперек сдвинутых деревянных кроватей, пересекая линию, в которую чуть не упали мои ключи. Увесистый брелок с чайками, выгравированными на поверхности металла.

– Мне уже пора, – он вновь потянулся за сигаретами.

– Уже? А как же…

«Как ты можешь! Как ты можешь уходить вот так, прямо сейчас, не оставив каких-либо намеков на то, что я первая девушка, которая прекратила череду бессмысленных встреч и расставаний, сделала тебя сегодня счастливой, прилетела из другой страны ради тебя, наконец!».

– Я ведь все еще на работе, – ухмыльнулся он. – Впрочем, пойдем со мной, я тебя кое с кем познакомлю.

В зеркале напротив кровати девушка торопливо подтягивала наверх широкие бретели белого платья с пальмой, нарисованной на груди, поправляла свои волосы.

«Я ли это? Безрассудная! Но все же мне весело, весело быть такой!».

Мы вышли из номера, а у заднего входа маячил хозяин отеля. Он бросил подозрительный взгляд на Дори, и я поняла, что он скорее всего видел, как мы заходили внутрь. Боже, еще и день не закончился, а он уже обо мне так вот думает. Внезапно я поняла, что оставила обувь у кровати и иду босиком. Песок был слишком горячий для моих непривычных стоп, но уже поприятнее, чем в полдень.

Теперь Дори вел меня по коридорам Большого Отеля, такого же крупного, как его прежний Босс со Скайдрайва. Все, что возвышалось над ним, было большим. От начальников и до гор за его спиной – все противостояло его стройной упрямости. Это было даже забавно – как все совпадало.

Мы торопливо шли в полутьме – словно Тезей с Ариадной, выбрались из лабиринта. Все встречные люди – пузатые греческие мужчины, горничные с желтеющей кожей, одетые в фартучки, и молодые работники в поварских шапках – все, кто попадались нам на пути, здоровались с ним, шутили, глядя на то, как Дори тянет мое запястье вперед, словно я потерявшаяся кукла.

– Стой, притормози.

В конце коридора, в свете солнца из открытых дверей появилась фигура. Я замерла, не в силах разглядеть что-либо без своих линз.

– Это моя мама, – он шепнул мне на ухо, наклонившись.

– Что? – встрепенулась я, – Твоя мама? Но я не готова, я думала, я приду к вам в гости и уже там…

Она приблизилась к нам, улыбчивая, добродушно молчаливая. Ее лицо не было худым, но черты были острыми, как и у Дори. Волосы, собранные в хвост сзади, вырывались со лба кудряшками. Она была одета по-летнему просто и как-то совсем несерьезно: футболка и брюки, салатовое и белое, сумка через плечо. Не так, как ожидают от чужих мам.

Дори сказал что-то на албанском, а я лишь ловила глазами ее искренний, но спокойный интерес. Будто бы она уже столько обо мне слышала, что вовсе не удивлена видеть меня здесь, посреди неосвещенных стен, дышащей и босой.

Наши ладони расцепились. Его мать обнимала меня, гладила по плечу и радовалась тому, какая я, как я выгляжу и как рассматриваю ее в ответ. Я должна была испугаться, но, оказалось, что мне почти все равно. На минуту решив, что он все-таки был серьезен, когда говорил о своей любви еще в августе, я скоро передумала, чтобы не смущать саму себя. Знаю я, знаю, что это все шуточки и для моего будущего это ничего не значит. Словно эта встреча была игрой на приставке, а я нажимала кнопку «Сохранить», чтобы потом начать заново в другом месте и при других обстоятельствах.

– А я даже привезла для них сувениры. Теперь придется передать через тебя.

Мы выбрались на свободу и снова оказались на заднем дворе Громадины. Здесь территория отеля встречалась со скалистым местечком и редкими деревцами.

– Зачем же? Придешь и сама отдашь. Ты ведь придешь?

– Сегодня? Ну, это вряд ли. Сегодня мы хотели отправиться в Малию, – сказала я, подходя к одному из оранжевых лежаков.

Он медленно повернул шею, всем своим видом показывая, что я лишилась ума.

– Малия? Зачем ты туда собралась?

– Потанцевать, – я не понимала, откуда в нем взялась такая перемена при этом слове.

– Ну-ну… А ты в курсе, что там все уже заглохло?

Я и не задумывалась о том, что в этом месте когда-нибудь может наступить тишина. Он просто ревнует. Ха-ха! Ревнует все-таки!

– Ладно, не пойдем. Зря пообещала Катерине.

– Катерине… Кстати, где она? – он только сейчас осознал, что ее не было рядом.

– В холле, пытается договориться с Алексом.

На пару секунд он замолчал, а после начал выпрямлять спинки у деревянных шезлонгов.

– Шпирт, кхм, ты подождешь пока я сделаю все дела? Мне надо привести это место в порядок.

Нас двоих окружали десятки раскрытых зонтов от солнца и в два раза больше мест для сидения.

Вместо ответа, я поцеловала его. Людей почти не было, и в левом краю залива садилось солнце. Он наскоро выдергивал опорные гвоздики из железных столбов, и крышки зонтиков хлопались словно кальмары. Раз за разом Дори умудрялся вовремя приседать и выскакивать из-под звука захлопывающегося железа. Казенный телефон в его шортах разрядился неестественной мелодией. Он заговорил по-гречески, зашагал прочь. Лишь пройдя несколько метров понял, что я все так же не двинулась с места. «Мне нужно кое-что сделать», – бросил он и, улыбнувшись, помчался внутрь.

Я прилегла на оранжевую сетку жезлонга. Расслабить шею не получалось, но зато бедра, наконец, успокоились. Почти пустота. Все там, где-то далеко. Все неважно, абсолютно ничего не важно, важно только то, что я здесь, здесь и сейчас. Вот его спина исчезает за углом, лопатки врезались в серую тонкую майку и двигаются в такт быстрым шагам.

Через пару минут у бассейна появилась фигура в ситцевом платье. Это была женщина с короткой стрижкой, старше сорока. Мы перекинулись взглядами, и она приблизилась. Я поняла, что ее светлый ненавязчивый ситец был униформой – она пришла, чтобы прибрать мусор, оставленный за день вялыми отдыхающими.

Я встала. Мне было неловко глядеть, как она наклоняется за фантиками, и я попыталась собрать пластиковые стаканчики из-под разведенного спиртного, бумажки… все, что попадалось под руку.

– Что вы, не стоит, – взволнованно, она обратилась ко мне, и я разглядела, что лицо горничной было славянским.

– Вы говорите по-русски?

– Да, я так-то из Киева. Людмила, но все меня Линдой зовут… – Я улыбнулась, закивала. – Он твой парень? – она мотнула головой в сторону стеклянных стен, за которыми не так давно исчез Дори.

Я бы почувствовала себя рассерженной, если бы женщина в униформе не смотрела на меня, будто уже одобрила.

А что ты хотела. Наверняка через эту панорамную стену все работники кухни могли видеть, как мы себя вели, как он меня целовал.

Я не могла сказать «да», но и «нет» тоже. Кивок сойдет.

– Я приехала к нему. А вы его знаете?

– Он очень хороший парень. Это хорошо, что вы вместе. Правда. Дори очень-очень добрый, – она говорила слегка торопясь, но не стесняясь своих слов, негромко, не пытаясь упрятать русский язык. Мы были наедине, так почему бы и нет.

– Правда? – мне показалось, что она добавила в его образ сливочного масла, смягчила то, как он посмотрел на меня, когда я сказала про Малию, про Стефаноса. Она сделала его лучше, особенно потому, что сказала все это в его отсутствие.

– Да, если что-то нужно, то он обязательно сделает. Он всем помогает, и мне не раз помогал. Вечно его мотают туда-сюда… Но он никогда не отказывает. Если что-то надо починить, например, – она словно бы заботилась о своем сыне, нахваливая перед потенциальной невесткой.

Я улыбалась. Стало приятно – мне! Будто бы хвалят кого-то, кого я сама опекала. Надо же, мне – и пытаются кого-то подать, показать во всей красе. Нет, это все я уже проходила в ночь, когда мы с Дори познакомились, но тогда он сам просил своего дружка-официанта в баре, где мы сидели, расписать его силы.

– А вы здесь живете? Давно? – захотелось перевести тему, да и мне стало действительно интересно. Так непривычно было видеть, что вот он, албанский парень семнадцати лет ходит с телефоном и целует девчонок, а рядом взрослая украинская женщина в хлопковом платье на пуговках относится к нему, как к кому-то одинаковому.

– Десять лет уже. И я не жалею, – она ответила на другой мой вопрос.

Дори, не спуская своего темпа, подошел из-за ее плеча. Я наблюдала, как двое людей, чей язык не был греческим, общались на нем, обсыпая друг друга звуками «с» и «л».

Женщина еще раз взглянула на меня, не прекращая разговора. Я поняла, что они обсуждают отель, или стараются делать вид. Дори благоприятно ей улыбался.

– Ну, я пошла. Всего вам хорошего, – обратилась ко мне Линда. Без суеты она забрала свои рабочие принадлежности и отправилась внутрь здания.

Я ответила ей взаимностью.

– О чем вы говорили? – спросил меня Дори?

– Да так, спрашивала ее, как давно она сюда переехала. Ты ее знаешь?

– Конечно, я знаю всех в отеле. Не то, чтобы мы много общались…

– Будь к ней добр, ладно? Помогай ей, – если ему рассказать, то все испортится, испортится эта теплота и его ясный, но непонимающий взгляд.

– Она что, что-то про меня говорила? – он сдвинул брови поближе.

– Нет. Просто мне хочется, чтобы ты с ней хорошо обращался, – хоть я и знала, что он уже это делает.

– Хорошо. – Он не стал углубляться в расспросы, решив, что это был «жест правильности» с моей стороны.